Текст книги "Москвичка в кавычках"

С превеликим трудом черненькие ребятки уговорили его, таки, нас в посольство пропустить.

Как только прошли к Мадам, я ей сразу сказала, что сегодня могут быть проблемы с выходом из посольства, да она мне не очень-то поверила. Я получила деньги на закупку товара (сто пятьдесят тысяч рублей) и, чтобы не было очень странно, почему «девушка» так быстро вышла, погостила еще малость, кинушку по видику посмотрела…

Да не тут-то было…

Представляете! Прямо перед посольством, поперек дороги, стояла черная «Волга», облокотясь на которую, стояли три товарища в штатском.

Но Джозеф-то меня повыше был, и я за его спиной не просматривалась.

Но как же они Джозефу обрадовались, как только мы в калитку сунулись, будто мы им уже звездочки на погоны подарили:

– Давай-давай, выводи, мы ее ждем…

И тут я совсем коленками обессилила…Ну и что делать, я у вас спрашиваю? Но не выходить же и сдаваться? Нет! Мы еще повоюем.

Джозеф постоял, постоял без движений и, чувствуя, что его спина моя ширма, молча закрыл калитку у себя перед носом. Мы молча развернулись, и молча пошли внутрь здания. В одной из пустых комнат молча сели, не зажигая света, и стали смотреть друг на друга.

Что же делать?

И вдруг Джозеф хитро так скосил на меня белки и спросил:

– А ты страха не боисься?

– В каком смысле?

– В самом прьямом. Страх не боисься? С крыси спрыгнешь?

– С крыши?.. – почесала я макушку. – Спрыгну. Если надо.

Дело в том, что двор посольства представлял из себя квадрат, одним углом выходящий на перекресток двух разных улиц. На одной улице здание посольства и официальная дверь с табличкой, на другой здание переходило в глухой и высокий забор, за которым супчики конторские стояли и меня ждали. Забор примыкал к гаражу, а гараж к стене жилого московского шестиэтажного дома. В данное время дом был на капитальном ремонте – от него сохранился лишь фасад. Окна были выбиты, а перекрытия все снесены или обвалились внутрь, наворотив на дне большую кучу мусора. Джозеф предлагал нам спуститься по веревке внутрь московского дома на эту кучу мусора – и заборами, заборами…в туман….

Потом он нашел на чердаке посольства толстую веревку, и мы навязали на ней узлы и полезли через лестничное окно на крышу. Стараясь не греметь, поползли по-пластунски по крыше. Это такой кайф в белоснежном костюме и в юбке ползать по крыше, я вам скажу!!! При этом на пузе у меня болталась под завязку набитая бабками сумка, а туфли пришлось держать в зубах.

Добрались, чуть дыша (я от страху), до выбитого окна и привязали веревку к перекладине. Рама была старая и подгнившая, но, если мы будем спускаться по очереди, должна была выдержать.

Первым полез Джозеф. Он ноги в проем перевесил и стал задницу проталкивать, а она не лезет. Ну, никак. У негров, почему-то, задницы здоровые, как у наших баб после пятидесяти. И вдруг рама как заскрипит на всю улицу, я от ужаса аж дышать перестала. По крыше распласталась. Дура! Нашла что надеть. В ночь только белое и надевают. Особенно в детективных фильмах. Когда шпионы бегают белыми приведениями между деревьями, а в них наши палят…

Но вокруг тишина… Только слышно, как у калитки менты в засаде над чем-то ржали. Наверно, решали, на что истратить премию за меня.

Джозеф сделал вторую попытку и вдруг повис на веревке. Белки его глаз медленно скрылись где-то внизу. Тогда и я приступила к движению. В кино хорошо смотреть на главного героя, который мужественно лазает по канатам взад-вперед. На самом деле все значительно хуже. Веревка резала руки, маникюр (и какой только дурак его придумал) застревал в каждом узле, туфли во рту намокли от слюны, которая выделялась в надежде на то, что это еда… Приземляясь на кучу мусора босиком, я еще и коленки содрала. В общем, стою на четвереньках на куче мусора, а под руками и ногами все время чувствуются огрызки стекла…

Но мы все-таки выбрались и выскочили на чей-то двор.

– Ой, мама, – выдала я шепотом, ноги у меня подкосились, и я села прямо на асфальт.

Джозеф взял туфли и надел на мои ноги. Выяснилось, что одну ногу я таки порезала. Оглянувшись, пришлось опять вспоминать маму – двор оказался закрытый! Со всех четырех сторон. Ну, каким матом ругаться? От обиды хотелось завыть. Слава богу, одна из сторон оказалась просто невысокой стенкой, вдоль которой стояли баки для мусора. Пришлось лезть еще и на баки. Со стены прыгали в кусты – мягче, но неприятнее…

Дальше была арка и, ура, выход на улицу.

На небе окончательно просветлело, когда мы, все в пыли и паутине, окровавленные и поцарапанные, вышли в самом центре моей столицы на зады Калининского проспекта.

Джозеф со мной не пошел. Мы друг дружку отряхнули, чтоб не получилась находка для ментов, потому что на нем пыль аж кричала криминалом и разошлись.

Выскочила я на проспект и бросилась, как чумная, в первое же такси. Таксист дико на меня посмотрел, но остановился. Клиент есть клиент, тем более в начале пятого утра. Интересно, что он подумал. Наверное, что бабу где-то долго качали и валяли, а под утро она вырвалась…

Как мы зарабатываем инфаркт? А вот так и зарабатываем. В то утро подумалось, что к инфаркту ведут ступеньки, и зарабатывая следующую, мы тихо продвигаемся к смерти, а сколько адреналина я за всю жизнь уже получала, а сколько еще получу, запивая им ступеньки к инфаркту? Дааа!

Интересно, а что получили те, у калитки, когда Джозеф, не выходящий из калитки, подошел к ней снаружи и тихо прошел домой, опустив глаза долу…

Вот в каких тяжелых условиях приходилось работать нам, первооткрывателям российского бизнеса в подполье.

Мне хочется спросить. А НАМ когда будут давать медали за работу и жизнь в подполье? Как старым большевикам. Они вон сколько медалей и прочих наград получили за то, что всю страну в дерьмо «опустили», а мы ведь таким ужасом не занимались, на всю страну. Мы ребята хоть и хваткие, но скромные. За медалями в очередь не стояли. Мы обыкновенные талантливые самовыродки. Кухонные мудрецы-домушники с обострённым чувством справедливости. Мы просто помогали народу поднимать материальный уровень жизни, в тяжелой коммунистической действительности.

И в подполье… Это, конечно, шутка.

БОЛЬШОЙ САБАНТУЙ

Как-то пришел Толик весь какой-то радостный, веселенький, как будто уже квартиру нашел и мне денег обратно приволок за ментов. Он долго загадочно молчал, как стойкий оловянный солдатик. Я просто ждала, когда его гордость и самомнение пересилит военную тайну. Его хватило ровно на два часа…

В восемь часов вечера, к ужину, Толик вызвал Наташку и отослал сразу за двумя бутылками. Накрыли стол. Наташка на ногу скорая, успела тютелька в тютельку. Налили. И тут он, лопаясь от гордости, объявил:

– Меня назначили третьим директором фестиваля Мастеров искусств, посвященного двухсотпятидесятилетию присоединения Казахстана к России!

Ну, мы, естественно, поздравили. Как-никак, третий директор! Это же надо! Третий! Не по счету количества прошедших фестивалей, а по значимости!

– Дурочки вы, – взялся объяснять он нам, – ничего не понимаете. Весь фестиваль будет проходить в Алма-Ате, а потом разделится на три части и разъедется по городам Казахстана. Мне достанется поездка на север, включая Байконур.

На нас слово «Байконур» произвело эффект выстрела. Но на космодром никого не пускают… Неужели нашего Толика подпустят к святая святых?

– Да! Я поеду туда вместе с министром культуры СССР (в то время им был товарищ Мелентьев). Вместе с ним буду лететь в самолете! Все время рядом! Представляете, на какую-то должность можно будет рассчитывать! В том же министерстве культуры!

– Конееечно! – подхватила я издевательским тоном, подмигивая одним глазом Наташке. – Вона мы какие! Высокие, умные, стройны-ы-ы-е!!!

– И красивые! А что! Прямо зам. министры, бля! – бахвалился Толик, принимая мои подколы за чистую монету и лопаясь от собственного «я». Он крутился перед зеркалом у нас на виду, подбоченивался и выставлял по очереди вперед тощую ногу.

«Может, тебе повезет, и ты попадешь на свой настоящий путь? Только не перепутай его с тупиком»… – хотелось сказать мне громко. Но я промолчала, потому что Толик все равно бы не понял. Ведь ему не важно, что в голове малость мякина, а гонору много. Несчастный понтярщик не видел прямых намеков и не понимал, что даже Наташка хмыкала от него в кулак…

Какая тут началась канитель! Перед отправкой мужа на гастролипришлось приводить в порядок весь его гардероб. Господи, за что?!

По величайшему блату мы прикупили два костюма в свадьбешном салоне. Из-за несоразмерности плеч, пятьдесят четвертого размера, и зада, сорок второго, моего благоверного, пришлось все перешивать…

В промежутках между контрабандными делами я шила, не поднимая головы, а ему все не нравилось. Как будто это я виновата, что он такой коряво-кособокий. Так и хотелось выкрикнуть в его рыжую физиомордию:

«Это кто ж тебя такого выродил? Все претензии к маме!»

Ну, хорошо. С брюками, в конце концов, разобрались. Все! Ура! Нравятся! Пошли пиджаки. Сверху ширина плеч остается на пятьдесят четыре, а к низу нужно убрать хрен знает сколько размеров. Хоть ты выточек настрочи, как для большой женской груди! Не дай вам, Господи, иметь под боком такое счастье! Контрабандисткой работать легче, чем на это горе костюмы перешивать.

С величайшими нервами костюмы я подогнала. И вот, когда чемодан, можно сказать, собран, он опять делает мне апперкот под дых! Оказывается, я тоже еду! Администратором. В «Росконцерте» все оформлено еще пять дней тому назад, просили передать. Все росконцертовские бабы тогда у меня обшивались, поэтому и не дергали лишний раз. Тем более, если муж едет третьим директором. Сам и сообщит. Вот он и сообщил!

Ну, скажите, какой человек может такое вот издевательство и подкол выдержать? Ему нужен гардероб, а мне, значит, нет? Специально молчал, сученок, чтобы ему все было сделано, ну, а я, в полном дерьме оказалась!

Я бегала по комнате и громко выступала:

– Да что же это такое? Ему, как девице-красавице, гардеробчик нате пожалуйста, а я сама должна в старых тряпках на люди выходить?

Так, дорогая, без обмороков! Наморщим лоб и займем свои руки искусством! Ну, если уж нам надо, значит, будем творить! За четыре дня мы все сделаем! Без сна и отдыха, чтобы всех убить наповал, к едрене фене!

И натворила!!! А как жаж! Мы ж не какие-то там мос-ква-ква-чки…

Народ Московский да Питерский он сплошь Псковской да Витебский…, читай из Витебской области. г. Барань!

ФЕСТИВАЛЬ ПО-КАЗАХСКИ

Уезжали все по очереди. Вначале, пораньше, Толик. Он должен был все подготовить, а после встретить участников фестиваля и расселить в гостиницы. Я в команде администраторов занималась отправкой из Москвы.

Всего из разных городов СССР на фестиваль выехало около пятисот артистов – любое прославление советской власти раньше делалось с огромадным размахом и помпой!

Прилетела я в город Алма-Ата. Несмотря на то, что на улице было плюс сорок пять по Цельсию, из аэропорта уезжали согласно рангу. Меня и еще народ в гостиницу повез «Рафик». «Чаек» мы не заслужили. Для тех, кто не знает, Алма-Ата переводится как город яблок. Насчет яблок я не в курсе, а вот арыков там много – то есть канав, идущих параллельно по двум сторонам улицы. Говорят, что из них раньше горожане воду пили. А тогда это было место, куда невоспитанные аборигены бросали бытовой мусор.

Толик встретил меня в гостинице и с порога объявил, что у меня на сборы есть три минуты. Мы едем на прием «а ля фуршет» в республиканское правительство…

И вот так всю жизнь! Их величество не поехали сами встречать жену в аэропорт, оне себя в зеркало холили, крутили сюда-туда свой тощий зад, принимали разные позы, а мне, женщине, на сборы, с дороги, три минуты.

А я вся в поту…

Три минуты… Ну и что! Ничего, мы себя все равно покажем! Мы не пскобские, мы витебские… – поднимала я сама себе морду из салата.

Ясно, лошадь – коль рога!

Ровно через 180 секунд я стояла в самом центре холла. Глазки озорно блестели, я в них изнутри еще юмора накидала. Косметики на лице ровно столько, сколько положено. Ноготки, правда, не совсем обсохли, но с маникюром. Сарафанчик еле-еле прикрывал нашу грудь (между прочим, четвертого размера). На спине ничегошеньки не было, а с талии (а она у нас была шестьдесят четыре сантиметра!), спускалось потрясающее обрамление, украшенное мягкими шифоновыми складками, с набитыми бархатными цветами. Все это обтекало крутые бедра и падало на мраморный пол холла. Стою, короче, как знаменитая актриса Ермолова на портрете кисти художника Серова. Головка вверх и чуть-чуть набок, выражение глаз гордо-неприступно-независимое! Для большей выделяемости из толпы мы еще шпилечку добавили на двенадцать сантиметров. 172+12=184!

Во! Вот какие мы, полюбуйтесь.

Костюм для первого выхода в этом театре жизни. Понтяристого!

Стою это я вот так гордой статуей, и вдруг мне какая-то молодка и говорит:

– Стоишь, москвичка? Ну, стой, стой…

И так у меня настроение поднялось. Сразу как-то резко. «Стоишь, москвичка»… МОСКВИЧКА!!!

Тут и Толик нарисовался. Мы пошли к автобусу. Как сказал муж, в нем поедут «очень веселые люди». Весельчаками оказался ансамбль «Русская песня». Возглавляла его тогда еще мало кому известная Надежда Бабкина – та самая молодка, которая подколола меня в холле. Мы друг на друга посмотрели и… рассмеялись.

Прием проходил в резиденции, выстроенной специально для подобных случаев. На нем были только «народные», «заслуженные», правительство, администрация фестиваля и околокультурная публика. Эти всегда знали, где и что происходило и на каком уровне. Но главное – как на эту халяву просочиться!

Прием проходил «а ля фуршет». Стоя больше входит. Даже, может быть, через край! К концу мероприятия некоторых узкоглазых товарищей обслуга выносила в отдельную комнату и складировала.

Прием был грандиозный! Хвалебные речи перемешивались со звоном бокалов, все гости чинно ходили вокруг огромного стола, заваленного, в связи со всесоюзным дефицитом, целой горой всевозможной отличной жрачки!

Бабкина со своими девушками разбавляла все это русскими залихватскими «конфетками-бараночками», вокруг были сплошь знакомые по экрану лица, все улыбались, ели, пили…

И так пять часов!

Мы вернулись в гостиницу и, конечно же, продолжили. Собрались в номере у знаменитейшего актера, в свое время прекрасно сыгравшего главную роль в «Повести о настоящем человеке» – Павла Кадочникова. Он уже в больши-и-и-их годах был, но еще очень и очень ничего! Даже с нами русскую бацнул. Пели до утра и до хрипоты. Мне было очень весело ровно до тех пор, пока не вышли из номера. И тут началось…

Как мы орали прямо посреди коридора! В смысле Толик! И я такая, и я сякая, и совести у меня ни на грамм! Нам, НАМ, с утра в штаб, а я устроила песни и пляски с артистами! Тоже мне, Народная нашлась!!! Вот тебе бабушка и юркнула в дверь!

Я опешила и завелась сполуоборота:

– Что? Большой начальник стал? Мог бы о рабочих планах на завтра рассказать сегодня, до начала вечера, а не устраивать оры в гостиничном корыдоры.

Оставшиеся до утра часы прошли в ругани и воплях:

– Почему ты так вырядилась? Как будто голая! На тебя на приеме все пялились! Почему Борису Брунову глазки строила? Почему около тебя певец Сметанников ошивался и бокалы тебе подносил? И что это за «узкоглазик» руку целовал?

– Да? А я, дура, ничего и не заметила! Если бы заметила, я бы тоже Сметанникову глазки делать стала. Такой мужчина! Что ты мне не просигналил? А за Бруновым его жена Маша просила присмотреть, а то он сигары повсюду раскладывает горящие, а потом бывают неприятности, а иногда и пожары. А этот «узкоглазик» – министр! Только я не помню который, но мне насовали много визиток, завтра разберусь. А мне прием понравился! Правда, жара мешала, но на мне платье было легкое…

– Ах, так!!!

Тут наша словесная перепалка резко переросла в членисторукий монолог! Толик как начал меня по щекам хлестать!

Ни-фи-га се-бе! Я прямо даже задохнулась от неожиданности! Вот что значит, в первый раз не дать сдачи! А за что получала? Может, за то, что хорошо выглядела? Или за то, что Надя Бабкина, вместо того чтобы на Толика обращать внимание, весь вечер со мной протрепалась? А он и так, и сяк вокруг ее выкаблучивался! Третьим директором стал? Лида устроила? Придется ему, миллионеру – замминистру хренову, объяснить, что вход и выход через одну дверь! И с чайником больше не пройдет…

Вот тогда я свое не упустила. Морду ему малость поцарапала и по мужским принадлежностям коленкой съездила.

Любовь? Какая любовь? Любовь зла – полюбишь и козла! Тьфу! Глаза бы мои его не видели! Хорошо, что номер был «люкс» и дверь в спальню имела запоры.

– А вы, синьор козел, на диван! – Выдала я, закрывая дверь на ключ!

Следующих четыре дня мы даже не общались. Мне было некогда. Нас разбили по командам, и начались разъезды. В одиннадцать утра везем банду артистов в какой-нибудь цех, после концерта небольшой затрик. В два часа выступление в ДК Профсоюзов, после концерта небольшой обэд. В семь часов вечера большой концерт на самой большой площадке, после него небольшой банкэт. А в конце дня где-нибудь в закрытой резиденции большой банкет… И так каждый день. Возвращались в номер часа в три, четыре… Только бы в кровать и спать, спать, спать…

В последний день перед разъездом по регионам Толик взялся за мной ухаживать, ну как в первый день нашего знакомства. Выловил меня в штабе фестиваля и давай мне заливать про нашу семью, про любовь! Там народу много, он и потащил меня на «Медео». Это высокогорный каток. Удивительное место – вокруг жара, а здесь можно на коньках кататься. А вокруг полным-полно ресторанов с видом на снежные горы. В одном из них мы и приземлились.

Такой кайф! При тебе режут барана, при тебе его маринуют ишашлык делают. Мясо нежнейшее, во рту тает, барашек совсем молоденький! А вино… очень хоро-о-о-ошее.

А мы, в смысле Толик, и так и сяк, и с прискоком, и с притопом, и бочком, бочком, и ручками похлопаем и ножками потопаем…

Это так наш герой прощения просил!

Простила! Ну что с козла возьмешь?

КАК ХОРОШО БЫТЬ МИНИСТРОМ

Вскоре третья часть фестиваля во главе с третьим директором сделала марш-бросок в Караганду. На самолете и с министром. Наконец-то у Толика наступил запланированный праздник самолюбия. С министром ездить хорошо, мне понравилось! Самолет сел – к трапу тут же кортеж автомобилей. По ходу следования кортежавсе гаишники стояли по стойке смирно. Так смешно – глазки узенькие, фуражки великоваты, на уши сползали, а они пузо вперед и такие гордые.

Поселили нас на самом краю города, практически на границе с пустыней, но в очень приличной гостинице. Мы были самые первые заселенцы. Чисто, пахнет краской, белье постельное кипенно-белое, накрахмаленное. Тараканов нету. Кормят потрясающе вкусно. Я там первый раз попробовала настоящие манты, казахскую лапшу бешбармак, рыбу «коктал» и еще столько всякой вкуснятины, чему я даже и название не знаю.

Почему, когда ресторан только начинает работать, в нем все так вкусно, а проходит три-четыре месяца – и получается из него столовка средней руки с хлебными котлетами, именуемыми, почему-то, рубленным шницелем?

Карагандинцы так хорошо все подготовили и организовали, что нам делать было совершенно нечего. Поэтому мы отдыхали, только номинально поочереди появляясь по утрам в штабе фестиваля.

В ресторане кормили так. Хоры, танцевальные коллективы и симфонические оркестры кушали в большом зале ресторана. Выдающиеся деятели и администрация фестиваля – в малом, банкетном зале. Кто места за столиками распределял, я не знаю, но с нами за столом оказались и Леня Сметанников, и Борис Сергеевич Брунов. Это что, чья-то злая шутка или судьба Толика от ревности отучала?

В первый день, когда Толик прибежал на ужин (как всегда с опозданием), мы втроем уже смеялись какому-то анекдоту, на которые дядя Боря был ооочень большой мастер. Пришлось Толику прожевать и проглотить свою азиатскую гордость и целых пять дней сидеть с нами за одним столом.

А вокруг кипел наш фестиваль… Как бы это назвать? «Жаркие дни Азии»? Или «Восточные сладости»? Или «Большой сабантуй»! Что-то близкое ко всему этому. Каждый день по три банкета, утром, в обед и вечером. На банкеты ездили только звезды и мы, администрация. Вечером нас возили на какую-нибудь правительственную дачу. Дачи были в самых неожиданных местах, даже посреди пустыни. Едем, едем по пескам, вдруг заезжаем за забор, а там рай! Бьют фонтаны, ходят павлины, и так и хочется сказать, машут опахалами одалиски, но их, к сожалению, не было.

Всего остального в избытке. Даже что-то похожее на гаремы и евнухов. На одной такой даче высокопоставленный узкоглазый чиновник усиленно рекомендовал нам выпить за стюарда из обслуги. Явно голубого. Такие глазки на наших мужиков делал. А потом, когда приняли вовнутрь, наш высокопоставленный визирь не выдержал и полез к голубому целоваться. Я сидела за столом между «Маврикивной» и «Никитичной». Они были с женами. Вот уж мы повеселились от души, потому что они чисто по-еврейски подкалывали эту парочку, а казахи никак в этот юмор не врубались. Казахи думали, что это мы так их подхваливаем…

Так мы развлекались все пять дней.

В последний день нас повезли на Байконур. После завтрака все скучковались в вестибюле и были очень возбуждены. Нас, почему-то, попросили взять с собой вечерние платья, туфли и косметику. Что-то будет? Никто ничего не знал. Прямо тайна какая-то военная! Ведь везут же только космодром посмотреть, или что-то еще? Если космодром, то нас особенно интересовал тот самый дом, откуда Гагарин Юрий Алексеевич пошел к трапу космического корабля.

Боже, каким же он оказался обыкновенным… Очень похож на двухэтажное общежитие в моем маленьком провинциальном городке. На первом этаже домика по пять окон, крылечко в три ступеньки, по центру маленький балкончик, подпертый двумя колоннами. Часть посаженных вокруг деревьев уже засохла, остальные стояли такие хилые и замученные жарой, что даже жалко стало. Безобразие! На закрытые дачи воды хватает, а на пять деревьев, которые видели Гагарина, нет!

После экскурсии на полигон (заасфальтированная площадка размером с несколько стадионов) нас разделили (на мальчиков и девочек) и повезли куда-то. Сразу за парадными воротами к крутому особняку из стекла, машины с девочками поехали направо, а с мальчиками – налево. Оказалось, что мы приехали в резиденцию правительства! У входных дверей нас встретила молодая девушка в очень красивом брючном костюме и очень длинным маникюром на ногтях:

– Прошу следовать за мной! – выдала она полубасом.

Вы угадали! Ну, конечно, это был… молодой мужчина.

– Интересно, а наших мужиков тоже такие же встречают? И что они при этом испытывают? Надо спросить, – подумала вслух Валентина Толкунова.

Внутри все было очень красиво. Все вокруг было суперчисто до блеска, супермодно, до стильности и ну очень цивильно. И прохладно.

Наверное, так когда-то шахи жили.

Нам выделили комнаты для отдыха, где можно было принять душ и даже полежать под прохладными от кондиционеров и тоже кипенно-белыми и стерильно чистыми простынями.

Потом нас позвали к столу. Банкетный зал больше напоминал огромное футбольное поле, в одном конце которого были поставлены столы буквой П, в другом конце сделана импровизированная сцена. Чтобы разбавить чиновников, нас рассадили вперемешку с «народными» и «заслуженными». За спиной у нас по стойке смирно стояли официанты. Один на пару гостей. Не успеешь пригубить из рюмки, а у тебя уже полная нолита. На столе сменили блюд двадцать. Некоторые я даже не успела попробовать, какая жалость! Это было что-то неописуемое. И тебе фирменно-азиатское, и русское, и французское, и вообще блюда всех народов мира!

Шик!

Тот вечер я запомнила на всю жизнь! Наверное, от того, что очень уж все контрастировало с той, другой жизнью, в которой жили все остальные, и мои родители тоже. Жизнью с пустыми прилавками. Они такого никогда не видывали и уже может быть не увидят.

Но долой дурные мысли. Ведь на мне очень красивый брючный костюм, белый-белый, а по швам малиновая полоска, как у генерала, и такая же малиновая блузочка в талию. А сверху туника шифоновая малиноваябелым кантом отделанная. Но главное – грудь! Она у нас норовит стать уже пятым номером. От красоты такой меня даже министр два раза на танцы приглашал. Во как. И выглядел же через весь длинный стол…

Толик между тем около руководства ошивался. У него там только что начался запланированный праздник самолюбия. А министр вдруг его так легонько рукой отстранил и через весь зал к моей груди подался! А тут еще Сметанников почти каждый танец в очереди. Он, оказывается, был в то время неженат. Я, как это дело усекла, и давай во время медленного танго чувственно бедрами водить и его зажигать! А что? Мы же должны себя женщинами чувствовать, черт, побери!

Вот тогда Толик и устроил на меня атаку. Давай таскать по углам и объяснять про мое хреновое поведение.

Опять?! Сколько можно?

– Сам министра обрабатывать собрался, так и обрабатывай! Ешь, спи, танцуй с ним и бабки наваривай! Твои желания не опираются на мои мечты! Мне все это надоело! Оставь меня в покое! Я не хочу больше тебя видеть! Не хочу больше слышать твой ор! Не могу больше пахать на тебя и на твои выверты!!! НЕ ХОЧУ!!! И только попробуй, замахнись!

Развернулась и ушла в другую сторону. Он рванул было за мной, но я ему такую рожу состроила, что он все понял и отвязался на целый вечер.

Дело закончилось тем, что я пересела на другой конец стола к Надежде Бабкиной и мы с ней старательно напились. У нее тоже свое горе случилось. Ее муж работал у Левы Лещенко барабанщиком, а там как раз девочку новую на подпевки взяли. Вот он к ней и ушел.

А потом мы пели песни во всю глотку и с Мелентьевым, и с узкоглазиками, и еще черт знает с кем, не обращая внимания ни на ранги, ни на нации. Это же был «прощальный ужин» с Азией!!!

Вывозили нас под утро, по мере готовности.

На следующий день после обеда мы должны были улетать в Москву. Я проснулась около двенадцати. Как чувствовала себя, лучше не рассказывать. В номере не наблюдалось никого кроме меня. Где Толик, я понятия не имела. Но, как же приятно просыпаться, когда с утра (даже на больную голову) никакая козлячья морда тебе настроение не портит!

На обеде у всех не лица, а рожи. Даже издали они не напоминали те знакомые и любимые образы, к которым мы привыкли. Как же плохо мы сами к себе относимся, если изнашиваем за пару недель то, что нам Бог дал на всю жизнь. Ведь никто не заменит старье на новый фэйс.

В Москву прилетели ночью. Без Толика. Наташка суетливо встречала в дверях и очень интересовалась:

– Ну, как? А где…?

– Наташка, так пить нельзя. С утра до вечера и с вечера до утра. А про Толика я ничего не знаю. Умер Максим, да и хрен с ним! Да здравствует свобода!!! – выдала я прямо с порога и упала в кровать как подкошенная.

На Наташкины призывные намеки не откликалась – здоровья не было. Соседка обижалась пару дней, но потом сосед пришел, а за ним второй. Ждали меня и товар. Наташка периодически проскальзывала в комнату, нюхала меня и шептала прямо в ухо:

– Нина, ты хоть живая? Твои «блэки» уже четыре раза звонили, интересовались, когда работать начнем?

А я, как и положено, мучительно отболела три дня, сильно помирая в самый первый, потея во второй, а в третий просто отвалялась. Соседи тем временем устроили загул. Пришлось вставать и за работу…

Товар – деньги, деньги – товар.

ЧТО ТАКОЕ ШИЗОФРЕНИЯ

Моя труба, то бишь, работа, звала!

Док все эти дни соплями исходил – как же, мадам нервничает… Товар надо вывозить, а меня нет. Раньше мы его на Славике вывозили, приятеле Толика, а теперь надо было искать другого извозчика. Мало ли что? Он ведь такого мог напонтить, что запросто в заложники загреметь или «контора» на хвост села. Надо было соблюдать конспирацию и опасаться чужаков…

Я пыталась тянуть время, но народ этого не желал понимать. А от Толика ни слуху, ни духу. Пыталась даже искать, но в «Росконцерте» девочки сказали, что даже министр еще не прилетел. Он из Караганды отправился обратно в Алма-Ату, потом полетел в Сибирь, и когда будет в Москве, никто не знал.

И тут я вспомнила, что брат моей древней подружки Тамусика работает в такси. Позвонила Тамаре, мы быстренько договорились с Сашей (так звали брата) и приступили к работе.

С таксомотором все упростилось до предела. На машине с шашечками Док вывозил из посольства чемоданы. Для мента у ворот все понятно: человек поехал за рубеж, домой. А Док или Джозеф, или еще кто-нибудь из «блэков» доезжал до нужного перекрестка и выходил вон без чемоданов. Такси шло дальше и за пятым углом подбирало меня. Потом мы ехали на съемную квартиру и выгружали товар. Класс!

Теперь можно было и на закупку на такси ездить. На такси оно надежнее.

Что такое закупка? Это когда ездишь по всей Москве, по разным домам, подвалам с мастерскими художников, странным квартирам и ищешь что-нибудь для «блэков», нужное.

Приезжаешь в чью-то квартиру или мастерскую художника, там тебя ждет «выставка». Это набор икон, разных по старине, школе, письму и качеству. Как правило, на одну хорошую икону приходится просмотреть до десяти – пятнадцати и более плохих или вообще никаких.

А иногда приезжаешь, а тебе показывают набор хлама: на досках краска осыпалась и не видно даже чей лик изображен – мужчина или женщина. Но хозяин заявляет, что это у него Андрей Рублев. И что стоит Рублев на аукционе Кристи или Сотбис не один миллион долларов. А продает он все это только оптом. Ты ему говоришь, что ничего из этого тебе не надо, а он:

– Дура, ты ничего не понимаешь в искусстве! Это настоящие шедевры русской иконописи!

Не совсем так по-хамски, но приблизительно. И с такими спорить бесполезно…

А иногда в опте все иконы нулевые, а одна высший класс! И начинаешь чечетку на пузе устраивать. Правда, очень часто одна-две доски перекрывали стоимость всей кучи.

А однажды один алкаш продал мне за пять бутылок водки такую «мамочку», словами не описать. XIV век. Тихвинская Божья Матерь. Размером небольшая и с врезком. Это когда края у иконы от старости начинают сыпаться, ее обрезают и вставляют в новую доску, от этого появляется углубление – ковчег. Еще ковчег делали сразу для укрепления края доски и, как правило, на очень хороших, «школьных» иконах.

Или вот был случай.

Лето, тепло. Идем с моей подругой Иришкой из ресторана. Пообедали и пошли пешечком по улице Горького. Две прилично одетые, немножко поддатые дамы. Почему тот пьяненький парнишка именно ко мне подошел, ума не приложу: