Текст книги "Те, которых не бывает"

– Так себе из вас таксист, – в тон ему ответила Аня, уже завидевшая маму, которая шла к ней напрямик через пути. Она, дивясь собственной наглости, помахала клетчато-кудрявому (интересно, у него права-то есть?) и побежала маме навстречу.

– А чего ты по рельсам? – поинтересовалась Аня, обнимая маму и глядя вверх, на тонкие линеечки проводов, на которых птицы, нахохлившись, пытались изобразить какой-то терцквартаккорд.

– Так тоннель-то закрыт, – пожала плечами мама. Аня обернулась, но на платформе уже никого не было. Фонарь покачал головой, поморгал и загорелся снова.

До дома Аня с мамой добрались спокойно и с музыкой – выручил сосед Андрей, с детства мечтавший о кругосветных плаваниях и чумовых автомобильных гонках, поэтому служивший капитаном прогулочного теплоходика на Каме и водивший «шестёрку».

Вишнёвое почти ископаемое чудо Андрея неслось, рассекая лужи, окатывая редких прохожих тучами брызг и задорно подпрыгивая на неровном асфальте проспекта. Певица Земфира язвительно сообщала из колонок, что помнит все трещинки адресата; Аня ощущала даже те трещинки, о которых не помнила; впившись руками в спинку переднего сиденья, она смотрела, как мимо неё проносятся, перемешавшись, огни, дома, светофоры, будущие осенние листья и обрывки воспоминаний детства, и понимала, что счастлива.

…Когда дверь подъезда захлопнулась и в окне второго этажа зажёгся свет, невидимый Ян, примостившийся на крыше «шестёрки», наконец выдохнул и достал из сумки книгу сновидений. Дождь лениво и веско ронял на страницы крупные капли, от которых по страницам шли чернильные круги, указывавшие с настойчивой очевидностью на одного конкретного обладателя кошмаров. Ян закатил глаза и достал из кармана телефон.

– Алло, Энгаус. Ты спишь уже? Пойди в ординаторскую и разбуди моего брата, пожалуйста. Что сказать? Что он утомил меня своей паникой. Конечно, я тебя люблю. Утром прилечу. Отлично всё прошло, мы в тоннеле её поджидали. Но она с нами не поехала, её встречали, Макс поехал в больницу, а я просто проследил. Что? Тоннель на Перми II не работает? Ну а ей-то откуда об этом знать? Она ничего не заподозрила, я уверен. С ней же я разговаривал. На чём бы мы её везли? Ну, Макс взял машину медслужбы… Что? Глупость? Да ладно, почему?

⁂

Аня шла по родной улице, пиная предосенние тополиные листья и во все глаза глядя в низкое серое небо, затянутое похожими на мокрую вату тучами. Солнца не было, но его с успехом заменяли цветы золотого шара, росшие в трогательных клумбах из автомобильных шин. Качались на ветру мальвы, из окон доносились ругань, смех, телевизор и запахи обедов. На крыльце старого жёлтого дома сидели два пожилых мужчины и деловито раскладывали на газете селёдку и помидоры. Здесь, на пять кварталов выше центральной улицы, в двух кварталах от реки, не изменилось ничего.

От этой совсем не пасторальной картины у Ани щипало в носу и щемило в груди, морщины на лицах мужиков казались ей лучами солнца, а грязь милой родины – благословением. Она то и дело останавливалась, и её моментально накрывали потоки воспоминаний. Вот тут они в детстве играли в футбол, и Андрей подобрал грустного трёхлапого щенка, которого они потом неделю прятали под крыльцом, не зная, как сказать Андреевой бабушке, что щенок теперь будет жить с ними (теперь Джеку уже скоро семнадцать, вчера Аня его видела: здоровенный флегматик, который почему-то душу готов продать за сгущёнку, вертит Андреем как хочет). Тут они однажды чуть не угнали асфальтовый каток – ну то есть угнали даже, но не знали, как на нём тормозить, и пришлось звать на помощь. Тут они с подружкой сидели в кустах боярышника, как героини Пруста (о котором тогда и не слыхали!), и под этой белой, так сказать, сенью писали стихи о своей первой любви. У подруги был аллергический ринит, и она не чувствовала запаха этих кружевных цветов, зато Аня чувствовала весьма и весьма. Может, именно поэтому её стихи совершенно не клеились, а к имени возлюбленного придумывались только дурацкие императивные и сравнительные рифмы?.. Может, и голова кружилась тоже вовсе не от любви? Здесь она залезала на чужую крышу, говоря встреченным в подъезде, что, мол, рисовать, а на самом деле – просто греться на солнце и смотреть на город и реку. Но этюдник на всякий случай всё равно брала с собой.

Почему бы не сделать это и сейчас? Этюдника, конечно, нет, но и вид у неё сейчас будет посолиднее. Или нет? Аня с сомнением оглядела потёртые, хотя и дорогие, джинсы и клетчатую рубашку. Сделав серьёзное лицо, она всё-таки нажала знакомые с детства кнопки на кодовом замке, отворила тяжёлую дверь и вступила в торжественно-затхлый холод старинного подъезда. По стене разноцветными школьными ранцами тянулись почтовые ящики, пахло подгоревшей кашей, сигаретами и чем-то ещё, что Аня мысленно классифицировала как запах детства. Она осторожно поднялась по давно не крашенным ступенькам на чердак, вздохнула и со злостью толкнула чёрный люк с затейливым замком… Удивительно. Столько лет прошло, а ничего не изменилось. По-прежнему открыто, зачем тогда замок?

…Ян Малинин, собственноручно укравший ключ от этого люка у местного старшего по дому для романтических целей, сидел в этот момент на гребне крыши и с весьма сумрачным видом лузгал семечки. Сумрачный вид Яна был, разумеется, никому не виден, чего нельзя было сказать о шкурках, отлетавших от его длинных пальцев и сразу обратно обретавших свою шахматную окраску. Именно это фантастическое зрелище и застала Аня, когда вылезла на крышу и одновременно с этим по чистой случайности из ватной повязки туч вырвалось всё-таки солнце.

…Ян наблюдателя не заметил. Он вообще-то следил с этой крыши за Аней, но сейчас попросту грустил – и было от чего. С тех пор, как Энгаус слегла совсем, всё стало невыносимо. Нет, дело не в том, что он теперь делал её работу (Ася переносила его во времени прямо в своей больничной палате, а дальше он уже летел разбираться с чужими роковыми случайностями присущими ему, Яну, оригинальными методами), – это не трудно. Дело в том, что Макс, как всегда, ничего не говорил ни о прогнозах, ни о методах лечения, ни о чём. Это изводило Яна. Он не любил неизвестность и в целом был готов ради Аси на всё. Таких громких лозунгов он, конечно, не думал – а вот о том, что по ту сторону пермского Стикса он уже дважды был и оба раза вернулся, начал задумываться. А что, если можно и оттуда человека вытащить, пока Харон не видит? Что вообще такое жизнь и смерть для таких, как они?

….Символизирующие, очевидно, единство смерти и жизни, чёрно-белые скорлупки продолжали падать на ржавую крышу, прямо к модным джинсам Ани. Но она смотрела не на них – туда, где искрилась, как дождик на ёлке в Рождество, река за деревьями, а по реке плыл маленький, словно игрушечный пароход. Аня невольно представляла себе, что у его штурвала стоит такой же маленький, будто муравей, Андрей, и улыбалась так, как улыбаются люди, ещё не подозревающие о том, что счастливы.

Часы на гостинице возле универмага пробили пять раз. Звук далеко разнёсся по реке и, достигнув сразу четырёх ушей на старой крыше, моментально вернул к действительности их обладателей.

– Что я здесь делаю? Пять часов, что ли? – одновременно вопросили пространство Ян и Аня.

«Какой знакомый голос», – подумали они оба, прежде чем оглянуться. А затем оглянулись.

Новая порция чёрно-белых шкурок приземлилась на уже слегка нагретую, но всё ещё мокрую крышу. Аня медленно перевела глаза на пустое место, являвшееся их источником. Источник семечек твёрдо решил оставаться невидимым и дальше – сейчас эта, как её, Анна решит, что ей напекло голову, пойдёт домой и всё забудет, и всё будет хорошо.

«Мне, наверное, голову напекло, – и вправду решила Аня. – Пора бы домой, я обещала Андрею встретиться, надо бы полежать, в себя прийти». Она бросила последний взгляд на сверкающую под солнцем магнитофонную ленту реки, повернулась – и, конечно, поскользнулась на щедро насыпанной неотразимым невидимым филологом подсолнечной шелухе. Уже падая, Аня запоздало подумала, что с таким везением, как у неё, даже по городу надо ходить в трекинговых ботинках. С кошками. То есть надо было. Её пальцы, тщетно ловившие край крыши, сомкнулись в холодном воздухе.

Как глупо.

– Давай руку. – Ян материализовался в воздухе рядом с Аней – со всеми своими кудряшками, клетчатой рубашкой (точно как у неё!) и крайним испугом на лице. Прежде чем девушка поняла, что происходит, она уже снова стояла на крыше, а рядом с ней никого не было. Только семечки хранили отпечаток подошвы тяжёлого ботинка.

⁂

– Она опять ничего не заметила, да? – язвительно поинтересовалась Ася, откидывая от лица отросшие за время болезни волосы. Впрочем, Малинин выглядел таким несчастным, что доброе сердце Аси готово было в виде исключения остановиться не от врождённых пороков, а от жалости. Она ободряюще улыбнулась и щёлкнула пальцами.

⁂

«Мне, наверное, голову напекло, – и вправду решила Аня. – Пора бы домой, я обещала Андрею встретиться, надо бы полежать, в себя прийти». Она бросила последний взгляд на сверкающую под солнцем магнитофонную ленту реки, повернулась и пошла обратно к чердачному окошку. Аккуратно держась за оконную раму, девушка попыталась нащупать ногой импровизированную лестницу, на которую опиралась, вылезая, но что-то пошло не так.

Затаившийся на крыше поглотитель семечек Ян Малинин услышал с чердака хруст, грохот, звук падения человеческого тела и витиеватые ругательства, которые по понятным причинам не стал пересказывать даме, когда просил Асю отправить его в прошлое ещё раз.

⁂

Магнитофонная лента реки снова сияла на солнце. Снова скрылся за деревьями игрушечный пароходик. Часы в очередной для Яна и снова в первый для Ани раз пробили пять.

«…Обещала Андрею встретиться…»

Аня благополучно прошла первый уровень в виде крыши, очищенной от семечек, перешла на второй – чердак, куда предусмотрительный Ян уже притащил достаточно досок и даже старый стул, чтобы по ним мог спуститься кто угодно. Вылезла из люка, который просто чудом не прихлопнул ей пальцы (внимательный читатель уже, конечно, догадался, что вовсе не чудом). Спустилась по лестнице, по чистой случайности не наступив на едва различимого в темноте чёрного кота, которого как будто напугало что-то невидимое (ха-ха!) и который с шипением ускакал вверх. Снова миновала череду разноцветных почтовых ящиков на первом этаже, около которой удивительным образом замешкался местный участковый дядя Петя, у которого очень некстати почесался нос и который не заметил незнакомую девушку, которую только что видел на подведомственной ему крыше и вообще-то шёл отловить.

Открыла дверь подъезда. В лицо ей хлынул дневной свет. Ян, только что прошедший сложнейший квест, с облегчением вытер со лба пот, взлетел на козырёк подъезда и потянулся к телефону, чтобы написать Асе письмо с описанием своих подвигов.

От сочинения этого, без сомнения, достойного текста его оторвали громкие вопли за углом, решавшие, что же им делать – немедля идти убивать коммунальщиков или сначала всё-таки вызвать скорую помощь. Или аварийную? Или сразу батюшку? Или муллу, мечеть-то ближе… Или ещё кого-нибудь? Как сейчас вообще с мобильного-то звонят в 03?

…Аня с выражением боли и глубочайшего презрения ко всему живому на лице лежала по уши в луже на дне радостно выкопанной коммунальщиками ямы с трубами, и поза её не оставляла сомнений в том, что сама она оттуда не вылезет. И от травматолога ещё долго не вылезет. Невидимые уши Яна ощутимо покраснели. Он поднял было ногу для взлёта…

– Мне сдаётся, ты главного не понимаешь, Ян.

Невидимый Ян обернулся. Чуть в отдалении от шумной, но быстро редевшей толпы, прислонившись к стене, стоял Сашко и курил, жонглируя целым десятком блестевших на солнце монет. За ухом у него торчали три карты. Красивое, как у цыган в советских фильмах, лицо выражало энтомологический интерес, близкий к брезгливости.

– Ты можешь хоть десять раз время поменять – и с ней десять раз что-нибудь случится.

– А на одиннадцатый? – Ян завис в воздухе и невидимо ухмыльнулся. Впрочем, Сашко, судя по всему, видел его. Как?.. Это же невозможно.

– И на одиннадцатый, – меланхолично ответил Сашко. – Нет у неё в этом городе удачи. Зато неудачи хватает. Я сотню раскладов сделал на сегодня. Каждый следующий – хуже предыдущего, так что ты бы лучше остановился на этом и прекратил дразнить удачу… то есть неудачу.

– Так что мне делать? – Ян приземлился обратно на козырёк. Его несуществующие крылья поникли.

– Вызвать скорую помощь, например. – Сашко смачно сплюнул и белозубо улыбнулся. – А ещё лучше вытащить её, пока не пришли мужики, за которыми уже побежали, и отнести в больницу к брательнику своему. Боюсь, если наркоз ей даст не он, то ей не повезёт опять. Да не закатывай ты глаза, а позвони ему, чтоб ждал.

– Как, как ты меня видишь? – взорвался наконец Ян, готовый крушить всё на свете: признавать поражения он не любил, пусть даже поражения от мироздания. Особенно на чужих глазах. Особенно на глазах вечно презрительного шулера Сашко.

– Я не вижу, я просто блефую. – Сашко закурил ещё одну сигарету, почесал картой нос и, развернувшись на каблуках, исчез за углом дома.

Ян ласточкой нырнул на первый круг коммунального ада, подхватил Аню под мышки и взмыл в небо.

– Ничего не бойся, – заявил он, как супергерой в фильме, и остался крайне доволен собственной интонацией, потому что Аня не изъявила никакого желания сопротивляться или бояться.

«Вот бы Сашко поглядел», – подумал Ян, проносясь над крышами.

Сашко, задумчиво глядевший в снова облачное небо, подумал, что ждать реакции обморочного тела довольно опрометчиво, и позвонил Максу, правильно предвидя, что Ян забудет.

Приехавший через полчаса на скорой фельдшер Валера, привычно бурча под нос, оформил ложный вызов, но разглядел в грязи знакомые отпечатки ботинок и успокоился.

⁂

– Нет, не по скорой, её так привезли. Да, положить придётся, у неё перелом со смещением. Ну если у вас есть лишний травматолог, то позовите, если нет – я сам посмотрю. Что? Да, я ж работал в травме.

Сначала Аня услышала смутно знакомый голос, а уж потом уже за этим голосом потихоньку начала выныривать из темноты, смутно подозревая, что ничего хорошего там её не ждёт. Привычный больничный запах. Ещё и сигаретами пахнет. А чем должно, извините? Сиренью? Веки девушки дрогнули.

Знакомые зелёные глаза под очками и рваной чёрной чёлкой, которые время совершенно не изменило, смотрели на Аню внимательно – примерно так же, как смотрели на гроздья сирени.

– Очень больно? – неожиданно поинтересовался врач. Аня, которую наконец-то догнала боль, сжала зубы. Спрашивать, где она, не имело смысла. Что случилось – тоже. Она прекрасно помнила, как свалилась в котлован, а то, что произошло после, легко восстановить. Отличный получается отпуск, что и говорить. А на работу устраиваться теперь как? В гипсе?

– Хотите кому-нибудь позвонить? – так же невозмутимо и так же неожиданно спросил доктор.

– Нет. Пока не пойму, что со мной происходит и что ещё мне грозит.

– Пока я тут, ничего не грозит.

Эта напыщенная, идиотская и романтическая фраза из его уст звучала совершенно буднично и нормально, потому что так оно и было. Аня подняла глаза.

– Вы знаете, что вы были очень удачливым человеком? Я не видел никогда ни у кого такого количества везения, – буднично сообщил доктор, осматривая Анину ногу. – Когда я понял, насколько мне повезло, я даже работать стал в два раза больше, чтобы оно не пропадало просто так. Так что вы можете не переживать, я не тратил вашу удачу попусту. Это странно звучит, но, наверное, вы можете гордиться. Вы стольким людям помогли, хотя и не совсем своими руками. Впрочем, всё когда-нибудь кончается, и я уже написал отказ от вашего дара. Осталось только прочитать. Так что я дам вам наркоз и…

– А кто вам сказал, что я собираюсь у вас что-то забирать? – Аня приподнялась на локтях и откинула от лица волосы, чтобы лучше видеть собеседника. Впрочем, лучше не стало, поскольку симметричного жеста со стороны зеленоглазого доктора не последовало. – У меня и так прекрасная жизнь.

– Вы издеваетесь? – Врач поднял глаза и очень недобро посмотрел на пациентку.

– Нет. Вы же врач, кажется, должны понимать, что одной удачей ничто не делается. – Аня ухмыльнулась. – Да, я знала, что мне никогда не повезёт на экзамене, поэтому учила все билеты одинаково хорошо. И стала хорошим учителем. Да, я знаю, что тем человеком, который сломает каблук на эскалаторе, буду я, поэтому я просто не ношу каблуки. Я умею хорошо работать, доверяться удаче других, бороться за себя. Если вдруг вы не заметили, почти десять лет прошло, и никто ещё не умер. Так что оставьте себе, пожалуйста, всё, что вам надо, дайте мне наркоз, и давайте уже расстанемся на этом навсегда.

«Один – ноль», – подумал Ян, притаившийся под столом в углу кабинета. Ему было слишком интересно, чтобы уйти, и слишком стыдно, чтобы обрести видимость.

– Как вас зовут? – спросил доктор. – Я тогда не спросил. Хотя должен был.

– Аня. Иванова. А вас?.. – Аня присмотрелась к бейджику и не смогла прочитать имя на нём.

– Не трудитесь, вы всё равно не прочитаете. – Доктор отвернулся. – Я не люблю своё имя, а пациенты всё равно его не запоминают. В общем, обойдёмся, скорее всего, без операции, много времени не займёт. Сейчас на рентген. А потом…

Что «потом», Ане (и Яну) было не суждено узнать, поскольку в кабинет вошла грузная усатая дама в хирургическом костюме и приятным контральто сообщила:

– Максимилиан Генрихович, мне тут сказали, что в приёмном отделении перелом?..

Аня, закрыв лицо руками, истерически расхохоталась и с большим трудом выдавила:

– Максимилиан… Генрихович… вы знаете, а мне и правда очень повезло в жизни. С именем.

«Два – ноль», – подумал Ян. Аня начинала ему нравиться.

…Вошедшая в палату травматолог и милейший человек Лапанальда Пахомовна тем временем хранила серьёзное профессиональное лицо, но где-то в глубине её души тощая пионерка с двумя косичками, которая, конечно, уважала лагерь папанинцев на льдине и всё такое, чуточку злорадно радовалась, что в этот раз смеются не над ней.

Так что вообще-то Анино везение выручило Макса ещё и в том, что даже его имя в больнице умудрилось оказаться не самым… необычным. Но мстить коллеге Макс благородно не стал.

⁂

– Эй, Малинин, не ешь много, ты же не взлетишь!

– Ах, Энгаус, мне всю ночь работать, мне нужна энергия, неужели тебе жалко для меня какого-то жалкого пирожного? – Малинин, невзирая на неписаные законы рабочего района, где родился, взял из коробки последнюю корзиночку и с аппетитом уничтожил.

– Ты бы, Ася, спать шла, – осторожно посоветовал Игорь, интеллигентно куривший в открытую форточку. – А то ты его отвлекаешь, и он так никогда на работу не улетит.

– Да ладно, Игорь Иванович, когда мы ещё соберёмся вместе, да ещё по хорошему поводу? – Ян наконец прожевал пирожное. Молчание по-прежнему не было его коньком – ну только если рот не занят более важными вещами вроде еды. Или ещё чего-нибудь более романтичного. – В конце концов, у Макса же, можно сказать, праздник…

– Прекрати. – Макс, который пирожные не ел, от чая отказался и с крайне мрачным видом писал истории болезни за столом, посмотрел на Яна непривычно красными и измученными глазами. – Чему вы радуетесь? Тому, что человек подписал себе отсроченный смертный приговор? Тому, что она не понимает, что с такими данными и вероятностями никогда больше не вернётся домой?

– Например, тому, что она оставила вам возможность спасать больше людей, – подала голос Ася, обнимавшая инфузомат, как дорогого друга. – И тому, что она сама сделала свой выбор. Трудный, но правильный.

– Да что бы она понимала, когда его делала. – Макс захлопнул чью-то крайне объёмную историю болезни, которая выплюнула ему в лицо фейерверк бумажной пыли. – Я, конечно, тоже хорош, мне даже в голову не пришло задуматься, что там с ней будет. Как она будет жить. Мне была слишком нужна эта чёртова удача. Но это же не может вечно длиться. Так не бывает.

– Ты что, Макс, разучился принимать подарки? – Игорь прищурился. – Или ты настолько возгордился, что тебе это стало трудно? Или ты решил, что ты и без удачи всё можешь?

– Может, и могу. – Макс очень нехорошо сверкнул глазами и резко встал. Деревянные половицы под линолеумом жалобно скрипнули. – Ася, в палату, немедленно. И на кислород. Мне не нравится, как ты дышишь. И выглядишь. Игорь, отведи её и проследи, чтоб она пульсоксиметр надела. Ян, лети уже работать.

Ася, выходя, бросила на доктора несчастный взгляд. Она явно хотела сказать ещё что-то, но Игорь что-то прошептал девушке на ухо, и они покинули ординаторскую молча. За окном стемнело окончательно. В новостройках на холме горели разноцветные окна – как маяки для тех, кто всё ещё в пути домой. Для Яна маяками, наоборот, были тёмные окна, которых с каждой минутой становилось всё больше.

– Только не ходи сейчас разговаривать с ней, заклинаю тебя. – Ян залпом допил чай и раскрыл книгу сновидений.

– Мне не о чем разговаривать с Энгаус, пока я не увижу её вечерние анализы.

– Не прикидывайся, ты понял с кем. – Ян захлопнул книгу, в два шага пересёк кабинет, влез на подоконник и начал возиться со створкой окна. Ветер из форточки развевал его кудрявые, отросшие за лето волосы, которые всё не было времени подстричь и в которых, невидимая издали, уже появилась седая прядка. – И не ври мне, что ты не боишься жить без её удачи. Хотя бы мне. Я-то знаю, что тебе снится.

С этими словами он предусмотрительно растворился в воздухе, оставляя Макса наедине с его яростью и пустой коробкой от пирожных.

⁂

Аня лежала на скрипучей кровати с отвисшей сеткой, рассматривала белое пятно – свою загипсованную ногу, золотое пятно – окошко на выходившей в коридор двери палаты – и чёрный колодец окна, выходившего в старинный двор больницы. Хотелось выйти покурить, а ещё – сбежать скорее из этой чёртовой палаты, где пахнет хлоркой и одинокой старостью. Где она опять оказалась одна.

Андрей, который приезжал вечером вместе с Аниной мамой, очень просил заведующую отделением отпустить Аню домой, ведь выходные на носу. Клялся, что Анина мама – медсестра и умеет делать уколы; потрясал правами и уверял, что в случае чего немедленно привезёт пациентку обратно; показал в анатомическом атласе сердце и заявил, что вот у него лично сердце есть и он не сомневается в его существовании у врача. Обещал покатать её вместе с Аней по Каме. Достал гитару и спел.

Но несмотря на то что молодой капитан явно покорил Лапанальду Пахомовну, она осталась непреклонна. Андрей с мамой честно спели Ане серенаду под окном (Аня неожиданно растрогалась почти до слёз, глядя, какие они отсюда, с четвёртого этажа, недостижимые, маленькие и трогательные там, внизу), после чего всё-таки поехали домой. А Аня осталась лежать на кровати у открытого окна, из которого дуло и до которого она безнадёжно не дотягивалась.

Звать никого не хотелось; Аня куталась в одеяло и проклинала собственную забывчивость. Ну что делать, милая, – высшее образование не гарантирует наличия ума. Подул ветер. Вторая створка окна вдруг бесшумно отворилась.

«Приехали, – подумала Аня, бессильно закрывая глаза. – К утру я точно вымерзну и вымру, как динозавр».

– Закрыть окно-то? – неожиданно вопросил приятный голос.

Аня вздрогнула. На подоконнике сидел красивый длинноволосый парень в джинсах и кожаной куртке. Его точёный профиль вызывал в лучах не то луны, не то фонарей внизу мысли о римских монетах, а какие-то странные карты за ухом – о средневековых предсказателях. И знаете что? Мгновение назад его здесь точно не было.

Не дожидаясь ответа, ночной гость аккуратно прикрыл скрипучие вообще-то створки, которые в этот раз не издали ни звука, пересел на тумбочку и отрекомендовался:

– Саша. Вы в целом можете не тратить время на представление и всё такое, я-то вас знаю. И мне надо с вами серьёзно поговорить.

Видимо, Аня смотрела на него слишком испуганно, потому что Саша вздохнул и на всякий случай сначала вывернул карманы (на пол, сверкая, упало несколько монет, укатившихся под тумбочку) и показал Ане пустые ладони (Аня отстранённо заметила, что таких длинных пальцев не видела никогда и ни у кого, кроме, кажется, какого-то грязного пацана у фонтана миллион лет назад).

– Можете не бояться. Можете в целом даже не отвечать. Я просто хотел вам вот что сказать. К вам придёт сегодня Максимилиан Генрихович… может, и не сегодня, но рано или поздно. Он скажет, что судьба ваша в этом городе несчастна и что оставаться вам тут нельзя. Что вас довольно определённым образом ждёт невезение и глупая смерть по не вашей неосторожности. Что можно бесконечно путешествовать во времени (тем, кто умеет), чтоб вас спасти. Но кончится это типа ничем. Не уколетесь веретеном – значит, отравленное яблочко съедите. Он будет предлагать вам либо подписать его отказ от вашей удачи, либо бежать. Потому что судьба ваша такая.

Аня судорожно вздохнула и прикусила губу, чтобы не заплакать. Вот оно что. Не просто глупая смерть, а глупая смерть в родном городе. В желанном до слёз, в единственном в мире, в городе её снов и детства. Мыслями о возвращении в который она жила последний год. «Значит, я на земле без отчизны остался» – вот как это называется. Нет, это уже даже не Бродский, это какие-то сказки, какая-то мифология. Изгнание или смерть. И конечно, искушение, куда же без него.

– Так вот, – продолжил Сашко. – Это всё правда. Я хочу вам сказать, что судьба – это такой сценарий, который для вас написали. Но это не значит, что вы не можете надуть того, кто его вам написал. Вы уже так делали, между прочим. Я аж офигел.

– В смысле? – Аня усмехнулась. Контраст этой невозможной красоты и этого неуместного появления на обшарпанном подоконнике в ночной больнице, этих ужасно серьёзных мыслей и этой небрежной формы изложения делал ситуацию ещё более неправдоподобной.

– Ну, в целом вы вообще не могли вернуться в этот город. – Саша в одно движение оказался на полу, собрал монеты за тумбочкой, не отводя взгляда от Ани. Так же глядя ей в глаза, он подкинул все монеты и поймал их. – Монеты. Люди кидают их в фонтаны. А почему?

– Чтобы вернуться? – не то ответила, не то спросила Аня.

– В целом да. Но вернуться получится не у всех. Когда я к ним, ну, к монетам, прикасаюсь, я вижу, что тут с человеком случится, можно ему сюда или нет. И когда оказывается, что нельзя, я забираю эту монету из фонтана. И всё, она уже у меня. И человек в целом исключён из круга возвращений этого города. Я, конечно, все ваши монеты собрал, когда вы уезжали учиться, жениться или что вы там делали в этой своей Москве. Но вы меня обдурили. Вы всё равно вернулись, хотя не могли. Вы просто очень хотели, понимаете? И продолжили пытаться там, где кто угодно бы в целом сдался.

– Так я, может быть, не в Пермь, а к вам вернулась, если мои монеты у вас.

– Во-первых, ко мне нельзя вернуться, потому что от меня в целом трудно куда-то деться. – Саша засунул руку в карман и высыпал на одеяло целую горсть разнообразных монет, среди которых были и советские, и царские рубли, и несколько евро, и ещё какие-то неизвестные Ане валюты стран, далёких от неё и в пространстве, и во времени. – А во-вторых, у меня нет ваших монет, в том и соль. Вот эти все есть, а ваших нет. Когда кто-то меня надувает, его монета у меня пропадает.

– Так вы… вы и есть судьба? – Аня нервно рассмеялась. Её собеседник обаятельно улыбнулся, сверкнув белыми зубами.

– В целом да. Но это сейчас неважно. Важно то, что у меня есть сотня раскладов, в которых с вами что-нибудь случается. Но у вас в рукаве есть джокер, о котором я не знаю. Его, кроме вас, не вытянет никто, но вы, вы-то – можете. И вот я пришёл напомнить вам, что он есть.

– Зачем вы это делаете? – Аня удивлённо подняла брови. – Вы бы ещё зашли и в дверь постучали.

– Зачем в дверь? – кажется, искренне удивился Сашко. – Там же замок внизу. Я, конечно, нормально так замки вскрываю, но зачем взламывать, если окно есть?

– Ну, как у Бетховена…

– Это вы умная, с высшим образованием и богатым жизненным опытом. – Сашко заговорщически подмигнул Ане и снова в один момент оказался на подоконнике. – А я университетов не кончал и Бетховена вашего не знаю. Мне оно не надо. Не волнуйтесь, я окно закрою. Ну, форточку оставлю. Спокойной ночи. Удачи, извиняйте, пожелать не могу.

– И всё-таки зачем вы это делаете, Саша? – Аня каким-то полуотчаянным жестом протянула руку к готовому обратно исчезнуть в ночи юноше. Ей казалось, что вот сейчас он уйдёт, и все его слова, в которые она успела поверить, перестанут быть правдой из-за очевидной нереальности происходящего.

– Чёрт его знает, – ответил Саша, не оборачиваясь. Он стоял в оконном проёме – высокий, тонкий, сильный, воплощавший физическое совершенство, как его понимала Аня. Ветер развевал его тёмные волосы, и они, как в плохих стихах или типичных фильмах ужасов, закрывали звёзды в прорехах между облаками. – Наверное, потому, что я шулер и ценю талантливых коллег. Или потому, что вы мне просто нравитесь.

По его голосу Аня почувствовала, что Саша улыбается. А Саша по Аниному молчанию почувствовал, что она плачет, поэтому оборачиваться не стал. Ведь Аня, знай она об этом, была бы ему за это благодарна.

⁂

– Вы должны уехать из этого города, и как можно скорее.

Лицо Максимилиана Генриховича, желтоватое, как папиросная бумага, не давало усомниться в том, что он этой ночью не сомкнул глаз вообще. И не только этой. Усталые и больные глаза за заклеенными изолентой очками смотрели на Аню – колючие, как вечнозелёные растения.

– Пока вы здесь, со мной, вам ничего не грозит, поэтому я и запретил коллегам вас выписывать домой. Понимаете, Анна, я правда не уверен, что у вас не разовьётся какое-нибудь редкое осложнение, как только вы отсюда выйдете. Поймите меня правильно. У вас есть два варианта: подписать мой отказ от вашего дара или уехать. Навсегда. Такова уж, извините за банальность, ваша судьба.

– Максимилиан Генрихович, скажите мне, пожалуйста, а когда вы в последний раз были дома? – поинтересовалась Аня вместо ответа. – Когда вы в последний раз спали?

Макс от этого вопроса даже несколько опешил. К большому сожалению, он совершенно не умел врать и правильно реагировать, когда его заставали врасплох. Он с успехом научился избегать таких ситуаций, но сейчас вот – не смог.

– Я не помню, – ответил он раздражённо. Аня вдохнула, выдохнула и явно собралась что-то сказать, какую-нибудь банальность из тех, что всегда говорят пациентки. Но Макса уже прорвало. Всё то, что он годами не мог сказать никому, всё то, что она совершенно не заслуживала услышать, всё то, в чём она не была виновата – и была виновата она одна, придётся сейчас выслушать ей. Чёрт. Он поднял на неё свои воспалённые глаза.