Текст книги "Роман с Постскриптумом"

Поле Ромашина

Как-то, войдя в Интернет, как в химчистку – ненадолго и по делу, я вдруг обнаружила там рецензию на единственный фильм Анатолия Ромашина, который он сделал как режиссер. Это было так внезапно, что я испытала эмоциональный шок. Ведь это был фильм, в котором мне довелось сыграть вместе с ним.

Впрочем, вначале о химчистке, где порой происходят прелюбопытные вещи, а не только скандалы по поводу испорченных или потерянных вещей.

В химчистке я ликовала, обнаружив спустя неделю после потери свою перчатку. Она висела на тонкой металлической вешалке, закрепленная красной прищепкой. Это напоминало сюрреалистический этюд: подвешенная за палец маленькая черная перчатка с кожаным треугольничком по краю, на котором рельефными золотыми буквами написано: Prada.

– Господи! Это же моя перчатка! – не веря своим глазам, воскликнула я, когда пришла за готовым заказом.

– Ну и забирайте ее! – ответила индифферентно приемщица. – Она уже пять дней здесь болтается.

– Надо же! А ведь я уже с ней простилась. Везде искала, а про вас забыла. И ведь никто не взял!

– Да кому она нужна. Одна…

– Ну, не скажите, она все-таки красивая, даже одинокая. – Я слегка обиделась за «Прада». – Просто люди у нас честные.

– Да ладно, честные, – не сдавалась приемщица. – Вон день назад мы пледы перепутали. Так тот, который получше, мы сутки с собаками разыскивали. Вызвонили клиента, который его унес, а он отдавать не хочет. «Трофей это мой, – говорит, – не отдам. Если мой плед не нравится новому хозяину, сами деньги ему компенсируйте. Это вы зевнули – вы и платите». И трубку бросил. Вот народ пошел! Совсем оборзели.

Мне не хотелось омрачать мою нечаянную радость жестокой реальностью. Мне больше нравилось думать, что за те пять дней, что меня не было в химчистке, там побывали только честные люди. Неужели честные бывают только в чужих странах?

Кстати, о чужих странах: мне вспомнился случай, как мой муж оставил свой пиджак в туалете ООН в Женеве. Был жаркий день, и о пиджаке он просто забыл. А когда вспомнил в конце рабочего дня и бросился в туалет, то не поверил своим глазам: на крючке весь день отдыхали не только любимый пиджачок, но и все его содержимое.

Надо сказать, что в ООН работали не только честные, но и остроумные люди. В частности, все в том же туалете висело напечатанное на машинке объявление: «Prière de ne pas jetter les mègots dans les toilletes» (ПРОСЬБА НЕ БРОСАТЬ ОКУРКИ В УНИТАЗ). А внизу какой-то остряк от руки сделал приписку: «Il est impossible de les fumer après!» (ИХ ПОТОМ НЕВОЗМОЖНО РАСКУРИТЬ).

В женском туалете над унитазом тоже красовалась забавная эпитафия: «Здесь покоятся самые изысканные кулинарные шедевры».

Женевское отделение ООН – бывшая Лига Наций находится в восхитительном месте – на берегу самого большого в Швейцарии горного озера. Вода в озере не просто чистая, здесь подойдет превосходная степень: чистейшая.

Однажды в этом озере обнаружили тысячную-претысячную долю присутствия ртути. В Москве такую воду преспокойно пьют! Но в Швейцарии, в Женевском озере – ртуть! Какой-то завод, как выяснилось, что-то сбросил в озеро. И тут такое началось! Такие волнения! Жители Женевы и Лозанны потом долго не могли успокоиться.

Огромный парк с реликтовыми деревьями поднимается от озера в город. Территория ООН – часть этого парка с огромными зелеными лужайками. В нем очень приятно прогуливаться, обсуждая проблемы мировой политики или просто прилечь после обеда на зеленой лужайке в обеденный перерыв, свернув пиджак под голову, как не стеснялись делать даже руководящие сотрудники. Все вокруг дышит свежестью и внушает чувство безопасности.

Наверное, именно поэтому в панорамическом кафе с видом на озеро и гору Монблан в конце 1970-х проводили свои встречи члены группы Баадер-Майнхофф, когда готовили очередной террористический акт.

Их искала вся полиция Европы, а они обсуждали будущую операцию в здании ООН в Женеве.

Все это поведал мне Алексей, когда я в очередной раз, будучи в Женеве, восторгалась спокойствием этих мест. Тогда, в 60-70-е годы прошлого века, и начался современный терроризм, каким мы его сейчас знаем: взрывы в метро и на рынках с максимальным числом жертв, захваты самолетов и автобусов с десятками и сотнями заложников.

Позже на Ближнем Востоке появились и «живые бомбы» – террористы-смертники, что стало уже привычным явлением в современном мире.

Но тогда мир был беспечнее, беззаботнее и безопаснее. И поэтому, потрясенные дерзостью террористов, службы безопасности долго не могли поверить в то, что их «гнездо» было у них под самым носом.

Эту историю всегда рассказывали тем, кто спустя годы приезжал на работу в ООН. Человеку, залюбовавшемуся великолепным видом из кафе на озеро и горы, в ответ на его восклицание «Как красиво!» говорили: «Да, ребятам из группы Баадер-Майнхофф этот вид тоже нравился».

Отправляющимся в загранкомандировку советским гражданам нравилось абсолютно все, они пребывали в эйфории от жизни за границей.

Во времена СССР система оплаты советских дипломатов, работающих в международных организациях, кстати, была специфической. Эта специфика заключалась в том, что советский сотрудник ООН не мог оставить себе всю выданную зарплату. Он нес ее целиком в кассу советского представительства, и уже там командированному выдавали причитающуюся ему по советским стандартам часть этой суммы. Так, например, Алексей, который работал тогда в Комитете по разоружению в Женевском отделении ООН, получал десять тысяч швейцарских франков. Это были колоссальные деньги! Он на них смотрел, любовался объемом и нес нашему бухгалтеру. На выходе из советского представительства «чистыми» у него оставалось только тысяча четыреста семьдесят франков. Восемь с половиной тысяч государство оставляло себе!

В фильме «Без надежды надеюсь»

А как же иначе? Тебя учили бесплатно, ты получил возможность выезда за границу, за гостиницу или квартиру в Женеве платили, частично погашались транспортные расходы. Вот такие там были логика и математика.

Но нас это все фантастически устраивало. К тому же регулярно по субботам-воскресеньям проходили экскурсии. И на представительском автобусе можно было поехать в самые живописные уголки Швейцарии.

А сам факт, что ты имел возможность пойти и купить к завтраку ветчину «со слезой» или свежую клубнику в то время, когда в Москве еще лежал снег во дворах, а в продуктовых магазинах выбор был беден и убог, ощущение внезапного праздника преисполняли сердце благодарностью – к Богу, к судьбе, к мужу и даже к советскому правительству. И неважно, что тебе оставалось лишь 20 процентов от заработанного.

Ведь если по справедливости, то учили же действительно бесплатно. И как учили! Как требовали! Как вкладывали и вкладывались!

Мы и тогда, и сейчас, общаясь с иностранцами, понимаем, насколько мы образованнее, начитаннее, да просто развитее. И они это тоже признают.

Но я сильно отвлеклась. Ведь главу я начала с рецензии на фильм Анатолия Ромашина. Сначала приведу ту самую статью, случайно выуженную из Сети.

БЕЗ НАДЕЖДЫ НАДЕЮСЬ

Режиссер: Анатолий Ромашин,

Актеры: Анатолий Ромашин, Борис Бекет, Валентин Никулин, Валентина Избещук, Светлана Тома, Борис Хмельницкий, Евгений Лазарев, Нина Пушкова,

Сценарист: Георгий Маларчук,

О фильме: Писатель Косташ накануне своего выступления на экологическом форуме отправляется в вояж по своему району, чтобы поставить в известность местные власти о прибытии гостей и самому лично убедиться в их готовности. Однако парад показухи и вульгарщины ставит в весьма затруднительное положение писателя, некогда уверовавшего в нравственную чистоту и трудолюбие своих односельчан. Действие фильма происходит в конце восьмидесятых.

С цитаты из Бердяева, и совершенно уместной, начинается фильм Анатолия Ромашина «Без надежды надеюсь». Цитата эта, со стержневой мыслью – источник зла в нас самих, звучит на соответствующем музыкальном и поэтическом фоне; голос за кадром предрекает, что «сожжет огонь священный и тюрьму, и дом безумья». Все это настраивает на философский лад.

Размышления в фильме действительно есть. Есть все столь нужные сегодня темы вины, искупления, ответственности всех и каждого за происходящее вокруг. Но отчего же так и хочется сказать: «Скушно, брат, скушно!»?

Ведь все так узнаваемо: срубленные вековые леса, истерзанная земля, истекающая сукровицей беспризорных помидорных полей, отравленные реки, уничтоженные виноградники (картина делалась на молдавском материале). Но боли эта правда не вызывает. Может быть, потому, что нам ее демонстрируют, декларируют, но не дают прочувствовать. Нагнетание страстей не вызывает сопереживания. Зритель не преодолевает дистанции между своим креслом и экраном.

Сюжетная канва проста. Известный писатель Косташ (А. Ромашин), став членом ЦК республики, получает задание организовать круглый стол на тему «Человек, общество, природа». Выехав выполнять поручение в родные места, где райкомом партии руководит его друг детства, Косташ обнаруживает абсолютное отсутствие совести в людях, разлагающееся общество и умирающую, испоганенную природу. Посетив подземный райкомовский «рай» с полным сексуальным обслуживанием, вдоволь насмотревшись на результаты «созидательного труда», писатель переживает духовный кризис и приходит к весьма смелым выводам о причинах всего этого безобразия.

Отдадим должное А. Ромашину. Он все же сумел в чем-то преодолеть «сценарий-мертвяк». Картина живее за счет некоторых мыслей и аллегорий. Центральная из них: наш образ жизни – кладбищенский. Общественную систему, которую у нас так великодушно нарекли «командно-административной», отвергает сама природа, все живое. Отвергают и люди, которых еще не успела до конца искорежить эта система. Собственно, весь фильм – это обращение, воззвание к нашей совести, к осознанию личной вины и искуплению.

Несомненно, удалась финальная сцена. Перед нами варварски вспаханное поле. На фоне вздыбленных кусков земли торжественно восседают, словно для фото на память об очередном пленуме или съезде, при галстуках и Золотых звездах творцы сего лунного ландшафта. И похоже, их отнюдь не смущает, что пришедшие сюда же люди смотрят на них как на совершивших злодеяние. Вот только невесть откуда взявшийся ветер мешает, портит прически, заставляет щуриться, прикрывать глаза руками. Так и кажется: сейчас он пройдет – и все будет, как прежде. Но нет – ветер вздымается пламенем, и вот уже черный дым поглощает наших героев.

Итак, допустим, «огонь священный» все же спалил «дом безумья». Но что же дальше? Где антитеза? В ленте она намечена, но лишь пунктиром. Церковь, религия? Да, это иной мир. И режиссер не жалеет на него красок. Но для всех ли это выход? Не слишком ли мал плот спасения?

Словно чувствуя это, создатели фильма вводят двух персонажей, которые несут в себе вечное, непреходящее. Это старец (В. Никулин) с Библией и старым дробовиком в руках, защищающий виноградники от новых вандалов в глубоком убеждении, что свято все, созданное Богом. И жена писателя Мария (Н. Пушкова) – символ женственности, материнства и красоты. При явной скудости сценарного материала удивительно, как удалось этой новой для нашего кино актрисе сыграть и самоотверженность, и боль за дорогого человека, и смятение, и отчаяние. И все это – почти без слов, на голом нерве. Перед финалом ленты она предстает перед нами с чистой белой рубашкой для мужа, как бы провожая его на суд совести. Можно сказать, на плаху. Да, именно на плаху, и оттого эти непритворные слезы на лице Марии.

Анатолий Ромашин в роли мятущегося писателя. Мой муж по фильму

Осудить, показать все, как есть, выразить жажду возмездия – только полдела. Сегодня это уже тривиально. Сегодня нам бесконечно важно знать, как, опираясь на что, жить дальше.

Н. Топуридзе

«Советский экран» № 13, 1990 год.

Фильм, о котором идет речь, Анатолий Владимирович начал снимать в 1989 году. Мы только что вернулись из загранкомандировки. Я не собиралась возвращаться в кино. У меня уже был опыт жизни за границей, пополненное двумя новыми языками – французским и чешским – образование. Я думала совсем о другой работе. И вдруг – приглашение с «Мосфильма».

Надо сказать, что меня мое не полностью состоявшееся кинематографическое прошлое не отпускало. А Анатолия Владимировича я, конечно, знала, любила и восхищалась им. Все смотрели и пересматривали популярнейший фильм Элема Климова «Агония», в котором он исполнял роль расстрелянного царя. Он был безумно похож на Николая II, даже больше, чем Олег Янковский, который позже также сыграл Николая II в другом фильме.

Анатолий Владимирович был профессором ВГИКа. На момент нашего знакомства он жил свободной жизнью холостяка. Он был большим ценителем женской красоты, и пять браков были совсем не случайным фактом его биографии.

На встречу с ним я явилась вся в белом – даже на ногах были легчайшие летние сапоги белого цвета. Тогда мало кто так одевался. Это были не случайные второпях купленные, а отобранные, идеально на мне сидящие вещи. И мое появление на «Мосфильме» было действительно очень эффектным.

Когда я вошла в комнату, Анатолий Владимирович произнес:

– Какая чистая! Прям не для Москвы! Ну просто венецианка! И глаза зеленые, и волосы рыжие!

У меня была буйная грива рыжих волос. Я тогда очень любила использовать хну для мытья волос. И вот эта самая иранская хна творила чудеса. В моих волосах, как в бороде царя Соломона, играли 38 фантастических оттенков со сверкающей рыжей медью. Я чувствовала свою силу, и мне всегда было приятно видеть мужское смущение. По мгновенно возникшей симпатии и расположенности было понятно, что роль Марии он доверит мне.

Анатолий Владимирович был невероятно влюбчив. Причем проявлял он это очень простодушно. Я была почти в два раза моложе, но ощущение было такое, что передо мной ребенок. Частенько после съемок кто-то приносил молдавское вино (ведь съемки были в Молдавии), и начинались актерские посиделки.

– Ты почему замужем? – спрашивал захмелевший Ромашин. – Ну разве можно быть так долго за одним мужем? – с негодованием выговаривал он мне.

– Анатолий Владимирович, – оправдывалась я, – вот вы пять раз женились. И что, лучше?

– Да, – без тени сомнения уверял он. – И заметь, однажды я был женат на одной из своих жен дважды. Причем официально. – Поднимал он палец вверх, как бы призывая Бога в свидетели.

– А мне нравится открывать новое в себе, в муже, не меняя мужчин, как шарфики, – настаивала я.

– Это потому, что ты выдумщица и игрунья. Не все так могут. Ладно, надоест тебе твой Алешенька, ко мне прибежишь, – добавлял он мстительно.

– А если не надоест?

– Ты со своей внешностью могла бы прожить несколько разных жизней.

Вообще, актерский мир наполнен волнением, страстями, влюбленностями. Болью от разрывов, надеждами и крушениями этих надежд. Такова суть профессии. И чем богаче палитра чувствований, тем интереснее проявления этого опыта. Конечно, при условии, что ты обладаешь талантом, а не просто набором интрижек.

Анатолий Владимирович утвердил меня на роль легко и без всяких сомнений. И чтобы не искушать судьбу, я, не откладывая, познакомила Анатолия Владимировича со своим мужем.

– Я знаю, знаю, зачем ты это сделала, скверная девчонка. Ну да ладно. Мне так тоже нравится, – утешился он быстро.

Я была довольна, что перевела наши отношения в дружеское русло. И когда мы пришли с Алексеем в его небольшую квартирку во Вспольном переулке, то обратили внимание, какой красивой мебелью она была обставлена, а местами даже заставлена.

Он был высокооплачиваемым актером и с удовольствием покупал антикварную мебель, которая стала его большой страстью. Я ее тоже очень любила. Анатолию Владимировичу мебель – часто за бесценок – продавали или дарили умирающие актеры старой русской школы. Они еще помнили последнего царя. И за ромашинское сходство и талантливую игру любили Ромашина и задаривали его вещами из прошлой жизни.

Зная мою любовь к старой мебели, он очень доверял моему мнению, и особенно тем книгам и каталогам, которые мы привезли из командировок.

Мы с ним часами могли говорить о свойствах и жизни дерева. Гладили руками старые предметы, как будто они были живыми. И рассказывали и пересказывали друг другу истории умерших или эмигрировавших людей, которые, как выяснялось, проходили в разное время через наши судьбы.

– Нет! Ну почему ты не разведешься? – мог ни с того ни с сего огорошить Анатолий Владимирович. – Ты уже сколько лет замужем? – И сам же отвечал: – Вот и хватит! Мне так интересно с тобой, как не было вообще ни с одной женщиной.

– Давай займемся любовью, – внезапно мог предложить он. – Ну, давай! Я хочу проверить, существует ли все в одном флаконе, – делился он доверительно и подкупающе. – А то умру и не узнаю. Я ведь недолго проживу. И ты потом опять сможешь к своему Алешеньке вернуться. Нинк, ну давай.

– Вот горе-то. Так уговариваете, что даже смерть готовы приплести для большей убедительности, – сердито выговаривала я ему.

– Нет, я правда долго не проживу. И смерть моя будет ужасна. Я во сне видел себя умершим страшной смертью, – и его голубые глаза наполнялись слезами.

– О Боже! Любовью предлагает заняться и о смерти печалится. Ну что же вы за человек?!

– Вот именно! И вот такого ты не любишь! Ну, не дура ли? Кстати, я убежден в том, – вкрадчиво продолжал он, – что ты обязательно меня полюбишь.

– Ну да, как только ну… того… так сразу же и полюблю! – развивала я тему до логического завершения.

Я и правда долго не проживу, и смерть моя будет ужасна

– Фу! – смеялся Ромашин. – Вот говорю же, умная, умная, а дура! Ты меня полюбишь, потому что я уже люблю. А любовь заразна. Как коклюш, – вспоминал он детскую болезнь.

И было трудно понять, насколько серьезно он чувствовал. Он был актером в полном смысле этого слова. Легко переходил из состояния в состояние. И был готов переживать, и чувствовать, и отыгрывать, и верить.

Вскорости к нам на съемки приехала 17-летняя девушка. Она была, кажется, из Киева. Худенькая, бледная, она была похожа на подростка, на школьницу, которая ни разу в жизни не целовалась. Но впечатление оказалось обманчивым.

На съемочной площадке девушка легко разделась донага и вошла в реку. Ромашину хотелось снять в своем фильме все кинематографические символы: купание лошадей, голую монашку в реке, кладбище с горящими крестами. Его режиссерская фантазия требовала символов.

На следующий день он мне объявил в своей непосредственной манере:

– Вот ты меня не любишь, а Юлька мне ноги целует.

Я не поняла, о ком идет речь, и вообще, кто целует ноги Ромашину и где.

– Ну, Юлька, которая вчера голая в реке была. Она, оказывается, провалилась в театральный. Обещал ей помочь в Москве показаться. Плачет, влюбилась я в вас, говорит. И ноги мои целует. – Он показал на свои ступни с большими деформированными шишками. – Я ей говорю, тьфу, Юлька, гадость… – оживленно рассказывал он. – А она гладит и целует. Как думаешь? Правду говорит? – И опять лукаво на меня смотрит.

Не поймешь, сам-то правду говорит? И когда?

Потом, уже когда съемки закончились, уже в Москве, столкнувшись в Доме кино, он мне сказал:

– Я на Юльке-то женился. Ты не захотела – и видишь… Кстати, я старше Юлькиных родителей на два десятка лет, а она меня к тебе до сих пор ревнует. Представляешь? – и хохочет. – Юлька сейчас беременна. Как думаешь, от меня?

И уже грустно:

– А жаль, что мы с тобой не поженились. Ты сама не жалеешь?

– Ничего себе! Одна беременна, а другой продолжает замужество предлагать! У вас, как у Синей бороды, жен немерено. А кстати, они все живы? Вы ведь никогда не рассказывали об их судьбах.

– Вот чертовка! Иди, а то опять в тебя влюблюсь. Все-таки с тобой все в одном флаконе. Повезло мужу. Он хоть понимает это?

Мне и вправду было очень любопытно узнать причины, по которым так много раз женился Ромашин. Почему разводился? Ведь он никакой не развратник, не б…н, как обычно говорят женщины, а шесть раз женат! Причем последний раз – почти на внучке. Он на эти мои вопросы всегда отвечал по-разному, «творчески», так сказать. Я его даже иной раз в плутовстве уличала. Но на некоторые мои вопросы отвечал твердо и убежденно.

Так, по поводу своих многочисленных браков, любил цитировать свою маму: «Толя, ты честный человек! Полюбил – женись!»

А говоря о разводах, жаловался даже не на измены, а на скуку.

– При всей моей любви к женщине – ну, ты понимаешь, с ними мало о чем можно поговорить. Фактически это бессмысленное занятие, потому что все, что она может сказать или сделать, ты уже знаешь наперед. Если про нее или за нее не нафантазировать, то быстро заскучаешь. Вот ты первая и единственная, с которой не скучно, а ведь мне много лет! Понимаешь, МОЗГ – ЭТО ЭРОГЕННАЯ ЗОНА МУЖЧИНЫ!

Это потрясающее открытие меня поразило много лет назад после смерти Анатолия Владимировича. И подтверждение этому я нечаянно получила от известного московского парикмахера-стилиста, как они себя называют.

Врожденный вкус, которым он обладал, фантазия, тяга к развитию и творчеству привели его в Москву из глубокой-глубокой провинции.

Когда я увидела его впервые, он был похож на римского патриция на форуме: его белокурые, коротко стриженные волосы были уложены мягкими волнами. Прямо как у Калигулы. Одет в светлую тунику, подпоясанную тонким шнуром, а на бритых ногах красовались сандалии с кожаными ремнями и золотистыми пряжками, застегивающимися под коленом. Такие сандалии не продавались. И Костя сказал, что они с другом это сами создали.

У меня было ощущение, что я попала на съемочную площадку. Свет везде был приглушенный, и звучала такая же приглушенная музыка. Словом, понятно: стилистическая магия с фантазией. И, в общем-то, без слов она объясняла сразу, что этот белокурый красавец навеки потерян для женской любви.

Отношения наши сложились легко, и он многое о себе рассказывал. Он подолгу меня причесывал. И когда я однажды посетовала, почему так долго, он сказал:

– Я могу вам сделать то же самое очень быстро, но мне с вами интересно общаться.

Мне нравилось, как он работал, и надо сказать, что никто и никогда не мог повторить с моими волосами то, что делал этот Костя из провинции.

Придя как-то вновь, я увидела его в очередном шедевре. На нем была юбка из прикроватного настенного коврика. Такие коврики с оленями, лесом и бахромой в далекие, затертые годы висели во многих коммуналках, общежитиях, да и квартирах. Это были советские «гобелены». Потом их, конечно, выбросили, как символ безвкусицы и провинциальности. Но, увидев это произведение соцарта на Косте, я просто не могла скрыть восторга.

– Костя, передай аплодисменты тому, кто это придумал и сшил, – сказала я.

– Нина, ой, спасибочки, это же я сделал. Кто еще такое придумает?

– А я думала, что жена. У тебя же кольцо на руке. Кстати, ты женат?

– Как же, женишься тут! – ответил он, как в анекдоте. – Они же все достойны! А чего достойны? Считает, ноги раздвинула – вот и достойна. А у самой – ничего за душой. И тупая еще! Современные девушки заточены только на твой кошелек, а мне бизнес разворачивать надо. К тому же скучно с ними. Вот вы мне недавно свой сон рассказали, я как кино посмотрел – интересно. А они даже соврать интересно не могут. Скучные, тоскливые. Я даже прошу: «Ну придумай что-нибудь, ну соври, в конце концов!» «А че соврать-то?» – отвечает. Ну, тупые! Врут только про деньги, и то – нескладно.

Когда в жизнь Ромашина вошла 17-летняя Юля, наше дружеское общение прекратилось

Этим гневным монологом Костя вынес приговор своим ровесницам.

Я понимала, что его творческая натура жаждет развития, что он ищет кого-то, кто может дать ему новые знания, новый опыт, подскажет что-нибудь, посоветует. Одним словом, поспособствует его духовному, творческому и человеческому росту.

И не получая этого от женщин, он предпочел однополую любовь, тот мир, где бушуют страсти, выстраиваются ролевые игры, бурлит фантазия. Ведь они там дают себе новые имена: Махмуд в этом, новом, мире – Марсель, а Ваня – Жан. Это их будоражит, сообщая скучной повседневности определенную необычность. Они таким образом преодолевают скучность – то, о чем много лет назад говорил еще Анатолий Ромашин.

Но только Анатолий Владимирович был мужчиной, стремившимся преобразить женский мир вокруг себя, повлиять и поспособствовать росту женщины. Он, как Пигмалион, надеялся вырастить себе Галатею, которой можно будет всегда восхищаться и вдохновляться.

Когда он женился в последний раз на молодой девушке, видимо, это была его последняя попытка взрастить для себя идеал. Я не знаю, насколько она удалась, потому что когда в жизнь Анатолия Владимировича, который не мог жить без чувства влюбленности, вошла 17-летняя Юля, наше дружеское общение прекратилось.

* * *

P. S. А умер Анатолий Владимирович действительно страшно. Его раздавило дерево, которое он спилил на собственной даче.