Текст книги "Тайны земли Московской"

Великий князь Дмитрий Иванович умрет 14 февраля 1509 года «в нятстве», то ли от голода и холода, то ли от дыма – излюбленный на Руси способ «потаенной» казни. Он уже не имел к этому времени своей партии при дворе, зато Василий ее приобрел, и прежде всего благодаря расчетливой женитьбе.

Ивана III не стало 27 октября 1505 года. Василий III Иванович уже управлял Московским государством. Мечта византийской царевны сбылась – ее корень утвердился в Третьем Риме.

Кто ты, Кудеяр-атаман?

 
Уж что это у нас в Москве приуныло,
Заунывно в большой колокол звонили?
Уж как царь на царицу прогневался,
Он ссылает царицу с очей дале,
Как в тот ли город во Суздаль,
Как в тот ли монастырь во Покровский.
 

Народная песня. XVI век

Начал у загадки было два. Не замеченных любителями истории. Не сопоставленных между собой исследователями.

Всех одинаково устраивал хрестоматийный вариант судьбы первой супруги великого Московского князя Василия III Ивановича. Прожила она с мужем без малого двадцать лет. Наследника ему не родила. И была отвергнута ради молодой жены, подарившей России Ивана Грозного. Иначе – скончала живот свой под монашеским клобуком с именем старицы Софии в печально знаменитом Покровском монастыре города Суздаля, где находили свой конец женщины из самых знатных семей – Шуйских, Нагих, Горбатых. Бывшая великая княгиня Московская. Бывшая Соломония Сабурова.

Слов нет, и в хрестоматийном изложении не все выглядело слишком гладко. Посол германского императора барон Сигизмунд Герберштейн побывал в Московском княжестве в 1517 году и приехал во второй раз, через несколько месяцев, после развода Василия III. Развод и последовавшие за ним перемены в установках московского двора и были причиной его миссии.

Каждая подробность с точки зрения дипломатических расчетов представлялась исключительно важной. Барон узнал от очевидцев, что князь до последнего скрывал от супруги свое решение. Что поддерживали его в этом митрополит Даниил и вся так называемая иосифлянская партия, тогда как самые влиятельные придворные – князь Симеон Курбский, Максим Грек, Вассиан Косой подобного попрания церковных правил не допускали. Что княгиня не давала согласия на постриг и постригали ее в дошедшем до наших дней соборе Рождественского монастыря, что на крутом берегу речки Неглинной, силой: «Рассказывали, что она билась, срывая монашеский куколь, кричала о насилии и вероломстве мужа, так что боярин Шигоня-Поджогин ударил ее плетью».

И не раз. И не один Шигоня – утверждали очевидцы. Так что совершен был обряд над обеспамятевшей княгиней, которую тут же увезли в Каргополь. Хотя, по слухам, Василий III первоначально предполагал поместить бывшую жену в московском только что отстроенном Новодевичьем монастыре. Слишком долго пользовался ее умной поддержкой, слишком не хотел сразу потерять. Знать бы должен, что не смирится, не простит измены. Но при всей своей злобности и яростности о Соломонии продолжал думать – бесправную и безгласную «пожаловал старицу Софию в Суздале своим селом Вышеславским… до ее живота».

Итак, первое начало загадки. В 1934 году в подклете Покровского собора одноименного суздальского монастыря уничтожались все захоронения. Рядом с гробницей Соломонии оказалось белокаменное детское надгробие того же времени и под ним в деревянной колоде вместо человеческих останков… истлевший сверток тряпья. Это была кукла, одетая в дорогую шелковую рубашечку и спеленутая шитым крупным жемчугом свивальником.

Известие о кукле и одежде царственного ребенка, мальчика промелькнуло в 1941 году в 36-м выпуске Кратких сообщений Института истории материальной культуры Академии наук СССР. Никаких выводов не могло последовать, хотя память невольно подсказывала существование в народе легенды, будто была Соломония пострижена беременной, будто уже в стенах монастыря родила сына Георгия и разыграла со своими приближенными его смерть, чтобы спасти княжича и наследника московского престола от неминуемой гибели. Доверенные люди вывезли и укрыли младенца. Обряд погребения был совершен над куклой.

Легенда? Но слух о рождении у Соломонии сына Георгия приводит тот же барон Герберштейн. Сам князь Василий III Иванович посылает для «прояснения дела» дьяков Меньшова Путятина и Третьяка Ракова. Слух подтвердили жена казначея Юрия Малого, к тому времени уже опального, и постельничего Якова Мансурова. Жена казначея не отступилась от своих слов и после жестокого бичевания. Оставалось неясным, была ли она очевидицей родов или передавала рассказ доверявшей ей Соломонии.

Положим, все оказалось простой сплетней. Но тогда почему не находит себе покоя Иван Грозный, требует к себе следственные документы Путятина и Ракова и, вероятно, их собственноручно уничтожает. По-видимому, потому, что, попав в царские руки, бумаги бесследно исчезают. А царь на протяжении всей своей жизни будет отзываться на каждый слух о появлении Георгия, снаряжать доверенных дьяков для расследования и искать, искать, искать… Кудеяра-атамана, защитника бедных и обездоленных, грабителя богатых и несправедливых, эдакого Робин Гуда владимирских лесов.

И второе начало загадки. В 1650 году решение пятого Московского патриарха Иосифа причислить к лику святых и угодников княгиню Соломонию. Под ее мирским именем. С обнародованием всей ее замужней жизни. Не смирившуюся и под монашеским клобуком. Родительницу прямого царского врага и ослушника. Правда, уже заслужившую народное почитание: к ее гробнице стекались толпы молящихся. Как будут они стекаться в недалеком будущем к скромному погребению старшей сестры Петра I, царевны Марфы Алексеевны, в Успенском монастыре Александровой слободы. Только почитание угодницы Марфы останется в народе – церковь ее не признает. В отношении великой княгини Соломонии патриарх согласится с народными чувствами. Но почему?

Причисление к лику святых всегда оставалось делом большой политики и расчета. Одних заслуг будущего святого было недостаточно. Иосифа отличала тяга к просветительству. Он займет патриарший престол за три года до смерти царя Михаила Федоровича и станет невольным пособником его ранней кончины.

Царь больше всего мечтал устроить судьбу своей старшей дочери, царевны Ирины Михайловны. В Москву был доставлен претендент на ее руку датский королевич Вольдемар. Но свадьба расстроилась по причине спора о вере. Усиленно поддерживаемый патриархом Михаил Федорович требовал принятия принцем православия, на что тот согласия не дал. Иосиф провел долгие часы в богословских спорах с Фильгобером – пастором принца, но необходимой дипломатической гибкости не проявил. Пережить расстроившейся помолвки любящий отец не смог. Между тем Иосиф окончательно обострил отношения своими письмами к принцу, надеясь склонить его к православию.

Патриарх хлопочет о распространении в Московском государстве школьного образования. Ему Москва обязана открытием первого высшего гуманитарного учебного заведения, так называемой Ртищевской школы, в которую была выписана большая группа ученых монахов из Киева. Иосиф отправляет на Восток своего представителя Арсения Суханова, чтобы сличить русское и греческое православие, и Суханов возвращается с редкими книжными сокровищами. Наконец, хлопотами патриарха издается 38 наименований церковно-богослужебных и церковно-учительных книг, восемь из них выходят несколькими изданиями. И тем самым кладется начало расколу. Те представители духовенства, которым Иосиф поручил выпуск книг, внесли в них много своевольных изменений и дополнений, вплоть до раскольничьих мнений о двуперстии – двумя или тремя перстами следует творить крестное знамение и сугубой аллилуйи – славления Христа, ставших теоретической основой старообрядчества. По поводу ряда особенностей богослужения Иосиф переписывается с Константинопольским патриархом. И среди множества этих дел достаточно неожиданно всплывает имя Соломонии Сабуровой.

Это восьмой год правления патриарха и пятый год правления царя Алексея Михайловича. Многое успело произойти в личной жизни юного самодержца. Не состоялась пламенем вспыхнувшая любовь к дочери Руфа Всеволожского – происками ближайших к Алексею Михайловичу лиц уже объявленная невестой, уже введенная в царский терем, была она оклеветана и сослана со всей родней в Сибирь. Прошла рассчитанная теми же приближенными свадьба с Марьей Ильиничной Милославской. Успела зародиться дружба с Никоном. Но рядом жило и волновалось государство.

Ушел в прошлое страшный для народа 1648 год, когда окончательно были прикреплены к земле и к месту жительства крестьяне и посадские люди и разразился Соляной бунт. Больше всех повинного в народном гневе дядьку своего, боярина Бориса Ивановича Морозова, царь сумел спасти, тайком переслать в Кириллов монастырь, окольничего Траханиотова выдал толпе, не защитил и других своих приближенных. Ставший же любезным его сердцу Никон в 1650 году железной рукой усмирил мятежников в Новгороде. Канонизация Соломонии произошла именно в эти дни. Загадка заключалась в том, кем же княгиня в действительности была.

Видя неизбежный и скорый конец отца, Василий торопится с женитьбой. Его не устраивают виды Ивана III на заморских невест, как и вообще мало интересуют внешнеполитические дела. Он занят утверждением себя в Московском государстве, составлением собственной партии, приобретением собственных сторонников и потому решает жениться на местной невесте. И здесь он использует тщеславие близкого в прошлом к деспине хранителя государственной печати – «печатника» Юрия Дмитриевича Траханиотова. Траханиотов рассчитывает увидеть на престоле собственную дочь, но из политических соображений помогает великому князю устроить грандиозные смотрины, на которые собирается около полутора тысяч девушек.

Тяжелая болезнь изнемогающего отца не мешает Василию еще в августе 1506 года начать «избирати княжны и боярины». К концу месяца претенденток остается десять, и тут «печатник» убеждается в нереальности своих надежд: Василий останавливает выбор на Соломонии Сабуровой. Четвертого сентября того же года была сыграна свадьба. Василий III сумел опередить смерть отца.

Были Сабуровы небогатыми и незнатными, вели свой род от ордынского выходца мурзы Чета. Впрочем, и все свои годы Василий будет править посредством дьяков и незнатных людей, лично обязанных ему своим выдвижением и нараставшим богатством.

Другое дело – отдельные представители древних семей, вроде князя Василия Семеновича Стародубского, известного своими успешными военными действиями во время похода 1487 года на Казань. За него Василий III спешно выдает замуж сестру жены – Марию Сабурову.

Трезвый и очень расчетливый политик, он тщательно ткет полотно своих личных связей, обязательств, отношений. Василий не верит старым боярским родам. Вообще советуется с боярами редко и только для вида. Но никогда не задевает родов племени Владимира Святого и князя Гедимина. Никто из них не будет казнен. Зато с родственниками расправляется постоянно и беспощадно. Такова особенность московских князей, о которых князь Андрей Курбский отзовется как о «издавна кровопийственном роде Калиты». Игнорируя прямую родню, решает Василий III и вопрос престолонаследия.

В Московском государстве находится под наблюдением архиепископа Ростовского сын крымского хана Менгли-Гирея царевич Куйдакул. В конце декабря 1505 года он выражает желание принять православие, получает крестное имя Петра, и Василий женит его, как возможного претендента на казанский престол, на собственной сестре Евдокии. В качестве удела молодой чете на первых порах был предоставлен Клин.

Составляя во время Псковского похода 1509–1510 годов первое свое завещание, Василий, судя по всему, назначает наследником именно Петра, который остается местоблюстителем великокняжеского престола в Москве. Это положение вполне устраивает Василия III, и только когда в марте 1523 года царевича Петра не станет, впервые поднимется вопрос о бесплодии Соломонии Сабуровой. Как осторожно выразится летописец, Василию III «бысть кручина о своей великой княгине, что неплодна бысть».

Но это через двадцать лет. А пока Василий неразлучен с Соломонией. Кто-то из историков напишет, что ничем не отличалась великая княгиня ото всех московских боярынь, что не имела ни характера, ни влияния на мужа. Факты не подтверждают такого взгляда. Скорее Василий находит в Соломонии то, что находил его отец в своей деспине. Соломония не уступала Софье Фоминишне в силе воли, как Василий III своему отцу в энергии государственного деятеля.

Терема. Литография.

Пожалуй, ближе всего супругам строительство. В мае 1505 года по распоряжению Ивана III в Кремле разбирают старый Архангельский собор, и Алевиз Фрязин приступает к сооружению на его месте нового, задуманного им как пантеон московских князей. Но основное строительство ложится уже на плечи Василия III. Год за годом строится каменный Кремль в Туле, новые укрепления в стене Иван-города, итальянцем Петром Френчужком – каменный кремль в Нижнем Новгороде. Великий князь основывает около Переяславля Новую, иначе Александрову, слободу, которая становится излюбленным местом его пребывания во время частых поездок «на потеху» и по монастырям. Даже страшный для Москвы 1508 год не приносит остановки в строительных работах.

От засухи повсюду возникают пожары. В столице сначала загорелся Большой посад у Панского двора, «и торг выгорел и до Неглины по Пушечные избы и мало не до Устретения». Через неделю сгорело Чертолье и «Семчинское до Сполья» – Остоженка и Пречистенка. По всей стране «много городов выгоре, такоже и сел, и лесов, и хлеба, и травы выгоре». В одном Новгороде выгорела вся Торговая сторона.

Между тем Алевиз Фрязин начинает делать обложенный белым камнем и кирпичом ров вокруг Кремля, а со стороны Неглинной копать пруды. Будут закончены кремлевские стены, Архангельский собор, колокольница Бона Фрязина, украшена росписью и иконами Благовещенская церковь и завершено строительство великокняжеского дворца, куда 7 мая Василий торжественно приведет свою княгиню.

Василий, понимая, что он не в состоянии отразить столь многочисленного врага, оставил в крепости с гарнизоном своего зятя Петра, происходившего из татарских царей, и некоторых других вельмож и бежал из Москвы [1521]; он был до того напуган, что в отчаянии некоторое время прятался, как говорят, под стогом сена… Татары навели такой ужас на московитов, что даже в городе и крепости те не чувствовали себя в достаточной безопасности. Во время этой паники женщины, дети и все, кто не мог сражаться, сбегались в крепость с телегами, повозками и всем скарбом, и в воротах возникла такая давка, что, чрезмерно суетясь, они мешали друг другу и топтали друг друга. От множества народа в крепости стояло такое зловоние, что, пробудь враг под городом три или четыре дня, осажденные погибли бы от заразы, поскольку в такой тесноте каждый должен был отдавать дань природе там же, где стоял… Наместник и другие защитники города сочли за лучшее умилостивить царя Мухаммед-Гирея, послав ему обильные дары… Приняв их, Мухаммед-Гирей обещал снять осаду и покинуть страну, если Василий грамотой обяжется быть вечным данником царя, какими были его отец и предки. Получив составленную согласно его желанию грамоту, Мухаммед-Гирей отвел войско к Рязани.

Взятый в Москве полон был столь велик, что может показаться невероятным: говорят, что пленников было более восьмисот тысяч. Частью они были проданы туркам в Каффе, частью перебиты…

С. Герберштейн. Записки о Московии

Развод – пусть среди московских князей был он делом неслыханным. Василий III меньше всего обращал внимание на обычаи и даже церковные предписания. В начале XVI века он мог предпочесть брак с русской девицей Соломонией. Но государственная жизнь очень скоро заставляет великого князя обратиться к внешнеполитическим делам, постоянному общению с Западом.

Василий III поддерживает отношения с Италией, откуда к нему приезжают послы. С балканскими единоверцами. С Афонскими монастырями. С датскими королями Иоанном и Христианом II его связывают поставки оружия и мастеров. В Москве работают мастера-пушечники из Шотландии. Немецкие пушкари принимают участие в обороне Москвы во время набега Мухаммед-Гирея в 1521 году. Пушкарь Иоанн Иордан командует в том же году артиллерией в осажденной крымчаками Рязани. Иностранные дипломаты отмечают, как много в русской столице немецких литейщиков, «много медных пушек, вылитых искусством итальянских мастеров и поставленных на колеса». В наемном войске великого Московского князя находится одновременно до полутора тысяч литовцев. Литовцы и немцы участвуют в походе русских войск на Казань в 1524 году.

Слов нет, вопрос престолонаследия имел немаловажное значение, но план развода и вторичной женитьбы Василия III подсказывается не только и не столько им. Гораздо важнее возможность династического соединения Северо-Восточной Руси с западнорусскими землями.

Невеста из дома князей Глинских, в руках которых находилась едва ли не половина Литовского княжества, помогала к тому же укрепить русско-молдавский союз, направленный против литовского князя Сигизмунда. Да и вели Глинские свой род от ханов Большой Орды, чингизида Ахмата, и задуманный брак создавал предпосылки для возобновления борьбы за наследие ханов Золотой Орды.

Княжна Елена Глинская, о которой начинает вестись речь, внучка сербского воеводы деспота Стефана Якшича. Ее двоюродная сестра замужем за волошским – румынским воеводой Петром Рарешом, а в нем Московский князь видит союзника в борьбе с польскими королями. Рареш и в дальнейшем станет, по отзыву историка тех лет, «великим доброхотом» Ивана Грозного.

Выверялась и обдумывалась каждая возможность. И это несмотря на то, что глава рода князь Михаил Глинский с 1514 года находится в заключении у Московского великого князя. Тем лучше. Его освобождение, о котором постоянно ходатайствует император Максимилиан, позволит успешно завершить переговоры с империей. Где же было в этом сплетении расчетов увидеть Соломонии неожиданный поворот ее собственной судьбы! Все планы сохраняются в глубокой тайне, так что на очередное осеннее богомолье в 1524 году Василий выезжает еще вместе с Соломонией. Роковым для нее окажется следующий год.

И как рванется народное сочувствие к старой княгине Соломонии Юрьевне – новой, Елене Васильевне рассчитывать на симпатии московской толпы не приходилось. Разойдутся легенды об унижении и о страданиях Соломонии, о насилии, вероломстве и жестокости князя. Будут сложены песни и рассказы, из которых явственно встает ход событий. А беременность княгини – народному суду осталось непонятным, что не нужен был этот ребенок Василию III, уничтожая все возникшие расчеты. И не догадывалась ли об этом Соломония, когда, обвиненная в бесплодии, скрыла от мужа то, что, казалось, могло сохранить за ней былое место, не выдала свое дитя и даже разыграла его смерть и похороны. Собственного единственного сына!

Мать Ивана Грозного

Глинские… Не любили их на Москве, крепко не любили. И то сказать, князья – из Орды к великому князю Литовскому Витовту отъехали. Мурза был татарский Лексад. Крестился – Александром стал. В удел от Витовта Полтаву и Глинск получил – отсюда и Глинские.

Воевали князья. Много воевали. Того больше при дворах козни строить горазды были. Князь Михаил Львович Глинский двенадцать лет в иноземных войсках служил. Где только не побывал – и у Альбрехта Саксонского, и в Италии – у Максимилиана Первого, где в католическую веру крестился, и в Испании. На каких только языках не говорил! Ученый не ученый, а обиход разный знал.

В вотчины отеческие – в Литву вернулся, так королю Александру по душе пришелся, что тот его маршалом своего двора назначил. А на коронацию в Краков Александр поехал, Глинский с ним – как посол от Литвы. При его-то богатствах несметных каждому королю лестно. Хотя кругом примечали – все больше князь друзей среди русского боярства искал. Так к Москве склонялся, что литовцы опасаться начали: как бы в случае кончины короля – бездетным Александр был – не перенес бы на Русь и столицу.

Опасались, может, и зря. Может, и нет. Больно тяжело да внезапно король заболел. Слухи о яде пошли. Канцлер велел Балинского, врача королевского, арестовать, а князь Михаил помог дохтуру из темницы в Краков бежать. Сам за всем проследил. Сам лошадей да охрану дал. Как в воду Балинский канул. А то не миновать бы ему смертной казни.

Чья правда – Богу судить. Только умер король. Отходить не сумели. Паны взбунтовались: не дали тело в Краков для погребения королевского везти – побоялись, как бы без них не захватил Михаил Глинский Вильну. Приехал в Вильну королевич Сигизмунд, опасениям панским поверил: слишком громко тогда все о злодействе Глинского толковали. Свободный вход ему в свои покои запретил – за себя беспокоиться начал.

Вскинулся Глинский, потребовал суда со своими обидчиками и доносителями. Венгерского короля Владислава просил посредником быть. Королевич Сигизмунд ни в какую: ссориться не ссорится и на мир не идет. Тут уж Глинский совсем взбунтовался. С братьями Иваном да Василием, со всеми друзьями и слугами в родной Туров отъехал и оттуда Сигизмунду срок назначил – когда бы суду быть. Какой бы король с такой противностью смирился? А тут великий князь Московский Василий Иванович Третий изловчился. Заслал в Туров послов, Глинским всем защиту, милость и жалованье предложил.

Опоздал Сигизмунд! Кинулся Глинских к себе звать, а они уж договор с Москвой составлять стали. А там и войной на Сигизмунда пошли. Минск обложили – не удалось город взять, к Клецку Михаил с Василием пошли. У Клецка братья разделились. Василий на киевские пригороды – русских поднимать, Михаил – Мозырь взял, слуцкие и копыльские волости опустошил. Да и то сказать, великий князь Московский прислал ему на помощь 20 тысяч отборной конницы. Не удержался Михаил – начал с послами московскими, молдавскими и крымскими договоры как владетельный князь заключать. Силу за собой почуял.

Поторопился, слов нет – что поделаешь, характер бунташный. Своевольный. Дорогу себе проложит, ни на что не оглянется.

Вместе с подоспевшими московскими воеводами воевали они Минск, до Вильны дошли, на Смоленщине и у Бобруйска бушевали. Оршу от них польский король отбил. Тогда Михаил Глинский в Москву поехал – приемом великокняжеским доволен остался. Только ведь что барский гнев, что барская любовь – радости не приносят.

Король Сигизмунд с великим князем Московским Василием Ивановичем замирились, по рукам ударили. А Глинские всех своих владений литовских одним махом лишились, изгнанниками стали. Одно им оставалось – в Москву выезжать, где Василий Иванович Михаилу всего-то навсего два города на пропитание дал – Боровск и Ярославец.

Другое дело – не выдал Московский князь Глинских королю Сигизмунду, сколько тот ни просил, прошлое забыть обещал. На все ответ у Василия III Ивановича один: мои Глинские подданные, а своих подданных Москва никому не выдает. За нею как за каменной стеной.

Такому ответу не Глинскому радоваться. Подданные! Это они-то, Глинские, подданные! Сразу Михаил Львович измену задумал, времени подходящего дожидаться стал. И дождался.

Мир между Москвой и Литвой долго не простоял. Великому князю умелые воины понадобились. На Михаила Глинского положился – тот наперсника своего, немца, послал в Силезию, Чехию и Германию конных воинов и кнехтов набирать и через Ливонию в Москву переправлять. Василий Иванович сам командовать войсками своими взялся, Глинского одним из воевод Большого полка назначил.

Взяли Смоленск! Глинский ждал, что ему город великий князь отдаст. Где там! И не подумал. Над честолюбием князя при послах иноземных издеваться начал. Вот тут Глинский и нашел путь к польскому королю. Доведался, что ждет его прием самый что ни на есть радушный. Уговорились, что литовское войско подойдет к Днепру близ Орши, где Глинский к нему и сбежит.

Все уладили. Одно забыли – на одного изменника да предателя другой непременно найдется. Слуга Глинского выдал господина русскому воеводе. Оглянуться князь не успел, как при Московском дворе оказался. А там уж и литовские послы, и Герберштейн – посол Максимилиана Первого.

Прием кончился, Герберштейн великому князю один на один грамоту своего императора передал. Очень Максимилиан за Глинского просил, на заслуги его ссылался, на то, что воспитан при Венском дворе и Венский двор особой милостью со стороны Московского князя почтет, если Василий Иванович жизнь ему сохранит и гнев на милость сменит.

Согласился Василий Иванович смилостивиться, только причину иную объявил – что князь Михаил Львович вновь в православие перешел, от веры католической отрекся. А от темницы не отказался: без малого девять лет Глинского в ней продержал. В те поры брат Михаила Львовича, Василий Львович, с дочерью Еленой в Медыни жил, что ему великий князь Московский еще в 1508 году определил.

Хитер был Глинский, Василий Иванович еще хитрее. Словно в сундуке под замком продержал князя Михаила до нужного часа, а там и решил на племяннице его медынской жениться. При живой жене. При том что отказал ему митрополит в благословении на развод и монастырское заточение великой княгини Соломонии. При том, что была Соломония тяжелой от великого князя, как в Москве толковали со слов теремных боярынь да ключниц.

И все ради семьи узников? Разоренных и беспомощных? Это уж позже слухи пойдут – не устоял великий князь перед красотой медынской княжны, перед юностью ее – с великой княгиней Соломонией как-никак двадцать лет прожил.

Позже – потому что современники знали: негде было Василию Ивановичу девицу увидеть. Ни родные, ни близкие ее в Москве не жили, а в калужских краях ему самому бывать не доводилось – у Глинского Василия тем более гостевать.

А ведь Соломонию сам выбирал. Матушка ему иной брак готовила. Сама племянница последнего византийского императора так о сыне думала под брачным венцом с принцессой иностранной. Василий уперся при ее жизни, а после кончины и вовсе на своем стал. Отец, великий князь Иван Васильевич Третий, после ухода супруги любимой ни на что смотреть не хотел. Василий не настаивал – подобно матери, часа своего дожидался. В мыслях держал с московским дворянством породниться. Знатного рода не искал. Напротив – лишь бы родни много имели, лишь бы в ладу со многими жили.

Печатник государев поддерживать молодого князя стал – тот ему о дочке его намекнул. Понять можно было, оглянуться не успеешь – великокняжеским тестем станешь. Не успел. Обманул и здесь молодой Василий Иванович – Сабуровых предпочел. Лишь бы его чужим да заезжим считать перестали. Не принимала Москва его матушки, многих ее злодейств и хитростей простить не могла. Сын мириться решил.

Не просчитался Василий Иванович. Всем сабуровская дочка взяла – и статью, и умом. Воли не брала, но и себя не забывала – умела на своем постоять. Душа в душу жили, казалось.

И расставался с супругой не просто. Поначалу решил заточить княгиню в новопостроенный Новодевичий монастырь. Настоятельницу из суздальского монастыря вызвал, чтоб за строительством приглядела. Не иначе сказал, какую узницу ей доверить решил. Старалась изо всех сил.

Строительство денно и нощно шло, а Василий Иванович тем же временем, как ни в чем не бывало, с супругой по богомольям да охотам ездил. В любимой своей Александровой слободе побывал – для их супружеской радости когда-то ее и заложил.

Знала ли княгиня уготованную ей судьбу? Могла ли не знать? Или ушам своим не верила? Ведь с кем только великий князь совета ни держал, сколько бояр да князей церковных с ним спорило, не соглашалось! А у Василия Ивановича на все один сказ: бесплодна. Бесплодна княгиня. Надобно о наследнике престола позаботиться. На том и сторонники его стояли: отрешить бесплодную княгиню от супруга.

Разговоры пошли, что понесла Соломония: от отчаяния чего не бывает! А великий князь еще сильнее заторопился. Слышать о беременности не захотел, бабок да докториц никаких к жене пускать не велел.

Иноземные послы иначе все разочли. При Венском дворе толковали: хотел Московский князь с польским королем расчесться. Пока была сестра Василия III замужем за великим Литовским князем Александром Казимировичем – забот не было, хоть и настоящей дружбы не получалось. Не соглашалась княгиня Елена Ивановна от православия отрекаться.

Смерть Александра была на руку Глинским: половина литовских земель им принадлежала. Свою волю всем навязывать могли. Вот потому, кто из знати католической веры держался, Сигизмунда предпочли. Теперь же с Глинскими мог Московский великий князь соединить Северо-Восточную Русь с западнорусскими землями. Семейственный союз всегда прочнее считался, хоть на деле оно по-разному выходило.

Да и за наследие ханов Золотой Орды Московский великий князь мог начинать бороться – вели Глинские свой род от чингизида Ахмата. С Империей переговоры вести: Вена о Михаиле Юрьевиче хлопотать не переставала, судьбой его сродственников беспокоилась.

Куда ни кинь, союз с Глинскими выгодным для Москвы рисовался. А великая княгиня Соломония – ну, покричала, добром постригаться не согласилась, в соборе Рождественского монастыря московского по полу каталась, куколь с себя срывала, в великом обмане супруга обвиняла. Великого князя при том не было. Доверенные бояре одни справились. Понадобилось, так и плетью разок-другой ослушницу огрели, волоком по плитам каменным протащили. Все едино – обряд совершили. Дальше – в возок да в Суздаль, в Покровский девичий монастырь. Побоялся великий князь бунтовщицу в столице, даже в Новодевичьей обители оставлять. Не столько ее самой побоялся, сколько сродственников. Хотя время показало: никто за отрешенную великую княгиню не подумал вступиться. Даже родной брат, давший против сестры самые тяжелые показания – обвинивший Соломонию в колдовстве, которым якобы хотела она удержать любовь князя и разрешить свое бесплодие. С перепугу Иван Юрьевич Сабуров и собственную супругу – «женку Настасью» приплел, благо невыгодно было великому князю такому делу ход давать.

24 января [1525] великий князь Василий женился вторым браком: взял за себя дочь князя Василия Глинского княжну Елену. Венчал же их митрополит Даниил.

Вторая Софийская летопись

28 ноября великая княгиня Соломония постриглась в монахини из-за болезни, и отпустил ее великий князь в девичий монастырь в Суздаль…

Вторая Софийская летопись

Иные летописцы утверждали, что было дело не в болезни – возжелала сама великая княгиня от мирской суеты удалиться, возжаждала монашеской жизни. Да о летописцах какой разговор! Им бы жалованье свое отслужить, власть имущим угодить, сильных не огорчить.