Текст книги "Любовь на Таганке"

Теперь об одной теме, которая получилась у вас крепко – о теме смерти. Получилось так, что Высоцкий перед своей кончиной – поэты в России кончают свою жизнь рано, и в этом смысле Высоцкий разделил судьбу многих, – о смерти ясно и выразительно пел.

Было ли это предвидение, не знаю, но, если говорить о сущности темы, мне представляется, что не это существенно в моральной заповеди, которую мы сегодня услышали. Смерть вообще – это очень сложное явление, и я не хочу впадать сейчас в рассуждение об этом. Мне кажется, что для нас важен Высоцкий как живой художник, и сегодня мы слышали его не как певца, которые всегда были на Руси, стихийно своим творчеством существовавшие, которого уже нет, а как певца сегодняшнего дня. Я видел сегодня судьбу певца!

Громадное вам спасибо за то, что вы сделали. Дай Бог, чтобы этот спектакль жил и нес слово Высоцкого. Это нам так дорого сейчас!

ЕРЕМИН: Я хотел было с места после вашей реплики, Юрий Петрович, что вам представить это на квартире, спросить кое о чем… Сейчас передо мной хорошо говорил Капица, и все само собой разумеется: спектакль удался, Высоцкий был человеком, достойным увековечивания его на сцене.

Год прошел с тех пор, как его похоронили, и несколько лет прошло с тех пор, когда наиболее чутким людям было совершенно ясно, что это явление не только всерусского масштаба, а поскольку всерусского, значит, и мирового. А те, кто не задался этим вопросом, они просто страдали, плакали над песнями, слушали. И мы сейчас все как провинившиеся ученики себя чувствуем…

Юрий Петрович, те, которые порекомендовали вам сделать это у себя на квартире, вспомнили, что на Мойке 29 января 1837 года тоже случилось нечто необыкновенное, не предусмотренное начальством!

Да, нужно отойти на расстояние, как говорил Борис Андреевич, большое видится на расстоянии. Но эти стотысячные толпы вовсе не нуждались в этом отходе, а просто шли проститься и этим голосовали за поэта! Я думаю, что этот спектакль не просто долг перед театром, перед светлой, страдающей личностью Высоцкого. Это трагедия, и надо играть это как трагедию, как они и играют.

Тон взят правильно. Я считаю, что в финале звучит тема смерти закономерно. Без этого нет Высоцкого и нет спектакля. С этой точки зрения – тут я перейду на деловой тон – я думаю, что спектакль тематически не ощущается резко с момента, когда вы погружаетесь в быт, когда идет сугубо приблатненная часть. Сильные первые такты начала спектакля, интересная средняя часть середины и завершение – высокая патетическая нота. Я думаю, что в середине здорово поет Антипов про заграницу, Бангладеш и т. д., – это великолепно, но, может быть, здесь пойти на некоторое ужимание…

ЛЮБИМОВ: Вы, наверное, мало за границу ездили, иначе поняли бы полнее смысл.

МОЖАЕВ: Это прошел уже Зощенко нашего времени, это тот быт, естественно…

ЕРЕМИН: Да, но Зощенко не успел впрямую сказать о своей трагедии, а Высоцкий успел. Я не против этого, я высказываю свое мнение, что в середине спектакля, когда идет некоторое бытовое понижение, может быть, тут и посмотреть повнимательнее. Это мое личное мнение, и только. И еще одно маленькое замечание: может быть, в песне о баньке не надо Золотухину подпевать… в кино хорошо подпевали.

ЛЮБИМОВ: Я думаю, что Золотухин даже мало подпевал. Он даже не сказал фразу: «Мы часто пели вдвоем».

В заключение нужно сказать, что это прекрасный спектакль, потрясший нас. Чудно говорить, но спектакль нас действительно потряс. Вот уж где нужна некоторая дистанция, хотя и нужно говорить: завтра, послезавтра, сегодня! Спектакль пойдет!

МОЖАЕВ: Ничего такого нет, что нужно было бы вытягивать. Да, спектакль полный.

РУДНИЦКИЙ: Откладывать это дело нельзя, потому что с Высоцким происходит очень странный феномен. Мне кажется, что такого в истории еще не было. Сейчас Высоцкий, без преувеличения, самый популярный в народе современный поэт. Нет никакого достойного имени, которое могло бы быть в этом смысле с его именем сопоставлено. И в то же время это поэт еще не изданный. Это поэт-певец, пластинки которого очень немногочисленны, и далеко не лучшие его вещи фирма «Мелодия» издает. Я благодарен – начнем с простой вещи – вашему театру и спектаклю за то, что многие тексты Высоцкого, хотя мне казалось, что я его хорошо знаю, я услышал впервые. Например, совершенно гениальное стихотворение про сон: «Дурацкий сон, как кистенем, избил нещадно…» – по-моему, одно из редких замечательных стихотворений, прозвучавших в этом спектакле. Мне кажется, что театр делает в высшей степени важное дело, именно Таганка – родина Высоцкого, его земля, – важнейшее дело, пытаясь преодолеть этот нелепый разрыв между жизнью поэта в народе, в магнитофонных лентах, и отсутствием поэта в официальном признании и обращении. Это противоестественно, глупо! И то, что Таганка пытается этот разрыв преодолеть, ей всегда зачтется, потому что не надо быть пророком, чтобы предсказать имени Высоцкого великое будущее – он войдет в плеяду крупнейших поэтов нашего времени.

То, что театр сделал, сделано отлично. Многое поражало меня, как часто поражает на Таганке, своей смелостью. Меня восхитили такие моменты фамильярности, в лучшем смысле этого слова, когда Высоцкому подпевают, перепевают, говорят: «Давай сам…» Это прекрасно, потому что от этого возникает чувство родственности, близости к герою нашего спектакля. Вы ни разу не показали его портрет, показали шаловливую куклу, но его портрет как бы витает в спектакле, и его живое дыхание составляет главное в вашей работе.

Как правильно говорил Можаев, судьба поэта – это суть поэта, и, говоря о его судьбе, вы раскрываете его суть.

Я не согласен с тем, что слишком сильно звучит тема смерти. Может быть, всенародная популярность Высоцкого тем и объясняется, что не в последние годы, а всю жизнь он смело подходил к этому мотиву, и тема смерти звучит в поэзии Высоцкого навязчиво не в последние годы, а почти всю его короткую поэтическую жизнь. Мне кажется, что ощущение излишнего нагнетания этой темы возникает не потому, что сама тема не важная. Без этой темы нет спектакля. Он посвящается памяти Высоцкого. Речь идет не только о поэте, но и о его смерти. Поэтому без этого разговора быть не может. Но есть какие-то законы восприятия, которые на нынешнем этапе восприятия проявляются. Я не знаю, что здесь рекомендовать.

Среди достоинств спектакля мне хотелось сказать о том, что от двух очень важных пластов театр правильно отказался. Правильно отказался от всей высокогорной поэзии Высоцкого, она мне кажется драгоценной в поэзии, и правильно не ввели тексты, звучащие с пластинок.

Я думаю, что, может быть, не кончать спектакль на слишком хорошо известной песне о конях, может быть, кончить песней «Охота на волков». Я понимаю, что, когда мы, критики, даем советы, мы оказываемся частенько в положении дураков, которым половину не показывают, половину недоговаривают, и мы смешновато можем выглядеть. Но все же еще скажу. В конце где-то надо просто подумать о том, какой силы удар наносится восприятию зрителей и в какой степени этот удар всякий раз производит впечатление удара.

Еще, говоря о недостатках, я согласен с Можаевым по поводу военной темы. Мне кажется, что в этом фрагменте спектакля как раз начинается то самое провисание, о котором Булат Окуджава говорил, что не знает, где оно начинается. Мне кажется, что именно здесь. Тут мне показалось громоздко, не очень красиво, в то время как очень многое у вас в спектакле потрясающе, просто грандиозно красиво. Некоторые вещи решены просто великолепно.

И последнее. Хотя вы, Юрий Петрович, ругали актеров, что они разошлись с музыкой, потеряли тон и темп, все возможно, но мне хотелось бы поблагодарить труппу за воодушевление, с которым они работали сегодня. Чувствовался в каждом заряд громадной силы эмоциональности. На сцене вибрирует все время торжественная тема, и настроение будет передаваться не только этой, сегодняшней аудитории.

ТУРОВСКАЯ: Несколько деловых слов. Не буду повторять явную всем мысль о крайней необходимости этого спектакля для всех, потому что существует действительно явный для нас тотальный разрыв между Высоцким, как он существует в стране на магнитных пленках, и скудно существующим на пластинках. Это есть некий нонсенс, который спектакль заполнил, и кому как не Таганке это было сделать! Совершенная необходимость спектакля, следовательно, не вызывает сомнения.

Хочу сказать о том, что мы много раз видим на Таганке, когда приходим в момент, когда спектакль существует еще в полуразобранном виде, что-то еще не слажено, что-то еще не звучит, а потом происходит магический момент, когда все выстраивается, и спектакль идет по возрастающей. Мне кажется, что в данном случае здесь все существует в потенции, спектакль структурирован для меня совершенно ясно и четко, и в нем происходит процесс нарастания. Он существует в русле того, что делала Таганка раньше, и возвращение к этому после того, как Таганка занялась другим несколько, очень приятно. Спектакль делается на ряде циклов, как это было и в поэзии Высоцкого, и эти циклы составляют эпизоды. Мне кажется, если сокращать, то речь идет не о том, чтобы выбрасывать тот или иной комплекс или цикл из спектакля. Я не могу сказать, что для меня начинается спад там, где идет тема военная. Действительно, есть какая-то растянутость, но это связано с самой поэзией Высоцкого. Мы знаем, что Высоцкий писал циклами. Происходит поворот внутри каждого цикла. Вы выбрали цикл, а потом снова и снова повторяете, в то время как надо выбрать удачные и лучшие вещи в каждом цикле.

Начало смотрится легко, потому что это начало спектакля, это первые блатные песни. И это необходимо. Дальше, когда начинается круговращение во второй половине спектакля, они воспринимаются труднее. Поэтому отбор нужно проводить в каждом цикле, отбирая самое удачное и лучшее. Прием с Гамлетом мне кажется удачным и интересным, и голос Высоцкого, когда он читает монолог. Это прекрасно, потому что это вторгается в ткань поэзии. Но сам этот прием растянут. Вы возвращаетесь каждый раз к нему, в то время как он должен быть сделан отчетливо, как бы на пуантах, возвышенно, а не каждый раз возвращением довольно настойчивым. О дозировке знакомого и незнакомого. Для меня как человека, слышавшего много, здесь все равно много незнакомого, информированного, как теперь модно говорить. Дозировка между тем, что зритель знает, что уже привычно, популярно, и новым – это существенная вещь для спектакля. Вещи популярные должны быть в определенной дозе. Закон восприятия таков, что всегда приятно услышать то, что уже знаешь. Но всегда интереснее и приятно слышать новое. Поэтому этот закон дозировки должен быть очень выверен. Дайте знакомое, а дальше идет новое. Я не развиваю эту мысль, но думаю, что это понятно. Почему спектакль идет по возрастающей? Потому что он идет от знакомого к незнакомому. От того раннего, блатного Высоцкого через бытового Высоцкого, которого мы знаем, к тому новому Высоцкому, который открывается для зрителя.

Он не был сатириком обличающим. Он был человеком, который искал в себе самом и находил все эти внутренние противоречия, весь трагизм существующего для себя.

Тема смерти не может не быть, потому что она присутствовала у Высоцкого, как у всех…

ЛЮБИМОВ: К сожалению, не у всех. Некоторые думают, что они бессмертны.

ТУРОВСКАЯ: У поэта это даже тема судьбинности.

ЛЮБИМОВ: У нас считается даже неприличным видеть себя в этом смысле, думают, что мы бессмертны, и часто ведут себя очень странно, если не сказать – безобразно. Если бы думали о смерти больше, думаю, что многих безобразий не было бы. Такие вопросы необходимо ставить, мне кажется.

ТУРОВСКАЯ: Может быть, эту тему тоже на пуантах нужно провести, она в последнем эпизоде несколько опустилась. Нужно начать это несколько раньше, как предчувствие.

В конце внутреннее ощущение, внутренняя жизнь показана по-настоящему у незримого Высоцкого. Это замечательно, это то, что дает тон спектакля. Прав Капица, который сказал, что много финалов. Много раз есть ощущение, когда вы выходите на мощную заключительную ноту. Я понимаю, что это трудно, но здесь повторение.

ЛЮБИМОВ: Это не мы, это он, он все поет как в последний раз.

ТУРОВСКАЯ: И все равно, он ушел от этого не совсем, не так, что перестал откликаться. Если это ужатие сделать, стройнее выстроить каждый эпизод… А то финала не видно из-за многочисленности повторов. Все это будет красиво, и спектакль будет таким, каким должен быть.

АХМАДУЛИНА: У меня благодарности больше, чем отчетливого художественного мнения. Мы все вам безмерно признательны за доблестный поступок в отношении Высоцкого. Сразу недостатки лиц, которые вам дают советы ставить это дома, отвлекают от недостатков спектакля, и понимаешь, что недостатки спектакля гораздо менее уязвимы, чем недостатки соответствующих инстанций в их реагировании. За время спектакля зритель невольно подвергается, если можно так выразиться, слишком переживаниям, которые не всегда в степени своего воздействия зависят от художественного способа причинить страдания, потому что в данном случае велика сама мука памяти о Володе.

Мне иногда не хватало только голоса Высоцкого. Его обаяние велико, хотелось, чтобы театр больше соответствовал самовольной собственной сильной художественной идее.

Не могу согласиться с тем, что много «Гамлета», я ждала больше в подтекстовой части. Я помню ваши первые рассуждения, и мне понравилось соотношение с Гамлетом, потому что от Шекспира вообще ничего, кроме хорошего, взять нельзя.

Иногда мне казалось, что ваше собственное режиссерское умение и желание что-то сделать просто уступает место Володе, который действует на человеческие чувства сам, и невольно хотелось просить вас, чтобы ваша самовольная личная энергия, то, что на вашей сцене нас всегда так терзает, проявилась. Иногда кажется, что создается своеобразная обстановка некоего курорта для зрителя, бездействия. Володя сам что-то делает, и это нас освобождает от собственного сильного проявления. Хотя очень благородно со стороны труппы так все отдать Володе, ничего не взять себе. Это скромно, доблестно, хорошо. Но все-таки, я думаю, нет, вы никого не смутили, если бы рядом с Высоцким, с Володиным участием было театральное, режиссерское решение проблемы, которую ваш театр нам предлагает.

Проблемы явные в спектакле есть. Мне показалось, что много необязательных мест. Не потому, что их нужно устранить. Но иногда мне казалось, что это можно чем-то заменить другим. Я пылкий обожатель Филатова, но думаю, что, может быть, не обязательна сцена с Филатовым. И другие вещи казались необязательными. Главное в том, что жизнь, смерть и поэзия – ПРЕЖДЕ ВСЕГО. Это должно быть остро ранящей сутью. В общем, остается пожелать вам терпения и мужества в ваших невзгодах.

БАЧЕЛИС: Я хочу вернуться к высокой оценке спектакля, потому что театр сделал почти невозможное, потому что боль, которую испытал народ, все мы, по отношению к смерти Высоцкого, это страшно. Жизнь его была трудной, и он сумел на эту дыбу трудностей себя поднять. Это театр передает, это потрясающе. Я не согласна с тем, что надо сокращать за счет так называемых блатных песен.

Это сделано с удивительным вкусом, чувством меры без малейшего смакования, сентиментальности. Это по-настоящему изящно и соответствует стройности спектакля. Здесь перегнуть палку можно было бы как угодно. Тут сказалась и воля Юрия Петровича, и тот удивительный душевный накал, которым делается спектакль в общем.

Я присоединяюсь к тем, кто говорил, что военная тема очень важна в поэзии Высоцкого. Недооценивать военный цикл нельзя, но театрально он сделан невыразительно. Игры с конструкцией в данном эпизоде, изобразительных претензий, брезентовых полотен здесь не должно быть. Нужно освободить их от игры, стихии, отобрать абсолютное, необходимое с точки зрения театра, тогда сохранится то, чем была война для Высоцкого – ударом. Что я сократила бы без всякого сожаления, большой, но ненужный эпизод с цыганским гаданием. Здесь нет ничего интересного ни в текстах, ни в театральном отношении. Это интермедия, которая выпадает из общей композиции спектакля, она стилистически не подходит к сквозной мысли спектакля – «погиб принц», Гамлет. И в прошлом году, в год смерти Высоцкого, страна это так и восприняла.

МАРОВ: Я хочу высказать впечатление человека, который профессионально занимается астрофизикой, а не искусством. У меня большое впечатление от увиденного. Мне кажется, что мы в настоящее время переживаем несоответствие, о котором здесь говорилось, между всенародным признанием, которое получило творчество Высоцкого, и тем очень немногочисленным количеством доступных народу его произведений, которые до сих пор ходят главным образом в магнитофонных лентах.

Мне кажется, что спектакль Юрия Петровича решает прежде всего основную задачу: он может донести до сознания не только широких масс, а людей, от которых зависит ликвидировать это несоответствие, что творчество Высоцкого несет в себе заряд высочайшей гражданственности.

Спектакль убеждает в том, что это чувство не равнодушного человека, не злопыхателя, как пытаются представить, а гражданина, патриота своей страны. Я хотел сделать замечание, что цыганская сцена вряд ли что-то добавляет к творчеству Высоцкого и звучит некоторым диссонансом. Я тоже не нашел убежденности в военных сценах. Я несколько старше. Ровесники Высоцкого всегда осознают талант Высоцкого для себя еще и в том, что он сумел, не будучи участником войны, переломить емко военную пору в своем сознании, в своей душе. И мальчишки, слушая Высоцкого, его боль по поводу того периода понимают, сопереживают. Мне посчастливилось быть на одном из концертов Высоцкого, который проходил на физфаке в Жуковском в феврале месяце. Отвечая на многочисленные записки, он упомянул, что в настоящее время работает над спектаклем по своим песням и стихам. Может быть, целесообразно об этом упомянуть в спектакле. Мне кажется, что это лишний раз высветило бы направленность творчества Высоцкого последних лет. Спасибо за доставленное наслаждение.

ЛЮБИМОВ: Благодарю вас, мы подумаем, что можно сделать. Благодарю всех, кто принимал участие в сегодняшнем разговоре. Чуткое отношение чувствовалось к спектаклю. Люди принесли нам свои написанные работы о Володе, свои глубокие соображения, очень свежие, пронизанные добром. Помогли нам его друзья своими архивами. За все это большое спасибо.

Спектакль нужен прежде всего самому театру, чтобы через него понять многое. Он сам себя корит своей поэзией, этими сильными покаянными стихами. Это мы хотели передать. Сегодня первый раз актеры выступали перед публикой с этим спектаклем, и вы видели полностью их работу. И актеры тоже почувствовали длинноты и провисы, почувствовали, где они. Относительно военного цикла надо подумать, сделать его более четким и глубоким, хотя мне кажется, что сам ход «Из дорожного дневника» Володи – правильный. Начало стихов, которые читает Золотухин, это именно «Из дорожного дневника».

У него богатый архив, есть интересная проза. Это явление поразительное, и потому не случайно возник спектакль. Это явление необыкновенное, потому что сотни тысяч людей по велению души, по зову сердца, а не по указанию и приказу, не по чьим-то словам пришли почтить память поэта, проститься с ним. Это есть признание поэта и возвращение его в ранг народного. Поэтому товарищи, которые так отрицательно, недружелюбно относятся, будут глубоко наказаны за свое ханжество.

* * *

Мы, актеры, участвовавшие в спектакле памяти Высоцкого, чувствовали, что его стихи в нашем исполнении превращались в мольбы-призывы о свидании с ним. И весь спектакль Володя был с нами и со своими зрителями – закольцованная энергетическая связь через душераздирающую ЛЮБОВЬ.

Спектакль был сыгран один раз, 25 июля 1981 года, и был ЗАПРЕЩЕН.

13 октября 1981 года

Из стенограммы заседания Художественного совета Театра на Таганке, посвященного обсуждению спектакля «Владимир Высоцкий».

Присутствовали: Ю. Любимов (главный режиссер театра, председатель Художественного совета), члены Художественного совета и приглашенные: Э.Денисов (композитор), А.Шнитке (композитор), И.Смоктуновский (актер), Д.Гаевский (театральный критик), Б.Зингерман (доктор искусствоведения), Г.Гречко (летчик-космонавт СССР), З.Высоковский (актер).

ЛЮБИМОВ: Ситуация вам ясна. Кому неясно, я могу рассказать. Ситуация очень плохая. Она была плохая летом и в годовщину смерти. Делалось все это в непозволительных тонах.

Вчера это продолжилось. Подход ко всем нашим попыткам предложить посмотреть нашу работу был чисто формальный, нежелание вступить в какие-то ни было контакты, или посетить репетиции, или серьезно разговаривать.

Есть уже ряд стенограмм, в которых очень уважаемые люди все точно сформулировали: театр пытается сделать первую попытку исследования творчества совершенно уникального человека, которое стало достоянием всего народа, плотью и кровью его, то есть духом его.

Это поразительно, что народный поэт, которого свой народ признал, остался совершенно незамеченным для начальства, которому правительством поручено заниматься этими проблемами. Даже теперь, после его смерти, не желает разрядить эту странную ситуацию.

Театр в меру своих сил делает попытку осознать это удивительное духовное явление, и все мы знаем, что духовные ценности народа надо беречь – это сокровище. Как же можно так обращаться с поэтом, с театром? Театр состоит из живых людей. Это же не мой театр. Мне можно объявлять выговоры, со мной можно разговаривать так безобразно, что я вынужден был сделать заявление, что я больше работать не буду. Я сделал это продуманно, серьезно, спокойно, не в состоянии аффектации. В таких условиях я работать больше не могу и не буду. Это я вчера заявил. Послезавтра (завтра выходной) я заявлю это труппе театра. Начальству я это заявил официально. И не только им, они люди маленькие, бестактные и невоспитанные, абсолютно некомпетентные. Я довел это дело до сведения высоких чинов, и мы ждем решения.

Но независимо от этого, я на свой страх и риск провел сегодня репетицию. Ввиду того что уже было много глубоких выступлений по поводу этого явления нашей духовной культуры, мне хотелось бы, чтобы сегодня также были высказаны соображения об этой нашей попытке исследования удивительного явления, которое ряд наших людей сознательно не хочет замечать, хотя Высоцкий – любимый народный поэт, народ его понимает. Это явление русской культуры, и никому не позволено на такие вещи плевать. Можно плюнуть на меня, но все равно этот вопрос нужно решать. Прятать голову, как страус, под крыло, – позиция бессмысленная. Я прошу вас высказываться.

ДЕНИСОВ: Я не видел репетиций, так как уезжал из Москвы, и сегодня я видел спектакль в первый раз. Я давно не переживал такого сильного эмоционального потрясения, как сегодня. Помимо того что это огромная высокоталантливая, высокопрофессиональная работа, это огромное дело театра – сделать очень важный первый шаг и очень важный шаг к тому, чтобы люди по-настоящему узнали этого замечательного и так рано ушедшего из жизни человека, которого при жизни даже люди, его знавшие, недооценивали как поэта, даже как артиста. А человек этот был огромного, сложного и многообразного таланта, который не мог быть сразу и на сто процентов оценен. Я уверен, что пройдет какое-то время, и Высоцкий будет признан, будет издана большая антология его пластинок, его стихов.

Заслуга этого спектакля огромна. Даже те, кто, казалось бы, очень хорошо знали Володю, сейчас поняли, что это был не только замечательный и яркий человек, но и большой и высокоталантливый поэт. Это огромнейшая заслуга спектакля.

Честно скажу, что я боялся этого спектакля. Я знаю, как трудно говорить о человеке, с которым вы 18 лет жили рядом, когда прошло так мало времени. Легко было впасть в пошлость или примитив, или в краткую панихиду по человеку. Но этого не случилось. Это настоящее художественное произведение, очень точно выстроенное и по компонентам, которые мне наиболее близки, музыкальным компонентам.

Спектакль производит огромное впечатление. Будет огромная беда, несправедливость, если он не пойдет. Как чисто человеческая необходимость, он должен существовать и найти свое место.

Я считаю себя советским человеком и не вижу никаких причин, почему этот спектакль, как часть нашей жизни, может не пойти. Владимир Высоцкий играл в этом театре, его песни поет вся страна. Куда бы вы ни пришли, ни приехали, везде звучат его песни. Просто идиотизм – закрывать на это глаза. Я всегда был оптимистом и верю, что спектакль пойдет. Я, повторяю, боялся, что это будет вечер памяти Володи, что это будет спектакль, который некоторое время пойдет, но долго его в репертуаре театра держать нельзя. Сегодня я убежден, что это спектакль, который имеет все основания занять свое место в репертуаре.

Теперь о некоторых практических вещах. Мне кажется, что все-таки следует сделать некоторые купюры. Есть места, когда внимание падает. В цикле уличных песен есть песни, есть длинноты. А в этом спектакле должны быть только обязательные. На 20 минут, на полчаса спектакль можно сократить. «Банька» тоже затянута, несколько куплетов нужно было вычеркнуть. У Золотухина есть кусочки, которые нужно сократить. Мне показались лишними последние стихи в монологе Филатова.

ЛЮБИМОВ: Он прекрасно читает, с такой силой. Это одно из программных стихотворений. Может быть, это мое вкусовое впечатление.

СМОКТУНОВСКИЙ: Это банально – начать с того, что я взволнован очень, но это действительно так. Я люблю этот театр, здесь мое сердце, но я думаю, что не только от меня, но и от большинства тех, кто видел этот спектакль, театр услышит это после такого глубокого, честного, высокого по вкусу произведения. Трудно говорить о каждом актере в отдельности, потому что в этом великом произведении памятник нашему другу, товарищу по работе, брату – все заняли свое место, все удивительно точно стоят там, где должны стоять, ни на йоту иначе. Все мы понимаем, как это страшно важно в такого рода спектаклях, особенно это важно в спектакле памяти Володи Высоцкого, потому что этот человек, как правда: если есть, то есть. Если нет, то это называется другим словом.

Спектакль буквально нокаутировал меня своей удивительной глубиной, эмоциональностью, какой-то неброскостью, разговором сердца каждого: все это было. Были и прекрасные места с юмором, который так любил Володя. Были и замечательные места – раззудись плечо, развернись рука, тоже очень близкие ему. Это спектакль о правде нашего времени, чем мы жили, живем, чем будем жить.

Высоцкий составляет определенный, только ему свойственный пласт сегодняшней, да и завтрашней, будущей культуры. Мы – советские люди, и он был советским человеком, настолько советским, что мог любую неделю выезжать за границу, и никто не боялся, что он будет говорить какие-то не такие слова. Советский человек везде такой и никакой иной.

Наверно, театр готов к каким-то маленьким купюрам, как об этом сказал Эдисон Денисов. У меня тоже вызвала настороженность затянувшаяся «Банька», и, может быть, не следует заглушать голос Высоцкого. А все остальное прекрасно.

Я все время думал о том, как трудно сделать спектакль о таланте вообще, мы вообще скатываемся в банальность при этом. Юрий Петрович правильно сказал, что это первая попытка людей, которые вместе с ним жили, дышали на этой сцене, сказать о нем свежо, талантливо.

Действительно, это сгусток того, что звучит в каждом доме. В каждом доме есть пластинка Высоцкого, его стихи читают. Почему же в этом театре, где он тратил себя, отдавая свою душу, и не может быть поставлен столь правдивый спектакль?! Спектакль хорош тем, что нигде ни в чем не позволяет себе прикрас, которые всегда просятся о человеке, который рано ушел. Как вы замечательно говорите это. Что есть, то есть. Я благодарю коллектив, всех моих братьев, сестер и вас, Юрий Петрович. Я внутренне все время рыдал. И хохотал. В этом и есть смысл вашего спектакля.

ШНИТКЕ: Я несколько раз был на репетициях и вот четвертый раз смотрел спектакль. Каждый раз он оставляет эмоциональный ожог. Я не знаю другого, равного по силе воздействия спектакля. В том, что здесь происходит, прежде всего некое обобщение творчества Высоцкого. Полностью, может быть, это и невозможно. Но в спектакле Высоцкий предстает перед нами как цельная личность. И, как это, может быть, ни парадоксально, как человек, для которого главным в его творчестве была нравственная проповедь не ханжеская, не сентиментальная, а Божественная, суровая, принимавшая иногда даже формы кощунства, но это было вынужденно – из-за его ненависти ко всякого рода лжи, к стремлению сглаживать углы, скрывать правду, если правда неприятная.

В этом смысле, если уж говорить о воспитательном значении искусства, в спектакле о Высоцком оно есть в высокой степени. Его слова достигают души каждого человека и заставляют его посмотреть на себя. Обращаясь к алкоголику, демагогу, шелапуту, чиновнику, он его не клеймит, не унижает, не уничтожает, он показывает ему его душу, показывает ему, что в нем происходит, что может с ним произойти дальше.

Стремление показать человеку ростки зла в нем – это важнее всего. Часто зло происходит от неосознанности того, что человек творит зло, беспечности, равнодушия. Я не знаю в нашей литературе явления, подобного Высоцкому, чтобы поэт, найдя в людях зло, в такой неоскорбительной форме заставлял их думать о себе и воздействовать на них.

Этот спектакль должен жить. Недопустимо, чтобы тысячи людей лишились возможности это увидеть, услышать и пережить. Творчество Высоцкого, как всякое духовное явление, не может быть ни уничтожено, ни ограничено, поскольку явления духовной жизни живут самостоятельно. Но люди, которые уже сейчас знают его песни, придя на этот спектакль, взглянут на него новыми глазами и, может быть, поймут его лучше?

Я просто не понимаю того, что происходит. Не понимаю, как люди, которые предъявляют театру требование быть театром, воспитателем, школой гражданства, способствовать воспитанию зрителя, народа, как эти люди в своей слепоте не хотят видеть, что в этом спектакле, насколько он необходим всем, необходим зрителю.

ГАЕВСКИЙ: Я смотрел спектакль два раза. Это великое художественное произведение, в этом нет сомнений. В человеческом смысле это переворачивает душу и неожиданно во всем масштабе образ, герой-образ Владимира Высоцкого. Я впервые осознал, какого уникального исполина-художника мы потеряли, исполина поэзии, исполина музыки.