Текст книги "По естественным причинам. Врачебный роман"

3

Я не помню, как легла на кушетку, но, должно быть, я выключилась на ней, поскольку проснулась от стука в дверь.

– Секундочку! – кричу я и молнией подлетаю к раковине, умываю лицо холодной водой и смотрю на часы: прошло всего десять минут, а значит, все идет по графику, и спустя мгновение напротив меня уже сидит мужчина с хвостиком.

– Чем я могу вам помочь? – спрашиваю я и улыбаюсь. Я где-то читала, что, если мужчина и женщина ведут себя абсолютно одинаково, женщина воспринимается более враждебно, поэтому, чтобы производить такое же ровное впечатление, как мужчина, женщина вынуждена больше кивать и улыбаться. С другой стороны, женщины живут дольше. К тому же мы не лысеем. Если бы женщины лысели в тридцатилетнем возрасте, как этот сидящий передо мной мужчина, ведь, судя по всему, именно поэтому он завязал волосы в хвостик, – вот то было бы веселье.

Хвостатый не улыбается мне в ответ.

– Мне нужно направление к психологу, – говорит он и таращит на меня свои круглые глаза из-за линз очков.

– Так. Прежде чем я смогу дать вам направление, вам нужно более подробно рассказать мне, почему вы считаете, что вам необходима помощь психолога.

Смотри на них, слушай их – этому я училась долго. Однажды, много лет назад, я, по обыкновению, записывала на диктофон резюме прошедшей консультации. Я забыла выключить диктофон и невольно записала весь следующий прием. Когда я стала прослушивать пленку, то не сразу поняла, кому принадлежит визгливый голос. До того дня я пребывала в полной уверенности, что я умею слушать других, что я отношусь к числу трезвомыслящих врачей, вызывающих доверие. Моим идеалом был кондуктор в поезде норвежских железных дорог – предупредительный, но без преувеличенной дружелюбности. Теперь же я слышала себя со стороны: пронзительный, как у чайки, самодовольный голос. Звук его наполнял кабинет, я смеялась над собственными остротами, не давала пациенту и слова вставить, перебивала его на полуслове, и ему оставалось только сдаться.

Меня словно ударили молотком по голове. Какова же на самом деле эта пропасть между мной, какой я себя вижу, и мной, какой меня воспринимают другие?

С того дня я пыталась внимательно слушать пациентов, когда они говорили, и было удивительно и непривычно терпеливо ждать своей очереди сказать что-либо. Не прерывать их, не заканчивать за них предложения, а ждать, пока они полностью выскажутся. Поначалу от необходимости молчать у меня все зудело, сила воли и выдержка были на пределе, но в конце концов наступило облегчение, словно я выбралась из густого тумана.

Но Хвостатый не желает говорить.

– Потому что у меня депрессия.

Теперь я вспоминаю, что изначально он пытался заполучить направление, написав мне на электронную почту, поскольку, как и многие другие, он полагает, что терапевт – этой некий портал, ведущий к настоящим врачам, то есть узким специалистам, а направление, выдаваемое этим привратником или секретарем, – лишь формальность, которую вполне можно уладить по почте или эсэмэс. На самом деле это не так, поэтому я попросила его записаться на очный прием.

– Вы могли бы описать, как проявляется депрессия и что, на ваш взгляд, могло ее вызвать?

Кожа на его маленьких костяшках пальцев – бледная, поросшая черными волосками. Сам он худой, одежда поношенная, от него пахнет чем-то воскоподобным, возможно, немытой головой, а также чем-то едким, рыбным. Сардинами? Мое обоняние настолько обострилось за последние годы, что я места себе не нахожу. Ох уж это тело, эта беспомощная оболочка, сидя в которой, мы пытаемся разглядеть окружающий мир. Тело – это наша клетка, которую мы периодически, ни с того ни с сего, начинаем трясти, вцепившись в прутья. И вот теперь ему, оказывается, требуется психолог. Мантра нашего времени: «Иди лечиться, иди к психологу». Но почему бы для начала просто не начать мыть голову почаще и чистить зубы после сардин? Тут я замечаю еще один вид запаха (люди что, совсем мыться перестали?), который что-то мне напоминает, и я тут же понимаю что: такой запах появляется, когда Аксель забывает достать спортивную форму из стиральной машины. Смесь запаха плесени и гниения.

«Такой запах появлялся, когда Аксель забывал достать форму, – комментирует Туре. – Ты ведь больше не живешь в Гренде вместе с Акселем – ты живешь здесь».

Но мы по-прежнему в браке. Формально мы даже не живем раздельно. Никакие бумаги еще не подписаны.

«Конечно, нет. Разве что акт о передаче недвижимого имущества».

– Это еще зачем? Разве вы не можете просто выписать мне направление?

Хвостатый – учитель. Адвокаты, врачи и учителя – самая непростая категория пациентов. Учителя вечно пытаются взять вожжи в свои руки, что осложняет консультацию. Еще они любят дерзить. «Если мне будет позволено высказаться», – говорят они. «Смотрите на меня, когда я с вами разговариваю», – заявила на прошлой неделе одна учительница, годящаяся мне в дочери. С адвокатами непросто работать, потому что они разбираются во всех тонкостях закона, с врачами – потому что им прекрасно известно, как мало может сделать врач и как мало он на самом деле знает. К счастью, большинство врачей никогда к своим коллегам не обращаются. Как, например, я.

– Боюсь, что не могу. Я просто обязана оценить ваше состояние, прежде чем смогу направить вас к другому специалисту. Сначала нужно разобраться в самых базовых вещах. Вы хорошо спите ночью? Как у вас с аппетитом? Вы регулярно моетесь?

Хвостатый закатывает глаза.

Куда подевалось почтение, с которым люди раньше относились к врачам? О, как мне его не хватает. Как я ненавижу наше время, поместившее в центр всего – индивида и потребителя, в каждое звено общества – качество и сервис. О, как я ненавижу этих сытых и избалованных мелких потребителей, которые сидят напротив, протягивают свои ожиревшие конечности и требуют от государства все новых благ. Как меня бесит, что каждый из них имеет право выбрать себе врача, больницу, план лечения, все к этому давно привыкли, но беда в том, что наш мозг не приспособлен к принятию подобных решений. Я ненавижу Интернет, эсэмэс и электронную почту, всю эту чертовщину, и, о, как я ненавижу людей, которые думают, что все знают, их раздутую самоуверенность. Закон Янте [7]7
   Закон Янте (норв. Janteloven) – устойчивое выражение для объяснения скандинавского склада ума. Имеется в виду сформулированный датско-норвежским писателем Акселем Сандемусе в романе «Беглец пересекает свой след» (издан в 1933 году) свод правил, согласно которому общество не признает права своих членов на индивидуальность.


[Закрыть], говорите вы? Но беда в том, что его-то как раз и не хватает.

– Чтобы я могла направить вас к психологу, я должна знать причину, по которой вам требуется психологическая консультация. Я должна внести в вашу медкарту как само направление, так и основание для него. Именно поэтому я прошу вас рассказать немного о себе и проблеме, в связи с которой вам нужна помощь.

Хвостатый вздыхает, выпрямляется и начинает перебирать пальцами.

– Я плохо сплю, я не люблю свою работу, я одинок, у меня нет друзей, мне никто не нравится, я не могу заставить себя заниматься спортом, поскольку бегать по кварталу как идиот – ниже уровня моего достоинства, женщины на меня не смотрят, по крайне мере те, которых я бы выбрал сам. Я ненавижу учеников и всех соседей. Ненавижу собак, которые гадят на тротуаре. Их хозяев, которым невдомек, что псов нужно держать на поводке.

– Ясно. Значит, вы одиноки?

– Да. Женщины нынче совсем избаловались. У них наготове список требований, и если ты не подпадаешь хотя бы под один из пунктов, то все – до свидания.

Он говорит, впившись в меня взглядом. Его выпученные глаза неустанно вращаются за линзами очков и в итоге останавливаются на моей груди. Он таращится на меня так, будто это я вынуждаю его смотреть на меня. Словно происходящее, как и все остальное в его жизни, находится вне его власти. Мир ему задолжал, и он никак не может получить то, что ему причитается. Он – воплощение духа времени: каждый должен взыскать свой долг, каждый заслуживает сочувствия.

Хвостатый рассказывает моей груди, что он знакомится в Тиндере с одной женщиной за другой, но ни с одной ничего не выходит.

– Как вы думаете, в чем причина? – спрашиваю я и пытаюсь подавить в себе внезапное желание задрать халат, майку и бюстгальтер, потрогать себя за соски и одновременно облизать губы.

«Давай, сделай это», – подстрекает Туре.

Вместо этого я крепко берусь за край стола и слушаю рассказ Хвостатого о том, какими капризными нынче стали женщины, что им не следовало бы упускать такой замечательный шанс. Но, разумеется, речь не идет о старых, уродливых и толстых. Оказывается, с женским вниманием у этого парня проблем нет, например, его хочет одна коллега, но проблема в том, что он не хочет ее, ведь у него, Хвостатого, есть свои предпочтения, а вот молодым, стройным и красивым женщинам не мешало бы при выборе мужчины больше думать о генетике и интеллекте, а не о таких поверхностных качествах, как внешность, привлекательность или, скажем, профессия. Я слушаю его гнусавый, надменный голос, слушаю, как он растягивает слова, и представляю себе, как он выходит вечером в город, такой высокомерный, самодовольный, занудливый и вонючий, и пытаюсь понять, почему привлекательность, харизма и удача, как, впрочем, и невезение и страдания, столь неравномерно распределены среди людей. В числе моих пациентов есть семьи, на чью долю выпадает масса мучений – онкология, одиночество, психические расстройства, автомобильные аварии, наркотическая зависимость, самоубийство и генетические отклонения; а есть семьи, где кто-то иногда сломает руку или кого-то беспокоит легкая мигрень. Есть пациенты, которые мне симпатичны, а есть такие, как этот Хвостатый, – люди, не умеющие себя вести, царапающиеся о все проявления жизни.

Туре: «Этому типу не нужен никакой психолог. Что ему нужно, так это базовый курс хороших манер. А также тщательный душ, чистая одежда и нормальный уход за зубами. И, бога ради, остричь этот чертов хвост».

Зачастую самым нуждающимся достается меньше всего, отвечаю я Туре. Я заставляю себя вспомнить, что силы мои ограниченны, что я не должна закипать из-за каждой мелочи, и пытаюсь внушить себе сострадание к этому человеку, чтобы продержаться до конца консультации, и я вновь повторяю про себя: самым нуждающимся зачастую достается меньше всего. Но на меня это не действует. Я по-прежнему ощущаю сильное желание вскочить на ноги, зареветь, опрокинуть стол, вышвырнуть этого типа из кабинета, послать его куда подальше.

Я пробую применить другую уловку: притворяюсь, будто у него рак. Метастазы в костях. Бедняга! Ведь он так молод! Мне пришла в голову эта идея, когда я читала один хвалебный некролог, ведь большинство некрологов именно такие: какими, оказывается, замечательными качествами обладали при жизни умершие, какое удивительное облегчение сквозит меж строк, ведь все хвальбы произрастают именно из этого ликующего облегчения – облегчения от того, что этот человек бесповоротно сгинул и его больше никогда не будет среди нас. Смерть становится очищающим омовением, ведь смертельное заболевание заставляет нас увидеть в жизни главное. Так почему бы нам не применять эту хитрость, когда все живы-здоровы, а не только на пороге смерти или по факту утраты? Смерть окутана ореолом святости и возвышенности, словно черный лакированный гроб, обтянутый изнутри шелком. Похороны – мероприятие торжественное, а в такой момент никому не придет в голову думать о таких мелочах, как запах плесени и навязчивый взгляд.

После десятиминутной лекции о несправедливости существования в мире, который не оправдывает никаких надежд и не соответствует даже самым минимальным требованиям, я все-таки сдаю позиции и выписываю Хвостатому направление. Я протягиваю ему конверт, и Хвостатый, даже не глядя в мою сторону, выхватывает его у меня из рук, и я вдруг понимаю, что пациенты, которые мне неприятны, обычно получают то, за чем пришли, только потому, что я хочу поскорее от них избавиться.

4

Почему я здесь. Почему это снова происходит. Я осматриваю пожилого мужчину, который хочет получить новое водительское удостоверение. Я выписываю больничный старшекласснику. Я отмечаю необходимые показатели в направлении на анализ крови, вношу данные в медкарты, открываю дверь и одного за другим вызываю пациентов, но я не отвечаю ни на одно из сообщений, которые то и дело всплывают на экране.

Почему я раньше не догадалась, что это так просто: нужно лишь перестать отвечать. Никаких дискуссий, никаких последствий. Я храню молчание всего сутки, но чувство такое, будто я давным-давно свернула с шумной дороги и теперь шагаю в одиночестве по пока еще различимой лесной тропе.

Здесь, в тишине, и возникают вопросы.

Когда это все началось? Как я здесь оказалась? И, что важно, в какой момент я могла сделать иной выбор?

Женщина 1989 года рождения приходит на гинекологический осмотр. Она ведет себя вполне нормально. В большинстве своем люди вообще нормальные. Они стараются вести себя прилично. Не правда ли, Туре? Мы все стараемся изо всех сил.

«Конечно, ведь под солнцем теплее, чем в тени», – отвечает Туре и на какое-то время замолкает.

Вполне логично считать, что все началось в ту самую пятницу ровно год назад, хотя много указывает, что все началось гораздо раньше, и то, что было приведено в движение в тот вечер, – на самом деле лишь крошечный фрагмент обширной сети всевозможных нитей и пересечений. И тем не менее все началось вполне конкретно, в тот момент, когда я, лежа на диване, нажала на кнопку в мобильном телефоне, наивно полагая, что это всего-навсего обыкновенный день в обыкновенной жизни. Как врач общей практики с многолетним стажем, я могла бы и догадаться, что не существует никаких обыкновенных дней и обыкновенных жизней.

Господи, подумала я, когда увидела лицо Бьёрна на экране. Неужели он жив? Мы не общались почти тридцать лет. Под его фотографией была какая-то кнопка, и, держа телефон в одной руке и винный бокал в другой – я купила себе бокал размером с небольшой аквариум, чтобы лишний раз не врать пациентам, говоря им, что бокал вина в день идет на пользу, ведь я тоже так делаю, – я нажала на нее. Тогда я понятия не имела, что сама отправляю этому человеку запрос на добавление в друзья. Я так плохо ориентировалась в «Фейсбуке» и прочих социальных сетях, что пребывала в полной уверенности, будто это Бьёрн добавил меня в друзья. Только когда я получила уведомление «Бьёрн принял ваше приглашение», до меня дошло, что случилось, но было слишком поздно.

Затем появилась картинка, изображающая машущую руку, и сообщение: «Бьёрн только что помахал вам». Рука махала туда-сюда как настоящая, и, чтобы угомонить ее, я нажала на кнопку «помахать в ответ».

«Так, значит, это ты первая вышла на связь, – говорит Туре. – Это ты заварила всю кашу?»

Туре делает вид, будто он впервые слышит об этом. В его голосе звучит наигранное удивление. Поначалу я пыталась убедить себя, что Туре – дружелюбный, заботливый персонаж, этакий старый и мудрый священник, но с каждым разом я убеждаюсь, что он вовсе не желает мне добра.

Но я не собиралась ничего начинать. Это просто недоразумение.

«Ты вполне могла бы его проигнорировать, – говорит Туре. Ты могла бы проигнорировать машущую руку».

Зачем? Я ведь сама его добавила в друзья, так что было бы странно не помахать в ответ.

«Ты могла бы притвориться, что ничего не смыслишь в социальных сетях, тем более что это правда. Но тебе было любопытно. В глубине души тебе хотелось знать, как дела у Бьёрна, чем он живет, к тому же его молниеносный ответ, будто все эти тридцать лет он только и ждал от тебя сигнала, заставил тебя вообразить, что у него в жизни какие-то проблемы. И тебе вздумалось проверить, угадала ты или нет. Вывод: тебя обуяло тщеславие, ведь ты решила убедиться в своей правоте».

Но не помахать в ответ было бы невежливым. Мы оба – взрослые люди, которые тридцать лет назад встречались на протяжении целого года, вот и все. Тех, кем мы были, давно не существовало, поскольку, помимо прочего, клетки любого тела полностью обновляются каждые семь лет. И откуда мне было знать, к чему это приведет? У любого из нас есть свое слабое место, своя мертвая зона, зона вне радаров. Зона, о которой мы даже не подозреваем, пока не ступим на ее территорию, а когда ступим, пути назад нет.

Туре не отвечает.

Разумеется, мне стоило проигнорировать Бьёрна с самого начала, проигнорировать все сообщения и машущие руки, но это все равно что, попав в аварию по вине пьяного водителя и оставшись калекой на всю жизнь, говорить: «Если бы только я остался дома в тот день». Если так рассуждать, то лучше вообще не вставать с постели, опустить шторы, выдернуть все электроприборы из розеток и не открывать, когда звонят в дверь.

Туре по-прежнему не отвечает. Да ему и нечего утруждать себя, ведь он знает, что уже сейчас, когда я сижу с медицинским зеркалом в одной руке и с тампоном в другой, когда мое лицо находится в тридцати сантиметрах от влагалища женщины 1989 года рождения, а мой мозг судорожно ищет какие-то оправдания, когда мой пульс зашкаливает и мне явно нездоровится, в этот самый момент его цель уже достигнута.

Я нажала на кнопку «помахать в ответ», и через две секунды пришло сообщение от Бьёрна:

привет

Даже точку не поставил. Я взглянула на это коротенькое слово и почувствовала, будто у меня на плече вдруг почему-то оказалась тяжелая лапа.

Думаю, никто случайно таких бессмысленных сообщений не посылает. Они хотят показать, что они небрежно набрали сообщение, поскольку у них есть дела поважнее. Вот ведь как бывает: мы притворяемся, будто нам важно то, что на самом деле нам безразлично, и делаем вид, что нам безразлично то, что нам на самом деле важно.

Ну уж нет, Бьёрн, так дело не пойдет, подумала я и тут же написала в ответ:

Вот это да! Бьёрн, привет! Ты по-прежнему живешь во Фредрикстаде?

Полноценные предложения. С заглавными и строчными буквами, с запятой, восклицательным и вопросительным знаками. Вот как это делается.

Я отключила звук, отложила телефон на журнальный стол и тут же пожалела о содеянном. Зачем я вообще все это написала? Я спросила себя, откуда у меня это извечное ощущение того, что я в минусе? Не только в том, что касается денег, пациентов, Акселя, дочерей, но и во всей моей социальной бухгалтерии. Именно это ощущение только что заставило меня ответить на вялое и безразличное сообщение, ответить слишком многословно и с чрезмерным энтузиазмом. Следовало бы отправить в ответ столь же равнодушное привет. Но вместо этого мои пальцы сами собой застучали по клавиатуре.

Я сделала несколько больших глотков вина. Да кому какое дело до этих соцсетей, это же просто детский сад какой-то. Я вдруг вспомнила, как в начальных классах мы вели дневники и обменивались записками на уроках. Зарегистрироваться на «Фейсбуке» меня убедили дочери, но мне было не по себе от всех этих фотографий давнишних знакомых, которые, казалось бы, давно должны быть на том свете, ведь о людях из своего прошлого легче всего думать именно так. Поскольку последний раз ты их видел несколько десятилетий назад, невозможно представить, что они, так же как ты сам, живут своей жизнью в этом же городе. Когда некоторые особенно бестактные пациенты стали писать мне по поводу рецептов на лекарства и спрашивать совета, я и вовсе забросила соцсети. «Фейсбук» и «Инстаграм» находились за пределами моего горизонта; то был искусственный, неинтересный, зацикленный на себе мир.

Между пациентами я замечаю, что от Бьёрна пришло несколько сообщений. Я читаю только последнее. Если ты не прочтешь это до половины двенадцатого, лучше не отвечай. Вот он сидит в своем Фредрикстаде, на своей работе в сфере информационных технологий, и потеет, глядя на экран и гадая, почему я не отвечаю. Ведь до сих пор я всегда отвечала. Может, он думает, что я умерла.

Скоро он пойдет на обед с Линдой, по пятницам они всегда обедают вместе. Наверное, именно поэтому он не хочет, чтобы я отвечала после половины двенадцатого, поскольку, что касается социальных сетей, Линда – как это ни странно, ведь Бьёрн работает в сфере IT – гораздо более сведущая, и он не хочет, чтобы от меня приходили сообщения, когда они обедают, сидя друг напротив друга в его или ее столовой.

Вечером, как обычно по пятницам, у него по плану внуки, и сейчас мне не верится, что когда-то его жизнь могла меня чем-то заинтересовать. Я чувствую, что эта ненасытная жажда информации, жажда вопросов, ответов, криков и шума наконец оставляет меня. Прежде чем вызвать следующего пациента, женщину 1999 года рождения, чтобы не потерять почву под ногами, я все-таки читаю последнее сообщение от Бьёрна.

Я беспокоюсь. Подай хоть какой-нибудь знак, чтобы я знал, что ты в порядке.

Но ничего не в порядке. Жизнь давно не в порядке. Одни его формулировки чего стоят. Кто этот человек, ради которого я разрушила свою жизнь, который так извращенно выражает свои мысли? В одном из американских сериалов, которыми я когда-то увлекалась, герои без конца спрашивали друг друга: Are you ok? [8]8
   Ты в порядке? (англ.)


[Закрыть] Женщина стоит на пепелище своего дома, окруженная трупами родных, а кто-то ее спрашивает: Are you ok?

На такие вопросы не существует ответов. И я не отвечаю.