Текст книги "Любовь на Таганке"

Работа над спектаклем «Владимир Высоцкий»

25 июля 1980 года уходит из жизни Владимир Высоцкий.

 
Он замолчал. Теперь он ваш, потомки.
Как говорится, дальше – тишина.
У века завтра лопнут перепонки —
Настолько оглушительна она.
 
 
Л.Филатов
 

Не найти слов, чтобы описать, как пережил эту смерть театр и вся страна в целом.

В память о Володе театр решает создать поэтический спектакль, рассказав о нем – поэте, певце, актере – через его песни и стихи. Думаю, читателям, особенно тем, кому посчастливилось увидеть этот спектакль, будет интересно проследить по стенограммам обсуждений, как он создавался.

1 августа 1980 года

Из стенограммы заседания Художественного cовета Театра на Таганке, посвященного работе над спектаклем памяти Высоцкого (первое заседание совета после смерти Володи, который был его членом).

Присутствовали: Ю.Любимов (главный режиссер театра), Д.Боровский (главный художник театра), Б.Глаголин (режиссер, парторг театра), Ю.Погребничко (режиссер, актер), Е.Кучер (режиссер), Г.Власова (актриса, завтруппой), Ф.Антипов, И.Бортник, Р.Джабраилов, Т.Жукова, В.Золотухин, В.Смехов, А.Трофимов, Л.Филатов, З.Славина, А.Демидова (актеры), В.Янклович (администратор театра), П.Леонов (литработник театра), Б.Ахмадулина (поэтесса, член Худсовета).

ЛЮБИМОВ: Есть мысль в память Высоцкого сделать поэтический спектакль. Тем более что у нас поэтических спектаклей давно не было. Высоцкий вырос и сформировался как поэт в этом театре, и поэтому наша моральная обязанность перед ним – сделать такой спектакль. Я пригласил вас, чтобы распределить участки этой большой трудоемкой работы. Я буду думать над спектаклем все лето. Вместе с Боровским мы решим его пространственно.

Спектакль должен утвердить Высоцкого как поэта. У нас есть «Пугачев», спектакль о Маяковском, «Павшие и живые» – спектакль о современных поэтах, спектакли Вознесенского, Евтушенко. Вполне может быть спектакль о Высоцком, который, повторяю, вырос и играл в этом театре. Тем более что сам он говорил, что «меня сформировал театр, люди и окружение театра – писатели, поэты, художники, друзья, которые всегда были у нашего театра». Главная цель спектакля – это память о нем. Мы так и назовем спектакль «Москва прощается с поэтом». Петь в спектакле будет только он сам. Мне кажется, самое продуктивное по форме и решению – взять за основу сам факт смерти и этих трагических дней. Пространство решить через «Гамлета». Я готов послушать любой контрход. Это даже интересно. Предположим – я грубо фантазирую – берется столик, за которым он гримировался, могильщики роют могилу, медленно зажигаются свечи, ставится стакан водки. Это сразу дает настрой делу, как вечный огонь в «Павших». В этом есть ритуальность. И идет песня «Кони», предположим. Его голос… Актеры читают его стихи. Отберем лучшие, раскрывающие его личность. Включим и прозаические тексты его. Почему я избрал традиционную форму поминок? Потому что поминки, которые были у него в доме и в театре по инициативе актеров, перевернули мне душу. Это ритуальная форма в сочетании с ролью, которую он играл всю жизнь и которая влияла на него. Гамлет – это ведь роль мировоззренческая, я видел, как он менялся в этой роли год от года. На поминках выступали мать, отец, друзья. Не сохранились записи поминок, но есть живые свидетели. Поминки сохранились в памяти. Все это очень важно записать. Надо попросить мать, отца записать слова о Володе. Я бы так и сделал: с одной стороны, это поэтический спектакль, с другой – хроникальный. Это был наш поэт, и мы хотим сделать о нем спектакль. Отказать нам в этом очень трудно.

Почему начало с «Гамлета»? Там есть могила, там мы его и хороним. «Гамлет» и удобен, чтобы делать из него драматургию. Идет кусок сцены с флейтой (к счастью, есть запись его Гамлета). «Вы можете меня сломать…» Есть повод перейти на песню. 10–12 песен надо отобрать лучшие, чтобы они прозвучали в спектакле. Есть записи документальные, которые перейдут в актерское исполнение. Надо показать отца, мать – не называя: зрителям будет ясно, что это отец, мать, дети, актеры театра.

ЯНКЛОВИЧ: К нему есть сотни писем – уникальные, они тоже должны войти.

ДЕМИДОВА: Для меня ушел партнер. Единственный из актеров, который нес пол. С ним было легко вести женскую тему. Сцены Гамлета с Гертрудой у нас, если мы были в хорошей форме, шли точно. Я думаю, не сыграть ли сцену с голосом Гамлета, который остался в записи.

СМЕХОВ: Это очень хорошо, театрально! Призрак!

ДЖАБРАИЛОВ: У него великолепные есть сказки.

ЛЮБИМОВ: У Высоцкого есть повесть «Записки сумасшедшего» – тоже с Гамлетом стыкуется. Можно восстановить старый финал с могильщиками. И слухи, которые ходят о нем сейчас, войдут.

БОРТНИК: А не будет ли кощунством показать на сцене поминки, отца, мать?

ЛЮБИМОВ: Кощунство – не сделать спектакля.

СМЕХОВ: На поминках прекрасно говорили Белла, Розовский. Это все неповторимо. Это уже сюжет.

ЛЮБИМОВ: Будет документальная запись слов его отца, матери.

ФИЛАТОВ: Бесконфликтным мы сделать спектакль не можем. Мы должны вывести черных людей. Я говорю о людях, которые его травили. Думаю, что эта вещь возможна для нашей импровизации.

ЛЮБИМОВ: У него есть прекрасная песня «О слухах». Очень хорошо он сам говорил о поклонницах: «Это же половина больных, всю ночь сидят тут, в подъезде, к счастью, много тихих».

АНТИПОВ: Когда его привезли в театр, один человек пришел и сказал: «Я должен его видеть. Я не верю. Может быть, это летаргический сон».

БОРОВСКИЙ: Поскольку по-горячему возникла театральная идея, во многом имеет значение недавность событий. А может быть, контрход и будет совсем другой спектакль – НАШИМ БЫЛ ВОЛОДЯ.

ГЛАГОЛИН: Я не был, к сожалению, на похоронах. У меня есть сопротивление версии о «Гамлете». Когда я думаю о Володе, то, скорее, думаю о нем в «Пугачеве», с его песнями. Это для меня реальность. А Гамлета он играл особенным образом. Его Гамлет – особая роль. Как бы ритуал в будущем спектакле не задавил то, что в нем было. Ведь в нем всегда жила жизнерадостность, большая жизненная сила.

ЗОЛОТУХИН: Идея поминок закономерна. Но надо точнее изучить ритуал поминок. Ведь у одного поминают водкой, а вообще-то это грехом считается. Поминки могут быть разные. Тут важно решить, куда и как направлять собственную волю и фантазию зрителей. Важно, что мы хотим сказать от себя: каким его мы помним и каким хотим, чтобы его запомнили. Безусловно, это не должен быть плач.

АНТИПОВ: Надо для работы привлечь весь коллектив театра.

ЛЮБИМОВ: Вот когда мы будем репетировать спектакль, тогда может вся труппа помочь. А на данной стадии это странная идея. Я хочу возразить Глаголину. Высоцкий очень менялся, и решать этот образ через «Пугачева» – это очень лобовое решение. Нельзя изобразить из него Хлопушу. Он, наоборот, просил эту роль не играть. Последнее время он метался в поисках, понимал, что кончен период его жизни как барда. Его нельзя отнести к явлению «бардизма», извините за нескладный термин. Он не был певцом протеста, но он удивительно точно выразил настроения и думы граждан наших, и поэтому они десятками тысяч его провожали.

ФИЛАТОВ: В том, что говорил Бортник, есть резон. Способ мышления в этом спектакле должен быть особым, это должно быть про жизнь, а не как абстрактный коллаж про наших людей, лишенный конкретностей. Форма должна состоять из живых людей, как в спектакле «Товарищ, верь!». Только там разница в 150 лет, а тут в полгода. Именно по этому пути надо идти. Из жизни с сюжетным разворотом. Тут нельзя ждать, пока все перемелется.

ЛЮБИМОВ: Конечно, театр – такой жанр, что не может ждать. Это писатели напишут о нем через 30–40 лет. Но это будет другое.

СМЕХОВ: Есть проблема драматургии спектакля, «Гамлет» очень драматургичный материал. Идеей спектакля должна стать идея реабилитации большого, прекрасного поэта. Ведь сколько незнания о нем существует в народе. Надо отделить его жизнь от слухов. У него самого есть прекрасная песня «Слухи». Мне кажется, к работе над спектаклем надо привлечь прекрасных поэтов. Филатова обязательно. Надо выявить многообразие жанров поэзии Высоцкого. От высокой поэзии до стилизации матерной, городской, современной, которой нет ни у одного из поэтов. По-моему, тут должны быть просто хроникально-документальные вещи. Такой-то год – студент. Бац! Разбил стекло студии МХАТ, написал «На Петровском на базаре…». Отложим, может в будущем пригодится. Пробовал себя в фантастике. А история «Вертикали»! «Кассандра», когда он вытащил из себя свое бельканто особое, когда понял, что единственный из людей может рвать глотку и не порвет.

ЛЮБИМОВ: Почему я защищаю форму поминок? Лучше формы не придумать? Помните, как говорила Додина и на многое раскрыла мне глаза: «Я знаю Володю 25 лет. Больше всех… Больше всех…» И все о нем рассказала. Ее рассказ всегда будет живой, потому что всегда это будет ее рассказ, ее личные слова. Саша Трофимов на поминках прочел стихи. И они открыли мне глаза на многое. У многих родилась потребность написать стихи в его память, лучшие мы повесим перед спектаклем в фойе. И еще до спектакля должен звучать его голос, песни, тексты. Конечно, не так, как в «10 днях», мы другую форму должны найти.

ДЕМИДОВА: Сегодня мы все под впечатлением этих тяжелых дней. У Гейне, по-моему, есть замечательные слова «Мир раскололся, и трещина прошла по сердцу поэта». Его смерть завершила трагический этап нашего поколения. А ведь начинали мы так весело по гладкой стене, надеясь дойти до вершины. Срывались одни, продолжали карабкаться другие, перестали лучшие, кому Бог дал талант.

Срывались на самой высокой ноте Шукшин, Лариса Шепитько, Володя. Завершен круг. Теперь я вообще не знаю, как жить с людьми в профессии. Может быть, еще найдем второе дыхание? Я не знаю. На последнем спектакле «Гамлета» было очень жарко, душно. Петров сидел за кулисами и говорил: «Фронтовые условия». Это не вязалось с его видом, и я пошутила: «Да, Игорь, это по тебе особенно видно». И хотя усталость осталась, но эта шутка изменила наше самочувствие. И уже после спектакля я сказала: «А слабо, ребята, сыграть еще раз заново?» И все засмеялись. А Володя – у него было качество – как нож, через все, через всех – посмотрел своими пронзительными глазами и сказал: «А слабо…» (вяло, горько).

БОРТНИК: У него после этого спектакля рубашка была мокрая, хоть отжимай. Я ему говорю: «А ты сними, надень белую». Но он так и не снял. Не надел саван. Он обычно в антракте менял свитер. У него уже после первого действия свитер насквозь мокрый был.

ДЕМИДОВА: Мне кажется, тут надо всем приподняться, как Чухонцев:

 
Уходим – разно или розно.
Уйдем – и не на что пенять.
В конце концов, не так уж поздно
Простить, хотя и не понять.
И не понять… И только грустно
Свербит октябрь, и потому —
Яснее даль, темнее русло,
А выйду – в листьях потону.
О шелест осени прощальный,
Не я в лесу, а лес во мне —
И плеск речной, и плес песчаный,
И камни на песчаном дне.
Набит язык, и глаз наметан.
Любовь моя, тебя ль судить?
Не то чтоб словом, а намеком
Боюсь тебя разбередить.
 

СМЕХОВ: Он был замечательный рассказчик. Надо собрать его истории, и они, может быть, тоже смогут войти в спектакль.

ЛЮБИМОВ: Это прекрасно стыкуется с разговорами могильщиков – ведь они шуты и могут говорить абракадабру.

АНТИПОВ: Я помню, когда привезли впервые для «Гамлета» в театр настоящий череп, взял его в руки и сказал: «Ну что, Йорик, где твои шутки?» В это время слушали пленки с песнями Высоцкого… А он: «Ты что болтаешь?»

ДЕМИДОВА: Это безбожно, нехорошо. Ведь в «Гамлете» не случайно говорят с Йориком, с которым зритель не встречается.

ЛЮБИМОВ: Я за настоящее искусство, я не предлагаю брать его череп. Это будет хуже Хичкока. Тут череп – символ. Когда я вставил его песню в «Дом на набережной», мне говорили: безвкусно. А сегодня, наверное, все уже по-другому воспримут.

ФИЛАТОВ: Однажды мы заговорили о песнях с ним. И я откровенно сказал: «Мне, знаешь, твои серьезные песни не очень нравятся. Это, по-моему, Джек Лондон, Клондайк. Смешные песни тебе ближе». А вот теперь, после того как его не стало, я зашел в бар и услышал «Коней» и ощутил, как это важно. Переоценка произошла вкусовая.

ЛЮБИМОВ: А мне «Кони» и раньше нравились, и «Охота», и «Банька» очень на меня действовали.

СМЕХОВ: Надо бросить все и делать этот спектакль.

ЛЮБИМОВ: Я хотел бы, чтоб осенью, к началу репетиций, все пришли с конкретными разговорами, с листами, на которых изложите свои соображения, спектакль должен вариться, как в лучшие годы, сообща.

ФИЛАТОВ: По-моему, даже по вашему эгоизму каждый должен это понимать. Я вот все ночи с ним – пишу, чтоб существовать. Ведь он подвел черту, как верно сказала Демидова.

ЖУКОВА: Кто из композиторов будет работать над спектаклем?

ЛЮБИМОВ: Я думаю, ближе всех ему был Шнитке, он и музыку прощальную помогал подбирать. И Денисов с радостью поможет.

ТРОФИМОВ: Тут уже говорили – важно не омрачить его образ. Поминки – в этом будет что-то достойное. Надо, чтоб он был всеми гранями открыт.

ЛЮБИМОВ: Спектакль как дитя. Никто не может знать, каким он получится. Я специально провоцирую вас на контрход, может быть, кто-то предложит иное решение спектакля, какой-то другой мощный ход.

БОРОВСКИЙ: Помните, Юрий Петрович, было несколько репетиций, когда вы с Володей хотели сделать его моноспектакль о войне?

ЛЮБИМОВ: Помню, но это в спектакле восстановить невозможно. Я хотел предупредить всех вас, что со спектаклем будет не так просто, как некоторым сейчас кажется. За него придется бороться.

ЗОЛОТУХИН: Может быть, включить стихи, непосредственно написанные в его память, Ахмадулиной и других?

ЛЮБИМОВ: Это тоже входит в обряд поминок.

СМЕХОВ: Можно попробовать прочитать его стихотворение, а потом он его поет в записи.

ФИЛАТОВ: Это прием ради приема.

СЛАВИНА: Когда Володя лежал дома, у него была марля на лице, белая маска. Может быть, сделать, чтобы это вошло в спектакль.

ЛЮБИМОВ: С Володи сняли посмертную маску, как полагается, но в спектакль это включать не надо. Портрет был прекрасный на похоронах.

БОРТНИК: А может быть, перенести в спектакль финал из «Пугачева»?

ЛЮБИМОВ: У нас создан «Мастер и Маргарита» по другим спектаклям, повторять это не стоит. Маска и костюм Володи будут в музее. А для спектакля мы должны запись его роли использовать.

КУЧЕР: Вспомним ощущение из «Вишневого сада», когда он говорит: «Господи, ты дал нам необозримые просторы, и казалось бы, что здесь мы должны быть великими…» И в «Преступлении»… Свидригайлов: «Воздуху мало…» Он играл здесь не похоже на Гамлета, на другом высочайшем уровне.

ЛЮБИМОВ: В «Вишневом саде» я согласен. А «Воздух…» мне не нравится. Тут субъективно.

В «Преступлении…» мне нравилось: «Русские люди вообще люди фантастические». Страшная фраза.

Если есть запись – это прекрасно.

ДЕМИДОВА: «Вишневый сад» есть в Бахрушинском музее.

ФИЛАТОВ: А может быть, пролог создать в спектакле – финал «Гамлета», который он сыграл последний раз? По пустой стене проехал занавес. Музыка. Уход Гамлета из жизни.

ПОГРЕБНИЧКО: Брезжит такая мысль. Вот сказали про Додину. Она ведь говорила про себя? Что если все будут говорить про себя? И про него?

ЛЮБИМОВ: Я про это и говорю. Тогда будет живое. Она говорит свои биографические вещи, и есть связь с ним. Ведь Трофимов прочел свое стихотворение, но возникло оно от Володи. На сцене стоят живые артисты. Нельзя, чтоб актер играл Высоцкого.

АХМАДУЛИНА: Что бы вы ни решили, я предлагаю свое участие. В любой форме, которая вам понадобится. По просьбе консерватории я работала над текстом Шекспира для «Ромео и Джульетты» Берлиоза. И оказалось, что можно целеустремленно изменить текст. И получилось некощунственно. Шекспир это позволяет.

ЛЮБИМОВ: Мы об этом говорили.

ЯНКЛОВИЧ: Нужно будет прослушать все его записи. Последние песни. «Грусть моя, тоска моя» – мало, наверное, кто эту песню слышал.

ЛЮБИМОВ: Надо все о нем собрать в театр. Все пленки. В письмах он общался со многими людьми. То, что Антипов говорил, надо взять конкретные вещи на себя.

ДЕМИДОВА: «Гамлет» может держать этот спектакль в его памяти. Может быть, оставить одну сцену с Гертрудой. И Призрак будет – Пороховщиков, и Гамлет – его голос.

ЛЮБИМОВ: «Гамлет» только предлог. Я хочу вольный монтаж сделать.

ДЕМИДОВА: Если вам нужен кусочек маленький «Гамлета», мы его берем, а дальше идет импровизация открытым приемом, чтобы протянуть линию поколения. И Белла, и Чухонцев, и его приятели, Давид Боровский и вы, Юрий Петрович.

АХМАДУЛИНА: В смысле голоса его. Все должны играть, чтобы на его месте оставался пробел. Его место безмолвно. Он отвечает шекспировским безмолвием. Текст могут сделать актеры.

БОРТНИК: Как Филатов писал: «Оглушительная тишина».

ЛЮБИМОВ: Вы сказали, Белла, очень интересную мысль. Этим приемом можно довести до отчаяния.

ДЕМИДОВА: Это можно будет сыграть, если сначала будет его голос.

АХМАДУЛИНА: Не надо голоса. Пусть будет пустота. Бейтесь с ней. Его нет.

ЛЮБИМОВ: Это и есть «распалась связь времен». Мы ищем трещины, чтобы хоть как-то ее заполнить.

СЛАВИНА: Непонимание его при жизни.

ФИЛАТОВ: Он был обречен. Ему уже не надо было прямого общения.

СМЕХОВ: Надо использовать в спектакле все, что удалось собрать в эти дни. Есть много писем, фотографий.

ЛЮБИМОВ: Мы используем это в фойе. Ведь заднюю стенку мы не будем фото оклеивать.

АХМАДУЛИНА (читает свои стихи памяти Высоцкого):

 
 Твой случай таков, что мужи этих мест и предместий
 Белее Офелии бродят с безумьем во взоре.
 Нам, виды видавшим, ответствуй, как деве прелестной,
 Так – быть? Или как? Что решил ты в своем Эльсиноре?
 Пусть каждый в своем Эльсиноре решает, как может.
 Дарующий радость, ты щедрый даритель страданья.
 Но Дании всякой, нам данной, тот славу умножит,
 Кто подданных душу возвысит до слез, до рыданья.
 Спасение в том, что сумели собраться на площадь
 Не сборищем сброда, бегущим глазеть на Нерона,
 А стройным собором собратьев, отринувших пошлость.
 Народ невредим, если боль о певце – всенародна.
 Народ, народившись, – не неуч, он ныне и присно —
 Не слушатель вздора и не покупатель вещицы.
 Певца обожая – расплачемся. Доблестна тризна.
 Ведь быть или не быть – вот вопрос.
 Как нам быть. Не взыщите.
 Хвалю и люблю не отвергшего гибельной чаши.
 В обнимку уходим – все дальше, все выше и чище.
 Не скаредны мы, и сердца разбиваются наши.
 Лишь так справедливо. Ведь если не наши, то чьи же?
 

ДЕМИДОВА: Мне сейчас звонила Толмачева. Она была на самом первом спектакле «Гамлет» и на самом последнем. На первом – молодой Володя исполнял рисунок, а на последнем рисунка не было – были плоть и кровь.

ЛЮБИМОВ: Надо, чтобы каждый записал свои мысли, подумал над тем, о чем сегодня говорилось, подготовил за лето конкретные предложения по спектаклю. Соберемся мы сразу после начала сезона, с тем чтобы начать работу с первых дней.

15 июля 1981 года

Из стенограммы заседания Художественного совета Театра на Таганке. Обсуждение репетиций поэтического представления «Владимир Высоцкий».

Присутствовали: Ю.Любимов (главный режиссер театра, председатель Художественного совета), члены Художественного совета и приглашенные: Б.Ахмадулина (поэтесса), Б.Окуджава (поэт), А.Аникст (доктор искусствоведения, профессор), С.Капица (доктор физико-математических наук), К.Еремин (доктор филологических наук), К.Рудницкий (доктор искусствоведения), М.Туровская (доктор искусствоведения), М.Маров (доктор физико-математических наук), Т.Бачелис (литературовед).

ЛЮБИМОВ: Для начала разговора я могу сказать, что – и говорю вам это прямо – я действительно сегодня вместе с вами и нашими актерами смотрел вещь в первый раз. Так получилось. Я нарочно прогнал весь спектакль сегодня целиком, не посмотрев раньше, если можно так говорить, потому что все это трудно. Человек умер. Дистанция, если можно так говорить, со дня его смерти короткая. Мне интересны ваши советы в смысле отбора песен и стихов – как это выстроилось. Я понимаю, что надо сокращать, чувствую провисы, длинноты, сбой темпа. Поэтому я сейчас с вами на равных. Был момент, когда актеры просто устали, разошлись музыкально и от этого скисли. Начали они хорошо, потом был сбой. Но, очевидно, здесь есть порок в монтаже материала. Прошу вас высказывать свое мнение.

ОКУДЖАВА: Мне было бы интересней говорить в обстановке официальной и сказать в пользу вечера слова, может быть, горькие, в какой-то степени острые. Но так как здесь другая обстановка…

ЛЮБИМОВ: Не волнуйтесь. Все это очень и вполне официально, потому что положение на сегодня такое, что мне предложили провести это у себя дома, на квартире. Зачем подрывать распоряжение начальства.

ОКУДЖАВА: Но поэтическое представление произвело большое впечатление. Меня это взволновало. Но я не могу не сказать, что вещь несколько растянута. Начинается какое-то повторение, наступает момент, когда что-то нужно убрать. Высоцкий – крупное явление в нашей культуре. Он достоин не только спектакля, а каких-то слов и действий более значительных, и этому придет свое время. Замечательно, что вы первыми это сказали и сделали. Мы еще до конца не познали это явление и не знаем, как его квалифицировать до конца, полностью.

Самое важное тут для меня вот что. Существуют два взгляда на вещи. Если отталкиваться от поговорки «Не выносить сор из избы», одни считают, что не нужно выносить, то я придерживаюсь другой точки зрения: я считаю, что нужно выносить больше и как можно раньше, потому что если сора накопится много, тогда придется силой захватывать чужую избу, потому что жить в своей будет невозможно. Я думаю, что Высоцкий относится к той категории людей, истинных патриотов. Людей такого толка, которые считают, что нужно судьбу от сора очищать. Он был личностью страдающей. Мы живем не в совершенном обществе, но грандиозное количество несовершенств не позволяет о них молчать – о них нужно говорить. Я думаю, что истинность и патриотизм заключаются в этом.

Недавно один крупный деятель культуры, говоря о наших с ним делах, сказал, что ваш спектакль не воспитывает борцов. Вот такая претензия. А я сказал, что надо воспитывать не борцов, а людей, любящих Родину, и тогда из них получатся замечательные борцы в трудную минуту, а если воспитывать борцов, то получатся автоматы.

АНИКСТ: Театр подготовлен к такой работе своими предшествующими поэтическими спектаклями. Это не первый спектакль такого жанра. Но в данном случае речь шла о том, чтобы создать спектакль о поэте-песеннике.

Мне кажется, что в целом спектакль получился в высокой степени удачным. Прежде всего в нем со всей ясностью встает вся значительность песенной поэзии Высоцкого. Мы видим, что это был поэт, захватывающий в орбиту своего творчества те явления, которые считались как бы недостаточно поэтическими, а он поднял их на достойную высоту поэзии и значения. Он был художник жизни, художник правды. Он был поэт, который ставил большой, быть может, самый большой нравственный вопрос нашего времени. И мы слышали, с какой силой звучит этот вопрос в его стихах. Мы слышали даже больше. Мы знаем, какой ответ он дал всей своей жизнью и всем своим творчеством на этот вопрос. Это спектакль о человеческом благородстве, о мужестве, о способности человека говорить правду всегда, каковы бы ни были обстоятельства. Это спектакль о той победе, которую одержал Высоцкий. Но вместе с тем мы чувствовали и знаем, какую огромную цену он заплатил за эту победу, какие страдания, муки, трудности он пережил как поэт… Все это получило замечательное воплощение в спектакле.

И еще одна сторона этого создания Любимова заключается в том, что творчество Высоцкого, как показал этот спектакль, кроме крупных нравственных вопросов ставит вопрос философски вечный, всех нас глубоко волнующий, – вопрос жизни и смерти. Это особое впечатление, которое создает постановка, созданная Юрием Петровичем Любимовым и коллективом театра. Нас просили, мы сами достаточно опытные люди и зрители, видеть при всех огромных достоинствах этой постановки недоработки, недостатки и сказать о них сегодня. Прежде всего я скажу о том, что текст не всегда четко и ясно был слышен. Хотелось бы, чтобы каждое слово Высоцкого до нас доходило. Оно иногда пропадало: то дикция актеров была нечетка, то говорили тихо, то наоборот – слишком громко. Нужно поработать над тем, чтобы ни одно слово Высоцкого не пропало. Что касается музыкальной стороны спектакля, здесь тоже увлечение звуком и ритмом иногда приводило к тому, что мы не слышали песню в целом. Над этим тоже надо работать.

Я присоединяюсь к мнению Булата Окуджавы, что кое-что нужно сократить. Сейчас по общему впечатлению трудно сказать: уберите эту песню, уберите ту, но чувствуется, что некоторые стороны творчества Высоцкого можно представить двумя-тремя песнями, но не пятью – это будет перебор. Хочется, чтобы театр поработал над тем, чтобы это сделать более компактным, более четким по своей выразительности, и, когда это будет доведено до такого положения, которого заслуживает тема, нет сомнения в том, что этот спектакль будет иметь широкий успех, получит большой резонанс, потому что пока Высоцкий не издан, не воссоздан, не представлен, у многих однообразное представление о нем, а здесь дана глубокая и широкая картина. Я поздравляю театр с тем, что он решился на создание такого спектакля. Я глубоко уверен, что при всех трудностях, которые могут быть на пути утверждения спектакля, он все-таки получит путевку в жизнь. Этого заслуживает прежде всего сам Высоцкий, и этого заслуживает та большая трудная работа, которую Юрий Петрович провел с коллективом.

МОЖАЕВ: Главное уже сказано. Повторяться не хочу, нужно сказать, что спектакль есть, спектакль удался и спектакль уже теперь, при первой его демонстрации, как говорится, в сыром виде, обладает необыкновенно мощной эмоциональной силой воздействия. Я был буквально ошеломлен первыми сценами и сидел в необыкновенном напряжении вплоть до военных сцен, в которых это напряжение меня несколько отпустило, и даже показалось, что эти сцены несколько проигрывают. Так, сильна сцена «Мир вашему дому», а стихи и чисто демонстрационная сторона требует более компактной подтяжки к самой песне, эмоциональному заряду песни, ко всему, что отражено песней Высоцкого, не бывшего на войне, но жившего в обществе, которое ее пережило. И, как всегда бывает, мы переживаем своих родителей, дети – нас, это сцепление времени проходит через души поколений, отражается в них, и порой бывает так, что человек не участвовал в войне, но оказался более сильно изобразившим ее, чем те, кто были участниками войны. Такие явления в нашей литературе есть, наверное, они будут повторяться. В этом плане песни Высоцкого о войне звучат сильно и впечатляюще. Хочется сказать о том, что в этом спектакле, очень мощном, эмоционально насыщенном, глубоком, конечно, это почин, это дань уважения и любви, но в этом спектакле, в полный голос в таком обрамлении впервые, в хорошо организованном спектакле, в полную меру заговорил Высоцкий. И мы, так много слышавшие его песни, читавшие его стихи, в мощной концентрации вдруг чувствовали силу поэта, его необыкновенную многостороннюю творческую деятельность, охватывавшую удивительно многие явления нашей жизни. Конечно, крупный поэт – это прежде всего судьба! И здесь видна судьба! Судьба поэта определяет в конечном итоге все: и его удивительный почерк, его глаза, его взгляд, отражение времени своего через эту судьбу, своего поколения, и даже традиции, которые он перенял и передал дальше. Поразительно!

Традиционные образы русской поэзии, связанные с понятием родины, святы для всех нас, они зазвучали необыкновенно свежо в таких песнях, как о доме и о конях. И голос его поколения вдруг ожил, зазвучал со всей напряженностью, поразительной юношеской виноватостью за то, в чем он не виновен и в чем бессилен принять участие, чтобы исправить, направить в другое русло. Эта боль от бессилия и в то же время желание раскрыть душу и сердце свое, чтобы помочь избавиться от определенных наших недостатков, этот голос его поколения очень трудно и сильно звучит в этом спектакле.

В этом спектакле сильно и мощно звучит тема Родины, и все несчастья, которые приходится переживать, естественны, бояться говорить о них нечего, потому что люди, которые об этом говорят, делают это только с одной целью: чтобы исправить, избавиться от того, от чего следует избавиться, сделать то, что следует сделать для этого. В этом смысле спектакль, в котором так горячо, так страстно звучит голос Высоцкого, несет необыкновенно мощный гражданский заряд. Это надо только приветствовать.

Судьба поэта выразилась в спектакле в его архитектонике, в построении, в последней, захватывающей дух ноте. Чувствуешь, что все еще близко, что смерть еще стоит за порогом, что душа наша изнывает от боли, сердце замирает. От этого спектакль еще сильнее действует на наши души. Здесь уже говорили, что нужно что-то сократить. Я думаю, что Юрий Петрович чувствует это сам. Есть некоторые связывающие места между песнями, их можно подсократить, есть какие-то детали, связки, которые требуют уплотнения. А так спектакль чрезвычайно сильный, этим спектаклем мы должны гордиться, должны благодарить Юрия Петровича за то, что нам была предоставлена возможность его посмотреть. Высокое вам СПАСИБО.

КАПИЦА: После того, что сказано, трудно что-либо существенное добавить. На меня произвело глубокое впечатление то, что мы все сегодня здесь увидели. Сложность того, чтобы сказать какие-то слова, заключается еще и в многообразии явления, с которым мы имеем дело.

Высоцкий поразительно разнообразный и большой поэт и художник. И сейчас удивительно, как здесь было сказано, еще недостаточна дистанция, с которой мы можем рассматривать это явление. И, может быть, слова, которые сказаны об объеме спектакля, связаны с тем, что хотелось бы взять многое.

По сути дела, аранжируя творчество Высоцкого, вы были подчинены величине его дарования, и здесь требуется критический подход к тому, что должно остаться. Но я вполне доверяю тому, что вы можете сказать основное, главное. Самое важное – морально-этические проблемы, проблемы, которые Высоцкий поднял, выразил с такой полной силой. И это то, что представляется ценным. То, что он сам не пережил войны, но коснулся ее в своем творчестве. Это важно, но представляется мне в спектакле наименее выразительной частью из того, что мы видели, из тех песен, которые я знаю, хотя не являюсь знатоком его песен. Но он не смог, естественно, пройти мимо темы войны или стороной, он как бы переосмыслил ее, пропустив через себя.