Текст книги "Прекрасная посланница"

22

Он изложил Николь только первую и второстепенную часть своего плана. Для него самого она отнюдь не была второстепенной, но в Париже о ней и не подозревали. Шамбера послали в Петербург совсем с другим заданием.

Тайный приказ из Парижа в Данциг привезли морем. В письме говорилось, что как только здоровье Шамбера войдет в норму, он должен будет тайно направиться в Россию. Здесь же были оговорены очень выгодные для Шамбера условия, да и деньги на экспедицию были отпущены щедрые.

Шамберу рекомендовалось для поддержания законного короля, то есть для снятия осады с Данцига, не больше и не меньше, как ввязать Россию в новую войну: можно со Швецией, лучше с Турцией. В шифрованной депеше давались кой-какие рекомендации, но, в общем-то, право выбора действия предоставлялось самому Шамберу.

В Петербурге наш вездесущий герой осмотрелся и выбрал Швецию. Он знал про дружбу Николь со шведским посланником и надеялся использовать ее в своих целях.

Лучший способ заставить воевать – обидное, оскорбительное для государства убийство. По логике вещей хорошо бы убить русского посланника в Швеции Михайлу Бестужева, но в этом смысле русские ненадежны. Они жизнью подданных не дорожат. Бучу, конечно, поднимут страшную, будут строчить дипломатические протесты, ноты слать, бить себя в грудь, бряцать оружием, а потом и утихнут. Русские воюют только тогда, когда им выгодно. Другое дело шведы. После Северной войны и Ништатского мира они почитают себя самой обиженной нацией в мире, им унижение спокойно спать не дает.

Отношения у России и Швеции действительно были сложными. Многих подробностей Шамбер просто не знал, но он их интуитивно чувствовал, однако я не могу рассчитывать на интуицию читателя и должна посвятить его в некоторые тонкости этого дела.

Союзный договор, заключенный между Петром I и Швецией, подходил к концу, и далее, для спокойных отношений двух государств, его надо было возобновлять. Но были в Стокгольме силы, которые не желали возобновления этого договора. Вот экстракт из отчета секретной шведской комиссии своему королю: «Россия похитила у нас все наши крепости и защиты, привела нас в нестерпимую зависимость от себя и в такое опасное положение, что и сама столица подвержена ее нападению и угрозам, поэтому справедливо принимать против нее всякие меры, ибо в ней мы имеем сильного и насилующего соседа…» Швеция боялась, что Россия может поступить с ней так же, как с Польшей.

Франция всеми силами добивалась, чтобы договор между Россией и Швецией не был подписан. Флери даже предлагал ежегодную субсидию в пятьсот тысяч, только бы шведы вняли советам Парижа. Тогда-то в Стокгольме и появились две партии: войны и мира.

Шведский король в политическом отношении – ноль. Он твердит, что для объявления войны надобно иметь важные и справедливые причины, а также добрую совесть, чтобы получить Божье благословение. Королева из-за своего решительного характера настроена более патриотично, но всю политику в Стокгольме осуществляет министр граф Горн. А Горн стоит за союз с Россией.

А кто против этого союза, кто за войну? Конечно, молодежь, гвардейские офицеры и дворянские сынки. Граф Горн не придавал важного значения молодежному движению. Он говорил: «Надо дать им вытрезвиться. Пусть лучше воюют за карточным столом». Но воинственных молодых людей поддерживают многие сенаторы, а более всего знатные дамы. Молодежь не хотела «вытрезвляться». Пили два тоста, которые провозглашали обычно дамы. Одна партия пила тост за войну, другая за мир, а дальше хмельные ссоры и дуэли. Патриоты дарили своим дамам ленты, сложенные в виде шляп, поэтому воинствующая партия получила название «партии шляп».

Противники назывались уничижительно «партией ночных колпаков», и, что удивительно, прозвище прижилось и стало официальным названием «партии колпаков». Патриотические игры верхушки достигли обывательских домов, солдат, а затем и черни. На всех уровнях пили, обсуждали, а потом дрались. Ушлые ремесленники освоили новый вид товара: активно стали продаваться табакерки в виде шляп, подушечки для иголок той же конфигурации, даже домашняя утварь незаметно приобретала намек на мужскую шляпу.

«Шляпы» говорили: Шведская корона до сих пор не успокоится, пока не будут освобождены отнятые у нас земли. Россия ослаблена войной с Польшей, у нее нелады с Персией. Сейчас самое время предъявить свои права. Да, для войны нужны большие субсидии, армия, но нас поддержат многие государства: Франция, Дания, Турция. Россия у всей Европы, как бельмо на глазу.

А мирные «колпаки» твердили свое: Россия знает свою пользу, она никогда не отдаст просто так Петербург и флот. Нужно помнить, страна велика, у нее хватит сил вести войну. И Пруссия ей будет помогать, а потом и Англия ввяжется.

При такой обостренной ситуации достаточно малой искры, чтобы все разом вспыхнуло. Шамбер решил, что убивать надо шведского посланника Нолькена. Хорошая, твердая кандидатура. Беда только в том, что в будущей трагедии по замыслу француза весьма серьезная роль отводилась князю Козловскому. Он должен был сыграть роль убийцы со всеми вытекающими отсюда последствиями: пытки, острог, каторга, а может быть, и лишение головы.

Но до тех пор, пока Шамбер не получил своих денег, он желал, чтобы голова Козловского была на месте. Николь отводилась роль подсадной утки. Шамбер и без нее узнал о князе массу подробностей. Он сам за ним следил, сгорая от ненависти и злобы. Право слово, если бы не высокая миссия, если бы Франция не доверила ему судьбу народов, он бы тут же, прямо в питейном заведении за карточным столом, прикончил бы этого молодца. А можно подкараулить его на улице. Князь часто без дела шляется пешком. И не надо всех этих экивоков, типа «защищайтесь, сударь!». Нож под ребро, и все дела.

Но тайну денег Козловский мог открыть только Николь, а для этого необходимо, чтобы он в нее влюбился без памяти. Мадам де Мот дамочка умная, она все понимает, но чтобы сделать любовника ручным, требуется время. Вот и болтался Шамбер без дела, подсматривая из-за плеча Николь за ворюгой-князем. Для успокоения совести он называл все это подготовительной работой.

Все, кажется, было на мази, но вдруг пал Данциг. Вначале Шамбер растерялся – что, конец всем надеждам? Но очень скоро он приободрился – экс-король Лещинский бежал, а его побег еще больше обострил ситуацию. Шифровка из Парижа, привезенная мелким чиновником из русской миссии в Копенгагене (впрочем, неважно, кем именно), подтвердила его домыслы. Игра продолжается!

К этому времени Шамбер уже несколько видоизменил свой план. Он не будет убивать Нолькена. Шведского посланника лучше иметь под рукой, чтобы было кому поднять дипломатический скандал. На роль козла отпущения великолепно подойдет его секретарь. Он вроде бы человек незаметный, но зато родственник графини Делагарди, весьма воинствующей дамы, одной из главных вдохновительниц партии шляп. И хорошо бы, чтобы в кармане убитого секретаря были обнаружены важные, компрометирующие его бумаги. Бумаги надо написать толково, это он умеет.

Убийство произойдет в новом доме Козловского, и сделать это надо до того, как он его купит. Пустующее помещение, вокруг сад и высокий забор. Николь назначит Козловскому свидание, он явиться туда в назначенный час, а там его уже будет ждать остывающий труп. О свидетелях надо позаботиться заранее. Вообще эту сцену надо продумать до мелочей. Николь обмолвилась, что Козловский вез какое-то тайное письмо в Петербург, значит, правильно он предположил, что князь русский агент. Жаль только, что он, Шамбер, не вытребовал себе этого письма. Хитрая де ла Мот (наверняка ведь ведет свою игру) уверяла, что уничтожила шпионское послание. Врет, конечно. Надо будет еще раз поговорить с ней на эту тему.

23

Луна, как известно, удаляется от Земли со скоростью три сантиметра в год. Следовательно, в 1734 году она была к нам на восемь метров ближе, а потому, очень может быть, выглядела и ярче и выразительнее.

Серебристый свет… Сообразить бы, сколько пудов драгоценного металла пошло бы на отлитие этого шарика. Можно ли представить себе что-нибудь более равнодушное к судьбе людей, а также более им не нужное, чем луна? Свет шлет слабый, по ее милости существуют приливы и отливы, в которых гибнет множество народу, на луну воют волки, и удивительно, она, сумеречная, умеет нагонять тоску.

Можно предположить, что Матвей, как и автор этих строк, заглянул однажды в слабенький телескоп и увидел на ночном светиле правильной формы отметину, круглую, как пуговка на фуражке, как хвостик на арбузе, от которого расходятся полосками меридианы. Помню, меня эта «пуговка» просто потрясла. Я тогда твердо для себя решила, что Луна сооружена не Божьим промыслом, а чьим-то рукотворством.

Но Матвей, сидя на подоконнике и глядя в небо, думал именно о Боге. Существует обывательское мнение, что если ты надолго задумался о Всевышнем, значит, боишься каких-то страшных событий и даже предчувствуешь смерть. Ничего подобного князь Козловский не испытывал, он думал именно о жизни, и не абы как – а о жизни в широком ее понимании, а заодно и о собственном бытовании, и находил, что Бог сделал его совершенно бессмысленным.

Кто таков он есть, князь Матвей? Уже поживший, двадцатисемилетний оболтус и офицер без определенных видов на будущее. Что он получал в жизни и что намерен получить в будущем?

Сознаемся, офицер он так себе: ни командного голоса, ни подабающей чину твердости. Приказы отдает, а сам в них отнюдь не уверен. Хотя у Ласси тоже негромкий голос, а воевать он умеет. Фельдмаршал Миних только распалять всех горазд, баталии выигрывает не умением, а количеством. Ему сколько солдат не дай, все равно мало. А решает, что к чему и затем победу одерживает, все равно Ласси.

Армия – еще экзерции на плацу, бесконечные рапорты, составлять которые Матвей тоже не мастак, и еще куча самых дурацких обязанностей. Под ядрами-то он не трусит, а вот фураж привезти, провиант достать для солдат, обуть всех, дабы уберечь от босоты, это он не любит и не умеет. Так что интендант из него тоже никакой, а без этого в армии нельзя.

Вот Данциг взяли… без него. Вначале Матвей на этой войне томился от безделья. И один только раз испытал светлый восторг, когда Шотландом овладели. Удивительное это чувство – победа! На извилинах спокойного существования такого восторга нигде не словишь.

Но зато после поражения он испытал другое, не менее сильное чувство. Горы трупов… это не просто вошедшие в обиход слова. Они лежали, как битая птица, как еще не разделанные скотские туши, какой-то страшный замес из живого творения Божия.

Ужас сменился скукой. Это была скука от бессмысленности бытия, когда ничего не хочется, ничего не в радость: и кофе горький, и водка пахнет тухлятиной, и закат над березами паскудный, кровавый, и былые мечтания воспринимаются как кошмарный сон, который хочется забыть поскорее. Тогда Матвей понял, что в бытии нашем все от Бога, и только скука от дьявола.

Далее он жил словно по инерции, куда подтолкнут, туда и покатишься. Из этого подлого состояния его вывела Николь – тогда еще девочка с пучком колокольчиков на узкой ладошке, а потом красавица невозможная – мадам де ла Мот.

А теперь он ее потерял. Матвей был совершенно уверен, что они больше не встретятся. После несостоявшегося свидания, прождав несколько дней, он поехал навестить шведского посланника. Мало того, что добрался до этого господина он только с третьего раза, так тот еще учинил форменный допрос: кто такой, зачем, почему, что вы, собственно, хотите от этой дамы? Да не ваше собачье дело, господин Нолькен! Мало того, что этот вальяжный представитель Швеции был с ним предельно холоден, так он еще сделал вид, что вообще не понимает, о чем речь. И только когда Матвей повысил голос и сказал, что он просто так из этого дома не уйдет, де, если хотите международного скандала, то вы его получите, только после этого со скрипом в голосе и испугом в глазах посланник смилостивился. Ладно, он откроет князю Козловскому страшную тайну, но после этого, чтоб ни одного вопроса, потому что он не волен… И в чем же тайна, господин сухарь? Оказывается, его племянница мадам де ла Мот уехала, навсегда оставив Россию.

Вот оно, счастье-то, уже, кажется, за хвост его держал, как комету, а она и вырвалась, улетела к звездам. А все было так недавно. Кажется, вчера только камзол лазоревый примерял, и душа его пела, потому что знал, чувствовал, мадам де ла Мот тоже не равнодушна к нему. Положим, это была не любовь, так только, любопытство, но чувствам свойственно развиваться. В глазах ее он все время видел вопрос. Со временем она бы непременно задала его и получила бы ответ, и много есть доказательств тому, что сердца их слились бы в блаженстве.

А теперь он пустой, как разорванный барабан. Вспомнились вдруг монсовы вирши: «Пробил стрелой сердца, лежу теперь без памяти…» Или лечу? Лечу вроде лучше, лечу в тартарары. Список стихов Вилли Монса ходил по рукам. Казненный Монс пользовался в армии особым почетом. Уже была придумана лютая легенда, мол, государь отчаянно ревновал царицу, а потому велел заспиртовать отрубленную голову и поместить ее в склянку. Эту голову Петр собственноручно принес в покои жены, поставил на подоконник, а потом наблюдал сладострастно, не изменится ли Екатерина в лице, не набежит ли на глаза невольная слеза и все такое прочее. Душа несчастной женщины в этот момент готова была расстаться с телом, но страх оказался сильнее, она совладала с собой и осталась спокойна.

В армии стихам Вилли Монса приписывали такую же чудодейственную силу, как обрывку веревки висельника или волосу с отрубленной головы. Большинство стихов Монс писал по-немецки, но это не мешало их популярности. Добрая половина офицеров были немцами, вообще этот язык был очень в ходу. Но были и русские стихи. Только для переноса их на бумагу Монс пользовался не кириллицей, а латинским шрифтом. Не силен был поэт в русской азбуке. Понятное дело, эти стихи пользовались особой популярностью. Их переписывали в тетради, оттуда переносили на глянцевую бумагу и посылали возлюбленным. С одной стороны, вопль сердца, а с другой – как бы кроссворд – красиво!

Вот образчик такого письма:

 
Probil streloyu isertza, lescu bes pamety,
Ne mogu j atznutza, i otzi my plakati,
Taska welikala… ну и так далее
 

Переведем: «Пробил стрелой сердца, лежу без памяти, не могу я очнуться, и очи мои плачут, тоска великая…»

Трогательно, что и говорить. Вам не приходит на ум русская интернетовская почта в самом начале ее существования? Мы тоже выстукивали латинские буквы, это называлось «писать клером». Информацию этим способом можно было передать, и даже пожаловаться было можно, шутить с помощью клера – недопустимо, шутка выглядит как-то особенно глупо, но зато любовные послания только выигрывают. Написанное кириллицей сразу прочитал и запомнил, чуть ли не наизусть. А влюбленный вчитывается в каждое слово, шевелит губами, добираясь до смысла. Целый вечер можно просидеть над любовным письмом с восторгом в душе. Я разбирала стихи Монса как «емэйловское» послание, и удивительное дело, оно меня трогало, хотя все это и стихами назвать нельзя, так только, томление души и плоти.

Матвей, как вы понимаете, не получал писем по Интернету, поэтому все это можно было бы и не писать. Так что пусть читатель считает мои измышления лирическим отступлением. Поехали дальше.

Данциг пал, и шельма Лещинский сбежал. А это значит, что хоть и присягнули побежденные Августу, до настоящего мира еще далеко. Польша наводнена отрядами, подобно тем, которые задержал его по дороге домой. Эти головорезы будут продолжать грабить и жечь, выкрикивая старые лозунги про свободу. Порядок в один день не наведешь. Разгребать эти мусорные кучи будет Россия, она прямо грудью вперед рвалась, чтобы помочь саксонцу, черта он ей сдался. А это значит, что через три месяца, теперь уже через один с небольшим, он должен будет вернуться в свой полк, дабы усмирять бунтовщиков.

А ему это надо? Надоели все, хуже горькой редьки. Если повезет, его опять ранят. Тогда можно будет получить отставку по увечью. Плохо только, что достойным увечьем в армии считают оторванные руки-ноги, а это не приведи Господь. Но ведь можно взятку дать, деньги-то есть.

Уйдет он в отставку и уедет в деревню. Тихая усадебная жизнь, куры в цветнике, холодная простокваша по утрам, отчеты старосты, просьбы – не изволите ли подыскать деньжат на поновление износившегося храма, дети, Лизонька Сурмилова в легком платьице… Как раз там со скуки и одуреешь.

– Матвей, а Матвей! Что делаешь в темноте? Я думала ты спишь, а ты ходишь, половицами скрипишь. Спускайся вниз!

Надо же, докричалась тетенька, наверное, весь дом перебудила. Матвей оторвался от созерцания луны и пошел в гостиную. Варвара Петровна сидела за столом над разложенными перед ней планами.

– Бессонница у меня. Совсем старая, видно, стала, не могу при полной луне спать. Садись рядом. Обсудим.

После того как по наспех нацарапанному плану дома Варвара Петровна нашла клад, она прямо помешалась на чертежах, даже гадать остыла. Чтением она никогда особенно не увлекалась, но все-таки заглядывала в книгу, в Четьи минеи, например, в Жития святых или в газету какую. Теперь не читала, не до того было. Гостей, правда, принимала изредка, и сама в гости ездила, но делалось это словно по обязанности, а для лучшего время провождения, для души она рассматривала чертежи будущего дома, которые ей исправно носил чиновник из Канцелярии от строений, давний ее поклонник. Сама Варвара Пет ровна строиться не хотела, не по силам уже, да и денег жалко. Другое дело Матвей. Ему сам Бог велел жить в новом доме. Через ее руки прошли уже четыре земельных плана.

– Что-то есть охота. Может, нам от голода не спится? Кликнули девку. Со сна она долго не могла понять, что от нее требуют, но потом довольно быстро принесла с кухни остылые пирожки с грибами, лимбургский сыр куском, шмот вареного мяса и сбитень в медном сосуде. Несколько на особицу на подносе стояла оловянная стопа с анисовой водкой. С нее Матвей и начал. Тетка тоже закусила.

– Сейчас все обсудим. Этот план тебе подойдет. Настали новые времена, и жить надо сообразно новому, а не в той убогости, в которой я живу.

Матвей обвел глазами гостиную, словно желая увидеть ее по-новому. Хорошая, уютная горница: обои из синей камки, понизу травный рисунок с серебряным подмалевком, горка с посудой, которую стали называть «буфет», печь с зелеными изразцами, крепкие, голландской моды устойчивые стулья, обитые телячьей кожей. Что еще надо? Тетка не дала доесть, принялась объяснять:

– Сюда смотри. Дом, конечно, под снос. Фундамент каменный можно оставить, планировку комнат поменять, сделать по-новому, анфиладою. Церковь домовую пристроить обязательно. А печи сделаем на ножках, я видела, очень красиво.

План выглядел внушительно. Какой-то богатый купец продавал на Фонтанной речке землю с садом, конюшней, тремя сараями, амбаром, мыльней, баней и мельницей. Тетка была права, господский дом мало представлял интереса, поскольку был тесен, не комнаты – клетушки. Дотошный чертежник присовокупил к плану и рисунок дома. Хромина была построена из толстенных тесаных бревен, крыша смотрелась неказисто, хоть и имелся сообразно обычаю худой шпиц, украшенный флюгером в виде дракона.

– Дом сделаем каменный, о двух апартаментах, подъезд с широким крыльцом со столбами белого камня, и чтоб балкон.

– Тетенька, да у меня и денег таких нет.

– Добавлю, не перебивай. На первом этаже кухня, людская, кладовые. Зал тоже можно сделать на первом этаже, но чтоб изрядный и с хорами для музыкантов. Пол чтоб не кирпичный и не из досок, а из наборного паркета. У меня доски хоть и струганные, а коляска все равно спотыкается.

– Так вы в том доме тоже жить будете?

– Не перебивай! Я в гости ездить буду. Крышу сделаем с переломами, покроем черепицей.

А что? В отставке можно жить и в городе. Разумеется, он построит себе не такие хоромы, как тетка напридумывала, а удобное жилье, скромное, с мезонином. Главное, чтоб потолки были высокими. Матвей не переносил низкие потолки. И пусть в этом доме живет Лизонька, только не сейчас, немного опосля. Еще годик-то он имеет право погулять?

Матвей просидел с теткой над планами до трех утра, а на следующий день после обеда, как обещал, съездил на Фонтанную речку, посмотрел усадьбу. Она показалась ему огромной, безжизненной, бестолковой и до брезгливости чужой, словно ему предлагали переехать жить в папуасские вигвамы, или как это у них там называется. Зачем ему это добро, если неизвестно, когда он в нем поселится? Да и поселится ли вообще? «И очи мои плачут, и тоска великая…»

Но вечер будущего дня круто изменил его настроение. Пришел посыльный с письмом, и душа Матвея воспарила, а сам он, хоть и не понимал того, рухнул в бездну. Письмо прислала мадам де ла Мот. Она назначала ему свидание.