Текст книги "Прекрасная посланница"

14

Агент Петров не умер, но рана, нанесенная Шамбером, оказалась серьезной. Познания в языках польском, французском и немецком позволили ему сыграть в лазарете роль ганноверца, случайно угодившего в осажденный город и попавшего под пулю разбойников. Откликался он на имя Гербер.

Хочется хотя бы немного рассказать об этом трудолюбивом и по своему мужественном человечке, который хоть и играет второстепенную роль в нашем повествовании, является в каком-то смысле клейкой лентой, склеивающей в нужном месте сюжет.

Итак, что такое маленький человек в эпоху Анны Иоанновны? Он был всего лишь винтиком в машине сыска, но винтиком надежным, хорошо вкрученным в гнездо. Агент Петров не рассуждал, что есть хорошо, а что плохо. Он был солдатом, исполнительным и аккуратным, он знал свое дело и любил его.

Но службу свою на пользу государства он начал в другом ведомстве. Двадцать годков ему было, когда государь Петр учредил при Сенате особый «фискальный отдел» во главе с обер-прокурором. В обязанности новых сотрудников входило: наблюдать тайно, не учинился ли где неправый суд, не совершился ли незаконный, липовый «сбор в пользу казны», нет ли где грабежа и взяток. Они должны были донести на каждого, кто неправду учиняет, и если донос подтвердится, то половина штрафа злодея идет в пользу государства, а половина в пользу фискала.

Свою карьеру Петров начал в провинции самым малым чином. Случались в работе ошибки, но он был усерден в службе, начальство было им довольно. В пользу его честнос ти, а может глупости, говорит то, что, преуспев в провинции и попав в столицу, он так и не разбогател, а деньжат накопил только на малый домишко в Охте. Домик, правда, был справный, чистенький, с улицы палисад с мальвами, сзади за высоким забором плодовый сад с великолепным, крупным крыжовником. И не завидовал, что другие-то его соратники в неравной борьбе за справедливость имели куда лучшие жилища, а иные и особняками обзавелись.

А все почему? Слаб человек. Закон-то верный, плохих законов не бывает, беда только, что он рассчитан как бы на ангелов, в каждом человеке еще и черт сидит. Грех-то посильнее нас будет, а потому верные псы государевы, подобно обывателям, стали писать облыжные доносы в свою пользу. Понравился дом у соседа, тут же настрочишь на него бумагу. Сочинить донос не трудно, пошевели мозгами и в каждом россиянине найдешь противозаконные поступки, добавь к этому, де, говорил опасные речи и поносно ругал государыню, называя немкой безродной (а об этом весь Петербург кричал!), и готово дело.

Как уже было говорено, над всеми фискалами стоял обер-прокурор. Он облачен был огромной властью. Даже если взяточник и вор сидел в Сенате, он и его мог вывести на чистую воду. Всем известно громкое дело князя Гагарина, сибирского губернатора. Разоблачить его помог обер-прокурор Нечаев. Петров работал с ним, честнейший человек, смелый, преданный делу без остатка, о нем все говорили – неподкупен! Государь доверял ему, как самому себе, и много злоупотреблений было пресечено и первейшие для России по важности дела были завершены разумно и толково.

Однако грянул гром и для Нечаева. Обвиняли его не столько во взяточничестве, сколько в укрывательстве – знал и не донес. Фискал Петров был на казни. Состоялась она на Васильевском острове у здания двенадцати коллегий. Эшафот разместили под виселицей, где недавно еще висел князь Матвей Гагарин. Кроме Нечаева казнили еще трех заслуженных фискалов – за взятки. Несмотря на собачий январский холод, народу на площади собралось великое множество, большую часть толпы составляли чиновники и канцеляристы с женами, явившиеся на казнь по приказу начальства.

Казнь была столь мучительной, что автор не рискнет заняться ее описанием. На виду честного народа осужденных на колесе «допытывали», чтобы узнать последнюю, самую важную правду. За колесом семенил священник и шептал уже бесчувственному Нечаеву: повинись еще и в этом деле, повинись, и тогда сразу на плаху, и кончатся твои муки. Государь со свитой смотрел на казнь своего любимца из окон ревизион-коллегии. Рядом притихла свита. Было это ровно десять лет назад.

На агента Петрова эта казнь произвела ужасающее впечатление. Уж, кажется, видели-перевидели. В восемнадцатом веке от обилия справедливых казней на это действо привыкли смотреть с таким же спокойствием, как мы смотрим по телевизору кадры про самое ужасное насилие. А тут вдруг и проняло, агент Петров понял, как опасна и непредсказуема его служба. Отказаться от нее было сложно, почти невозможно, но через год почил в бозе царь Петр, и наш незаметный герой бочком, бочком, мелкими перебежками, не без помощи друзей, они и у фискалов бывают, перебрался в другое ведомство, которое сейчас бы назвали военной разведкой, а тогда оно точного определения не имело. Там он выучился шифрам, тайной цифири, но особо хорошо показал себя как наружный наблюдатель. Собственно, на этом он и сделал карьеру, попав в личное услужение к Бирону.

Работал, и успешно, но видно ослабил бдительность, если поймала его неприятельская пуля. Но оклемался, фискалы, хоть и бывшие, живучая порода. Как только на ноги встал, начал работать. Шамбера он упустил, это ясно. Вначале мучил профессиональный стыд, но потом прикрикнул на себя – не распускайся, ты всегда отечеству нужен.

Взятию Дангица агент радовался как ребенок. Тут, конечно, и патриотические чувства распирали грудь, но главное, наелся, наконец, вволю. Оголодал во время осады и болезни до полной неприличной худобы. А как только наелся, тут же накатал светлейшему Бирону отчет. В первых строках покаялся – упустил объект, далее сообщил о своем бедственном положении, присовокупив, что последнюю депешу с просьбой выслать деньги отослал в Петербург с князем Матвеем Козловским.

Но уже через день Петров обругал себя за поспешность. Мало того, что он послал письмо обычной почтой, которая ненадежна, так еще содержание послания было глупым, никчемным, ясное дело, начальство его за это по голове не погладит. Сейчас не про Шамбера надо писать, кому он нужен, а вести серьезную работу в павшем городе. Он хоть и взят нашей доблестной армией, в нем наверняка продолжается скрытая политическая борьба, и он, Петров, должен найти подпольных врагов и известить о них их высочество. Не повезет – другое дело, но попытаться он обязан.

Он стал бродить по улицам Данцига, вслушиваясь в речи и победителей – русских солдат, и побежденных. Народ беспечен, всегда сболтнет что-нибудь такое, что можно будет записать, а потом принести в клюве по инстанции.

Говорили о холоде, голоде, о погибших родственниках, о нарушенных торговых связях, но и политические речи можно было словить. Народ волновало, как покинул город Станислав Лещинский. Люди говорили не таясь, высказывали разные предположения. Одни уверяли, что экс-король наверняка уплыл на французском корабле и сейчас благополучно обретается в Гамбурге. Другие высказывали более смелые предположения: Лещинского надо спрятать, а от России лучше всего укрыться в Турции, уж со Стамбулом Россия из-за польских дел не будет воевать.

И тут повезло. Петров пришел на таможню справиться о давно ожидаемом из России грузе, посылке от жены со всякой мягкой рухлядью: бельем, носильными вещами, теплой накидкой, шапкой и варежками. Война помешала продвижению посылки, а сейчас при замирении груз мог и обнаружиться. Ну а если не найдут, и черт с ним, иногда больше теряем.

Петров потолкался в зале среди народа, которого в тот день скопилось великое множество, и, наконец, пристроился на подоконнике рядом с двумя мужчинами, по виду ремесленниками. Правда, разговор, который они вели, выдавал их принадлежность к другому сословию. Хотя, может быть, ремесленникам самое время вести разговоры на эти темы. Да и не так уж он хорошо знает польский, чтобы понять все тонкости их беседы.

Вначале они говорили о пленных, есть, мол, надежда, что их будут возвращать из России. Потом стали обсуждать продовольственные вопросы, а именно поступление зерна. Мельницы, говорили они, совсем истощились и прикидывали, когда ждать снятия запрета на ввоз пшеницы, назначенный русской государыней. Конечно, не удержались они и от того, чтобы не поговорить о видах на будущее. Тема была животрепещущая и опасная. Поэтому временами собеседники переходили на шепот.

Слух у Петрова был отменный и, слава Всевышнему, от ранения не пострадал, но и при его слухе он не все разбирал. Тот ремесленник, у которого серый суконный кафтан без позумента, был слегка гугнив, и это очень мешало правильному восприятию слов. Второй, в сером суконном кафтане с позументом по обшлагам, был более говорлив и решителен. Как бы поправляя затекшие от долгого сидения члены, Петров слегка приблизился к двум собеседникам и замер. Каменный подоконник так и исходил холодом, кажется лето, а все равно зад замерз, даже поясницу начало ломить, но агент сидел совершенно неподвижно, даже глаза прикрыл, выражая усталость и невнимательность к происходящему.

– Французы нас не оставят, помогут, – тихо, но достаточно решительно сказал гугнивый.

– Может, и не оставят, но я думаю, что лучше бы оставили. Пусть лучше будет один хозяин, чем два. Даже если этот хозяин… Ну, ты сам понимаешь. Двоих нам не потянуть.

– Еще ничего не решено. Король отчаянный человек, согласился на побег.

– А что ему было не согласиться, – хмыкнул второй, тот, что с позументом, – он ничем не рисковал. Русские сами помогли его побегу.

– А ты откуда знаешь? – у гугнивого, казалось, от удивления подпрыгнула шляпа на голове.

– Да уж знаю. Французы, говорят, славную сумму денег отвалили. Понимаешь кому?

– Главному? Миниху? – поразился первый. – И много заплатили?

Головы собеседников сдвинулись, губы того, что с позументом, коснулись уха гугнивого, названная сумма влетела туда, как вздох. Петров вытянул шею, словно гусь, но ничего, кроме этого вздоха, не услышал.

– Гербер, гербер! – закричал таможенник.

Петров очнулся, понимая, что его зовут. Тьфу, стоило бежать к таможеннику, чтобы получить из его рук огромный тюк ненужного белья и одежды. Зачем ему летом епанча с рукавами на меху и картуз пуховой? Видно, все-таки проклятое ранение помутило его разум. Или он просто стареет? Ранее он никогда не бросил бы на полдороге такой разговор, дослушал его до конца, а затем последовал хотя бы за серым сукном с позументом, чтобы выяснить, кто таков, чем живет и все такое прочее, чтобы потом в одиночестве внимательно обдумать, можно ли верить его словам или нет.

А тут сплоховал. Когда с тюком в руках он вернулся к обжитому подоконнику, мужчин, по виду ремесленников, и след простыл. Посылая очередную депешу Бирону, теперь уже не обычной почтой, а тайной, скорой, армейской, он несколько раз повторил, что не проверил полученные сведения. Но он знал, всем нутром чувствовал, что Бирону этот отчет в любом виде подойдет.

И в конце концов… Что, агенту Петрову больше всех надо? Да черт с ними со всеми, и с фельдмаршалом Минихом, и с королем Станиславом! Ему бы до дома добраться да жалование за полгода получить. На ордена он никогда не рассчитывал, но отпуск по ранению он у них зубами вырвет. И последняя депеша в Петербург ему в этом поможет.

15

Генеральша Адеркас жила во дворце при своей воспитаннице. Для начала она исхлопотала для Николь пропуск во дворец, дабы они могли в любое время заниматься чаепитием. Перстень с сапфиром и жемчугом плотно обхватил безымянный палец генеральши, она находила, что он очень идет к ее глазам, а также отлично сочетается с бальной парой, корсет на которой был вышит речным жемчугом. Словом, она была готова ответить на все вопросы Николь и оказать ей всяческое содействие в помощи поиска родственников.

Родственник хоть и не иголка в стогу сена, его в один день не найдешь, и пока Николь хочет познакомиться с русским обществом, а также с окружением царицы, а уж если быть совсем честной – узреть саму Их Величество Анну Иоанновну. Еще в Париже ей рассказывали, что царица умна, великодушна и умеет, как амазонка, стрелять из лука.

– И ружья… – с охотой добавляла мадам Адеркас. – Наша государыня великолепная охотница. Однажды Их Величество лично убили вепря.

– Говорят, она замечательно ездит верхом.

И это подтвердила любезная собеседница. Адеркас вроде бы и не сообщила ничего лишнего, ничего интимного, но дала понять, что любовь государыни к лошадям при ее-то, извиняйте, тучности, как бы выдуманная. Женщина на все пойдет ради любимого человека. А благодетель народа граф Бирон всем другим помещениям в Петербурге предпочитает манеж.

– Я мечтаю быть представлена государыне!

– Это стоит обдумать, – сказала генеральша, любовно поглаживая сапфировый перстень.

Начали перебирать варианты. Идеально подошел бы бал во дворце, но там Николь затеряется среди огромного количества гостей, государыня ее просто не заметит. И тут у генеральши мелькнула разумная мысль. Но следующей неделе или около того во дворце назначается публичный торг китайских товаров. Торги эти производились каждый год, и Анна Иоанновна была до них большая охотница. Купцы, говорят, уже на подходе к столице, а может быть, уже и вовсе приехали. Торг состоится в итальянской зале. Там будут дивные китайские шелка, всевозможные статуэтки, искусно вырезанные из слоновых клыков, веера, дивные бусы, а главное – фарфор. Вы что-нибудь понимаете в фарфоре? Николь понимала.

– Тогда у вас будет, о чем побеседовать с государыней…

Николь радостно улыбнулась.

– А пока я вас приглашаю на прогулку в Летний парк, – продолжала мадам Адеркас. – Принцесса желает вас видеть. Ваше общество ей чрезвычайно приятно. Господин Линар…

– Он тоже будет на этой прогулке?

– Он и есть главный зачинщик, поскольку не видел еще гордости Летнего сада, нашу славную, римскую Венус.

Фигура Венус действительно стала достопримечательностью Петербурга. Появлению ее предшествовала занимательная история. Сейчас я вам ее расскажу. При завоевании Прибалтики Петр I вывез из Ревеля в качестве трофея мощи святой Бригитты. Насколько они были подлинными, судить не берусь. Святая Бригитта, покровительница Ирландии, жила в шестом веке, была дочерью принца Ульстера. Дева чистая, непорочная, она рано приняла монашество и поселилась под дубом. Бригитту весьма почитают в Англии и во всей северной Европе. Как ее кости попали в Ревель – неизвестно.

Мощи святых всегда были ходовым товаром на политическом рынке, и Петр I, за полной ненадобностью останков католической святой, решил их обменять. Правда, идея обмена появилась позднее. Вначале он честно хотел купить у Рима «идолицу Венеру», только что найденную при раскопках. Присланный для этих целей агент Коло-гривов столковался с владельцем участка за сто девяносто шесть талеров – статуя без рук, без головы, куда ж больше платить?

Но римский губернатор наложил запрет на вывоз драгоценного произведения искусства. Статуя поразила всех своей красотой и уже прославилась на всю Европу. В дело вмешался сам папа Элемент XI. Вот тогда то царь и вспомнил о лежащих без дела святых останках. Надо сказать, что Петр поставил папу в безвыходное положение. Жалко было отдавать Венеру, поди проверь, чьи это мощи на самом деле, но если рассудить по-человечески, по-христиански, нельзя оставлять беспризорными в варварской стране останки почитаемой святой. Католический мир никогда не простит папе подобного попустительства.

Сделка состоялась. Петр подарил Риму мощи, папа подарил Петербургу мраморную Венеру, названную впоследствии Таврической. Но это произошло позднее, когда Венера поселилась в мраморном таврическом дворце, а пока статую поставили в Летнем саду в открытой галерее. Дабы не было попорчено дивное творение древности, рядом с Венерой был поставлен часовой.

Уморительное зрелище! Обнаженная богиня, вся нега и сладострастие, при ней смущенный гренадер, не смеющий выказывать свое любопытство и смущение из-за страха перед начальством, а вдруг зрители донесут. И ведь не знаешь, куда глаза деть! Эдакое бесстыдство выставили на обозрение, куда церковь смотрит… Но и любопытно, конечно, баба-то справная, груди как спелые яблоки и срамное место ничем не прикрыто. Где еще такое увидишь? Это в Европах голых баб намалевали в неисчислимых количествах, а на Руси народ целомудренный, он к иконам привык.

Позднее солдата убрали, Венеру перевели в украшенный раковинами грот. Доступ обывателей к идолице был ограничен, но знатные дворяне могли лицезреть прекрасную в любое время.

Вот в этом самом гроте и назначил свидание граф Линар юной Анне Леопольдовне. Встреча должна была состояться как бы случайно. Рассчитывали на дождь, который не заставил себя ждать и подыграл влюбленным.

Свита Анны Леопольдовны состояла из смуглянки Юлии Мегден, госпожи Адеркас и Николь, родственницы шведского посла. Красавец Линар пришел один, бледно-лиловый камзол выгодно подчеркивал белизну его лица, а также сочетался с меланхолическим выражением, которое наметил себе герой любовник. Но вопреки его намерениям меланхолия куда-то испарилась, а на смену ей пришли озабоченность и веселье. Их вызвал дождь. Первые полновесные капли дождя успели упасть на густо напудренный парик и на плечи, да и руки были мокры, ах, бог мой, какая незадача, сударыни, не пострадали ли вы от дождя? Сударыни не пострадали. Они явились в грот загодя и уселись рядком, как птицы на насесте. Если бы дождь не случился, они бы все равно не оставили своего поста. Поскольку тучи были налицо и Их Высочеству надо было переждать непогоду.

Первой нашлась Мегден.

– Ах, любезный кавалер, – она стрельнула глазами в сторону принцессы, – любезная фортуна свела нас вместе.

– Фортуна превратилась в золотой дождь, – тут же подыграл Линар, намекая на Зевса и царевну Данаю, заключенную самодуром отцом в темницу, но эти герои были чужды слуху дам, поэтому скрытого смысла фразы никто не оценил.

Только Николь наморщила лоб и пробормотала вопросительно:

– Даная ведь матушка Персея?

– Именно так, – подтвердил Линар, глубоко поклонился принцессе и сел напротив дам. Завязался безобидный разговор, который очень скоро вырулил к «нашей славной римской Венус».

В те времена в России еще не был изобретен язык, которым можно было бы спокойно и прилично обсуждать произведения искусства. Картины, скульптуры уже были, но глядеть на все это следовало «неизречно», слов не было. А Линар эти слова нашел и жонглировал ими, как мячиками. Оказывается, в Дрездене много наслышаны об этой находке, и теперь он благодарит Бога, что получил возможность лицезреть сей шедевр, а потому смело может сказать, что ваявший ее скульптор был вдохновлен работами Праксителя.

Дамы притихли. Принцесса сидела, не поднимая глаз. Соседство с обнаженной фигурой в присутствие Линара привело ее в состояние столбняка. Сидевшая рядом генеральша Адеркас время от времени машинально подталкивала локоточком в бок свою подопечную, мол, реагируй, по этикету положено. Как реагировать-то? Бедная Анна Леопольдовна и слов таких не слыхала, уже в имени Пракситель ей слышалось что-то неприличное. А тут еще текст немыслимый: «Посмотрите, как хороша! Сбросив с себя одежды, богиня любви вся отдалась блаженной неге…» Смелый разговор, очень смелый!

– И главное – без рук, – простодушно вставилась генеральша Адеркас. – Это как же понимать? Делай с ней что хочешь, а она даже постоять за себя не может?

Юлия Мегден звонко расхохоталась, принцесса еще теснее закуталась в накидку, заботливо припасенную генеральшей, Николь наблюдала эту сцену не без удовольствия и не вмешивалась.

– О, нет, конечно. Это не входило в замыслы художника, – терпеливо пояснил Линар, помогая себе жестикуляцией, лицо его сияло от возбуждения, локон у правого виска развился, придавая всему облику вдохновенное выражение. – Я думаю, руки богини были отбиты варварами еще в древности, потом она долго лежала в земле. А этот аккуратный спил сделали уже в мастерской. Говорили, что и голова у нее была отбита.

– Куда же без головы-то? – робко заметила принцесса, получив очередной толчок в бок.

– Голову можно потерять и от любви, – усмехнулся Линар, – но в нашем случае реставратор водрузил ее на мес то. Какая дивная шея. А эта линия… – он плавно в воздухе обвел статую, но впечатление создалось такое, что граф на глазах у дам погладил живое обнаженное женское тело.

Анна Леопольдовна проследила за его рукой, щеки девицы залил яркий румянец, который не сошел с них все время свидания.

«Экая сладострастная фигура, – думала меж тем Николь. – Линар хитрец, он сознательно развращает принцессу! А может быть, это вообще единственный способ ее соблазнить? Она, бедняжка, сопротивляется, как может, зато подружка ее, смуглянка Юлия, вся так и распахнута…» Юлия Мегден действительно находилась во власти, как сказали бы сейчас, сексуального переживания.

Бойкая была девица, что и говорить. Правда, народная молва приписывала ей и более серьезные грехи. Тесная, восторженная дружба Юлии и принцессы волновала русское общество все эти годы. Сплетен было столько, что когда Анна Леопольдовна через шесть лет благополучно сочеталась браком с Антоном Брауншвейгским, а Юлия Мегден вертелась рядом, мешая нормальным отношениям супругов, то Анна Иоанновна назначила медицинскую комиссию. Лекари должны были определить, не «женоложница» ли фрейлина Мегден. Девушку освидетельствовали и донесли, что она чиста, поскольку не имеет никаких мужских признаков. О том, что эти освидетельствования действительно имели место, мы знаем из письма прусского посла в России Мардефельда, которое он отправил королю Фридриху в Берлин.

Может быть, Юлия и не имела пристрастий, свойственных Сафо, но была очень чувствительна к такому понятию, как секс в традиционном его понимании. Это Анна Леопольдовна, валяясь на диванах с романами в руках, думала о любви в категории пронзенных сердец и сладких оков, а Юлия все называла своими именами: бунтовала плоть и надобно было ее утишить. И принцесса Анна всегда слушала подругу с удовольствием.

Если Линар хотел распалить девушку, то он своего добился. Она уже смотрела ему в глаза туманным взором, на лице появилась полуулыбка – томная, застенчивая, милая. И как-то все ощутили вдруг, что, не будь рядом публики, она бы давно бросилась в объятия опытному любовнику.

Генеральша вдруг заторопилась во дворец, но как же идти, если дождь моросит. Или не моросит? Линар вызвался пригнать к гроту карету.

– Не надо никакой кареты. Здесь до Летнего дворца два шага, – возражала Анна Леопольдовна, ей не хотелось никуда уходить.

Долго обсуждали, как именно поступить, и опомнились только тогда, когда пробившийся сквозь тучи солнечный луч снопом ударил в окно грота. Венус вдруг ожила, засветилась розовым светом. Тени от листвы лип играли на мраморном ее боку, как еле заметное движение мускулов. В воздухе стоял запах трав, откуда-то принесло сладкое благовоние шиповника, еще пахло морем, свежестью и чистотой.

«Вот здесь я следующее свидание князю Матвею и назначу, – подумала Николь, – что-то молодой человек не слишком горяч. Здесь он скорее разберется, что к чему».

Сама она была совершенно спокойна, ухаживания князя Матвея нужны ей только для дела, которое превыше всего. Шамбер, может быть, и не самый приятный человек, и характер у него отвратительный, и его надменный взгляд – эдак с полузакрытыми глазами – она не переносила, но он соратник в трудной работе, они в одной лодке, и она ему поможет. Зачем Шамберу надо держать князя Козловского на крючке – это его дело. Он попросил ее об услуге, и она ему эту услугу окажет, а что Шамбер поступил бы точно так же на ее месте, она не сомневалась.

Николь привыкла быть в мужском обществе хозяйкой положения и никогда не позволяла себе послабления – влюбленности. Она вообще относилась к сильному полу с некоторым пренебрежением. Да, они воины, мыслители, политики, скульпторы, но у каждого в душе есть дыра, через которую проскакивают в никуда тонкие и возвышенные чувства.

Кто-нибудь скажет, что у нее мало любовного опыта? Но она и не хочет его приобретать. Про покойного мужа вообще нечего говорить. Он был сущий глухарь. Но забудем о муже, у нее тоже была страстная любовь. Давно это было, еще до замужества. Она тогда ездила в гости к прабабке в Норвегию, в торговый город Берген. Игрушечный город, домики, облицованные белыми досками, черепичные, островерхие крыши. Был май, цвели глицинии, в воздухе была разлита нега, и майские жуки летали над кустами, словом, все как у людей. У него были зеленые глаза, обхватистые руки и довольно хилая бородка, которую он тщательно холил. Как сладко они целовались под кустами рододендронов, а потом бежали на набережную в маленькую харчевню, где подавали свежий, печеный с укропом хлеб, копченый лосось и холодную оленину. Николь уже придумала, что венчаться они будут в церкви Святой Марии. Но блестящий викинг, житель фьордов, предпочел любви море и отбыл на перегруженной товарами шняве в неизвестном направлении. Больше они никогда не увиделись, и Николь навсегда возненавидела мужчин. Отец мог бы явить ей образ истинного благородства, но он слишком рано умер.

Конечно, ей приятен князь Матвей, она этого и не скрывает. И что из того? Было у Матвея Козловского особое выражение лица – внимательное, очень доброе, без улыбки он словно улыбался насмешливо, и в то же время был как-то особенно спокоен. В такие минуты Николь невольно отводила взгляд, смущаясь неведомо чего. Так князь смотрел на нее в карете, а в Петербурге он как-то разом поглупел. И философическое спокойствие с лица исчезло, появилось просительное, испуганное выражение, и чем-то он вдруг стал похож на долговязого викинга из прежней жизни.

Не-ет, надобно вести его в грот, без помощи римской Венус тут не обойтись. В Летнем саду он сразу разберется, что к чему.