Текст книги "С видом на Париж, или Попытка детектива (сборник)"

9

Первый день в Париже. О, хотите, я расскажу вам, что это был за день? Париж начался с Люксембургского сада. Галка любит, чтобы осмотр каждого значительного города начинался с парка. Мы так и начали.

В Париж мы поехали не с самого утра. Вначале мы стирались, мылись, без конца ели и пили кофе. О вечернем страшном происшествии не вспоминали, словно его и не было. Сейчас все наши помыслы занимала первая вылазка в город. Алиса заявила нам, что ни под каким видом не поедет в Париж на машине. Не настолько хорошо она разбирается в здешних правилах дорожного движения, да и с парковкой проблема. Поскольку гараж был занят хозяйским «ягуаром», нашему «опелю» предстояло коротать дни и ночи на платной стоянке.

По дороге домой кто-то из нас спросил:

– А мы там ничего не забыли, а?

Каждый тут же понял, где это – там. Нет, не забыли, ничего не забыли.

Галка вдруг остановилась как вкопанная.

– Вообще-то я утром не нашла свой крем. Похоже, я оставила его в той ванной комнате.

– И ты так спокойно об этом говоришь? – ахнула я. – На креме твои отпечатки пальцев!

– Марья, не идиотничай! Не будет же полиция гулять по всему Парижу с баночкой крема. И потом, вы тоже цапались за стол и прочие вещи. Там ваших отпечатков пруд пруди. А крем импортный, дорогой, и дизайн современный. Он вполне мог принадлежать хозяевам особняка. Там этих кремов…

– Я как-то не подумала про отпечатки пальцев, – опечалилась Алиса. – Но Галя права. Это только в детективах по отпечаткам пальцев находят преступников. В Москве каждый день заказные убийства. И никого не находят.

– Да какие же мы преступники? Что ты городишь-то?

– Верно. Хватит. Было и прошло. Больше об этом не говорим.

Мы пошли на вокзал, купили проездной на неделю. В Париже это совершенно необходимо: электричка плавно втекает в метро, и на весь путь нужен один проездной билет, именной, с фотографией. Алиса предупредила нас об этом заранее, и мы запаслись фотографиями еще в Москве.

Итак, мы доехали на метро до центра Парижа и выпали в Люксембургский сад. Ничего себе… Мы озирались как-то застенчиво. Куда больше, чем эти аллеи, деревья и люди на скамейках, нас волновало само название этого места. Столько всего читано, где Люксембургский сад был непременным участником! И вот мы здесь, под его сенью. Дворец стоит. Его построила Мария Медичи, вторая жена Генриха IV Наваррского, о котором много писал Дюма.

Внутрь Люксембургского дворца мы, конечно, не пошли. Обойти дворцы в Европе – на это нам не хватит ни времени, ни денег, и потом, в Петербурге дворцовый интерьер не хуже. У нас была совсем другая задача – протоптать в Париже свои тропы.

Насчет троп я загнула для красного словца, тропа здесь у туристов одна. Конечно, мы пошли на остров Сите к собору Нотр-Дам. Не буду говорить, что он огромный и прекрасный. Это все знают. Но меня чрезвычайно удивило, что собор совершенно белый. А где копоть веков? Понятно, что собор реставрировали, и еще сейчас на главном фасаде висит заградительная сетка (что, кстати, не портит величественного вида).

Мой относительно уравновешенный характер имеет много недостатков, вот один из них – внезапно вспыхивающее любопытство. Желание узнать что-то сейчас и немедленно сродни болезни. На этот раз мне приспичило узнать, как они его, то есть Нотр-Дам, чистили. Не мылом же смывали грязь веков? Дома, в России, купола именно моют мылом, говорят, детским, чтоб не смыть позолоту. На Нотр-Дам никакой позолоты не было, но это не упрощало задачу. Отмыть все эти кружева и контрфорсы не представляется возможным. Я знаю, что Кремлевскую стену у нас в свое время чистили пескоструйным аппаратом. Но одно дело стружку снимать с кирпичной стены, и совсем другое – с этого резного чуда. Наверное, французы используют химию. Не истончили бы собор до полной хрупкости. И как всегда – ни у кого ничего не спросишь. Никого похожего на гида. И потом – отсутствие языка… Любуйся молча, а все вопросы будешь снимать дома.

Внутри собор еще больше, чем снаружи. У алтаря есть такой выгороженный загончик со стульями, куда туристам ходить заказано, там молятся. Рядом кабины, где верующий католик может исповедаться. Это трогает. Сидит тихий человек в сутане и ждет, когда кто-то из любой части света захочет облегчить свою душу.

У нас так просто не исповедуешься. Вначале надо трехчасовую службу на ногах отстоять. При артрите это сложно. Интересно, есть ли у католиков пост? Органист играет, звуки разносятся по всему храму, забиваются в самые высокие закоулки и там гудят многоголосым эхом. Свечи горят… Нет, вру, не свечи, а фитильки в маленьких рюмочках, наполненных воском. Витражи сияют. Они здесь удивительной яркости и красоты.

Я не выдержала и перекрестилась. И даже «Отче наш» шепотом прочитала. Наверное, с точки зрения православия это грех – молиться в католическом храме, но не совладала с собой. Здесь было так прекрасно и все умиляло.

После собора день показался особенно ярким и солнечным. Алиса сказала, что где-то на площади есть некая обозначенная точка, которую французы считают центром мира. Мы долго искали эту точку, но не нашли. Может, Алиса что-то напутала? Не могут французы быть такими снобами.

Галка тем временем стала поднывать, что неплохо бы и перекусить. Про ресторацию или кафе ввиду денежных сложностей она и не заикается, но длинный французский батон… Вот она закрыла глаза, и батон перед ней как живой. Более того, она улавливает его запах.

– Нет, моя дорогая. Перебьешься, – строго сказала Алиса. – Если мы будем мечтать о французских батонах, то ничего не увидим. Сейчас мы пойдем в Сент-Шапель. Шапель – значит часовня. Она построена Людовиком Святым для хранения тернового венца Христа, обломка Креста Господня и еще чего-то по мелочам. Этот собор – главная красота Франции. Поверьте, не вру. 1264 год! Он изнутри весь драгоценный. А работает только до пяти. Если поторопимся – успеем.

И мы пошли смотреть главную красоту Франции. Сент-Шапель размещалась рядом с дворцом Правосудия. Алиса, как всегда, была права. Изнутри собор напоминает иллюстрации к очень дорогим детским книгам, которые пытаются изобразить старую Францию. Я хочу сказать, что такого во взрослой жизни уже не бывает. Там были фантастические драгоценные витражи, стены в узорочье, короны и лилии переплелись с тончайшим растительным орнаментом. Одежда святых – фигуры в рост – была украшена… наверное, это смальта все-таки или стекло, не может быть, чтоб здесь остались рубины и изумруды.

А потом заиграла музыка. Здесь очень уместно междометие «О!». Играли попурри из лучших мелодий, которые создало человечество. Музыка застигла людей врасплох, как в детской игре «замри». Лица у всех разгладились… слушали, а может, молились. Народу было немного, человек тридцать, все туристы. Я вспомнила не к месту «Мост короля Людовика» Уайдлера. Рыжий монах в этом романе все пытался понять, почему, за какие грехи Господь собрал на подвесном мосту именно этих пять человек, чтобы потом порвать мост и толкнуть несчастных в пропасть. А я думала: за какие добрые дела мы, люди всех национальностей, собраны здесь для праздника души? Тихие вышли мы на улицу.

– Галка, все, ликуй. Мы можем подумать, где поесть. Для этого лучше идти в Латинский квартал.

У нас были очень маленькие запросы: чашка кофе и пара булок, но и этого город Париж не мог дать нам с легкостью, потому что цены вокруг были возмутительные. Ну ладно, не об этом речь. Поели, покурили. А потом я сказала:

– А ведь он там лежит… Убитый. А мы, три здоровые тетки, не можем помочь французской полиции найти преступников. У нас у всех умерло гражданское чувство. А если бы мы в Москве нашли труп?

– Тише ты! Говорить о таких вещах в людном месте…

– Все равно здесь нас никто не понимает.

– Неправда, здесь полно русских.

– Свои не выдадут.

И все-таки мы ушли от греха, оставили кафе и разместились в сквере на лавочке. Там и продолжили разговор. Говорили в основном мы с Галкой, Алиса помалкивала.

– И как ты собираешься помочь французской полиции?

– Надо заявить. Пойти в префектуру и все рассказать.

– В Париже или дома, в Пализо?

Пализо уже стало нашим домом, ну и дела!

– Это не принципиально. Главное, префектуру надо найти. Алиса, ты наверняка знаешь, где это.

Алиса вздохнула.

– Я была в префектуре лет пять назад. Я тогда работала здесь в университете, и мне надо было продлить визу. Я и поперлась. Уже в префектуре обнаружилось, что виза у меня просрочена. Вначале они со мной вообще отказались разговаривать, сразу начали орать. Потом сказали: ждите. Там такой зал большой, вдоль стен окошечки, окошечки, а посередине просители на стульях. Стулья убогие, просители жалкие. Какие-то арабы, негры, турки, русские – беженцы, и всем надо получить вид на жительство или еще что-то в этом роде. Я попала в число этих несчастных, сижу, жду, когда меня вызовут.

Я и сейчас знаю по-французски не больше тридцати слов, но кое-что из того, что мне хотят сообщить, пойму. А тогда мой родной язык за границей был английский. В префектуре устроено все безобразно, словно это не Париж, а поселок Канашкина Прорезь Таймырского района. Позвали меня к окошечку. В окошечке имеется щель. Далее надо лечь грудью на стойку и кричать в эту щель свои просьбы. У меня тогда была одна просьба – говорите, умоляю, медленнее. Умолять на крике очень трудно, а если обычным голосом говорить, то девица меня просто не слышит. И чем настойчивее я ее умоляла не торопиться – плис, пардон, мерси – тем яростнее звучала ее французская речь. Прямо как пулемет. Словом, в префектуру я не пойду. Никогда. Если вас терзают гражданские чувства, вы и идите. Но без меня.

– Мы не можем без тебя, без тебя мы немые.

– А вы жестами.

– Может, он все-таки сам собой помер, от старости? – с надеждой спросила Галка.

– Держи карман шире, – встряла я. – У него сорочка в крови. Весь воротник заскорузлый и черный. А в груди рана величиной с пятак. Я просто говорить не хотела…

– Не показывай на себе, это плохая примета, – заверещала Галка.

– Алис, пойдем в префектуру. Его похоронить надо. Что же он там… разлагается? Нехорошо это, не по-христиански.

– Ладно. Про префектуру я просто к слову сказала. Нам надо идти совсем в другое место. Дворец Консьержери видели? Тот, что построен Людовиком Красивым в незапамятном году? Так вот – там обретается штаб-квартира французской полиции. Да, я про дворец Правосудия говорю. А рядом на набережной Орфевр в полицейском управлении сидел когда-то Мегре и распутывал в клубок смотанные версии убийств.

– И как попасть к современному Мегре?

– Ну как? – вмешалась Галка. – Подходим к полицейским у входа и говорим: «Месье, в городе Пализо на улице такой-то лежит труп». Алис, ты знаешь, как труп по-французски?

– Ладно, уговорили.

Мы опять пошли на остров Сите к дворцу Правосудия. Когда мы посещали Сент-Шапель, у ворот стояли два очаровательных полицейских, один молодой брюнет, другой молодой блондин. Я их хорошо запомнила, потому что подумала тогда: какие красивые во Франции полицейские. Теперь около узорной решетки стояли мои ровесники, один пузатый и потный, он все время снимал фуражку и вытирал синим платком мокрую лысину, и другой тощий, плоский, словно из-под катка вынутый. Я представила вдруг наш разговор. Мы ему про труп в особняке, а он нам: «Ага… вы, стало быть, русские. А как вы, мадамы, туда попали? Ах, через окно? А все ли осталось на месте в том особняке после вашего внезапного бегства? А не прихватили ли вы что-нибудь из хозяйского добра? А может быть, вы сами хлопнули этого ушастого?»

Видимо, Галка почувствовала мое замешательство и поняла всю нелепость происходящего, потому что сказала решительно:

– Не надо нам туда идти. Не хочу я засовывать свою голову под мышку этому тучному. Это все равно что в петлю. Я знаю, что делать. Перекурим.

Мы опять уселись на лавочку.

– Пошлем на набережную Орфевр письмо, в котором все объясним, – предложила Галка. – Это избавит нас от личного общения и последующих неприятностей.

– Они анонимных писем получают тонны.

– Я предлагаю это сделать не из гражданских, как вы говорите, чувств, а чтобы меня совесть не мучила.

– А вдруг этот с ушами просто самоубийца, – не к месту ляпнула я. – Лег в постель и застрелился. В этом случае не полицию надо извещать, а родственников.

– А где же тогда пистолет? – Алиса посмотрела на меня осуждающе. – Там не было никакого пистолета.

– Да что мы с тобой видели-то? Может, он его под кровать успел забросить. Нам бы осмотреть все повнимательней, а мы как безумные…

– Маш, что ты плетешь? Как самоубийца мог забросить пистолет под кровать? Что-то ты темнишь.

– Ну хорошо, сознаюсь. Я на этой окаянной вилле забыла шарфик… тот, полосатенький.

– А на нем русская этикетка…

– Вот и нет. Турецкая. Я его в Коньково купила.

– Господи, ну что мы препираемся? Если французской полиции надо будет нас найти, то они найдут.

– Вопрос только – когда. Через восемь дней нас здесь уже не будет.

– Так извещать нам полицию или нет? – почти с надрывом крикнула Галка.

– А что, если дать объявление в газету? – предложила Алиса. – Во всяком случае, я знаю, как это делается. Напишем, что в Пализо по такому-то адресу в пустом доме лежит труп. Объявление пошлем в «Юманите», это дешевая газета. В конверт кроме текста надо положить чек.

– А откуда у нас чек?

– Положим деньги. Я думаю, десяти франков хватит. Только такой бумажки нет. Это монета.

– Пошлем двадцать франков.

– Это мы можем себе позволить, – сказала я. – Двадцать франков – цена трупа.

– И вовсе нет. Это цена нашей совести.

– Странно, что в Париже труп, совесть и чашка кофе в одной цене, – задумчиво подытожила Алиса. – Теперь пошли на почту. Я знаю, где она находится. Только вначале сочиним текст.

Мы сочинили. По-русски он звучал очень убедительно. Потом Алиса с помощью карманного словаря билась над французским вариантом. На почте мы все переписали начисто. Алиса сказала:

– По-моему, это не заявление, а бред. Я напишу его по-английски с просьбой перевести и отредактировать текст. Вложим еще двадцатку.

– Такой труп мне уже не по карману, – проворчала я.

– Ладно, скинемся. Еще мы должны дать наш обратный адрес.

– Ну не Пализо же им называть. Выгляни в окошко, вот тебе и адрес.

Не могу не заметить, что отправка писем во Франции с точки зрения русского человека выглядит странно. Письмо не опускают в ящик, а относят к чиновнику в окошко. Он взвешивает письмо на весах и в зависимости от веса продает марку. Мы заплатили сколько-то там сантимов. Вообще непонятно, что французы мелочатся. Я думаю, что весы, сама процедура взвешивания и чиновник при этих весах стоят дороже, чем просто марка – для всех писем, без разбору. Но, с другой стороны, всем надо зарплату получать.

10

Все произошло так быстро, что ни Клод Круа по кличке Шик, ни Третий из уже знакомой нам компании – Федор Агеевич Кривцов не смогли ни помочь, ни помешать. И вот теперь Пьер лежит у камина с пробитой башкой, а Ситцевый Додо пристроился у него в ногах, и из тощей груди его фонтаном хлещет кровь. Зачем в комнате камин – одному черту известно. Во всяком случае, Шик не помнил, чтоб его когда-нибудь топили. Не иначе как сама фортуна распорядилась воздвигнуть это сооружение в день рождения Пьера для того, чтобы в свой урочный час этот красавчик с размаху врезался башкой в необычайно острый угол мраморной каминной доски.

– Кровь надо собирать, а то нас затопит! – Шик старался говорить бодро, но зубы у него металлически лязгали. – Бери тряпку или губку. Где здесь, черт побери, какой-нибудь таз?

Кривцов не отвечал. Он сидел белый, как мел, вцепившиеся в собственные коленки руки свело судорогой, а губы тупо повторяли: «Ё-моё… это же надо! Как в боевиках… блин! Ё-моё…» Если бы Шик понимал по-русски, то его бы удивил подобный текст. Федор Агеевич ненавидел сленг и если допускал жаргон, то только свойственный изысканной московской богеме. А богема не говорит «блин», она предпочитает здоровый русский мат.

А ведь все так удачно складывалось! Они приехали в Париж ночью. Шик подремывал на переднем сиденье, вцепившийся в руль Пьер составлял с машиной одно целое, а Кривцов смотрел во все глаза, не веря своему счастью. Вот он – Париж, Мекка для всех пишущих, рисующих, играющих и танцующих. Неужели мечта всей его жизни осуществилась? Он был настолько восхищен, что утратил былую сдержанность и без конца задавал вопросы безмолвному Пьеру.

– Это ведь Нотр-Дам? Как великолепно он освещен! У французов во всем чувство меры! Сейчас будет Старый мост со статуей Генриха IV. Я не ошибаюсь? И где-то здесь рядом дворец Правосудия…

– Тьфу на тебя, – проворчал Пьер, – я предпочел бы этот дворец никогда не видеть. Для тебя это дворец, а для меня лачуга смрадная.

Пьера несказанно злил этот русский. Всю дорогу он вел себя так, словно не краденый товар вез клиенту, а путешествовал на маменькины деньги. Вопросов по существу не задавал, то есть делом совсем не интересовался, а только вертел головой, как флюгер, любопытно ему, вишь, на Европу посмотреть. Пьер знал, что русские все алкоголики, а пьяниц он не переносил. Сопливые их беседы для него нож острый. А этот сколько за дорогу коньяка выхлестал, уму непостижимо, и ни в одном глазу: «Это Дом инвалидов? Ах, ох, я себе его так и представлял! А где Лувр? Покажите, пожалуйста, где Лувр!» Тоже мне любитель прекрасного!

Прибыли на место. Домишко этот на окраине Парижа достался Шику в наследство от бездетной тетки, неряхи и пьяницы. Дом представлял из себя совершенную развалюху, хороши был только подвал и сад, но налоги за наследство содрали как за полноценное жилье. Шик только и смог, что подлатать черепицу, чтоб с неба не текло, на большее денег не хватило. Жить здесь было нельзя, но Пьер сказал, что для деловых целей лучшей крыши не придумаешь.

Машину поставили в саду, никакого гаража там и в помине не было. Две комнатенки, обставленные поломанной мебелью. Внесли матрас, неторопливо выгрузили товар. Неплохой куш, сразу видно. На заре своей карьеры Шик был обычным карманником, а потом приобщился к искусству и вошел в толк. Теперь он не хуже любого оценщика может назвать цену. Иногда, правда, и ошибешься на нуль. Полотна свертывать не стали, положили на матрас и прикрыли одеялом.

Теперь можно подумать насчет пожрать. По дороге Шик успел купить еды, не то чтобы роскошной, но желудок заполнить есть чем. Выпивка, правда, была ни к черту. И главное, эта сволочь говорила – бургундское. Чтоб подсунули такую дрянь под видом бургундского, это надо постараться.

– Завтра в девять утра мы должны быть на месте, – сказал Пьер. – Поэтому всем спать.

– А где место-то? – невинным голосом спросил Шик.

– Там узнаешь.

Шик тихонько посмеивался в темноте, подсовывая под спину одеяло. Спина у него всегда мерзла. Пьер, конечно, думает, что он самый умный, корчит из себя супермена, но Шик давно догадался, куда они с утра направят стопы. Маленький банк на улице Сен-Лазар. Наверняка Пьер обделывает там свои делишки.

Шик уже всматривался в первый сон, когда раздался стук дверной колотушки, заменяющей электрический звонок. Пьер тут же вскочил на ноги и бросился к окну.

– Кто знает, что ты здесь?

– Из тех, кому надо знать, – никто.

– Кого же тогда принес черт?

– Полиция… – прошептал одними губами Кривцов, но Пьер оборвал:

– Заткнись!

Долго гадать им не пришлось, потому что они услышали гнусный и гнусавый голос Ситцевого Додо. Он устал бить в дверь колотушкой и теперь орал на всю округу:

– Открывайте! Я знаю, что вы здесь! Ваша дурацкая машина стоит под яблонями. Вы от меня не скроетесь, подонки! А этот клоповник я разнесу в щепу.

– Откуда ситцевая тварь знает этот дом?

– Он знает все, – почтительно прошептал Шик. – Не мужик, а копилка с чужими тайнами.

– Ладно, открывай.

Додо ввалился в дом, не переставая ругаться.

– Сбавь на оборотах, – негромко предупредил Пьер.

Куда там! Теперь с гневных уст слетали не ругательства общего толка, а вполне конкретные упреки. Договорились ведь, что на этой чертовой заправке он получит товар. Приехал, и нет субчиков. В его планы вовсе не входило уезжать из Бельгии. У него дела не только с такими недоносками, как Пьер, есть и достойные люди. И клиент, между прочим, бельгиец. А вместо того чтоб делать дело, он торчит в дурацком кафе и пялится на дорогу.

– Я ждал вас три часа. Три! – показал Додо на пальцах, поднося их к самому носу Пьера. – Потом стал спрашивать, а были ли здесь такие заметные-приметные – пара проходимцев. Оказывается, были, посидели полчаса и растворились.

– Ты что, совсем обалдел? – потрясенно спросил Пьер. – Ты не такой дурак, чтобы вести себя в дорожном кафе как полицейский. Или ты решил нас заложить?

– Это как посмотреть, – воскликнул Ситцевый весело. – Как вести себя будете. Ладно, дайте что-нибудь выпить.

– Коньяку? – услужливо предложил Кривцов.

Додо посмотрел на него как на привидение, он еще не сообразил, что здесь делает этот чужак.

– Коньяк мы распивать не будем, – решительно сказал Пьер, – и чем быстрей кончим разговор, тем лучше.

– Да мы его еще не начинали, – беспечно ощерился Додо.

– Мэтр в Париже?

– Мэтр уехал по делам в… Впрочем, вам это знать не обязательно. Вернется он только во вторник.

– Понятно. Мэтр в Бельгии, – прошептал Шик.

– А зачем вам понадобился Мэтр? Раньше мы отлично ладили сами. А, Пьер? Шик, объясни ему. Крот в наших делах человек новый.

Спрашивая, Додо все время осматривал комнату, а потом прирос взглядом к одеялу на матрасе, понял, что неспроста они его здесь расстелили.

– Я предпочел бы сказать об этом самому Мэтру, – веско сказал Пьер, – но на худой конец можно и тебе. Мы выходим из игры.

– Мы – это ты и Шик? – он посмотрел на последнего с сожалением, мол, ладно, если у Крота мозги расплавились, на то он и крот – подземный житель, но ты-то, старый кадр…

Шик заерзал под этим уничижительным взглядом.

– При товаре – и выходите? – продолжал Додо. – Так не пойдет, так не поступают порядочные люди, – он сорил словами, а сам прикидывал, сколько драгоценных полотен лежит под пледом. Стопочка толстенькая, наверное, не меньше десятка… Правда, десять – это он загнул, шесть… Но уж пять точно.

Ситцевый вдруг стремительно бросился в угол и со сладострастным выражением на лице, словно красавицу обнажал, сдернул закрывающее полотна одеяло. И тут же защелкал языком в упоении.

– Скажите, пожалуйста! Это кто же у нас такой будет? Неужели Малевич?

– Это Фальк, – подал голос русский. – Всем Малевича подавай!

– А это у нас будет… – Додо поднял за уголок первое полотно, стараясь рассмотреть второе.

Пьер просто оцепенел от подобной наглости, но в следующее мгновение пришел в себя и бросился на Ситцевого, стараясь оттащить его товара.

– Ты руками-то не лапай. Не твое! Жалко, Ситцевый, что мы с тобой на заправочной станции не встретились. Там бы ты на весь мир орать поостерегся. Или ты не понял?

– Отчего же не понять? Я так думаю, что ты сам клиента нашел. Шик нашел русского с товаром, это мне известно. А теперь ты сам хочешь сбыть. Ладно, имеешь право. Но потом… Слышишь, Крот, потом ты можешь так работать! А эти картины Мэтр давно ждет. И все уже оговорено, а во время игры правила менять никому не позволено.

Пора объяснить суть дела. Да, наши незадачливые герои торговали краденым. Каждый, кто смотрит видак и читает детективы, знает, что не так трудно украсть, как сбыть товар. То есть хотя воровство живописи, скульптуры и прочей старины – вещь достаточно сложная, но она ни в какое сравнение не идет с тем, чтобы заполучить нужного клиента и получить настоящую цену. Не в антикварную же лавку с товаром идти.

Идеальный вариант – заказное воровство, когда клиент точно говорит, что ему надо, не скупится при получении товара, а потом так заметает следы, что полиции здесь делать нечего. Но о подобном можно только мечтать. Обычная ситуация – это система перекупщиков, которые имеют своих агентов. Такими агентами были и Ситцевый Додо, и Шик, только первый был напрямую связан с этой акулой – Мэтром, а мелкая сошка Шик видел его считаное количество раз. Пьер в этом деле был человеком новым, на какой ниве до этого он стриг колосья – неизвестно, но в новом деле быстро вошел во вкус и шестеркой быть отказывался.

Промысел этот всегда был доходным, но наибольшего размаха в Европе он достиг тогда, когда Россия криво, косо и с оглядкой переползла на новые рельсы и оснастилась лозунгом «Вперед, к капитализму!». Не успели на Западе опомниться от такой новости, как в стране недавнего социализма начался полный беспредел. Период накопления, золотые времена! Грабь награбленное! Приватизируй, что плохо лежит. Началась полная вакханалия, а русское правительство вкупе с милицией, полицией и сознательными гражданами только руками разводили: «Черт знает что! Куда все девается?» Но тут же сами себе все и объясняли: «Прежде чем обрести капитализм, необходимо накопить капитал в отдельно взятых особенно цепких и липких руках. Да, это пиратство. Но предки у этих Рокфеллеров и Морганов тоже имели руки по локоть в крови. Только их потомки стали похожи на людей, и мы дождемся!» Страшно жить в стране, где воровство не только узаконено, но, по уверению власти, служит благим целям.

Словом, в эти счастливые времена и у Ситцевого Додо, и у Пьера с Шиком работы было много. Но большие деньги портят людей. Пьер решился на крайность, и недавние подельники сцепились.

– Ах, не по-джентльменски поступаем? – орал Пьер. – Да ты знаешь ли, что это обозначает – по-джентльменски дела обстряпывать? Вы со своим Мэтром только и умеете, что на нас наживаться. Ваши копейки нам больше не нужны! Наш труд, между прочим, сопряжен с опасностью для жизни! Кусок хлеба нам нелегко достается. А ты, жук навозный, и Мэтр твой, гнида бельевая, только купюры умеете считать… в счетных машинках. Самим пальцами шевелить вам уже лень. Думаешь, я не знаю, сколько вам за прижизненные эстампы Рембрандта отвалили? И посмей произнести вслух, сколько стоили антики, которые мы вам из Испании везли!

– Понятно, – сказал Ситцевый почти весело, – бунт на корабле. А между прочим, за тобой, Пьер, должок.

– Это за тобой должок, тарантул худосочный. И гораздо больший, чем ты себе мыслишь! – гордо прокричал Пьер, но Шик уловил в интонации его новый оттенок, эдакий намек на растерянность.

– И еще добавлю, – обаятельно улыбаясь, добавил Додо. – Я мог бы сказать, что мне вы никакой пакости устроить не сможете, а я смогу, потому что вы при товаре. Но я не буду этого говорить, потому что вы не поверите, что я заложу вас на Фальке. Я про другой должок говорю. А, Пьер, ты понял меня? Этот должок не имеет отношения к нашему товару, но имеет отношение к другому… – ох и мерзкая улыбка расцвела на бледных ситцевых губах!

– Ты мне будешь угрожать, – проревел Пьер на низких нотах. – Ты… Мне!..

Задним числом объяснить ситуацию можно, речь шла об очень больших деньгах, по-настоящему больших, и хвати у Пьера ума предложить Ситцевому отступного, все бы кончилось миром. Додо перестал бы делать намеки на другой товар. Что он там имел в виду? Может, наркотики, может, трупы? Все бы опять стали друзьями, и каждый был бы при деньгах. И этот Кривцов, недоумок, тоже. Для него и десять тысяч долларов – деньги, а здесь счет шел на сотни тысяч. Но все разыгралось по другому сценарию.

Ситцевый в разгар своих паскудных намеков полез в карман. Шут его знает, что он искал в брючине, может, носовой платок или зажигалку, или, скажем, причинное место почесать хотел, но Пьер решил, что при таком разговоре в карманах искать можно только оружие, а потому сам с быстротой фокусника вытащил пушку. При виде наставленного на него пистолета Додо, ни минуты не сомневаясь, с быстротой бешеного носорога бросился на Пьера, успел-таки заломить ему руку и что есть силы толкнул в грудь. Тощий, жилистый, а сила в руках как у гориллы. Дальше грянул выстрел, все в дыму пороховом… и два трупа.

Так выглядело действо с точки зрения Шика. Бледный от ужаса Кривцов, еле шевеля губами, вносил свои коррективы, мол, Ситцевый хотел завести руку Пьера за спину, но не успел, а Пьер, который не хотел убивать Ситцевого, непроизвольно выстрелил и попал точно в сердечную мышцу. Но это каждый случай можно рассказывать с нескольких точек зрения, результат-то один. Так же и ученые историю мира сочиняют, каждую битву подробно описывают, а кому верить – бог весть.