Текст книги "По эту сторону зла (Былое и дамы-2)"

Мальвида

– Не понимаю, куда исчез Савелий, – пожаловалась Мальвида дочери. – Я уже третий день не могу его найти, две пневматички ему отправила.

– Ты уже третий день его ищешь? Тайком от меня?

– Не то чтобы тайком, но не хотелось тебя волновать.

– Так что с тобой?

– Ничего особенного – по ночам сердце иногда схватывает.

– И ты третий день молчишь? Можно ведь вызвать нашего семейного врача, почему обязательно Савелия?

– Я к нему привыкла.

– Вечные причуды! А что ты делаешь, если сердце схватывает в Риме?

– В Риме у меня есть свой семейный врач.

Их едва не разгоревшуюся ссору прервал резкий звонок колокольчика у ворот. Ольга выглянула в окно.

– Ну, слава богу, нашелся твой Савелий! Мчится, как афганская борзая.

А Савелий уже вбегал в утреннюю гостиную:

– Мали, дорогая, вы меня искали? Что случилось?

– Куда же вы запропали без предупреждения? А если бы и вправду что-то случилось?

– Виноват, виноват, виноват! Но когда вы узнаете, куда я запропал, я уверен, вы меня простите.

– Если вы так уверены, рассказывайте!

– Мали, ты говорила, что у тебя схватывает сердце, – вмешалась Ольга.

– Да-да, сердце! По ночам иногда болит. Но вы сначала расскажите, где вы были, а потом займемся сердцем.

Савелий явно не спешил сразу перейти к сути дела.

– Три дня назад Лу попросила меня встретиться с ней в Магдебурге…

– Я сразу заподозрила, что за вашим исчезновением скрывается Лу, – фыркнула Ольга.

– Но вы даже и на миг не заподозрили, зачем она там скрывалась.

– Разве? Я заподозрила, что к вашему приезду Лу уже сняла двухместный номер в приличном отеле.

– Вы опять за свое, Оленька! А ведь в этом нет ничего нового.

– Оля, угомонись, дай Савелию рассказать, зачем Лу занесло в Магдебург, – рассердилась Мальвида и вдруг догадалась. – Это как-то связано с Фридрихом, да? Ведь Наумбург там совсем рядом?

– Ну, Мали, вы просто чудо! Такое чутье на своих!

– Чего же вы тянете! Говорите скорей – что с Фридрихом? Он жив?

– Жив, если это можно назвать жизнью. Молча лежит на кровати посреди комнаты в белом балахоне – изображает Заратустру, который когда-то много чего сказал.

– Что значит – изображает Заратустру? Зачем? Кто его заставляет?

– Ясно кто – его дорогая сестричка Элизабет!

– Какая-то чушь! Для чего ей это понадобилось?

– Для ремонта крыши.

– Какой ремонт? Какой крыши?

– Ну, крыша течет, а денег на ремонт нет.

– И при чем тут Заратустра?

– А при том, что люди приходят смотреть на Заратустру и платят за вход.

– А Фридрих согласен?

– Дорогая Мали, ну, кто его спрашивает? Он ведь ничего не понимает – он тихо лежит, иногда пукает, иногда писает под себя и смотрит в потолок, над котором эта самая крыша.

– Она что, выставила его на всеобщее обозрение?

– Что-то вроде того. Обозрение не так чтобы всеобщее, а только для тех, кто заплатит.

– И что сделали вы с Лу, когда это увидели?

– А что мы могли сделать? Заплатили и вошли.

– Вы хотите сказать, что Лу заплатила, чтобы посмотреть на Фридриха в таком печальном виде?

– А что ей оставалось? Бесплатно Элизабет бы ее не впустила! Она и так, едва лишь узнала Лу, ощетинилась, как еж, и зашипела, как гремучая змея: «Ты что тут делаешь?» А Лу улыбнулась, как только Лу умеет улыбаться, и пропела нежно-нежно: «Я, как и все, пришла полюбоваться на великого Заратустру, который уже ничего не может сказать». И положила деньги в кувшин, стоящий на столике у входа. После этого Элизабет уже не могла нас не впустить, тем более что к тому времени появились еще люди и смотрели на нас с любопытством. Мы гуськом прошли по коридору и оказались в комнате, в центре которой возвышалась кровать. Кровать стоит на высоком пьедестале, чтобы ничто не заслоняло Фридриха от глаз посетителей. Лу прямо задохнулась, увидев на ней чучело Фридриха в белом одеянии. Мы медленно двинулись по узкому проходу между кроватью и стеной, и было странно видеть, как неподвижны широко раскрытые глаза Фридриха. Его устремленный в потолок взгляд не следовал за движением проходящих мимо людей. От этого взгляда меня охватил такой ужас, что волосы на затылке встали дыбом. Это был взгляд мертвеца.

– Ну что вы сидите, Савелий? Вставайте и поехали! – вскочила с дивана Мальвида. – Поехали скорей!

– Куда? Я только-только приехал, – оторопел Савелий.

– В Наумбург! Спасать Фридриха!

– Куда ты можешь ехать, Мали, если у тебя то и дело болит сердце? – забеспокоилась Ольга.

– Не могу же я лежать тут и думать, что моего Фридриха превратили в чучело, одели в белый балахон и показывают за деньги! Он ведь такой нервный, такой чувствительный!

– Он был когда-то нервный и чувствительный, а теперь ему все равно!

– Тем более отвратительно, что она для заработка использует его безответность! Я должна поехать туда и положить конец этому безобразию.

– А как ты это сделаешь?

– Если понадобится, я обращусь в полицию.

– Ничего себе! – развеселился Савелий. – Знаменитая революционерка Мальвида фон Мейзенбуг обращается в полицию за справедливостью!

– Ну и что? Пусть революционерка! Ради спасения Фридриха я готова просить помощи даже у полиции!

– И напрасно! Полиция вам не поможет!

– Это мы увидим. Довольно разговоров – поехали!

Савелий раскрыл чемоданчик и вынул стетоскоп:

– Займемся сердцем. А сначала расскажу, что мы с Лу услышали. Мы вышли из душной комнаты, где был выставлен Фридрих Ницше, и остановились на крыльце, чтобы вдохнуть чистый деревенский воздух. Я посмотрел на часы и, обнаружив, что до нашего поезда осталось еще довольно много времени, предложил Лу отдохнуть в заброшенной беседке, притаившейся в дальнем уголке сада. Мы сидели молча, переживая кошмар увиденного святотатства. Погода была дивная – лето неспешно переходило в осень, запах дыма смешивался с запахом опавших листьев. И вдруг тишину нарушил нарастающий цокот лошадиных копыт и одновременно топот каблучков, бегущих по камням. Я сидел лицом к воротам и первым увидел, как Элизабет бросилась навстречу подъезжающим к дому дрожкам, запряженным парой славных лошадок.

– Да вы – прямо третий брат Гримм, – хихикнула Ольга.

– Нам, домашним врачам, чтобы иметь пациентов, нужно уметь держать аудиторию, – согласился Савелий.

– Оля, Савелий, прекратите шуточки, дайте дослушать! – скомандовала Мальвида. – Так кто же приехал?

– Вот именно – кто же приехал? С облучка соскочил очень молодой человек, белокурый и стройный, увидев которого Лу просто задохнулась:

– Граф Гарри Кесслер! Что он тут делает?

– Ты его знаешь?

– Наслышана. Мерзкий тип. Его мамаша, по слухам, была любовницей императора Вильгельма, за что папаша банкир получил графский титул.

– Он вас очень рассердил?

– Кто он?

– Этот красавчик граф.

– Не помню. Виделись как-то вскользь.

Я не стал настаивать – понял, что очень. Тем временем граф одну руку протянул подбежавшей Элизабет, а вторую подал элегантной даме, осторожно сходившей в сад по ступенькам дрожек. Лу, конечно, знала всех, кого нужно было знать:

– Подумать только! Этот мерзавец привез к Элизабет Мету фон Салис!

– Кто такая? – спросил я.

– Салонная львица прошлого десятилетия.

Я попытался ей возразить:

– Ну уж прошлого! Она и сейчас выглядит неплохо – не напрасно ведь граф так ее обхаживает.

Но вы ведь знаете, спорить с Лу бесполезно, у нее на все есть ответ:

– А вот и напрасно! Он ничего такого от нее не хочет получить – его интересуют только мальчики.

– А чего же он от нее тогда хотел? – осведомилась Ольга.

– Этого я не знаю. Мы только услыхали, как он сказал:

– Пойдемте наверх, дорогая Мета, вы сами увидите, правду я говорю или нет.

Мальвида усомнилась:

– Вы сами слышали, как он назвал светскую львицу Мету фон Салис просто Мета?

– Я поинтересовался и выяснил: граф Гарри Кесслер всех, кого хочет, называет по имени, ведь он с детства самого императора Вильгельма называл Вилли. Так что нам нет никакого смысла искать помощи у полиции Наумбурга – против графа никакая полиция не поможет.

Петра

Лу действительно была знакома с графом Гарри. Вспоминать об обстоятельствах этого знакомства она не любила. И потому постаралась забыть. Но я постараюсь напомнить.

Лу

Все началось с того, что ей вернули из журнала «Пан» ее воспоминания о беседах с Фридрихом.

– Полюбуйся! – Лу сердито бросила на стол серый пакет с перечеркнутым адресом и наклеенным поверх него новым. – Представляешь, они вернули мне статью!

– Сколько раз я просил…

Карл брезгливо ухватил пакет двумя пальцами и переложил на свободный стул.

– В такую минуту напоминать мне о каких-то правилах этикета! – обиделась Лу. – Мне еще никогда никто не отказывал!

– Мы же договаривались – независимо от обстоятельств правила этикета священны.

Лу вздохнула – он был прав, именно потому она и вышла за него замуж, что жизнь с ним была надежна и обстоятельна, как его правила этикета. Завтрак, элегантно сервированный на белой крахмальной скатерти, подавался в его доме неукоснительно в один и тот же час. Причем опаздывать было нельзя, так же, как нельзя было бросать перчатки, книги и почтовые конверты на скатерть, уставленную чашечками и блюдцами подлинного севрского фарфора. Не то что в их кратковременной общей квартире с Фридрихом и Паулем или в ее скудной комнатке убогого пансиона, где она впервые встретилась с Карлом Андреасом.

Увидев Лу в коридоре, он, конечно, сразу обомлел и с ходу предложил ей выйти за него замуж, но она только рассмеялась – тогда рассмотрела его не сразу. Он был ей неинтересен – пришел учить немецкому языку ее соседа-перса, и Лу приняла его за скромного учителя немецкого языка. Но все прояснилось, когда она стояла на крыльце, в миллионный раз обдумывая, куда ей податься, когда кончится небогатая, но до сих пор верная пенсия, которую русское правительство платило ей за папу. Платило до двадцати шести лет, и это проклятое двадцатишестилетие с каждым днем неумолимо приближалось, не предлагая ей никакого выхода, кроме возвращения в Петербург к маме, которая иначе денег не давала.

Но возвращаться в Петербург было так же ужасно, как выйти замуж за одного из поэтов-авангардистов, многократно делавших ей предложения. Они были ей вовсе не нужны – были бедны и похотливы, как бродячие коты.

Погруженная в свои печальные мысли она даже не заметила, как Карл Андреас вышел на крыльцо, остановился рядом с ней и спросил:

– Ну что, барышня Лу, вы выйдете за меня замуж?

Она не успела промямлить что-нибудь вежливое и бесцветное, вроде «Вы ведь меня совсем не знаете», как к крыльцу подкатила лакированная коляска, запряженная шикарной парой вороных жеребцов. В чем в чем, а уж в жеребцах Лу разбиралась с детства, недаром была дочкой боевого генерала. С облучка соскочил усатый кучер и услужливо набросил на плечи бедного учителя немецкого языка роскошное пальто на медвежьем меху. В мехах Лу разбиралась не хуже, чем в жеребцах, недаром выросла в снежном Санкт-Петербурге.

И тут ее осенило – вот оно, спасение!

Она так потом и объясняла озадаченным поклонникам: «Решение выйти за него замуж озарило меня внезапно, как молния – мы были созданы друг для друга! Оно было послано мне свыше, я даже не искала ему оправдания».

Карлу она ответила неожиданно и внезапно: «Выйду», но все же спросила его – уже качаясь на мягких рессорах коляски, – зачем он дает уроки немецкого языка.

– Это не совсем уроки, – охотно объяснил он. – Ваш сосед – опальный персидский поэт, большой знаток персидской поэзии. Мы с ним обсуждаем разные тонкости.

– А вам-то зачем персидская поэзия? – удивилась она, имея в виду вороных жеребцов и медвежью шубу. Но Карл ее удивления не заметил, а просто сказал, что это его профессия – он читает в Берлинском университете курс лекций о разных аспектах поэзии народов Ближнего Востока.

– Вы что, знаете все их языки? – не поверила Лу.

– Не все, но многие, – и начал перечислять: – персидский, турецкий, арабский, еврейский, пуштунский…

– Хватит! – перебила Лу. – Больше я все равно не запомню. А как вы столько выучили?

– По-разному. Турецкий и персидский – еще в детстве, когда отец брал меня в свои коммерческие поездки. Отец, наполовину армянин, наполовину немец, хоть и был потомком старинного рода князей Багратуни, в реальной жизни торговал коврами, отсюда вся эта роскошь, – он кивнул на кучера и положил руку на колено Лу. Она резко сбросила его руку: «Мы пока еще не женаты!»

Лу не собиралась позволять ему класть руку, куда ему вздумается, и потом, когда они будут женаты, но это следовало правильным образом оформить. Тогда она еще не придумала, как именно. А теперь это уже давно продумано и обговорено, так что он ни разу к ней не прикоснулся. В свою очередь, она тоже взяла на себя определенные обязательства и обычно выполняла их неукоснительно. Вот только сегодня сорвалась и бросила грубый серый конверт на сервированный к завтраку столик. Карл Андреас был прав: этому поступку не было прощения, его нельзя оправдать никакой обидой, никаким возмущением. Но Карл все же простил ее и спросил участливо:

– Что за статья?

– Воспоминания о моем разрыве с Фридрихом Ницше.

– Кто же посмел тебе отказать?

– Журнал «Пан».

– Ах, журнал «Пан»… Интересно, чем ты им не угодила?

– Так ты этот журнал знаешь?

– Слышал о нем – наши профессора охотно его читают. И хорошо отзываются о многих статьях.

– А кто там заправляет?

– Главную скрипку там играет какой-то граф Гарри Кесслер. Говорят, человек отлично образованный и преданный новаторским идеям в искусстве.

– А что, если я схожу к нему на прием? Вряд ли он отвергнет меня, если он предан новаторским идеям в искусстве.

Мысль сходить в «Пан» вдохновила Лу, она знала, как ее присутствие озаряет любой ее текст. Не в привычках Лу было откладывать принятые решения, и потому она быстро собралась, оделась просто, но элегантно и подхватила у подъезда проезжающий мимо фиакр. Редакция журнала «Пан» располагалась недалеко от их квартиры, так что не прошло и получаса, как она взбегала на бельэтаж новомодного дома в центре города.

В ответ на вопрос, можно ли поговорить с графом Кесслером, молоденький секретарь попросил ее подождать и скрылся за матовой стеклянной дверью. Выйдя через минуту, он знаком предложил ей пройти за ним в просторный кабинет, где за огромным, сверкающим, как каток, антикварным письменным столом сидел очень молодой человек в отлично подогнанном дорогом сюртуке. Это озадачило Лу – дорогая одежда не вязалась с новаторскими идеями в искусстве. Как не вязался с этими идеями нелюбезный взгляд его прозрачных светлых глаз – он не дрогнул и не затуманился при виде Лу, как вздрогнул бы и затуманился нормальный взгляд нормального представителя новаторского искусства.

От этого прозрачного взгляда Лу стало не по себе.

– Граф Гарри Кесслер? – спросила она с несвойственной ей робостью, как будто могло быть сомнение, к кому она пришла.

– Чем могу быть полезен, фрау Андреас?

Лу положила на стол серый конверт с перечеркнутым адресом:

– Не могу понять, почему вы вернули мою статью.

– Мы публикуем серьезные материалы серьезных авторов. Я удивляюсь, как вы решились прислать нам этот дамский лепет?

Лу онемела – сказать о ее творчестве «дамский лепет»? Когда общепризнано, что в ней мужской интеллект сочетается с обаянием женственности. Задохнувшись от возмущения, она вскочила с кресла и ринулась к выходу, преследуемая незамутненным взглядом прозрачных глаз графа Гарри Кесслера.

Почти скатившись с лестницы и очутившись на улице, Лу остановилась на краю тротуара и задумалась, что делать дальше. Ехать домой не хотелось, все равно работать над очередной статьей в таком состоянии невозможно. Нужно на ком-нибудь сорвать свое раздражение и заодно узнать, кто такой этот наглый юнец, выдающий себя за графа. Никакой он не граф – кого-кого, а Лу провести ему не удастся, на графов и князей она насмотрелась в детстве, когда ее отец был приближенным российского императора.

Немного успокоившись, она решила поехать в свой родной журнальчик «Фрайе бюне», где ей всегда рады. И ей действительно были рады – предложили чашечку кофе и усадили за обыкновенный, а не антикварный, письменный стол, заваленный всяким хламом вроде обрывков рукописей и огрызков вчерашних бутербродов. Расчистив маленький участок стола для чашечки, блюдечка и бисквитного печенья, один из поэтов-натуралистов по имени Юлиус сбросил с соседнего стула пачку журналов, сел рядом с Лу и стал рассказывать о вчерашнем скандале в их театре «Фрайе бюне» на спектакле по пьесе Артура Шницлера «Барышня Эльза».

– …эти жирные дамы выскочили на сцену с выкриками: «Долой эротику и похабщину!»

В другое время Лу заинтересовалась бы подробностями такого смачного скандала, но сегодня мысль о наглом взгляде самозваного графа не давала ей покоя. Она бы давно перебила рассказчика, но была не уверена, с каким именно Юлиусом разговаривает – в редакции журнала их было три и различить их было трудно, все они были молодые, светловолосые и самоуверенные. И ни один из них не посмел бы отвергнуть статью Лу. А ведь ей необходимо срочно выяснить детали биографии Гарри Кесслера, ни словом не обмолвившись о его постыдном отказе, и потому она в конце концов обратилась к собеседнику по имени, а не по фамилии, что в их кругу было не принято:

– Юлиус, так что, теперь театр могут закрыть?

– Не думаю. Только спектакль запретят. И номер журнала, где напечатана пьеса, конфискуют. – Он подтолкнул носком туфли сброшенную со стула пачку. – Хочешь взять несколько штук для истории?

– Охотно! – Лу не поленилась наклониться и поднять с пола несколько тонких книжечек. – А не думаешь ли ты, что это все происки журнала «Пан»?

– А для чего им? – не понял наивный Юлиус.

– Как для чего? Чтобы убрать конкурента. Там верховодит какой-то подозрительный тип, который выдает себя за графа.

– Ты имеешь в виду Гарри Кесслера? Он действительно граф. Даже существует легенда, что сам император Вильгельм бывало часами любезничал с его мамашей на променаде в Карлсбаде.

– Прямо так, часами, любезничал? С чего бы это?

– Согласно легенде, возможно даже, что граф Гарри – побочный сын императора, который будто бы много лет был влюблен в его мамашу.

– Чем же эта мамаша так замечательна?

– Тем, что она дама редкой красоты и обаяния. Наши ребята подтвердили, что хоть она уже не первой молодости, но хороша невероятно. Они видели ее, когда ездили на гастроли в Карлсбад. В добавок к красоте она божественно поет на благотворительных концертах.

– Представляю себе это пение!

– И напрасно! Она была оперной певицей, пока не вышла замуж за богатого гамбургского банкира Адольфа Кесслера. Наши ребята ее слышали и были в восторге. А ты ведь знаешь наших ребят – им сам черт не брат.

– Я вижу, ваши ребята времени даром не теряли! Все узнали, все разнюхали! Ладно, пускай он даже и настоящий граф, все равно вид у него какой-то скользкий. Интересно, кто его любовница?

– А вот любовницы у него как раз и нет! Он предпочитает мальчиков.

Ах вот как? Он предпочитает мальчиков! Как она сразу не догадалась?

Граф Гарри Кесслер

Элизабет повела гостей в дом – к тому времени поток посетителей иссяк и на крыльце не было посторонних, там стояла только Франциска. Как граф Гарри ни старался угодить Франциске, та не скрывала, что она его не жалует – когда он попытался поцеловать ей руку, она отдернула ее с отвращением. Гости вслед за Элизабет отправились наверх к Фридриху, но Франциска с ними не пошла, а осталась на крыльце. Вид у нее был невеселый.

Минут через десять все трое спустились вниз в сад. Светская львица прошлого десятилетия схватилась за голову и простонала:

– Какой ужас! Великий мыслитель в такой нищете! Нужно что-то делать!

– В первую очередь нужно починить крышу и лестницу, – робко пискнула Элизабет.

Граф не согласился:

– Ничего не стоит чинить. Нужно найти новое пристанище для архива великого Ницше.

– Но в нашем городке… – начала было Элизабет.

– Ваш городок – не место для архива великого философа, – перебила ее Мета.

– Ах, как вы правы, дорогая Мета! – поддержал львицу граф. – Архив Ницше должен находиться там, где его могут посетить все жители Германии и других стран. Например, в Берлине или в Веймаре.

– В Веймаре, конечно, в Веймаре! – обрадовалась Мета, но ее восторги осадила Франциска. Не сходя с крыльца, она изрекла торжественно, как с амвона:

– Архив Фридриха Ницше всегда будет храниться в доме, где родился Фридрих Ницше!

– Даже когда крыша рухнет и лестница обвалится? – вежливо осведомился граф.

– Ничего не рухнет и не обвалится! – отрезала Франциска. – Мы соберем еще немного денег и все отремонтируем.

– И не надейся, – отозвалась Элизабет. – Я ведь тебе не раз говорила, что эти деньги предназначены для издания полного собрания произведений Фрицци.

– Ничего не выйдет! Я не позволю издавать это богохульство! – отрезала Франциска. – Не забывай, что все права принадлежат мне.

– Права? – не понял граф.

– Ну да, права на все произведения моего сына переданы мне судом, – Франциска пояснила охотно, наслаждаясь своей властью.

– Но ведь только вы собираете архив, не правда ли, Элизабет?

– Увы, собираю, сохраняю, по клочкам выдираю у всего света, а прав не имею.

– Ладно, правами мы займемся позже, а теперь поговорим о приюте для архиве. Вы не хотите переправить архив в Веймар, Мета?

– Я? При чем тут я? – притворно удивилась Мета. которая отлично понимала, куда клонит хитроумный граф. И замолчала – пусть он сам скажет, зачем он привез ее в этот ужасно запущенный дом. Не для того ведь, чтобы она полюбовалась на живой труп своего давнего кумира.

Граф на минуту задумался, размышляя, пришло ли уже время высказаться прямо. И решил, что уже пришло – щеки Меты, все еще свежие, были орошены искренними слезами. Несомненно, ее сильно потряс вид потерявшего разум великого философа, выставленного на продажу в собственном рушащемся доме.

– Вы очень даже при чем. Ведь у вас в окрестностях Веймара есть заброшенная полуразрушенная вилла?

– Вы имеете в виду виллу «Сильверблик»? Как можно перенести туда архив? Она разрушена не на половину, а гораздо больше. Там трава проросла не только сквозь плиты пола, но и сквозь черепицы крыши.

– Траву можно выполоть, а черепицы перестлать. Зато это будет архив вашего имени.

– Ремонт моей виллы «Сильверблик» будет стоить очень дорого. Я потому ее и покинула.

– Ничего, деньги на ремонт я добуду.

– Я думала, вам дают деньги только на карманные расходы!

– Их дадут не мне, а хранительнице архива Фридриха Ницше.

– Зачем вы напрасно сотрясаете воздух? – притворно удивилась Франциска. – Архив Фридриха Ницше никуда не переедет. Я не отпущу отсюда ни моего бедного Фрицци, ни его богохульные произведения. Они навсегда останутся здесь, в нашем фамильном гнезде, рядом с могилой его отца.

На выразительном лице Гарри на миг написалась и тут же исчезла банальная истина: «Ничто не вечно под луной», но он не стал огорчать наивную Франциску – пусть верит во что ей вздумается. Его этот афоризм не огорчал – он был еще слишком молод. Его больше занимала Мета фон Салис, он чувствовал, что ему удастся убедить ее только сегодня, пока она страдает, вспоминая печальный облик безумного Фридриха в шутовском одеянии. Нужно спешить – завтра впечатлительная красавица прошлого десятилетия будет страдать от чего-нибудь другого.