Текст книги "Повести дерева Зы. Притчи про Лю и Мяо. Часть 2"

– В своём желании вылечиться он, сам того не ведая, избавился от брезгливости и стал принимать жизнь не только в виде готового к употреблению блюда, но и со всем, что к нему прилагается. А у других людей – другие причины. Это индивидуально.

– У орешка-то, есть не только ядрышко, но и скорлупка. И чтобы добраться до ядрышка, ой, как потрудиться надо! – советник вдруг хитро посмотрел на Сайи.

Сайи заметил этот знакомый взгляд и погрузился было в размышления, но был вырван из них вопросом учителя:

– Скажи, родители твоего Тогэя – люди обеспеченные?

– Вполне обеспеченные… Были… Они уже ушли…

– Значит он остался один на один с трудностями… Тогда можно предположить следующий диагноз – лёгкие. Ведь так?

– Примерно так – подтвердил Сайи – подробностей я не знаю, но кое-что слышал.

– От тоски, наверное – предположил Лю. – Тогда он будет упрощать свою жизнь: спиться или…

– Нет-нет, он не пьёт!– отрицательно замахал руками юноша.

– Или уехать от проблем в глубинку, или уйти в отшельничество, чтобы к нему не приставали.

– Примерно так и есть.

– Вот тогда и лёгкие вылечатся. Что ж, если там его найдёт учитель или крепкая женщина, твой Тогэй рано или поздно вновь вынырнет на поверхность.

Сайи открыл было рот для следующего вопроса, но советник Лю уже замолчал.

"Любая болезнь – это далеко зашедший невроз", – в который раз всплыли в памяти Сайи давешние слова учителя.

На другой Сайи всё же задал советнику свой невысказанный вопрос:

– Учитель, вы почему-то вчера несколько раз сказали "твой Тогэй"? Какой же он мой?

– А разве не ты его сюда притащил? – удивился Лю.

173. Как Сайи впервые понял язык животных.

Когда Сайи начал кое-как понимать язык животных, с ним случилось вот что.

Сайи дал собаке кость.

– А ведь на ней было мясо. Небось сами съели… – проворчала собака, грызя кость и не испытывая при том ни малейшей благодарности.

– Лучше бы я ничего этого не слышал, – огорчился Сайи, предчувствуя как теперь осложнится его жизнь.

174. Как советник Мяо повстречал своего старого приятеля Унга.

Советник Мяо неожиданно повстречал своего старого знакомого, которого не видел лет десять.

Мяо поразило, как изменился это человек.

– Он стал совсем другим, его будто подменили! Куда пропали его всегдашняя открытость, доброжелательность, ясность взгляда и добрый нрав? Передо мной стоял мрачный, замкнутый тип, подозрительно и высокомерно поглядывающий на окружающих, – вспоминал Мяо, рассказывая об этой встрече.

– Он же изменился не в один день, – ответил Лю, – в нас есть всё. Вопрос в том, что мы поощряем в себе.

– Когда-то на него свалилось масса несчастий. Его обманывали и предавали, обворовывали и оговаривали. Постепенно, шаг за шагом он становился всё более мрачным и нелюдимым, – вспоминал Мяо. – Потом наши пути разошлись и мы долго не виделись.

– Он пошёл на поводу собственных обид и подозрений, позволил им вести себя по жизни. Куда склоняешься, туда и катишься, – заметил советник Лю.

Мяо ещё пару раз встречался с Унгом – так звали его старинного приятеля. Вспоминали былое.

– Я понял, что это была моя судьба. За что-то мне выпало жить среди волков в человечьем обличье – на прощание угрюмо сказал Унг.

– Ну и ладно, – не стал спорить с ним Мяо, – с волками жить – по волчьи выть, но не становится же и самому из-за этого волком; "куда склоняешься, туда и катишься", – очень кстати вспомнились слова Лю.

– Ты тоже сильно изменился, – удивлённо взглянул на Мяо Унг, – в лучшую сторону…

На том они и расстались.

Через год-другой Унг снова побывал в столице, чтобы навестить "старого друга Мяо".

– Твоё участие и твои слова мне очень помогли, – сказал он Мяо, – я понял, что вжился в роль и сам становлюсь не то "волком", не то "волкодавом". После нашей беседы я решил взять свою жизнь в собственные руки и каждое утро назначал себе, куда "катиться" – что бы ни случилось.

И впрямь, перед советником сидел тот же Унг, которого он знал раньше, лишь какой-то новой, немного печальной мудростью светился его открытый взгляд.

– Мы оба здорово поизносились; вона как поседели! – заметил Мяо.

И они захохотали, беззаботно, как в добрые старые времена.

– Ему бы ещё перестать идти на поводу у своей больной печени; править должна голова или хотя бы тот орган, который здоров… Сердце, например, – заметил советник Лю выслушав рассказ Мяо об удивительной трансформации Унга.

– Я постараюсь донести до него и эти слова, – с благодарностью ответил Мяо, – он – не безнадёжен.

175. Как Цзинь пересказывала мужу базарные новости.

Случилось это в первый год замужества советника Лю и Цзинь.

Цзинь вернулась с базара с покупками, за которыми ходила, и местными новостями, которые пристали к ней сами.

Она начала пересказывать мужу всё, что узнала и, естественно то, что произвело на неё хоть какое-то впечатление.

Цзинь говорила. Лю молчал.

Цзинь смеялась и говорила. Лю молчал.

Цзинь делала круглые от удивления глаза и снова что-то рассказывала. Лю молчал.

Наконец Цзинь заметила странную реакцию мужа.

– Дорогой, что-то случилось? – спросила она.

– Ты мыслишь категориями того, что происходит в этой комнате, а не того, что начинает от твоих слов твориться в астрале, – сказал Лю, оставаясь по-прежнему сосредоточенным и задумчивым.

– Почему же ты молчал? – удивилась Цзинь.

– Я был занят: приходилось подчищать волнения, созданные тобой, – спокойно ответил Лю.

176. Как советник Лю рассказал притчу о золотаре.

Как-то советник Лю рассказал притчу:

"Некий золотарь имел свой собственный промысел. В помощники он взял молодого подмастерье, который был на подхвате. В любом большом городе в среде ремесленников городской золотарь всегда считался одним из самых зажиточных в округе. Правда попахивало от него…, ну и что… Во всякой профессии есть свои издержки, и эта – не самая большая, можете мне поверить.

Итак, золотарь с помощником на телеге с бочкой приезжали к заказчику, открывали сливную яму и вычерпывали оттуда дерьмо, которое в свою очередь сливали в бочку. Дело это всегда считалось очень доходным не только потому, что за него хорошо платили, но, в основном, из-за ценных вещей; золотые колечки, серьги с камнями и другая дорогая мелочь, которую посетители роняли в сортир (особенно в общественных заведениях), естественным образом переходила в руки золотарей.

Интересным было то, что в вонючую жижу чуть ли не с головой нырял с ведром не подмастерье, он-то оставался относительно чистеньким, принимал вёдра и переливал в бочку, а сам мастер-хозяин дела. Правда и всё, что вылавливалось из ведра, тоже доставалось ему. Мастер тщательно обшаривал рукой каждое ведро с выловленным дерьмом и всё ценное, что находил в нём, клал себе в карман. Подмастерью приходилось лишь облизываться. Как-то выглянув из ямы и увидев завидущие глаза парня, старик золотарь сказал ему:

– Учись, сынок, подрастёшь – тоже будешь нырять, как я!"

Ученики притихли, обдумывая слова учителя.

Смысл их был ещё не ясен, но запоминалось хорошо.

177. Как Мыг начал сквернословить и как перестал.

Страстный Мыг стал ужасно сквернословить. А началось всё с того, что он для острого словца или вящей убедительности стал допускать "крепкие выражения".

Дальше – больше. Через год любая неожиданность или эмоциональная встряска сопровождалась, отборными ругательствами или другим бранным словом.

Мыг начал болеть; ведь известно, что в Космосе понимают всё так, как скажешь. А что ты сказал, когда ругаешься? То-то же… А каждое слово кто-нибудь да слышит, каждая мысль идёт в зачёт, каждая эмоция ставит магию.

Короче, Мыг распустился, за то и страдал.

– Любой путь начинается с первого шага, – сказал ему Чу, которому страсть как надоело смотреть на мытарства товарища…

– Да, ругаться я начинал с малого. Что ж, пойдём в обратный путь, мелкими шажками, – согласился с ним Мыг.

Для начала он сделал список замены ругательств на красивые изысканные выражения, но такие, чтобы донести до собеседника именно то, что надо было сказать. Это заняло много времени и сил, но Мыг многому научился и даже почувствовал себя литератором, в некотором смысле.

Ещё больше времени заняла закладка новых выражений на подсознание.

После этого речь Мыга стала постепенно меняться. Она приводила в восторг ценителей изящной словесности и озадачивала простолюдинов…

А сквернословить он так и не разучился. Когда было надо, Мыг загибал такие коленца…

– От сидхи не избавишься, коли её заполучил. Ею можно только управлять – сказал, глядя на всё это советник Лю.

– Учитель, разве это сидха? – разочарованно спросил Мыг, – я думал, что сидха – это нечто высокое, почти сверхестественное…

– Сидха – это то, что ты научился хорошо делать – ответил Лю и спросил:

– А разве твоя ругань – не сверхестественна?

178. Как советник Лю читал между строками.

Чу принёс советнику Лю почитать небольшой лирический рассказ, выкопанный им из хранилища публичной библиотеки.

– Интересный сюжет, – деловито сообщил Чу.

– Мне сюжеты давно перестали быть интересны. Там хоть какая-нибудь мысль есть? – вяло поинтересовался Лю.

– С мыслями – не густо. Есть, правда, одна интересная. Но именно в сюжете она и скрыта!

– Ладно, если вещь небольшая, гляну.

На другой день советник вернул листик Чу.

– Неплохая вещица, а мысль всё-таки в ней есть – сказал он.

– Какая? – спросил Чу, не ожидая ничего нового для себя.

– Там описан основной закон проституток.

–? – Чу от удивления лишился дара речи.

– Женщина должна любить кого-то одного. Тогда она не погибнет, – советник невозмутимо смотрел на ученика так будто речь шла о чём-то обыденном.

– Кого любить? – Чу уже начал соображать, хоть и с трудом.

– Того, кто сделал её женщиной.

– Своего первого мужчину? – предположил Чу.

– Не совсем – этого она и так запомнит на всю жизнь – хорошо или плохо. Нет, того, с кем она почувствовала себя настоящей женщиной.

– Учитель, но этого в рассказе не было, даже в сюжете! – разволновался Чу.

– Было… между строками, – по-прежнему спокойно ответил Лю, – а без этого сюжет был бы невозможен.

179. Как Быстрый Хон пытался перепеть ручей.

Особенность Быстрого Хона заключалась в его склонности делать скоропалительные выводы и так же стремительно следовать им, особо не раздумывая. Поэтому он часто попадал в различные истории, но сейчас речь пойдёт о другом.

Быстрый Хон любил петь. Пел он везде, всегда и по любому случаю. Когда нельзя было петь вслух, Хон пел про себя. Только не подумайте, что остальным очень нравилось его пение. Так, слушали, но не более того. Вернее, делали вид, что слушают, но не слышали: зачем зря обижать хорошего человека?

А ещё Хон хотел жить по своему разумению, и только так. А разумение его было, мягко говоря, не очень… Созерцание тоже давалось ему тяжеловато, потому что внутреннее беспокойство и стремление куда-нибудь торопиться полностью лишали его усидчивости.

Видя такое дело, советник Лю привёл Хона к лесному ручью.

Вода ручья мелодично журчала, бурля между камней и кустов, лес стоял притихший, будто слушал себя самого. Или ручей?

– Попробуй петь вместе с водой, – сказал ему Лю и ушёл.

Хон пел. Он соревновался с журчанием ручья, пока не выдохся.

Через день он явился к учителю.

– Я понял – сказал Хон – ручей не перепоёшь.

– Почему? – спросил советник.

И Хон снова отправился восвояси, чтобы найти ответ на вопрос учителя.

В конце концов он нашёл причины, почему невозможно перепеть ручей, а заодно научился петь с ним на два голоса. Тогда же пение Хона стало приятным и для людей. Парнишку так и называли: "Поющий с ручьями".

Попозже Хон научился забираться на высокие скалы и петь с ветрами, но это уже другая история и учился он при этом совсем другому.

Когда Наги поинтересовался у Хона, чему он всё-таки научился, распевая с водой, тот взял его за руку и отвёл к тому же ручью.

– Пой! Сам поймёшь! – сказал Хон.

Но Наги не любил петь, не его это был путь.

180. Как Сайи начал созерцать своё дыхание.

Сайи отправлялся надолго в дальний путь. Он не мог взять с собой записи, чтобы в дороге продолжать свои исследования. Время было беспокойное, опасное.

– Учитель, у вас большой опыт, – обратился он к советнику Лю, – если меня ранят, бросят в темницу или что-нибудь ещё в этом роде, если такое случится, что мне поможет, за что держаться?

– Только за свои личные наработки: опыт навык и умение, – резонно ответил Лю.

– Но если меня покалечат, отобьют память, лишат воли и желания жить, тогда от чего отталкиваться?

– От того, что у тебя нельзя отнять, пока ты жив – вдох и выдох. Начинай с них.

С тех пор Сайи любое занятие и даже самое обычное дело начинал с созерцания собственного дыхания: вдох-выдох, вдох-выдох, вдох-выдох…

И заканчивал им же.

181. Как собачки советника Лю облаяли какого-то прохожего.

Собачки, прижившиеся в саду советника однажды облаяли какого-то прохожего.

– Извините, собаки реагируют на сущности, сидящие на человеке – пытался урезонить облаянного и оскорблённого человека садовник Миру, предполагая, что все видят и знают то, что для него лично было очевидным.

В ответ прохожий разорался ещё больше.

Тут на улицу вышел советник Лю.

– Хорошо, я им скажу – успокоил он обиженного, имея ввиду собак.

Тот замолк на полуслове, решив, что все в этом доме малость тронулись умом, и, ускоряясь, зашагал дальше.

Лю, Миру и собаки спокойно зашли в дом.

– Ах, да, чуть не забыл – спохватился Лю, вспомнив обещанное.

– Фу, – вяло объявил он собачкам.

– Везёт нам на глупцов, – обратился советник к Миру.

– И на собак, – ответил садовник, лаская питомцев.

182. Как Осторожный Ухэн долго примирялся с пьяницами.

Осторожный Ухэн – ученик советника Лю, ненавидел пьяных, потому что вырос в семье алкоголика.

Когда он об этом рассказал советнику Лю, тот ответил:

– Ты должен быть благодарен отцу за пример. Тебе показали, по какому пути идти не надо.

– Да, – подумав, согласился Ухэн, – мне по жизни будто сделали прививку. Мы с отцом во многом похожи. Если я когда-нибудь и сломаюсь, то буду выходить из положения другим способом, только не этим.

И спросил:

– Что же мне делать с пьяными? Когда я их вижу, меня прямо трясёт от ненависти.

– Для начала помирись с обществом алкоголиков – видишь, сколько их на белом свете…

И живи настоящим, – советник часто повторял одно и то же.

– Я слышал от вас этот закон уже много раз. Значит, я его не проработал и топчусь на месте? – спросил Ухэн, начиная понимать причины отцовского пьянства.

– Ага, – кивнул Лю, – как пьяный на перекрёстке.

183. Как советник Мяо завёл себе дорожный баул.

Этот разговор случился вскоре после того, как император помиловал сразу пятерых заключённых.

– А если бы император не пощадил тех пятерых, что бы вы сделали? – спросил Мяо советника Лю.

– Я бы начал готовиться к отъезду, – ответил Лю, насмешливо поглядывая на друга, – я же не дерево, которое растёт на склоне горы и вынуждено полететь в пропасть, если склон обрушится.

С тех пор у советника Мяо всегда наготове стоял небольшой дорожный баул с самым необходимым, с которым в любой момент можно было пуститься в путь.

184. Как Чу и советник Лю поговорили о задаче обучения.

Чу, начавший преподавать под руководством Лю всерьёз озаботился проблемами, которых у него раньше как-то не возникало.

Учитель, обратился он к советнику, какой толк в том, что люди много знают и получают чисто технические возможность что-то делать, если сами они не меняются? – как-то спросил Чу.

Правильно, – согласился с ним советник Лю, – задача обучения: не давать знания, а изменить мотивировку.

185. Как Чу и советник Лю обсудили формулу воспитания.

Чу спросил учителя Лю, что правильно называть воспитанием.

– Воспитание связано с поведением, так? – ответил Лю.

– Конечно, – согласился с ним Чу.

– А что управляет поведением? – мысль советника текла по прямой.

– Программы, конечно. Каковы программы, то человек и делает. Но ведь это не воспитание, а зомбирование, – азбучные истины Чу знал назубок.

– Однако любые установки являются программами, тут никуда не денешься – последовательно продолжал свою мысль советник.

– Значит воспитание – это прививка неких программ поведения? – уточнил Чу.

– Не только поведения, но и его мотивации. Но главное – это осознание своих программ, их анализ и умение возвращаться к выбранному поведению, если кто-нибудь со стороны вздумает насильственно менять их, навязывая другие программы по собственному усмотрению. Настоящее воспитание позволяет вовремя обнаружить такое вмешательство.

– Или добровольно изменять старые в соответствии с изменившимися представлениями! – воскликнул Чу, ему явно понравилась идея.

– Вот, теперь мы заговорили о самовоспитании, – Лю по-прежнему оставался верен логике.

– А ваш кот? – Чу показал на вошедшего в комнате кота советника, – что можно сказать о нём?

– Ну, – с сомнением протянул Лю, – его ведь не только мы воспитывали… А и весь кошачий род…

179. Как советник Лю ответил о своих учениках.

Как-то у советника Лю спросили, почему практически все, кто его окружают, становятся его учениками.

– Не знаю, это их выбор, – пожал плечами Лю, – видимо, они считают, что есть чему учиться. А я всегда готов помочь.

– К тому же подобное притягивает подобное, а объединяясь, мы создаём общее поле деятельности, – добавил советник Мяо, случившийся рядом.

– Интересная мысль, – согласно кивнул Лю, – поле, резонирующее единым с полем Природы. Однако, всё равно, каждый из нас созвучен с нею на своём уровне.

187. Как Чу и Сайи красили камни

и постигали методику учительства.

Когда Чу, а затем и Сайи начали преподавать, им пришлось вникать в тонкости учительской науки, постигая её премудрости.

– По каким методикам обучаетесь вы, так же будете обучать и своих учеников, – говорил им советник Лю, прививая желание и умение думать самостоятельно.

Как-то Лю велел им приготовиться к длительному походу.

– Пришло время заняться методикой преподавания, – как бы между прочим заметил Лю.

Гружённые всем необходимым и бочонком с голубой краской, приготовленной учителем, все трое отправились в путь. К вечеру они добрались до ущелья, где разбили лагерь.

– Учитель, зачем нам тут устраиваться так основательно? – спросил Сайи, – вы говорили, что поход будет долгим.

– Мы ещё в пути, – неопределённо ответил Лю.

Рано утром советник куда-то ушёл и вернулся только к завтраку.

– Что ж, пора браться за дело, – объявил он, когда все трое подкрепились.

Парни решили, что пора собирать лагерь, но учитель их остановил.

– Наше дело – тут, – сказал он, показав на крутой склон, и выдал обоим краску и кисти.

Весь день ученики лазали по склону горы, покрывая краской валуны и камни, на которые указывал советник, изредка сверяясь с каким-то планом.

Чу и Сайи молча работали и потели от усердия, изредка переглядываясь, ибо поняли, что скоро учитель задаст им какую-то свою новую головоломку. Впрочем, это было интересно.

Вечером у костра они задали вопрос о смысле проделанного.

– А сами что думаете? – спросил Лю.

Ученики не знали, что ответить, и Лю отправился спать в свою палатку.

– Мы ещё в пути – на ходу бросил он.

– Ну, и что вам за ночь надумалось? – утром поинтересовался советник, но поскольку ученикам не надумалось ничего, оставил их в покое – думать. Целый день.

Они думали, они выдвигали версии и предполагали самое невероятное, от общения с духом горы до послания богам или какому-нибудь инопланетному разуму.

Но каждый раз, принося очередной вариант ответа, слышали одно и то же знакомое "Мы ещё в пути", иногда сдабриваемое сомнительной похвалой за изобретательность.

На четвёртый день кто-то из них предложил подняться на соседнюю гору, чтобы издалека прочесть написанное – как же они сразу не догадались! Наверное, там они увидят какую-нибудь святую мантру или знак… Иначе зачем вообще было город городить? Ведь не зря же учитель потратил на это дело столько дней, а ведь он – очень занятый человек…

Сказано – сделано. Забрались на гору и увидали… Они нарисовали цветочек! Самый простой, схему, как рисуют маленькие дети!

Парни вернулись в лагерь, рассказав учителю о своём открытии.

– Прекрасно, но мы ещё в пути – улыбнулся Лю.

Уже ночью, когда сидели у затухающего костра, Сайи вдруг осенило:

– Мы ведь шли заниматься методикой обучения, – вспомнил он слова советника перед походом.

– Значит, методика заключается в том, чтобы давать знания мозаикой? А ученик должен сам найти способ соединить всё в единое целое? – догадался Чу.

Лю молча слушал их и по-прежнему улыбался.

– Учитель, правильно? – в один голос обратились к советнику Чу и Сайи.

– Правильно, но мы не добрались до самого главного, – одобрительно отозвался Лю.

На следующее утро они собрали лагерь и тронулись обратно в город.

– Тут хорошо, но мы – ещё в пути, – заметил Сайи, лукаво глянув на попутчиков.

– Почему учитель молчит? – всю дорогу ломал себе голову Сайи, чувствуя, что главный ответ где-то рядом.

– Понял! – вдруг на самом подходе к городу воскликнул он.

В этот миг понял всё и Чу.

– Правильно! – остановился одновременно с ними и Лю.

– Когда человек сам поработает, вложит свой труд, он считает, что сам до всего дошёл. Тогда он никому ничего не должен оплачивать энергией! – Сайи как дитё радовался своему открытию.

– А если он получает готовые ответы, то за них всё время будет рассчитываться, – продолжил мысль Чу.

– И станет "автоматом" от своего "учителя": как вспомнит, так и отстегнёт, как вспомнит так и отстегнёт… – поддержал его Сайи.

– Вот что значит – жить на готовеньком! – Чу буквально распирало от новых идей. – Вот для чего нужно "почитание учителей"! Многие, когда считают, что до всего дошли сами, теряют почтение к тому, кто их научил! И только заложенный заранее в душу "кодекс ученика" спасает их от такой ошибки. Мы-то раньше думали, что за такое наказывает Космос, но на самом деле, человек наказывает сам себя.

– Это и есть то самое "главное"!? – хором спросили учителя Чу и Сайи.

– Самое главное – никогда не проболтаться о том, сколько сил, изобретательности и терпения вы потратили, чтобы ваши ученики до всего дошли сами, – ответил советник Лю.

188. Как император Тю-Ли-Хон восстановил

пошатнувшееся равновесие в своей свите.

Однажды шаткое равновесие между советником Лю и верховной властью чуть было не нарушилось. Лю уже, как говорится в народе, "сидел на чемоданах", но мало-помалу стабильность была восстановлена и всё обошлось. Для государства, конечно, как считал Чу, ибо потеря такого советника означала перевес сил, противодействующих таким, как его учитель, а это грозило бедой для всего народа.

А произошло вот что.

На императора начали оказывать сильное влияние жрецы, генералы и казначейская служба.

Как-то он обратился к своему главному советнику с вопросом, почему ему докладывают, что советник готовит из учеников людей свободомыслящих и независимых.

– Разве это не вредит государству? – спросил император советника Лю.

– Ни в коем случае, ваше величество, – ответил Лю, – неужели вы хотите, чтобы ваши подданные были льстивы, лживы и угодливы, а потому ненадёжны и вероломны. Таких легко переманить более жирным куском, если они алчны, и легко обмануть, если имеем дело со слепо верующими фанатиками. Кроме того, они будут преданы тем, кто ими управляет, но никак ни вам, ни стране, ни народу. А ваша семья попадёт в зависимость от этих же кукловодов, иначе они поднимут всю свою свору против вас.

– Ладно, – смягчился император, – всё же будьте поосмотрительней в беседах со своими воспитанниками.

– Ваше величество, как я могу служить вам, не опираясь на молодых и сильных? И что значит сила и молодость без мудрости и чистого сердца? Позвольте нам оставаться самими собой, – почтительно поклонился Лю.

– Конечно, разрешаю, – милостиво согласился Тю-Ли-Хон, – извините, дело и впрямь зашло слишком далеко, – император чуть ли не в первый раз в жизни извинился он перед подданным.

Именно это и насторожило советника Лю.

Впоследствии оказалось, что извинение императора было искренним, что спасло страну и династию от разорения, войн и краха. Но это уже совсем другая история, которая произошла значительно позже рассказанного нами сейчас.

189. Как могучий Таглу начал свою первую

учительскую практику.

Как ни хороши были собачки, прибившиеся к дому советника, но с их воспитанием домашние не справлялись.

– Если так и дальше пойдёт, – сказал Миру на совещании семьи по собачьему вопросу, – придётся посадить их на цепь или, в крайнем случае, запирать в вольере, который опять-таки надо строить.

Дети и женщины были расстроены.

– Что поделаешь, собаки никак не могут понять, что от них требуют люди, – начал объяснять Миру, – всё происходит по обычной схеме: если кто-то не может добровольно принять нормы самоограничения, их накладывают извне. В данном случае собаки не виноваты, по природе они живут правильно, но оказались в обществе людей. Значит, им придётся соблюдать нормы жизни в городе.

– Как вы представляете наших собак? – спросил Лю детей, – как милых маленьких человечков?

Те согласно закивали.

– Как собачки они очень хороши, но представьте человека с такими качествами, – Лю вёл мысль издалека.

– Я бы гнал его отсюда дубиной! – пробубнил могучий Таглу, присутствующий тут же, как и все сотрудники. Чу незаметно одёрнул его за рукав.

– Поскольку наши собаки ещё собаки, а не люди, отвечаем за них мы и от нас зависит, приживутся они здесь или нет, а если и останутся, то на каких правах, – опять взял слово Лю. – Их надо серьёзно дрессировать. Кто возьмётся за это дело? Из взрослых, – добавил советник, видя потянувшиеся вверх детские руки.

– Можно мне попробовать? – Таглу явно был расположен к воспитанию хоть кого-нибудь. Его дети находились далеко, а собачня – вот она, тут, рядом.

На том и порешили. Так Таглу начал свою первую учительскую практику под началом советника Лю.

– Не хотите сидеть на цепи, учитесь понимать, что можно, а что – нет, – внушал пёсикам Таглу, осваивая не сложный, но весьма действенный метод "кнута и пряника".

190. Как обнаружилась скука генерала Зандры, сына Мяо.

Как-то генерала Зандру, сына советника Мяо спросили, в чём проявляется закон "Тебе надо – ты и делай" в боевой жизни.

Да во всём, – удивился наивности вопроса Зандра, – в любом случае в схватке каждый рано или поздно оказывается один на один с противником. Но на войне ты всегда можешь положиться на друга – товарища по оружию… А он на тебя, – боевой генерал задумался, вспоминая былое.

А в мирное время? – спросили его.

Нет, – Зандра отрицательно качнул головой и гримаса иронии сморщила черты его лица, – тут этого нет, тут – караван-сарай, базар и баня.

И стало ясно, что "тут" ему неимоверно скучно!

191. Как советник Лю рассказал притчу о сне шакала.

"Один шакал очень хотел быть человеком. Во сне его желание сбылось, ему приснилось, что он – человек.

– Ничего-то особенного в этих людях нет, – с разочарованием заявил шакал своим собратьям, потому что на протяжении всего сна он искал где-то спрятанную косточку.

– У нас по крайней мере нюх острее, – с гордостью заключили остальные шакалы и отправились проверять свои заначки со старыми костями".

– Учитель, – спросил Наги, как только Лю завершил свой рассказ, – мне недавно приснился сон будто я – бог.

– И? – вопросительно глянул на него советник.

– И все меня восхваляли, кланялись и… чего только не было… – Наги мечтательно закатил глаза.

– Понятно, – развеселился дотоле молчавший Сайи, – нашёл свою косточку!

Смеялись все. Посмеялся и Наги.

– Учитель, – спросил Сайи, последнее время увлекшийся беседами с животными на их языке, – это был ваш знакомый шакал?

– Нет, знакомый человек.

– Кто?

Советник что-то прошептал Сайи на ухо, отчего у того округлились глаза и отвисла челюсть.

– Но это было много-много воплощений назад, – отмахнулся Лю, – ну, очень много.

192. Как Страстный Мыг перестал быть потребителем,

но остался учеником.

Как-то Страстный Мыг спросил советника Лю:

– Учитель, почему растений в природе много, насекомых – меньше, но тоже много и дальше: чем сложней устроен организм существ, тем их меньше.

– Все они составляют пищевую пирамиду, а она – лишь частное проявление общей закономерности: "Низшее должно обеспечивать высшее".

– Однако, иногда кажется, что вы и весь ваш дом обеспечивают ваших собачек, а не наоборот, – ехидновато заметил Мыг.

– С другой стороны, высшее формирует и воспитывает низшее, – пояснил Лю так, будто не заметил детского ехидства, – а время собачек ещё придёт.

– А как же мы, ваши ученики? Мы тоже – как эти собачки?

– Надеюсь, ваше время тоже когда-нибудь придёт.

– И что тогда произойдёт?

– Будете служить своей душе, природе и даже обществу, если потребуется.

– Вот так, из потребителей и сразу – в служители? – удивился Мыг, – разве такое бывает?

– Каждый созревает в своё время – уклонился от прямого ответа советник.

– Когда душа просигналит! – авторитетно ответил сам себе Мыг и с тех пор везде старался быть полезным: духовно высшим помогал чем мог, а низших воспитывал и поддерживал.

Но занятие это оказалось весьма непростым и противоречивым, и, чтобы не запутаться, Мыг всегда прислушивался к своей душе… В конце концов, это же она бессмертна, а не Мыг, и расхлёбывать содеянное одним из её воплощенией в образе Мыга придётся именно ей…

193. Как Хитсу решился взять собственную жизнь в свои руки.

Один из знакомых советника Лю по имени Хитсу жил как птичка: он довольствовался малым, при этом был трудолюбив, терпелив и прилежен. Он откровенно считал себя духовным человеком потому что ни с кем не вступал в открытый конфликт и легко поступался своими интересами в пользу других.

– Мне ничего особенно и не надо, – добродушно говорил он, вполне справедливо считая, что на тот свет ничего материального с собой не прихватишь. За бескорыстие многие его любили, но те, кто был алчен и, как говорят, "рылом землю рыл в поисках выгоды", эти презирали Хитсу и открыто насмехались над ним.

Ему-то было наплевать: он их просто не понимал и не замечал. Беда была в другом: все его жёны, сменяющие друг друга, оказывались именно из этой категории людей. Причём каждая последующая жена оказывалась на поверку хуже предыдущей, что окончательно ввергало Хитсу в отчаяние.

Именно поэтому поводу он и обратился к Лю: третья жена побила все "рекорды" предыдущих двух.

– В чём моя ошибка? – в отчаянии спрашивал бедняга советника Лю.

– Женщину надо уметь вести, а не ждать тираниху, которая будет тобой управлять, скрутит в бараний рог, приберёт к рукам твой дом, разграбит добро, нажитое долгими трудами, а детей выгонит на улицу, – ответил советник, давно бывший в курсе его дел.

– Что же мне делать конкретно?