Текст книги "Ледяной ключик"

Я задумался. Ответить было непросто. Прикрыл веки, и тут произошло чудо: я увидел перед глазами её – маленькую пёструю красавицу…

– Я понял и, кажется, знаю ответ. Это была бабочка. Весенняя бабочка, и в то же время редкой, уже вымирающей в наших краях породы, на её довольно крупных крыльях жёлто-чёрные узоры…

– Я знаю, это махаон, у нас в горах ещё летают эти гордые красавцы.

– В тот день я решил, что Маруся никогда не полюбит меня, что бы я ни предпринимал – её сердце оставалось равнодушным. А мне всё время хотелось удивить её, чем-то порадовать. Начинался апрель, и никаких бабочек не наблюдалось и в помине, а тут я спешил на свидание, откуда-то вылетела эта красавица и уселась мне на лацкан пальто. Я осторожно захватил бабочку в кулак и сумел донести её до моей возлюбленной. Я попытался вначале поиграть с ней в угадайку: если Марочка скажет, что у меня в кулаке, – она выиграет, и я исполню любое её желание, если нет – то наоборот. Я дал ей семь попыток. Она перечислила всё, что смогла (конфеты, игрушки, ягоды, украшения), но не угадала. Зато как загорелись её изумлённые глаза, когда я разжал ладонь и невольница с утроенной радостью вырвалась на долгожданную свободу и полетела к солнцу, взмывая всё выше в голубую высь весеннего утра. Маруся запрыгала, захлопала в ладошки и тут же со всей непосредственностью бросилась мне на шею и чмокнула в щёчку, до этого мы с ней ни разу не целовались. Я не растерялся и подхватил ее, закружил, она звонко смеялась и говорила мне, что это был лучший сюрприз в её жизни. Тогда же я впервые поцеловал её. Я мог воспользоваться правом выигравшего спор (на что я и рассчитывал), но это не пригодилось: всё произошло естественно и легко, в едином порыве и совершенно искренне. Поцелуй был волшебным. После этого у нас всё и завертелось. Думаю, что изящество и привлекательность бабочки сыграли в моём маленьком спектакле не последнюю роль, ведь для женщин важна внешняя красота сюжета, не так ли?

– И ещё для них имеет значение поступок. Факт некой жертвенности по отношению к ним. Она решила, что ради неё вы достали невозможное – бабочку в начале весны, к тому же редкой красоты. Она же не знала, что красавица нашла вас сама…

Вацлав широко улыбнулся, пожалуй что впервые за всё время нашего общения, и я заметил, что у него не хватает двух передних зубов. Скорее всего, именно последнее обстоятельство заставляло его сдерживать свои эмоции. После моего рассказа пан спешно поднялся со своего кресла. Он пояснил:

– Вы мне очень помогли. Пока не расплескал вашу уникальную мелодию, начертанную на весеннем незапятнанном небе крылом бабочки, пойду переложу её на ноты и постараюсь добавить парочку мажорных аккордов к ней. Надеюсь, что к субботе вы получите диск с вашей сонатой.

– Я с нетерпением буду ждать её!

– Только послушать вы сможете её лишь по приезде домой. Это моё обязательное условие.

– Я наберусь терпения, не беспокойтесь.

До субботнего дня оставалась ещё пятница, но и она пролетела быстро: день я посвятил полюбившейся мне прогулке в горы и непременной беседе с паном у камина после обеда. После чего Йенек уходил к себе наверх и продолжал работу, а я оставался в гостиной и читал привезённые с собой книги.

В субботу утром меня разбудил стук в дверь моей спальни.

На пороге стоял хозяин, он был одет в плащ, в руке у него был зонт.

– Мне нужно отъехать ненадолго, боюсь вас не застать. Поэтому я принёс вам ваш заказ. – Он протянул мне диск в обычном бумажном конверте.

– Что это? – поинтересовался я.

– Это ваша соната. Я закончил её сегодня ночью.

– Большое спасибо, сколько я вам должен? – я потянулся к бумажнику.

– Деньги вышлете переводом после того, как к вам вернётся чувство. Это ещё одно моё условие. – Он протянул бумажку с реквизитами.

– А сколько я должен буду вам отправить? Пан на мгновение замялся.

– В природе должно быть сохранение вещей. Вышлите ровно столько, сколько стоит ваше вновь пробудившееся чувство. Это компенсирует ту энергию, которую я затратил на сочинительство. А я куплю себе витаминов, восстановлю силы и, возможно, смогу сделать счастливым кого-нибудь ещё.

– Но…

Он не дал мне договорить, пожелал счастливого пути, удачи, раскланялся и стремительно покинул порог моей комнаты.

* * *

Если бы у меня был с собой плеер для дисков, я, скорее всего, не удержался бы и прослушал музыку уже в поезде, но такового не имелось, а посему набрался терпения, наполненный невероятным приподнятым настроением, покидал полюбившиеся Татры, спешил к своей потерянной любви. Я не сомневался в том, что чудодейственная музыка пана Йенека исцелит меня от душевной чёрствости и мы снова будем счастливы.

Солнце заглядывало в окно поезда, освещая моё кресло целиком, я зачарованно рассматривал проносившиеся сосны и ели, облака и дорожные фонари, столбы для проводов и плавные очертания гор и поймал себя на мысли, что уже почти счастлив.

Неожиданно, как и всё происходящее с нами, прилетела красивая жёлтая бабочка и села на оконное стекло со стороны улицы… Это было так необычно и прелестно! Но самым большим сюрпризом и потрясением оказалось то, что это небольшое происшествие за секунду расставило все необходимые точки и дописало недостающие буквы. В голове у меня сразу всё сложилось, срослось, как говорят сейчас. Я словно перенёсся в тот год, когда принёс Марусе похожую бабочку в кулаке…

И мне не потребовались больше ни месяцев долгих и мучительных раздумий, ни ежеминутного анализа наших отношений во время проживания здесь, на вилле у пана Йенека, ни даже спасительной сонаты, которая грела область моего сердца, находясь во внутреннем кармане пиджака… Всё стало простым и понятным за долю секунды, стоило лишь озорной и красивой бабочке опуститься на окно моего купе. За эту тысячную долю секунды в сознании появилось чёткое изображение: глаза моей Марочки в тот момент, когда я принёс ей похожую бабочку. Но отчего я не смог вспомнить этот ни с чем ни сравнимый взгляд, когда рассказывал композитору про этот эпизод? Оказалось, что я вспомнил тогда лишь внешнюю картинку, хотя и был убеждён, что помню всё до мелочей… Ничего подобного! Только сейчас во мне всколыхнулось то самое, что зажгло сердечное пламя ещё тогда, тридцать лет назад. Я заглянул в глаза моей любимой женщине вторично, и мне не требовались более объяснения, люблю ли я её, кто она такая и что значит в моей жизни. Как жаль, что эта истинная память стирается из наших сердец, оставляя лишь слабый оттиск, свою еле различимую тень. Помня все свои первозданные чувства, мы бы не совершали роковых ошибок, не бросали бы своих любимых, не причиняли бы им боли! Сегодня я вновь вернулся к себе и стал прежним. Вмиг успокоился, во мне восстановилась утраченная гармония, нашёлся утерянный пазл целостной картины моей жизни.

Я откинулся на мягкую спинку кресла, прикрыл глаза, наполненные солнцем, боясь расплескать найденный образ. Я прокручивал в памяти своё воспоминание сотни раз, гонял, как полюбившуюся песню на магнитофоне, и каждый раз радовался своему внезапному открытию и возвращению одновременно.

А произошло лишь то, что я сумел до дна заглянуть в глаза любимой женщине, и пусть это было всего лишь воспоминание… А через них – в кладовые её души, и за мгновение осознал, что Маруся меня всегда сильно и трогательно любила и что мы с ней представляем редкий случай полного совпадения и родства наших душ. А я не разобрался, столько мучил её своим молчанием и сомнениями. Как она всё это терпела? Как до сих пор не отчаялась? И понял до глубины, как она должна страдать от всех наших недоговорённостей и размолвок. Эти её беззащитные и по-детски доверчивые глаза! Отчего я не рядом с ними, а здесь, в этом поезде, в чужой стране? Я пропал для неё, выпал из времени и из её жизни. Срочно в Москву, к ней, возвращаться, просить прощения, каяться и после всего прижаться к её волосам, вдохнуть родной аромат и не расставаться никогда! Я даже забыл про чудо-музыку, я в ней более не нуждался и даже и не полюбопытствовал, когда увидел у соседа по купе дисковый плеер, не попросил его, не прослушал диск, что так долго создавал специально для меня необычный композитор. Если честно, я забыл про его существование, несмотря на то, что диск в бумажном конвертике, лежащий в потайном кармане пиджака, при каждом неловком движении касался моей груди.

Теперь я места себе не находил – только и думал о том, чтобы поскорее увидеть Марочку, попросить прощения, утешить, заглянуть в родные глаза и долго-долго не выпускать её из своих объятий. Никогда. Теперь я не понимал себя: как мог отпустить от себя свою единственную половинку и обходиться так долго без общения со своей любимой? Никак не мог понять, ибо теперь обладал этим забытым знанием, мне казалось, обретённым навсегда.

Из аэропорта я сразу же отправился домой, к жене. Всё ещё жене, хоть и покинутой мною по ошибке и неведению, по собственной чёрствости и слепоте. Как я мог так внезапно ослепнуть и оглохнуть одновременно? Теперь моё недавнее поведение вызывало только недоумение у меня самого. Пока мчался к ней на такси, представлял, как обрадуется жена, как посмотрит сначала строго, изобразит обиду для порядка, а затем наши сердца соединятся вновь, чтобы никогда не разлучаться и не повторять непростительных ошибок.

Маруся открыла не сразу. Отчего-то долго возилась с замками, ключом я пользоваться не стал принципиально – вдруг она сочтёт этот жест наглым?

Она отпрянула от двери, странно испугавшись. Даже прикрыла рот рукой.

– Ты? Что-то забыл? – нарочито строгий тон с оттенком безразличия выдавал обиду.

Я попытался стереть её «то ещё настроение» и устаревшую уже реакцию на неловкого, сумевшего разочаровать мужа. Улыбнулся непривычно для последнего нашего с нею времени широко и открыто, без задних мыслей искренне, как тогда, в период жёлтой бабочки. Пожалел, что не догадался купить цветы.

Затем быстро поменял выражение на сверхсерьёзное, но всё такое же неподдельное, настоящее. Она должна была почувствовать это.

Но вида не показала. Снова безучастность и презрение. Глаза её сузились, закрываясь от новых проблем.

– Ты зачем пришёл? Без предупреждения…

– У тебя кто-то есть? Не вовремя?

– Никого. Не ждала. Не вовремя. У меня есть минута всего – говори!

Она открылась, пусть всего на минуту, я сумею её разговорить…

– Тогда я пройду.

Я вошёл внутрь квартиры. Действительно, Маруся была одна. По-прежнему убрано, опрятно и чисто, как и всегда. На столе ваза с цветами, которая меня напрягла, но у меня не было времени подумать об этом глубоко. Ревнивая мысль ушла. Я сконцентрировался, чтобы сказать главное:

– Мара, я раскаиваюсь, вёл себя неподобающе и недостойно тебя, прости меня. Я хочу вернуться и быть всегда рядом, я изменился, ты не будешь разочарована, обещаю!

Хоть бы одна эмоция родилась на её бесстрастном лице! По-прежнему не дрогнул ни один мускул, ни одна мышца не зашевелилась! Неужели я опоздал? Она подошла поближе, во мне дрогнула надежда, заглянула прямо в глаза:

– Елисей, прошу тебя, уходи! Меня ты не разжалобишь, я слишком хорошо изучила все твои уловки! Будь добр, пока я не закричала…

Мне хотелось всерьёз наорать на неё, я не на шутку завёлся, но вовремя сдержался. Зато в груди творилось невообразимое: сердце ходило ходуном, выпрыгивало из груди, диск, привезённый из Словакии, мешал частоте дыхания… И тут меня осенило!

– Хорошо, я сейчас уйду, и уже навсегда. Но у меня есть, так сказать, последнее желание…

Она даже улыбнулась, но натужно и так неестественно! Кажется, собой Маруся была довольна. А посему должна пойти на уступки, ведь я послушался и принял её правила игры.

– Хорошо, только одно. Последнее. Что ты хочешь забрать?

– Я не о вещах… Может, это покажется глупостью, странной прихотью…

– Говори, не тяни!

– Послушать с тобой вместе напоследок музыку… Она рассмеялась.

– Ну, рассмешить ты умеешь! Или это шутка такая?

– Я серьёзно, много времени это не займёт. Просто хочу поделиться с тобой новым произведением, стоит ли мне его играть на концертах? Ведь ты раньше всегда мне давала точные советы и никогда не ошибалась. Что скажешь?

– Тебе не хватает моего музыкального вкуса? Что-то новенькое! Раньше ты не хвалил меня, скорее наоборот!

– Я же говорю: я изменился!

– Ну ставь свою музыку…

Маруся впервые расслабилась, даже присела на краешек дивана. Приготовилась слушать. Самое интересное, что я и понятия не имел, какая музыка сейчас зазвучит, – мы с Марой замерли перед неизвестностью. Сравнялись в любопытстве перед новизной. Она любила давать мне музыкальные советы, и этим я её сейчас расположил. Неторопливо ступая, я подошёл к нашей магнитоле, которую мы оба любили за редкое качественное звучание и часто слушали наших любимых исполнителей…

Диск, извлечённый из-за пазухи, я освободил от конверта и вставил привычным движением в приёмник, словно бы это был самый обыкновенный диск с самой обычной музыкой. Так же привычно приземлился в кресло, стараясь не выдать своё волнение. Мара присела напротив меня на софу, теребя в руках кухонное полотенце, с которым вышла открывать дверь. После характерного шума, затянувшегося отчего-то дольше обычного (в эти секунды я успел плохо подумать про Вацлава, что он обманщик или шутник) долгожданные аккорды всё же зазвучали… И полилась мелодия, простая и вроде бы незатейливая, но певучая, с первых звуков улавливаемая гармония предвещала популярность и, как говорят современные авторы, – хитовость. И всё же это была классическая симфония, слегка осовремененная звуками электронного органа. Готов поклясться, что ранее я нигде и никогда ничего похожего не слышал, но сразу же полюбил эту музыку, ведь она принадлежала только нам двоим. Но Маруся этого не знала. Чудесная соната пана Йенека на меня не оказала никакого волшебного воздействия, ибо я уж не нуждался в исцелении от спячки и моя любовь к жене не существовала более в режиме сна. Просто я поражался гениальности словацкого композитора: нам действительно подходила эта музыка, она была гармонична общему настроению нашего с Марой романа. Я усиленно наблюдал за реакцией жены. Что почувствует она? Или совсем ничего?

Вот она вслушивается в первые звуки, как всегда, недоверчиво склонив свою хорошенькую головку набок. Но вот уже меняется в лице, удивлённо вскидывает полукруглые брови, глазами спрашивая так, если бы я ей поставил то, что она боялась услышать более всего на свете. И теперь в этом обвиняет меня! Я здесь был ни при чем – это же композитор, талантливый пан Йенек… Глазами даю понять, что всё хорошо, и делаю вид, что не понимаю её испуга. Наконец она отбрасывает своё полотенце, подскакивает и почти что кричит, пытаясь перекричать музыку:

– Откуда у тебя это произведение? И как у тебя хватило наглости завести мне это???

Продолжаю недоумевать, отвечаю как можно более спокойно:

– Это новая музыка одного замечательного композитора, имел счастье не так давно с ним познакомиться. Так играть мне её в концертах или нет?

– Не уходи от ответа! Ты разве ничего не понимаешь? Или такой… такой бездушный… не верю, что ты стал таким бесчувственным! – кричит Марочка и изо всех её хрупких сил колотит меня своим кулачком в грудь… Она вышла из себя, на неё так подействовала мелодия пана? Или эта музыка действительно обладает даром возвращать любовь? Вот и Маруся в мгновение сбросила свою неприступность, скинула обиду и стала прежней ранимой и трогательной девочкой…

Я воспользовался, подошёл, обнял, утешил.

– Успокойся, это всего лишь музыка, действие высокого искусства… Тебя она так расстроила? Или растрогала – не пойму?

Маруся продолжала всхлипывать, голову опустила мне на плечо, не сопротивлялась, обмякла и продолжала причитать, всхлипывая:

– Что ты со мной делаешь? Ведь так же нельзя… Это же нечестно… Вот так сразу нельзя прощать!

– Отчего же? Прощать никогда не поздно и никогда не рано, разве не так? – Я гладил её вздрагивающие волосы, спину и радовался оттого, что она меня всегда любила. Это помогла понять мне музыка, что написал Вацлав Йенек. Специально для нас, чтобы вернуть мои утерянные чувства. Но их не пришлось возвращать таким вот суррогатным путём, они вернулись сами от одного лишь взмаха крыла жёлтой бабочки. Не пришлось воскрешать их и у Мары, теперь я знал точно, что они не исчезали и продолжали жить в её мягком женском сердце, просто соната помогла снять ту завесу, сотканную из обид, ревности и страха потерять любовь, которую соорудила Марочка и всё последнее время пряталась за ней, как за спасительной ширмой. А мелодия, созвучная нашей любовной истории, просто-напросто сокрушила этот последний оплот отчуждения. И завеса пала – тонкая и ранимая душа жены не в силах была противостоять чарующей силе искусства, исцеляющей силе музыки.

Мы с Марочкой с того дня – единой целое, и уже никого не хочется пускать внутрь этого удивительно гармоничного и счастливого пространства. Поэтому, пропуская детали перемирия и первых дней обретённого счастья, нашего повторного медового месяца (оставим их только себе), перехожу к рассказу о дальнейшей судьбе бесценного произведения пана Йенека.

На следующий день того совместного прослушивания сонаты я написал пану по электронной почте благодарственное письмо.

Выразил, как мог, свою признательность его таланту и сообщил, что действие его волшебной музыки имело место быть (подробности не сообщал), а посему спросил его желание о размере причитающегося ему гонорара, дал понять, что постараюсь отблагодарить его щедро.

Через минуту пришёл ответ. Пан, выходит, в данный момент сидел, как и я, за компьютером и просматривал почту.

Привожу его письмо целиком.

«Дорогой Елисей!

Я ожидал вашего ответа и того впечатления, которое произвела на вас двоих моя соната, и очень надеялся, что всё будет именно так, как вы написали. Рад, что не зря трудился и смог поспособствовать воссоединению вашей, несомненно, искренней и любящей пары. Теперь о сумме гонорара. Я принял решение не брать с вас денег, а просто подарить вам это произведение, ибо ваши чувства, Елисей, воскресила не музыка, а воспоминания и горячее желание вернуть любовь, а с женщин я денег не беру. Это мой жизненный принцип и ещё одно правило, которое я никогда не нарушаю. Соединить ваши сердца было, с одной стороны, легко, ведь вы продолжали любить друг друга, только каждому из вас требовался свой импульс: для супруги – научиться прощать, а для вас – вернуть утраченную свежесть восприятия. С другой стороны, мне тяжело было отыскать то единственное созвучие, чтобы оно смогло пробить пусть не глухую, но стену, состоящую из обид и недопонимания, заблуждений и необоснованной ревности. Искренне рад, что моя музыка помогла сердце вашей жены наполнить прежними чувствами без примеси гордыни и отчуждения. Надеюсь, что поводов обращаться ко мне у вас впредь не будет, несмотря на то, что общение с вами привнесло в мою жизнь некое разнообразие и скрасило затянувшееся одиночество.

С уважением, искренне ваш Вацлав Йенек»

Когда я закончил читать это письмо, то долго не мог пошевелиться и находился во власти охвативших меня чувств восхищения перед талантом скромного музыканта, проживающего далеко отсюда, в островерхом замке среди живописных гор. Как он мог предвидеть то, что произошло после моего возвращения, я не понимал и не собирался сейчас анализировать. Я принял это как данность, которая не обсуждается, как и то, каким образом он находил нужные ноты для сотворения индивидуального произведения, иллюстрирующего только вашу любовную историю и ничью больше. Наверное, у него на то имелся особый дар, который он каким-то образом заслужил.

Выходило, что вторичное обретение друг друга мы с Марочкой заслужили тоже. Ведь помочь всем разлучённым и поссорившимся влюблённым на земле пан Вацлав априори не мог. Мы попали в круг избранных. Сначала меня переполняло хвастливое настроение от произошедшего с нами. Но затем мне вдруг стало до слёз жаль тех (уверен, что схожих сюжетов миллионы), кто навсегда останется пребывать в своём обиженном горделивом мирке, пряча собственные чувства даже от себя самого, вместо того чтобы обрести истинное своё единственное счастье с любимым человеком. Сколько таких историй было до нас и будет?

Наверняка и вы не раз были свидетелем, а возможно, и участником подобных ситуаций, когда двое расстаются из-за пустяка, обрастающего со временем, как снежный ком, паутиной обид, клеветы и взаимных упрёков, и за всем этим невозможно увидеть, ощутить, воскресить прежнее хрупкое чувство. И нет у них знакомого чудо-композитора, кто бы помог им воздействовать на тонкие струны души, чтобы вернуться к себе прежним, сумев простить друг друга без остатка. И мне стало стыдно за свою «избранность», я понял, что нужно не ждать помощи со стороны, а самим учиться возвращать любовь, уметь прощать, ведь в умении прощать кроется ключ к вечности и один из смыслов существования земного мира.