Текст книги "С видом на Париж, или Попытка детектива (сборник)"

Что-то нудновато у меня идет сюжет, прямо скажем. Я стесняюсь уверенно крикнуть: «За мной, читатель!» Кто из великих так призывал? Булгаков, кажется? Я могу только оправдываться и обещать, что потом дело пойдет живее. Но, в конце концов, это еще и путевые заметки. Ну не могла я не написать про Амстердам и тем более про Брюгге. Вы даже не представляете, как там красиво.

Я проснулась среди ночи от чудовищной изжоги, маринованные маслята явно удивили мою поджелудочную железу. Дом спал. Темнота вокруг меня была плотной и липкой, лоб – мокрым от испарины. Надо попить воды. Для этого надо спуститься на кухню. Где-то здесь торшер был с такой штучкой для включения, знать бы, с какой стороны. Я повернулась на бок и замерла от странного ощущения, что я не одна в кровати, со мной кто-то лежит.

– Галь, ты? – спросила я громко.

Ответа не было. Со сна я еще не успела испугаться, поэтому руку вбок выбросила весьма беспечно. Кто-то действительно лежал рядом, безмолвный и неподвижный. Рука моя слегка передвинулась, и пальцы поймали привычное, я поняла – нос… а под ним губы – ледяные.

Я вскочила со своего ложа со скоростью отпущенной пружины. Всем известно, что в момент пробуждения люди за секунду видят сны, вмещающие в себя события часа, дня, а иногда всей жизни. То есть в эту секунду умещается неимоверное количество событий. Мозг, очевидно, работает как бешеный. Так случилось и со мной. В одну секунду, только не сна, а яви, перед моим слепым взором пронеслись миллионы образов, словленных со всей чернухи, которой нас пользуют телевизор и книги в безумных обложках. Рядом присутствовали персонажи моей реальной жизни, где-то кого-то отпевали или хоронили, под потолком, вереща, как вертолет, пролетел гроб с панночкой, «поднимите мне веки!», какие-то неведомые тени, убиенные, замученные, непогребенные, пробегали по стенам моей спальни, и все эти образы в один голос вопили короткое слово: труп!

Все это действительно продолжалось доли секунды, потому что от моего прыжка торшер упал набок и сам собой зажегся. Кто это, елы-палы? Лицо до подбородка закрыто пледом. Волосы седые или белые? Платиновые, вот какие! Старуха или крашеная? Впрочем, какая разница? Как очутилась здесь эта тетка с вперенным в потолок мертвым взглядом?

Дальше, как говорили мне девочки, был визг, а может, вой: утробный, волчий, безостановочный. Это уже потом, когда меня валерьянкой отпаивали, когда Алиса гладила мне колено, Галка с ложечки поила водой и даже Константин в неглиже – мешком сидящей пижаме – бубнил на одной ноте: «Ну Марья Петровна, голубушка, ну как вы могли, право, мы и представить себе не могли…» – я обрела возможность соображать и поняла, что это шутка. Рядом со мной лежала кукла из коллекции бельгийского скульптора Эрика.

– Ну прости нас, киска, ну дуры… Ну перебрали. Как-то она сама шла, клюковка-то… Перепились. Нам и в голову не могло прийти, что ты проснешься ночью. Мы думали, встанешь утречком, увидишь соседку и будешь хохотать до колик. И настроение у тебя будет веселое. Ну улыбнись, девочка, золотая, родненькая.

Я сидела истуканом и смотрела куда-то сквозь.

– Мы тебе вначале дядьку хотели подложить, – внесла свою лепту Галка, – но потом решили, что это нецеломудренно. Но как тебе в голову могло прийти, что это труп?

– После разговора в Амстердаме я все время об этом думаю… что, мол, детектив не могу написать и все такое прочее. А эта рядом такая тяжелая, неподвижная, и нос ледяной.

– Фарфоровый. Знаешь, каких отличных кукол делают в Бельгии? Константин ночью нам их всех показал. У Эрика их целая кладовка. Хочешь, и тебе покажем?

– Нет.

Константин принес мне горячий кофе и внимательно следил, как я, обжигаясь, пытаюсь сделать глоток побольше.

– Ну как, вам лучше? – спросил он, когда я протянула пустую чашку.

– Хуже быть по определению не может. Утром вы мне будете час, нет… полтора наговаривать в диктофон. Про Брюгге. И про Мемлинга… для путевых заметок, – обожженный язык мой работал плохо, и фразы вылетали по кускам.

Конец ночи я провела в одной кровати с Алисой. Наутро меня спросили:

– Ну как ты?

– Если честно, то мой ночной испуг ни в какое сравнение не идет с ужасом от потери сумки.

– Что же ты визжала? В музее небось молчала, как рыба.

– Здесь был испуг мнимый, а там от реального кошмара у меня голос отнялся. Девочки, ведь в той сумке все было: и паспорт, и деньги, прошлое и будущее…

– Опять заладила. Хватит! Поезд ушел. Все счастливы.

– Манька, какой же ты все-таки совок!

К слову сказать, Константин сдержал обещание. Он оживил Брюгге, он воспел хвалу Мемлингу. Кто бы мог подумать, что этот любитель клюковки на спирту мог говорить таким высоким слогом? Начал он традиционно: «Нидерланды – это низкие земли. Название Фландрия происходит от слова “vlieden”, что значит бежать. Люди спасались от наводнения бегством, и образовалось “прибежище”.

Основание города относят к VII веку. Основателем династии фламандских графов был отважный, коварный и жестокий Болдуин I Железная Рука. Болдуин воевал за земли с норманнами, но не брезговал собирать землицу и другими средствами. Он похитил у короля Карла Лысого его дочь Юдифь, и границы Фландрии расширились за счет владений французской принцессы. Сын Юдифи Болдуин II уже называл себя Каролингом».

Словом, это была целая лекция, которую можно будет вставить в путевые заметки целиком. Этим я потом займусь, дома. Только несколько слов о Мемлинге. Существует прекрасная легенда. После битвы при Нанси в брюггийский госпиталь Святого Иоанна попал раненый юноша – воин Карла Смелого. Монашки-урсулинки его выходили, и в благодарность монастырю он написал ряд картин и известную раку святой Урсулы. Легенда прекрасна и поэтична, но реальность, по-моему, не хуже: Мемлинг был сыном бюргера, сам был бюргером, а по совместительству стал великим художником.

Когда мы уходили, чтобы предпринять еще один бросок по городу, Константин сказал:

– В монастыре Святого Иоанна попросите увеличительные линзы. Тогда рака святой Урсулы оживет. Вы увидите подлинный средневековый мир.

– У нас на все музеи три часа, – сказала Алиса. – Сегодня вечером мы должны быть в Пализо под Парижем.

– Тогда я пойду с вами, – сказал этот удивительный искусствовед. – Нельзя пускать путешествие по Брюгге на самотек. Вы должны увидеть главное.

7

– Ну и что ты хотел? – спросил Второй у Первого, когда «ситроен» остановился у обочины.

– Ждать их будем. Не смогут же они все время прятаться за рефрижератор.

– Да они уж свернули давно.

– Нет, они едут в Париж. Это я понял. Слово «Париж» у них шипит, как муха в стакане.

Первый, блондин с чугунными плечами, по прозвищу Крот – в миру Пьер Марсе – сидел положив руки на руль и, полузакрыв глаза, смотрел перед собой. Второй, тот, что в жилетке с карманами, похожий в профиль на грустную плешивую птицу, назовем его Шик, беспрерывно курил, кашлял, вертелся и вообще излишне суетился. Не успеет сигарета догореть, он уже ее тушит, опять лезет в карман жилетки в поисках зажигалки, опять закуривает, соря вокруг пеплом. Суета эта несказанно раздражала Пьера, но он делал вид, что не замечает нервного любопытства соседа.

– Я не это хотел спросить, – опять подал голос Шик. – Что ты хотел делать с этими тетками в «опеле»? Аварию устроить?

– Ничего не хотел. Просто мне все это очень не нравится.

– Еще бы, – сказал Шик, с яростью уминая сигарету в пепельнице. – Я до сих пор в себя прийти не могу.

Ему очень хотелось задать Кроту вопрос по существу, но он знал, что не получит на него ответа. Пьер Марсе был человеком серьезным и зря словами не сорил. Главное, как понял Шик, запись в чужом диктофоне тоже была для Пьера полной неожиданностью. Сидели себе в кафе, пили пиво, ждали этого недоноска и стервятника Додо. По всем расчетам, стервятник должен уже быть на месте. Разговор был обычный.

– Слушай, – спросил тогда Пьер, – а почему у Додо кличка такая – Ситцевый?

– Дешевка он.

– Нет, а серьезно?

– Говорят, эту кличку Додо сам себе сочинил. Пират был такой – Ситцевый Джек. Очень удачливый человек. Все ему сходило с рук. Но попался. Последние его слова его на эшафоте были: «Я раскаиваюсь».

– Чтоб Ситцевый Додо в чем-то раскаивался! Никогда не поверю. Додо не пират, он мелкий жулик. Но упрямый, как черт.

– Ситцевый Додо – кремень, – подтвердил Шик. – Просто так он не уступит. Но можно припугнуть. Только что-то он не торопится.

– Может, в аварию попал, – хохотнул Пьер.

– Об этом можно только мечтать. Но такие в аварию не попадают.

Еще взяли пива, помолчали. И вдруг на все кафе зазвучал голос Крота: «Все о’кей. Шесть штук. Цифра шесть всегда была моим талисманом». Шик посмотрел на Пьера, мол, что это он так громко орет, и понял, что тот молчит, оглянулся назад и ест глазами женскую компанию, что сидит через стол.

Обычное дело, три путешественницы, немолодые… не скажешь – леди, но очень приличные, только слишком шумные. Но теперь они разом умолкли и внимательно слушали диктофон, который держала в руках грудастая в черном. А диктофон незнакомым Шику голосом продолжал выдавать информацию. Пьер, почти не разжимая губ, старательно повторял, то есть слово в слово. «От инструкции ни на шаг. Запоминай», – сказал незнакомец. Дальше пошли цифры. Потом бодрый голос Пьера отозвался: «Упаковано».

Цифры, конечно, Шик запомнить не мог, память на цифры всегда была у него дырявой. «Хоть бы звук приглушили, шалавы! – мысленно обругал Шик теток. – Пустили громкость на всю катушку!» Он испуганно осмотрелся по сторонам, но в кафе было пусто, а девица за стойкой не обращала на них никакого внимания.

Грудастая в черном костюме нажала на клавишу: стоп, щелчок, и опять зазвучала речь на незнакомом языке. Слушали тетки ее плохо и все что-то охорашивались, старые курицы.

– Кто они? – с испугом спросил Шик.

– Русские.

– Ты что – по-русски понимаешь?

– Нет, но говор-то их отличить легко.

– Может, этого позвать? – Шик кивнул в сторону стоянки машин.

– Нет. Сидит там, и пусть сидит.

Шик замер. Это надо обмозговать. Дело принимало неожиданный поворот. Пьер Марсе не любил сорить словами, но, видно, где-то проболтался. Нет, почему проболтался? Видно, у него в Амстердаме была назначена встреча с этим самым господином N. И этот N выдал инструкцию. Значит, Пьер врал, что он в этом деле главный. Наставить рога Додо – это правильно, но кто он, этот новый покупатель? Кто он, этот господин N?

– Где ты наследил-то? – не удержался Шик от вопроса.

– Не знаю. Следили и выследили, – голос Пьера звучал растерянно, это было так на него не похоже, что Шик струсил, после чего и стал курить сигарету за сигаретой.

Русские дамы вдруг поднялись, диктофон перекочевал в сумку. Пьер проводил его жадным взглядом.

– За этой черной, которая с искусственным жемчугом, надо следить…

– Похоже, жемчуг настоящий.

– Шею бы ей свернуть вместе с ее ожерельем!

Единственное, что успели на стоянке, это запомнить номер их «опеля». Номер был немецкий. А дальше началась гонка, которая кончилась ничем. Теперь Шик сорит пеплом и пристает с вопросами. Неотвязный, как оса.

– Как ты думаешь, кто они такие?

– По виду – туристки, а там кто их знает.

– Все они по виду туристки, а потом выяснится, что одна из них полковник КГБ, а вторая капитан полиции, – прошипел озабоченно Шик.

Третий на заднем сидении крякнул, поперхнувшись коньяком, который всю дорогу сосал из фляжки с завинчивающейся крышкой, но в разговор не вступил.

– Много ты видел полковников КГБ! – с раздражением бросил Пьер.

– Мало ли чего я не видел.

– Я просто хотел остановить их у обочины и попросить кассету с записью. И они, телки эти старые, поверь мне на слово, отдали бы ее без звука.

– А может, со звуком. Наставили бы на тебя пушки. Все бы дело гробанулось.

– Что случилось? У нас неприятности? – подал наконец голос Третий.

– Нет никаких неприятностей, – буркнул Пьер.

– Но я же вижу. Почему вы этих русских хотели убить?

– Да нужны они!.. – Пьер длинно выругался.

Третий только поежился и промолчал. Он не имел права голоса. Не имел он также права выходить из машины на всем пути от Амстердама до Парижа. Вслух об этом не говорили, но как-то само по себе было ясно. Третий должен был сторожить товар. Пока он еще не продан, товар был его собственностью.

Хотя если честно говорить, то он и сам бы ни за какие коврижки не вылез из «ситроена» на волю, потому что боялся. Он всего боялся, и внешний мир пугал его ничуть не меньше, чем эти двое, сидящие на передних сиденьях. Что он о них знал? Да ничего… Вадим сказал: надежные люди. А разве сам Вадим надежен? Верить нельзя никому.

И почему бы этим двум не трахнуть его по башке прямо здесь, в машине, а потом выкинуть труп на обочину, чтобы французское или бельгийское воронье выклевало ему глаза? Его выкинут, сами привезут товар в Париж и денежки прикарманят целиком. Знал бы несчастный Третий, что его присутствие при продаже необходимо, как сертификат качества, может быть, и поуспокоился бы.

– Никто никого не хотел убивать, – жестко сказал Пьер, – и не надо зря молоть языком.

– Мы торчим здесь уже пятнадцать минут, – Шик опять потянулся за зажигалкой.

Пьер почесал переносицу, что всегда делал в минуту раздумий. Его подловили в музее, это ясно. Но как? Зал, где велся разговор, был пуст, это он точно помнит. Значит, они заранее поставили прослушку. Но почему? Ведь совершенно очевидно, что никто из трех женщин не знает его в лицо. Иначе бы они вели себя иначе. Может, они пустили эту запись как приманку? Может быть, они хотели, чтобы Пьер ввязался в скандал? А тут полиция всех бы и повязала. Нет, не похоже. Эти сударыни явно надеялись только на собственные силы. Надо же, подобрали контингент, одна другой старше. В этот момент мимо промчался уже знакомый рефрижератор. Пьер принял решение.

– Сейчас для нас главное – время. Мы должны опередить… всех опередить.

Он с остервенением нажал на газ, машина рванулась вперед так стремительно, словно хотела взлететь.

– А Ситцевый Додо?

– Не встретились, и черт с ним. Нам с ним одну козу не доить.

– А если он сам нас найдет?

– Тогда я ему не завидую.

8

Я думала, что только у нас дома бывают такие неудобства и накладки. Ключ входил в скважину, как нож в масло, очень легко, но не поворачивался ни влево, ни вправо. Мы говорили Алисе: «Посильнее нажми-то!», а она отвечала: «Я жму изо всех сил, это ключ не тот».

Потом она строго уставилась на нас.

– Сознавайтесь, девы, кто шарил у меня в сумке? Кто что искал? Кто что забыл? Каким образом подменили ключи?

Никто из нас двоих нигде не шарил, но мы на всякий случай потупились. Потом она ударила себя по лбу и сказала с отчаянием:

– Господи, это я, кретинка, сама во всем виновата. Я искала помаду и вытряхнула содержимое сумки на столик в прихожей, а потом запихала все назад как попало. Там же лежали Артуровы ключи, очень похожие на эти: длинный, золотой и два привеска. На них тоже брелка не было, обычное металлическое кольцо. Значит, ключи от этого особняка мы оставили под зеркалом в Амстердаме. И что теперь будем делать?

– Ты хочешь сказать, что нам негде жить?

Мы помолчали. Дом возвышался перед глазами темной громадиной. Близок локоток, да не укусишь. Особняк принадлежал некому господину Такамицу, японцу, физику, с которым Алиса приятельствовала. Раньше она никогда здесь не была, но любезный господин Такамицу, между прочим, подданный Германии, называемый европейцами просто Така, отбыв с супругой на Таити, а может быть, на Канары, а вернее на конференцию в Канаду, любезно предложил Алисе пожить здесь с подругами.

– Давайте поедем в какую-нибудь маленькую уютную гостиницу, – предложила я.

– Цена за маленькую-уютную, если считать в нашей валюте, украшена таким же количеством нулей, как расстояние от Земли до Солнца.

– А какое расстояние до Солнца? – дергал меня черт за язык.

– Лучше молчи, а то сейчас случится членовредительство…

Алису можно было понять, мы очень устали. Из-за бдительного Константина, который следил, чтобы мы в Брюгге увидели «главное», мы выехали только в четвертом часу. Кроме того, мы заблудились на парижских окружных, а потому прибыли в городок глубокой ночью. У нас было одно желание – обрести крышу над головой. Мы так страстно мечтали о ванной и чашке кофе, что нелепая ситуация с ключами казалась предательством судьбы. Галка, как самая находчивая из нас, предложила:

– Надо найти незапертое окно и проникнуть в дом. Поживем здесь неделю, а потом уедем, оставив замок непочатым.

– Кой черт непочатым! Французы не оставляют открытых окон.

– Это немцы не оставляют, а французы похожи на нас, бывают такие же бестолковые. Я читала, – упорствовала Галка.

– Между прочим, наш хозяин и вовсе японец, – вставила я.

– Вечно ты со мной споришь!

Не дослушав наших возражений, Галка отважно нырнула в темноту и пошла вдоль дома.

– Что же, мы так и будем целую неделю влезать в окно и вылезать из окна? А что соседи скажут?

– А ты видишь здесь каких-нибудь соседей?

Дом действительно стоял как-то странно, мало того что он отступил от ряда прочих особняков, он еще развернулся под углом к улице. Поверьте, дом имел на это право, он был огромен и благородно стар. В темноте нельзя было рассмотреть трещины и выбоины в его кирпичной украшенной плющом башне, но в самих очертаниях ее была средневековая величавость. Внизу башня была глухой, и только высоко, на уровне третьего этажа, виднелись оконные ставни. Вплотную примыкавшее к башне строение, наоборот, имело множество окон, выходящих в палисад.

Я забыла сказать, что калитка в палисад была не заперта, а только притворена, это и навело Галку на мысль о некой безалаберности хозяев. Палисад был ухожен, но большая часть его была отдана не кустам роз, по примеру соседствующих особняков, а высоким пушистым елям. Дома такие елки называются голубыми. Газон, как и везде в этом государстве, был безупречен.

Мне уже понравилось жить в этом особняке. Выглянула луна. Я была вся в мечте, в романтике, в переживаниях. Боже мой, могла ли я представить в Москве, что буду когда-нибудь ночевать в таком доме?

Самое удивительное, что нашлось-таки окно, где имелась незапертая форточка. Мы подсадили Галку, она открыла шпингалет и осторожно проникла в дом.

– Девчонки, подождите меня здесь, я, может быть, открою дверь без всякого ключа. Если у них английский замок, то это проще простого.

Галка ушла вглубь дома, и скоро мы услышали, как она возится со входным замком. Старания ее были напрасны, дверь не открылась, поэтому нам пришлось лезть вслед за Галкой в окно, что при моих габаритах довольно сложно. Но в счастье об этом как-то не думаешь.

Когда мы влезли в дом и зажгли свет, нашим глазам открылась гостиная. Ну, я вам скажу… светлая мягкая мебель, обитая полосатым шелком, журнальный столик в виде стеклянного куба, на нем искусственные белые цветы в вазе, люстра – водопад хрусталя с золочеными подсвечниками. На стенах, естественно, живопись.

– Тетки, насколько я понимаю, это и называется роскошью?

– Похоже, ты правильно понимаешь, – отозвалась Алиса. – И это очень странно. Я и не предполагала, что Такамицу имеет подобные апартаменты. Он называл свой дом – лачужка с гаражом.

– Ты же говорила, что он богат.

– Это отец его богат, что на Западе совсем не одно и то же.

– О чем вы спорите? – сказала я. – Посмотрите, какие дивные картинки на стенах. А шторы, мебель – ведь все это антиквариат. Жить в таком доме хотя бы неделю!.. У меня нет слов.

– Вот и давай молча втаскивать чемоданы.

– Подожди, надо дух перевести. Где мои сигареты?

Это особенность Алисы – курить в самое неподходящее время.

– Потом переведешь свой дух. Пошли.

Машину решено было оставить на улице. Искать гараж не имело смысла. Ключ от него остался на брелке, который лежал сейчас под зеркалом в Амстердаме. Чемоданы и прочее барахло были благополучно транспортированы в дом через окно. Трудность возникла с бесконечными целлофановыми вместилищами, в них была дорожная посуда, продукты, моя сменная обувь, какие-то мелочи, купленные в дороге. Все пакеты были темные, а потому едва различимы в темноте.

– Ну вот, мы на месте. Теперь будем этот дом обживать…

Обживалась я обычно очень быстро, для этого необходимо было только выгрузить из чемодана часть имущества и рассредоточить его по комнате.

– Марья, не захламляй гостиную. Опорожнять чемодан будешь в спальне. Кто готовит кофе?

– Сдает тот, кто спрашивает, – отозвалась Галка. – Лично я лезу в ванну. Сегодня моя очередь первой смывать дорожную пыль.

Алиса отправилась на поиски кухни, Галка достала махровый халат. Вскоре послышался шум льющейся воды и пение. Галка всегда пела, когда мылась. Я же решила не тратить времени зря и обследовать дом. Больше всего меня манила к себе башня. Лестница была крутой, узкой, скрипучей, прелесть, а не лестница, дерево поручней было отполировано прикосновением множества ладоней. Не одну сотню лет карабкались по ней старики, дети и дамы в кринолинах.

Лестница привела меня в тесный холл с четырьмя дверьми, я толкнула первую и включила свет. Это была спальня. Матовые светильники создавали приятный полумрак, обтянутые чем-то блестящим стены (матушка моя – шелк!) сияли перламутром. Огромная белоснежная кровать… в ней опять лежала кукла, укрытая до подбородка пледом. Вот наказанье! Что за пристрастие такое в европейских государствах создавать кукол в натуральную величину и пугать ими обывателей? Кукла была мужского пола, и мне не хотелось ее рассматривать. Не до того было. Мужика этого мы из кровати выкинем, рассуждала я, неторопливо обследуя комнату. А можно просто занять другую спальню, наверняка в этом доме их несколько. Куда больше меня занимали сейчас мелкие игрушки, а именно безделушки на туалетном столе. Я думала, все это фарфор, но оказалось, что разномастная фауна сделана из различных материалов. Обезьянка оказалась плюшевой и выглядела, право, произведением искусства. Жирафы из стекла, лошади из неведомого материала, фантастических раскрасок птицы – и все крохотное, не больше спичечного коробка.

Увлеченная осмотром, я не услышала, как наверх поднялась Алиса, и обнаружила ее присутствие только по сдавленному всхлипу:

– Это еще что такое?

– Драгоценный зверинец…

– Да я не об этом говорю, – она вытаращенными глазами смотрела на кровать.

– Ах, это? Опять кукла, – сказала я беспечно. – Вы ее сюда подбросили или хозяева балуются?

– Какая же это кукла? Это труп.

– Как – труп?

Надо сказать, что заявление Алисы меня не столько взволновало, сколько удивило. Все ужасы, связанные с обнаружением мертвого тела, я оставила в Брюгге. Сейчас меня так легко не проведешь.

Я подошла к кровати, осторожно подняла плед за уголок и тут же опустила его. Мне не надо было дотрагиваться до тела, и так все было ясно. Мертвый труп убитого человека, как пишет Антон Павлович. Огромные залысины на лбу, острый нос, запавший рот и уши… О, эти уши я запомню на всю жизнь, шаржированно огромные, с жесткими пучками волос внутри ушной раковины.

Несколько мгновений мы простояли в оцепенении, а потом нас как ветром сдуло. Алиса кубарем скатилась по лестнице, я задержалась, чтобы выключить свет и плотно закрыть дверь. Такое не должно лежать на свету, темнота ему необходима, как гроб.

Алиса орала на бегу:

– Галка, вылезай немедленно! Быстро! Моментально, я тебе говорю.

– Что значит – моментально? У меня голова в мыле.

Алиса ворвалась в ванную и подхватила сидящую в воде Галку под мышки.

– Куда ты меня тащишь?

– Там труп.

– Какой труп?

– Мужской.

– Ты уверена?

– А если бы он был женский, то можно было продолжать мыться? Да скорей же! Влезай в халат. В машине переоденешься.

– Ну уж нет. В халате я не поеду, – Галка напялила на мокрое тело майку и юбку.

Как мы выкатились из этого особняка, я не помню. Вначале мы судорожно впихивали в пакеты наши уже расползшиеся по дому вещи, потом в оконный проем полетели чемоданы и прочее барахло. Каждый понимал: главное – ничего не забыть. Через минуту, нет, через две, ну хорошо, через пять мы сидели в машине и тяжело дышали. У Алисы никак не заводился мотор… Наконец затарахтел, и наш железный конь как безумный полетел от страшного места.

Мы мчались по главной улице городка. Особняки с палисадами вскоре сменились плотной застройки домами с разноцветными вывесками и витринами. Торговая часть Пализо в этот час была совершенно безлюдна. Потом опять пошли отдельно стоящие особняки. Видно, мы успели проскочить весь город.

– Остановись. Сообразим, что к чему.

– Я сейчас отказываюсь соображать.

– Ну хоть покурим.

Машина встала как вкопанная, но, видно, наша дрожь передалась и ей, безмолвной труженице, сиденья под нами продолжали нервно покачиваться.

– Что делать будем? – Алиса закашлялась, слишком глубоко затянувшись сигаретой.

– Я не понимаю, почему вы так перепугались, – заметила Галка. – Кто-то в доме умер. Это бывает. Просто твой приятель не успел нас предупредить.

– Когда кто-то в доме умирает, его обмывают и кладут на стол. А этот лежит в койке в абсолютно пустом доме…

Я могла несколько прояснить ситуацию, но не хотелось пугать подруг, поэтому сказала только:

– Надо обратиться в полицию.

– Нет, – Галка так и вскинулась. – Я не хочу в полицию. Я хочу в Париж. Зачем нам французский труп? Привяжутся и будут каждый день вызывать в жандармерию, или как там у них это называется.

– У них это называется префектура.

– Будут водить нас в префектуру и заставят подписать бумагу о невыезде.

– И хорошо, – обрадовалась я. – Поживем в Париже не неделю, а месяц. И потом, девы, это же готовый сюжет.

– Ты соображаешь, что говоришь? – у Алисы дрожал голос. – Я должна быть на работе через десять дней. Иначе у меня эксперимент горит.

– И что ты предлагаешь нам сейчас делать? Жить-то негде.

– Поехали ко мне в Дюссельдорф. И в Германии люди живут. Покатаетесь по Рейну, а как подойдет билетный срок, полетите в Москву.

– Меня это совершенно не устраивает…

Надо ли говорить, что я поддержала Галку. Рейн, конечно, тоже неплохо, но мы сидели в двадцати километрах от Лувра, Монмартра и сада Тюильри… Я мечтала об этом всю жизнь. Я задохнулась от возмущения. Мне чисто физически не хватало воздуха. Я опустила окно, выглянула в ночь. Прямо перед моими глазами безмятежно сияла цифра 178 и название улицы, все та же рю де Пари. Парижская, если перевести на русский язык. Сердце у меня забилось как бешеное. Именно от этого дома нам надлежало завернуть в узкий проулок, чтобы найти нужный особняк – третий по счету с правой стороны. Во всяком случае, именно так было написано в памятке, которую Алиса называла адресом.

– Девочки, посмотрите. Вот он, наш номер-то. Мы залезли в чужой дом.

По машине прокатилось что-то вроде тяжелого вздоха, похожего на лесной гул.

– Как такое могло случиться?

– В темноте увидели лишнюю единичку, это бывает.

– Сидите, я сейчас, – Алиса от волнения совершенно охрипла.

Она осторожно вылезла из машины, мы последовали за ней, нырнули в проулок. К решетчатой ограде крохотного палисада мы приблизились на цыпочках.

– Жасмин… – услышали мы ее голос. – Как я забыла? Эсмеральда рассказывала мне про этот куст. Она его из Англии привезла.

– Какая Эсмеральда? Из «Собора Парижской Богоматери»?

– Да ну вас, – нервно вздохнула Алиса. – Я про жену Такамицы говорю.

На этот раз ключи подошли и к калитке, и к дому, и к гаражу. Мы приехали туда, куда должны были приехать. Кошмар кончился. Черт с ним, с детективом, подумала я с облегчением. Будем просто жить и радоваться Парижу.

Но все уже свершилось. Дальнейшего сюжета нам не надо было придумывать. Он сам шел за нами по пятам.