Текст книги "Две повести о любви и отчаянии"

Глава 7

В одно прекрасное утро график съемок пришлось поменять. Галя, утром отправившаяся к Медее, была выставлена ею вон. Мы с Вартаном доставили на пляж лишь ее партнеров.

– В чем дело? – занервничал Сократ.

Галина что-то ему шепнула. Он усмехнулся и засопел своей трубкой. Потом сказал:

– Снимаем Темура и Мераба. Крупные планы, а после сцену, где они выясняют отношения.

Вообще-то, в Сократе я раньше ошибался, полагая, что не очень-то башковитый это человек. Но уже одно то, что сниматься он пригласил не актеров, а, приумножив себе проблем, смог подобрать парней, в жизни так соответствующих своим экранным персонажам, делало ему большую честь. Мераб действительно являл собой образец мужского начала, хотя недалеким назвать его было нельзя, он трезво мыслил и все делал правильно, просто эго в нем превалировало. Ему трудно было понять, что у других людей могли быть интересы и желания, не совпадающие с его собственными. Темур же, мне кажется, от рождения был человеком свободным, наделенным умом и внутренней чистоплотностью, что делало его совершенно чуждым амбициям. На все, что происходило вокруг, он лишь искал свой, собственный ответ. И находил. Этого ему было вполне достаточно. Выбор оставался за Медеей, абсолютно непредсказуемой особой, и кто знает, кого из них она бы предпочла. Молодец, Сократ, совсем не просто было такую троицу найти. Написали бы ему нормальные диалоги для героев, снял бы и неплохое кино.

Леван умчался диктовать Кларе выписки нужного текста, Лию с Нодаром отправили подбирать типажи для массовки. Тедо начал что-то нервно чертить в своем альбоме. Нэмо с Симоном залезли в фургон. Вилен меланхолично щелкал затвором. Кафель Метлах, улыбаясь самому себе, выбирал пестрые зонты из своего реквизита. Кока у камеры о чем-то задумался. Крановщик Кола спросил: «Тележку готовить или кран?» Акакий ответил: «Пожалуй, тележку». Осветители ловили щитами солнечных зайчиков. Джемал, по обыкновению, вздремнул. Галя с Нуну о чем-то шушукались.

– Критические дни? – озвучил свою догадку эгоцентрист.

Девушки заулыбались.

– Что это такое? – поинтересовался я.

– Поищи в медицинском словаре, – ответила рыжеволосая, потрепав мои волосы.

– Ты к ней пару дней не подходи, – посоветовала Галина. – Не то покусает.

– А когда я к ней подходил?

– Есть тому свидетели, – загадочно улыбаясь, ответила она.

– Так это она сама…

– Мило ворковали, – добавила Нуну.

– Не издевайтесь, – ответил я. – Мы просто разговаривали.

– Просто ничего не бывает, – выдал максиму Мераб. Не удовлетворившись этим, подумав, продолжил тему: – Темур, похоже, у нас еще один претендент?!

– Перед ним я снимаю шляпу и отхожу в сторону, – отшутился тот.

– И я с тобою, благородный рыцарь, – в рифму пропел ему супермен. – Бери, она твоя! – уже мне адресовал речитативом.

Я вроде бы понимал, зачем Мераб делает это, вспомнив, что он сказал о строптивых после нашего первого заплыва. Теперь, предавая гласности мой чисто дружеский интерес к небожительнице, он как бы воодушевлял меня. Немного смутившись и решив поменять пластинку, я спросил у Темура:

– Что это значит: критические дни?

– Согласно физиологии человека, специфические дни у женщин, – ответил он.

Я ничего не понял…

Когда съемки закончились и массовка разбрелась, Нодар наступил в песке на кем-то забытое или утерянное кожаное коричневое портмоне. Открыл его при мне, внутри была губная помада, небольшая косметичка и десятирублевая купюра. Пошел к Симону, попросил объявить в свои динамики, что, мол, найден кошелек и что он у администратора группы. Симон так и сделал. Вскоре подошла девушка.

Нодар спросил:

– Ваш кошелек, он из чего?

Она ответила:

– Из заменителя кожи.

– Какого цвета?

– Коричневого.

– А что в нем было?

– Губная помада, косметичка и двадцать рублей.

Нодар аж онемел. Потом сказал ей: «Минутку!» Пошарив в карманах, нашел пятерку, попросил у меня еще пять и вручил собранную таким образом сумму владелице вместе со злосчастным кошельком, внутри которого лежала десятка. Девушка, лишь взглянув на портмоне, тут же его вернула вместе с деньгами.

– Простите, но это не мое, – сказала.

У Нодара будто камень с души свалился. Ведь он добавлял эти самые десять рублей из чувства самоуважения, ради того, чтобы, не дай бог, кто-нибудь из нас не подумал, что половину найденных пропил или прикарманил. Слишком порядочным был человеком этот выпивоха и полным достоинства, точно какой-то принц голубых кровей, хотя на генеалогическом древе его рода найти таких было нелегко. Сам Нодар, когда находился в сильном подпитии, обычно просил присутствующих на секунду замолчать, поднимал вверх указательный палец и произносил: «Я сын сапожника, сыном сапожника и умру!» Своим происхождением очень даже гордился.

А владелица кошелька все-таки объявилась. Отдыхала девушка из Омска на Пицунде и приезжала с подругами в тот самый день, чтобы понаблюдать за съемками. После ей кто-то сообщил о найденной пропаже. Она получила все в целости и сохранности и, поблагодарив Нодара, угостила мороженым, которое он не употреблял с самого детства, даже изъявила желание остаться с ним, чтобы потом потанцевать. Нодар однако от танцев учтиво отказался, ибо не переваривал их, как и мороженое, хотя девушка ему была явно небезразлична. Владея русским далеко не в совершенстве, он сделал ей комплимент:

– Вы пьяница? – спросил.

Она захохотала:

– С чего вы взяли?

– Руки красивые, – ответил Нодар. Он подразумевал под сказанным игру на фортепиано, и девушка из Омска это поняла.

– Нет, я не пьяница, – сказала, – но выпить иногда люблю.

Тогда он пригласил ее отведать чачи, местной шестидесятиградусной виноградной водки, и девушка с удовольствием согласилась. Классический дуэт Нодара с Чичико был преобразован в трио. Буфетчик духана «У озера», в котором проходило их дневное возлияние, божился, что женщина влила в себя чачи больше, чем оба мужчины вместе взятые.

Ближе к вечеру эту троицу, занимающуюся распеванием преимущественно русских песен, можно было лицезреть в кабинке самого знаменитого в Алахадзе железного коня на резинах, двигающегося по пересеченной местности под традиционный лай эскорта собак. Причем управление им взяла на себя девушка из Омска. Она же некоторое время спустя, когда голоса мужского дуэта приумолкли, вернула трактор в исходную точку мотопробега и, заглушив двигатель, вытащила из кабины обоих абсолютно недееспособных партнеров по пению. Тракториста внесла в дом и вызвалась помочь его супруге донести до кровати, приятно ту удивив. После, уложив в постель и администратора, обе вернулись на кухню, где Цира, выставив на стол графин вина с закуской и фруктами, проболтала с девушкой из Омска по имени Мария часа два, прежде чем та отошла ко сну, разделив ложе с Нодаром.

Глава 8

Коробки с отснятой пленкой раз в десять дней операторская команда складывала в яуф и с Юрой отправляла на поезде в Тбилиси. Там негатив проявляли и печатали позитив, тремя днями позже Юра возвращался обратно. Широкоэкранный формат нашего фильма нуждался в особой оптике, в клубе села Алахадзе таковой, естественно, не имелось, поэтому для просмотра материала приходилось ездить в Гагры. За двадцать с лишним километров, поздно вечером, когда в кинотеатре «Сухуми» заканчивался последний сеанс. Где-то к половине двенадцатого.

Юра вернулся, и Сократ вместе с Кокой, Тедо, Мерабом, Темуром и Медеей готовились отправиться на данный закрытый для остальных просмотр. Я, чуть ли не став на колени, напросился поехать с ними. Адский водила, не проронивший за всю дорогу ни слова, доставил нас на место. Войдя в пустой большущий зал, все разом чуть не задохнулись, такая стояла там вонь и духота. Противогазы явно не помешали бы. Но их у нас не было. Мы расселись, вспыхнул экран, и пошли, сменяя друг друга, нескончаемые дубли сцен: Мераб и Медея, Медея и Темур, Темур и Мераб, потом отдельно Медея, Темур, Мераб, причем звука ведь не было, они на экране только рты открывали. Далее следовали кадры уже без их разговоров, крупные планы, средние планы, обратные точки. Мераб своей мускулатурой вызывал восхищение женских особей из массовки. Темур почему-то смазывал себя кремом для загара. Медея, лежавшая под зонтом, поднималась на ноги, оглядывалась по сторонам, как бы желая увидеть кого-то, так и не увидев, снова опускалась на песок. На восьмом или девятом дубле повернула лицо к камере, и я безо всякого звука внятно услышал то, что она произнесла: «Хватит, е*и вашу мать!» Были проезды камеры по пляжу, снятые с операторского крана наезды на актеров и отъезды от них же, пейзажи заката в фантастических красках, это когда солнце опускалось в море. Они мне понравились больше всего среди увиденного, но в общем – скука была страшная. Помню, именно тогда я серьезно засомневался в правильности своего выбора, подумав: неужели это и есть – кино?..

И вот появилось на экране именно то, на что разинув рот глазел я в самый первый свой день пребывания на съемках, – рожденная из пены выходила на берег. Однако как раз в момент кульминации моего интереса к картинке на экране глаза мои неожиданно были плотно прикрыты двумя ладонями, и одновременно с этим актом принуждения я услышал шепотом сказанное: «Молчи». Медея до того сидела где-то сбоку, я даже не заметил, как она оказалась позади меня. Совершив пару вращательных движений головой, я все равно не смог высвободиться, да, честно говоря, и не особенно хотелось вновь становиться зрячим – ее руки, как бы обнимающие мое лицо, вызвали во мне какое-то приятное оцепенение. Одно лишь было непонятно – зачем она это делала. Так длилось сколько-то времени, пока, видимо, не прошли все дубли этого самого кадра, тогда она меня из своих «объятий» и выпустила. Я обернулся к ней, но она, приложив палец к губам, лишь снова шепотом произнесла: «Тсс!..»

Экран погас, в зале зажгли свет. Несколько минут прошло в полном молчании. Далее Сократ поинтересовался, нет ли у кого каких-либо замечаний. Тедо сказал, что кадры захода потрясающи и что неплохо бы снять на подобном фоне Темура с Медеей для финала. Сократ, подумав, ответил, что это идея. Желания высказаться больше ни у кого не нашлось, и мы вышли на свежий воздух. Вартан с коробками пленки ждал нас в своем кабриолете. Медея первой влезла туда, устроившись в самом конце бокового сидения. Мераб подтолкнул меня, и я оказался рядом с ней. Следует добавить, что после того вечернего нашего диалога мы с ней практически не общались. Все наконец расселись. Сократу, скорее даже не по иерархии, а исключительно из-за его габаритов, всегда доставалось место рядом с водилой. Приличная скорость машины в лунной ночи освежала нас приятным ветерком, в тишине слышно было лишь шуршание шин по асфальту, говорить было не о чем или лень, потому все молчали. Минут через пятнадцать я ощутил некую тяжесть на своем плече, подвигал глазами и увидел, что на него склонила голову уснувшая Медея. Посмотрел на сидящих напротив. Мераб мне подмигнул, Темур с Кокой вроде ничего и не заметили. Тедо занимался созерцанием луны и света фар, освещавших наш путь. Она дышала мне в шею, дыхание было теплым и необъяснимо чем приятным. Я замер, стараясь не шелохнуться, моля бога, чтобы Вартан не въехал вдруг в какую-то случайную рытвину на дороге и ненароком ее не разбудил. Закрыв глаза и, кроме ее дыхания, ничего больше не чувствуя, дал волю воображению, представив себя очутившимся в пучине бескрайних океанских просторов. Совсем как пьяный корабль.

 
Снилось мне в снегопадах, лишающих зренья,
Будто море меня целовало в глаза…
 

Я пребывал в какой-то эйфории и ощущал себя самым счастливым человеком на земле. Не знаю уж отчего. Она всего лишь положила голову мне на плечо. Причем во сне, то есть несознательно.

Адский водила тормознул у ее дома, но она не проснулась. Я притронулся к ее щеке, намереваясь таким образом разбудить. Она открыла глаза и шарахнулась от меня, точно увидела какого-то вурдалака.

– Чего надо?! – спросила.

– Ничего, – ответил я.

Спросонья она еще раз на меня посмотрела и сказала:

– Не смей прикасаться ко мне.

– Он тебя не трогал, – вступился за меня Акакий. – Ты заснула у него на плече. Лучше улыбнись ему, а не ругайся.

– Еще чего?! – сказала она на прощанье.

Я вылез из машины и поплелся рядом с Темуром.

– Ты видел?! – обратился к нему. – Она не позволила мне посмотреть кадр, где выходила из воды.

– Ну и что?..

– Почему? – вопросом на вопрос ответил я.

– Послушай, ты видел женщин в мокром нейлоновом купальнике?

– Видел, конечно же, и что с того?

– А то, что самые интимные части женского тела видны при этом наиболее четко: груди, например, то, что пониже живота. А на экране, тем более широком, все это смотрится как в лупе.

– Вам же смотреть она не запрещала.

– Похоже, что ты ей небезразличен.

– Но когда фильм будет готов, его увидят зрители…

– Ей на них наплевать.

– Но ведь тогда и я буду в их числе.

– Не знаю, что будет тогда, пока же ты – единственный, кого она стесняется. Теперь понятно?

– Нет, – ответил я. – Какого черта ей меня стесняться? Кто я для нее?

– Катись домой и выспись. Может, к утру в голове у тебя просветлеет.

Но ночью мне не спалось. Я глядел на потолок, хотя ничего в нем так и не увидел, и пытался думать. Но и с этим ни черта не получалось, мысли мои переплелись и запутались, загнав меня в какой-то вроде бы знакомый по мифологии лабиринт, выхода из которого я не знал, и единственным шансом на спасение мне должна была быть дарована нить Ариадны. Ариадны, но с другим именем – Медея.

На что я надеялся, сам не знаю. На то, что эта самая красивая девушка, которую я когда-либо видел, проявит ко мне интерес?

Я поднялся еще до того, как зазвонил будильник. Отключил его. Умылся, закурил и отправился будить Галину.

Глава 9

В перерыве между съемками Медея поманила меня рукой.

– Ну, чемпион, готов? – спросила.

– К чему?

– Помочь мне побороть свою фобию.

– Конечно, – обрадовался я.

– Тогда в воду!

И мы с ней поплыли. Я – вроде бы кролем, который к тому времени чуть освоил, она – тем брассом, как тот же я во время своего первого с Мерабом заплыва. Плыли мы долго, с перерывами, когда она уставала, останавливались. Перевернувшись на спину, расставив руки и ноги, как на рисунке да Винчи, решившего задачу квадратуры круга, она таким образом отдыхала, держась на воде, точно поплавок. Особых признаков беспокойства не проявлял и я, чтобы ее не напрягать, молчал, лишь иногда улыбаясь, полагая, что этим подбадриваю. Покрыли дистанцию мы примерно минут за сорок, а когда подплыли к бую, то сказал:

– Я нырну, ты стань мне на плечи и подтянись, иначе туда не попадешь.

– Ладно, – ответила.

Проделали мы все довольно ловко, будучи уже наверху, она протянула мне руку, однако, мотнув головой, я наподобие гуру Мераба взобрался на платформу сам.

– Ну как, конец твоим страхам?

– Вроде да, – ответила.

Мы лежали рядышком и смотрели в небо, голубое, без облаков. Она сказала:

– Совсем как на необитаемом острове.

– Да, – согласился, – хотя пищи нам здесь не найти.

– В этом-то вся прелесть.

Не врубившись, какая могла быть в этом прелесть, я спросил:

– Ты хотела бы пожить как Робинзон Крузо?

– Да, – ответила. – Но чтобы у меня был Пятница.

– Не верится, чтобы тебя привлекала спокойная жизнь.

– Откуда ты знаешь?

– Я видел, как ты танцуешь.

– Ни хрена ты не видел. Танцы – это отключка, как побег из тюрьмы или же – из реальной жизни.

– Она что, тебе не нравится?

– Не все, конечно, но многое в ней не может нравиться.

– Например?

– Пофилософствуем в другой раз, – ответила. – Лучше скажи, девственник, ты хоть целовался с кем-нибудь?

Я рассмеялся.

– Эта платформа – какая-то исповедальня. То Мераб меня допрашивал, теперь ты.

– Значит, нет?

– Значит, да. Один раз, в девятом классе. Мы покрутили бутылку, и меня поцеловала одноклассница. Признаюсь, что было очень приятно.

– И куда одноклассница делась?

– Вышла замуж.

– Итак, ты жертва безответной любви.

– Я не был в нее влюблен.

– Почему тогда поцелуй запомнил?

– Потому что другого не было, я же говорил.

– Хочешь, я его повторю?

Я подумал, что ослышался.

– Шутка? – спросил.

– Вовсе нет, – она чуть придвинулась ко мне и на секунду губами коснулась шеи чуть ниже лица. Внутри меня все задрожало. Как я с этой платформы не свалился, ума не приложу.

– Ну как? – спросила уже она.

– Опять меня точно током ударило. Двести двадцать вольт.

Она усмехнулась.

– Поцелуев теперь два. Значит, у тебя есть выбор.

– Да, – согласился, еще не придя в себя. – Выбирать будет нелегко.

– И все же: мой или ее?

– Твой, – сказал, почти уверовав в это. – И хватит меня доставать, расскажи лучше что-нибудь о себе.

– А ты не станешь падать в обморок?

– Постараюсь.

– Я спала с отцом своей лучшей подруги. Ему тридцать восемь лет.

– Замолчи, – чуть ли не закричал я. – Пожалуйста, заткнись. Я не хочу это слушать.

– Ты что, ревнуешь?

– При чем тут ревность. Несешь какую-то чушь.

– Мы же друзья, верно?

– Друзья, – повторил за ней я.

– А что ты мне говорил о дружбе? Два человека как одно целое. Никаких секретов. Или ты мне врал, трепло!

– Я тебе не врал.

– Тогда что тебя так удивило?

– Есть вещи, о которых не говорят. Это твое личное, так и держи его при себе.

– Похоже, ты мне не друг! – сказала она.

Встала и спрыгнула с буя вниз головой, притом так, что даже всплеска за этим не последовало, как какая-то нереида. А вынырнув где-то метрах в десяти, поплыла дальше великолепным стилем, еще быстрее, чем делал это лучший наш пловец, Мераб. Я смотрел на это, глазам своим не веря, невозможно описать то, что происходило внутри меня. Сначала я на нее обозлился, ибо она соврала про свою водобоязнь и оставила меня в дураках, после, поминая ее поцелуй, я загорелся ненавистью к незнакомому мужчине, тому, с которым она переспала. Потом стал злиться уже на себя, тупоголового. Меня грызли сомнения, действительно ли она сказала мне правду или опять водила за нос, дурача, чтобы снова выставить полным идиотом. И в то же время я испытывал неподдельное восхищение по отношению к ней, ибо все, что она ни делала, казалось мне самым странным, нелогичным и… правильным.

На берегу Медея была, наверное, уже с полчаса, прежде чем доплыл туда я. Первым делом подошел к Мерабу, пожаловался:

– Она меня надула, сказала, что боится воды.

Он рассмеялся.

– У нее разряды по плаванию и теннису. Ты не знал, Ромео?

Я лишь развел руками в ответ.

Разыскал ее в роще, рискнув, приблизился и пробормотал:

– Извини, если можешь. Я был неправ. Если мы друзья, я обязан выслушать все, что бы ты мне ни говорила. И я готов. Прости меня.

Она на меня лишь взглянула, так и не ответив ничего.

Глава 10

Этот день в нашей таборной жизни, по-моему, несколько отличался от остальных. Медея лезла на рожон с самого утра, капризничала, придиралась ко всем по разным пустякам, говорила людям то, чего они, безусловно, не заслуживали. Грубила Сократу, когда он корректировал что-то в ее игре, кричала на осветителей, слепивших глаза, доставалось и партнерам по ходу сорванных дублей разных сцен. Скандалила по поводу напутанного ими текста, хотя больше них грешила этим сама. Послала на три буквы Владимира Ильича Ленина вместе с его фотокамерой. Тот ныл до самого вечера, выясняя, с какой стати его туда отправляли, и умолк лишь тогда, когда Гога ему предложил:

– Накатай на нее телегу.

А Виталик добавил:

– В горком…

Особенно почему-то наезжала на девушек – Галю и Нуну. Первая, по многу раз в день накладывая ей грим и выслушивая при этом разные гадости, выглядела внешне абсолютно спокойной. Второй же, по роду деятельности вообще с ней не соприкасавшейся, оставалось лишь догадываться, какая муха ту укусила. Лия, по долгу службы отвечавшая за актеров, тем не менее предпочитала в конфликты не ввязываться, произносить вслух свое любимое «а мне все г’авно» вроде бы не имела права, поэтому время от времени, покачивая головой под соломенной шляпой, она вполголоса шипела: «Стег’ва!..» Мужская половина, как правило, звезде не перечила, зная характер и учитывая возраст. Мераб, наступая на горло собственному эго, пропускал словесное бомбометание мимо ушей, Темур относился ко всем ее выходкам довольно лояльно, полагая, что человек – частичка природы, в нем заложено все, что происходит со стихией. Резкие смены настроения, внезапные вспышки гнева вполне сравнимы с непредсказуемыми ураганами, сходами лавин или же землетрясениями на нашей планете. Умудренный его теорией и вполне разделяя ее, я все же старался держаться от Медеи подальше. Но и мужскому терпению иногда приходит конец.

Взорвался крановщик Кола, спокойный, уравновешенный человек. Разыгрывали сцену, где от Мераба с Темуром, выясняющих отношения, камера, не прерывая движения, должна была наехать на лицо Медеи, наблюдающей за спором двух своих поклонников. Снимался кадр с операторского крана, на стреле которого за камерой сидел Акакий, а рядом – Каца, в качестве живого груза. Баланс стрелы поддерживался с помощью противовеса – балласта на нижнем ее конце и целиком зависел от точности действий Кола, довольно крепкого малого. Но, видимо, это был не его день, камеру при панораме дергало. Плавного движения крана добиться он не смог с четырех дублей. На пятом Медею прорвало.

– Эй, дебил!.. – заорала.

– Я же не нарочно, – хотел было оправдаться Кола.

Каца, воспользовавшись возникшей паузой, быстренько спрыгнул вниз, чтобы поменять кассету с пленкой. И сделал это совсем не вовремя, ибо в данный момент юная актриса выдала крановщику следующее:

– Никакой ты не кранмейстер. Ты – drochмейстер!

Кола точно паралич разбил на месте, от неожиданности он отпустил противовес, нарушив тем самым баланс тяжести, и стрела крана, подобно реактивному истребителю МиГ, взлетела вверх вместе с камерой и Акакием. Последнего, точно катапультирующегося летчика, выбросило из люльки, и он, совершив в воздухе сложнейший акробатический кульбит типа двойного сальто вперед, оказался в конце концов на песке, к счастью, не сломав себе шею. Пока длилось это захватывающее дух зрелище, взоры всех присутствующих были обращены именно на Акакия, но как только приземление состоялось, Кола, забыв обо всем на свете и превратившись в какого-то оборотня, бросился к героине фильма с явным намерением выпить всю ее кровь. Или в лучшем случае придушить. Но, подойдя вплотную, делать этого почему-то не стал. Ограничился ответной дипломатической нотой.

– Ты, маленькая сучка, – сказал. – Твое место у цирка, мужиков ублажать66
  В Тбилиси – место сборища уличных проституток.


[Закрыть].

Теперь внимание табора было устремлено на это ничего хорошего не предвещающее действо. Кола был в бешенстве, Медея же – абсолютно спокойной. Она с интересом смотрела на него, ожидая, что же он предпримет дальше. Разрядил ситуацию Акакий, пришедший в себя после головокружительного полета с мягкой посадкой и теперь, восстановив в памяти хронологию всей картины, разразившийся гомерическим смехом. Стряхивая с себя песок, он, целый и невредимый, хохотал, возвращаясь к месту съемки. Смех его заразил и передался всем остальным, хотя это всеобщее ржание было скорее каким-то нервным, истеричным.

– Все в порядке, Кола, – успокоил Захарыч того. – Давай снимем этот чертов кадр.

Сократ, облегченно вздохнув, взялся за свой рупор.

– Все по местам! – приказал.

Дубль наконец-то отсняли, но ближе к вечеру Медея закатила еще одну сцену, на сей раз вне съемочной площадки, и объектом словесного селевого потока стала ее собственная мать. Не знаю уж, чем та ей не угодила, но несовершеннолетняя актриса наша под конец попросила мамашу немедленно убраться домой. Та, долго не думая, согласилась, кажется, даже с удовольствием. Или облегчением, трудно сказать. Мне с Вартаном было поручено отвезти ее в Гагры и отправить в Тбилиси ночным поездом. Ехали мы молча. Уже в купе вагона, куда я внес чемоданы Евы, она впервые со мной и заговорила.

– Присматривай за ней, – попросила.

– Вряд ли это ее обрадует, – подумав немного, ответил я.

– Обрадует, не сомневайся. Ты ей нравишься.

Сказать, что я удивился, было бы неверно. Я удивился очень.

– Это она вам сказала?

– Она обычно мне ничего не говорит. Но я же ее мать, и я ее знаю.

– Ладно, – ответил. – Попробую.

Весь обратный путь я провел, слушая в изложении адского водилы бородатые анекдоты армянского радио. И хотя время от времени делал вид, что смеюсь вместе с ним, Вартана я точно не слушал, и мне было совсем не до смеха. Мысли мои были далеко.