Текст книги "Искушение злом"

Морган хмыкнул и повернулся к Рафферти:

– Раз ты пришел, Кэм, я схожу пообедаю. Пойдем, Бад, угощу тебя кофе «У Марты».

– Увидимся, Клер, – улыбнулся ей Хьюитт уже около двери.

– Конечно, Бад.

Кэмерон вышел следом за помощниками. Камеры для арестованных были дальше по коридору. Ругательства Стоуки раздавались все громче.

Оставшись в кабинете одна, Клер подошла к окну и стала смотреть на улицу. В воскресенье город был еще более тихим и умиротворенным, чем на неделе. Проехала стайка детей на велосипедах. Парочка подростков сидела на капоте старого «бьюика». Все.

Бифф Стоуки встретил своего пасынка страшными проклятьями. Голос Кэма был не слышен вовсе. Клер гадала, говорит он или пока только слушает.

Кэмерон смотрел сквозь разделявшую их решетку на человека, столько лет превращавшего его жизнь в ад. Доктор Крэмптон смазал ссадины на лице Биффа йодом, но заплывший глаз и расквашенный, свернутый на сторону нос мало способствовали тому, чтобы он выглядел хотя бы сносно. Рафферти открыл дверь и вошел в камеру.

– Ты останешься здесь до завтрашнего полудня. Может быть, судья разрешит внести за тебя залог, тогда отправишься домой, – спокойно сказал Кэм.

– Если ты не выпустишь меня сию же минуту, когда я выйду отсюда, тебе не поздоровится. Ты меня понял, щенок?

Кэм смотрел на изуродованное лицо – дело собственных рук – и думал, что Бад Хьюитт его рано остановил.

– Я тебя понял. А тебе хорошо бы понять, что твои художества в моем городе закончены.

– В твоем городе?! – взвился Бифф. – Ну как же! Ты ведь теперь шериф! Приколол на рубашку этот вонючий значок и думаешь, что стал большим человеком? А на самом деле ты ничтожество! И отец твой был ничтожеством!

Кэм в ярости схватил Стоуки за рубашку. Раздался треск рвущейся ткани.

– А не придушить ли мне тебя здесь, пока мои помощники обедают? – теперь он держал Биффа за горло. – Еще раз повторяю, ублюдок, твои художества вчера закончились. И если я узнаю, что, отправившись домой, ты попытаешься выместить злобу на моей матери, тогда уж точно убью. Понял, тварь?

– Кишка тонка! И всегда была тонка, – Бифф обеими ручищами вцепился в руки Кэма, и тот ослабил хватку. – Ты думаешь, что знаешь все о том, что происходит в тво-о-ем городе, но на самом деле ни хрена не знаешь! Не твоя в этом городе власть! Ты пожалеешь о том, что засадил меня сюда! Есть люди, которые заставят тебя заплатить сполна!

Кэм отпихнул Стоуки и пошел к двери.

– Если хочешь есть, говори в полицейском участке потише. Я скажу Мику, чтобы дал тебе обед только в том случае, если ты успокоишься.

– Чтоб ты провалился, щенок! Действительно, чтоб ты провался в преисподнюю! Там и увидимся!

Оставшись один в камере, он немного помолчал. А потом начал распевать какие-то странные песни.

Клер так и продолжала стоять у окна, пока в кабинет не вернулся Рафферти. Одного взгляда на Кэма ей было достаточно, чтобы сердце рванулось к нему, но тем не менее она совладала с собой и ограничилась улыбкой.

– А я-то думала, что у тебя скучная работа.

Он тоже улыбнулся, но улыбка вышла натянутой. Ему так хотелось обнять Клер, но нужно было управлять своими эмоциями и не показывать виду.

– Тебе нужно было ехать домой.

– Конечно. Надеюсь, ты меня отвезешь? – Клер присела на край его стола.

Он проследил за ней взглядом и увидел записку Бада.

– Мне надо позвонить.

– Я же говорю, у тебя интересная работа.

Рафферти потер пальцами переносицу и потянулся к трубке.

«Одна радость – Бифф заткнулся», – подумал Кэм и набрал номер, указанный в записке.

– Добрый вечер! Это шериф Рафферти из Эммитсборо. Я хочу поговорить с мистером или миссис Смитфилд. Да, миссис Смитфилд. Я звоню по поводу вашего обращения в полицию штата относительно Карли Джеймисон. – Сначала Кэм слушал, потом взял ручку и стал записывать. – Вы помните, как она была одета? Да, да, я знаю названное вами место. В какое время это произошло? Нет, мэм, вас с мужем никто не обвинит в том, что вы не подвезли попутчицу. Конечно, это может быть опасно. Вы имели полное право так поступить. Спасибо за помощь. Да-да, если нам понадобится что-нибудь уточнить, я вам позвоню.

Когда он положил трубку, Клер улыбнулась.

– Ты говорил очень официально и вежливо. Настоящий дипломат.

– Большое спасибо, – Кэм предложил ей руку. – Наверное, дипломаты так и делают, когда собираются уходить? Пойдем наконец.

– Сколько лет этой девочке? – спросила Клер, надевая шлем и усаживаясь на мотоцикл.

– По-моему, пятнадцать. Девочка с красным рюкзаком за плечами. Обозленная на весь белый свет, потому что родители не отпустили ее во Флориду на каникулы.

– И давно она пропала?

– Не очень… – Кэм завел мотор, и мотоцикл тронулся с места.

Солнце садилось, а они расположились на веранде и наблюдали, как это потрясающе красиво. На столике стояли бокалы и бутылка вина. Французского вина за двадцать долларов.

– Мы с папой часто так сидели на закате и ждали, когда начнут стрекотать кузнечики, – Клер вытянула длинные ноги через всю веранду и вздохнула. – Знаешь, Кэм, возвращение домой означает возвращение к множеству проблем. Но я говорю это вовсе не потому, что решение было неверным.

Она сделал глоток и стала размышлять о том, из-за чего сегодня это вино кажется ей более крепким, чем оно есть на самом деле. Неужели из-за того, что она пьет его с Кэмом Рафферти?

– Мы о ком сейчас говорим? О тебе или обо мне?

Клер хитро прищурилась:

– В городе считают, что ты неплохой шериф. Во всяком случае, я это слышала.

– Ну, поскольку для большинства здешних жителей эталоном был Паркер, сие немного значит. – Он дотронулся до завитка у нее на шее. – Спасибо тебе. Если бы я привез тебя и сразу поехал домой, то, наверное, врезался бы в стену или еще во что-нибудь.

– Я рада, что все стены остались целы. И кстати, о стенах… Еще в городе считают, что у шерифа Рафферти очень симпатичный дом. – Клер подождала, пока он допьет, и закончила свою мысль: – Хотя меня никто не приглашал его посмотреть…

– Похоже, я должен сводить тебя на экскурсию.

– Похоже…

Они помолчали, вдыхая аромат гиацинтов, посаженных отцом Клер много лет назад. Солнце опустилось к горизонту, и стало немного прохладнее. Они почти одновременно встали и шагнули навстречу друг другу.

Кэм повернул Клер к себе, и это показалось обоим самым естественным движением, какое только могло быть. Их губы слились в поцелуе. Клер прижалась к Кэмерону всем телом, после чего слились и их сердца.

«От одного бокала вина голова не должна так кружиться, – подумала она, попытавшись понять, что стало причиной происходящего. – Не должна она кружиться и от поцелуя…»

Она хотела отстраниться, но не преуспела в этой попытке. Или не смогла?

– Кэм, я вот что думаю…

– Думать будешь потом, – он снова прильнул к губам Клер.

«Как все это странно… – у Кэма тоже были свои мысли. – Как странно, что эта девочка, которую я знаю сто лет, дает мне такие волшебные ощущения».

Когда они снова смогли говорить, у Клер сил хватило на очень короткое слово.

– Ой…

– Ой? Это хорошо или плохо?

– Просто «ой». А я-то полагала, что здесь меня ждут тишина и покой.

– Сегодня очень тихая ночь.

– Ночь? Да.

«Если он поцелует меня еще раз, я взлечу как ракета». Это она подумала, а вслух сказала совсем другое:

– Кэм, я совершенно уверена в том, что в таких местах, как наш город, все должно происходить медленно. Очень медленно. И чувства должны развиваться так же.

– Ладно, – он погладил Клер по голове и разжал объятия.

«Мы потеряли десять лет». Действительно, все развивалось очень медленно, но теперь уж точно пойдет побыстрее.

В траве застрекотали кузнечики, а в свете появившейся на смену солнцу луны блеснула линза телескопа. Ни Клер, ни Кэм этого не заметили.

7

Эрни Баттс постоянно говорил родителям, что школа – это напрасная трата времени, но кое-какие предметы ему все-таки нравились. Например, химия. В химических реакциях было что-то завораживающее, как и в самих горелках и колбах. Заучивать Периодическую таблицу элементов казалось скучным, хотя с памятью у Эрни проблем не было. И определение неизвестного объема вещества в какой-нибудь смеси не причиняло ему хлопот. Неизвестное его всегда интересовало.

Лучше всего он себя чувствовал во время лабораторных работ. Эрни видел нечто одному ему ведомое в реакции реактивов и ощущал в такие минуты некую власть. Он любил отмерять, смешивать и нагревать и забавлялся среди всех этих манипуляций идеей изготовления чего-нибудь этакого. Ну, скажем, бомбы. Не дурацкой бомбочки, которую сляпал и подложил в раздевалку девчонкам Дэнни Мойерс. Это все глупости. Эрни хотел бы сделать что-нибудь такое, что могло вспыхнуть, ухнуть, выбить стекла и вызвать у всех истерику.

Он может это устроить. Столь нелюбимая школа и книги, на которые не скупились родители, знания дали. Эрни был уверен, что может. И если уж он решится на такое, его не поймают, как этого придурка Мойерса. Настоящая власть именно в том, чтобы всегда уметь остаться безнаказанным. А еще в том, чтобы заставить людей тебя бояться.

Сейчас Эрни машинально рисовал в блокноте женские фигуры, но время от времени бросал взгляд на мистера Атертона, повторявшего свои бесконечные истории из истории. По мнению Эрни, самым большим кретином среди всех взрослых был именно Джеймс Атертон. Слава богу – нет, дьяволу, – что он хотя бы всегда говорит тихо, изредка вытягивая длинную, тощую шею.

«Как четырехглазый жираф», – думал Эрни в такие минуты. Четырехглазый – это потому, что Джеймс Атертон носит очки и иногда долго протирает их, не переставая бубнить.

В городе все знали, что их мэр сколотил себе отличный капитал на недвижимости и ему вовсе не обязательно преподавать в школе. И тем не менее мистер Атертон оставался на своем месте, пытаясь вложить в головы юных жителей Эммитсборо знания, которые у половины из них не вызывали никакого интереса. Родители говорили, как замечательно то, что мэр так предан своему делу, но Эрни считал, что он просто придурок. И потом, что еще делать мэру такого богом – нет, дьяволом! – забытого городишка, как их? Решать, в какой цвет красить скамейки в парке?

– Эти даты из истории нашей страны должны знать и помнить все американцы, – продолжал нудить Атертон, скользя взглядом по лицам своих учеников. – Мисс Симмонс, может быть, вы все-таки отложите в сторону свою пудреницу?

Салли Симмонс поспешно спрятала пудреницу в сумку, а по классу прошелестело хихиканье.

– И еще вот что. Преподаватель химии заболел и просил меня сообщить, что вам нужно будет сделать итоговую лабораторную работу самостоятельно. Я, конечно, пригляжу за вами. Работать будете парами, – мистер Атертон взял со стола стопку листов и начал их раздавать. – На каждом листочке указана фамилия того, с кем вам предстоит работать. Что нужно делать, вы знаете, и можете приходить в лабораторию, когда обоснуете теоретическую часть. Результаты жду от вас не позже чем через две недели.

Джеймс Атертон заканчивал раздавать листочки, и в классе уже слышались тихие комментарии, ворчание и даже стоны. Эрни получил свой и почти без интереса отметил, что его напарницей по лабораторной работе будет Салли Симмонс.

– Советую вам распределить между собой обязанности, – сказал Атертон сквозь этот шум. Он знал каждого из них лучше, чем они могли подумать. – Помните, вы партнеры, и оценка, хорошая или плохая, будет поставлена вам обоим. Вы можете прямо сегодня заняться планированием работы, но не забывайте и о других предметах.

Джеймс Атертон взглянул на часы и так же, как его ученики, порадовался, что до конца урока осталась одна минута.

На перемене к Баттсу подошла Салли Симмонс.

– Похоже, нам придется делать лабораторную работу вместе, – девочка попыталась улыбнуться этому буке.

Они учились в одном классе уже несколько лет, но Эрни ни с кем не сближался, и Салли знала его очень поверхностно. Этот парень временами выглядел то нарочито веселым, то совсем унылым, и такая противоречивость вызывала у нее интерес.

– Похоже, – Эрни поглядел на нее долгим, оценивающим взглядом, и Салли покраснела. – И знаешь, мы могли бы похимичить у меня дома. У меня есть и оборудование, и реактивы. Этим можно заняться после уроков. Если хочешь, конечно.

– Я не против. Но ты ведь вроде после школы работаешь.

– Работаю, но не каждый день.

– Ладно. Я могу приходить к тебе, если у тебя все есть. Так действительно, пожалуй, будет лучше.

Эрни продолжал пристально смотреть на нее, и девочка непроизвольно сначала взъерошила волосы, а потом стала теребить пуговицу на рубашке. Ее сердце почему-то вдруг забилось часто-часто.

– Заниматься можно и в те дни, когда я работаю. Обычно я заканчиваю около девяти, – сказал Эрни. – Мешать нам никто не будет. – Тут его губы растянулись в улыбке, которую можно было назвать язвительной. – Если только Джон.

Салли пожала плечами.

– А при чем тут Джон?

– Ну как при чем? Вы в последнее время друг без друга никуда.

Девочка сделала вид, что удивлена.

– Ничего подобного! Ну иногда болтаем или идем домой вместе.

– Домой? Или на кладбище?

О них действительно много говорили после того случая, когда Салли и Джон наткнулись на раскопанную могилу. Ну и что с того?

– Если хочешь, я приду сегодня вечером, и мы начнем.

– Приходи. Начнем.

Улыбка исчезла с лица Эрни. Он думал о том, девушка ли Салли Симмонс.

После школы Баттс пошел к Клер. Он бы совсем не прочь «начать» с Салли, но в последнее время все горячечные мечты Эрни сосредоточились на новой соседке. Конечно, неплохо бы получить их обеих сразу, как на той порнокассете, которую он позаимствовал в машине Лэса Глэдхилла, заехавшего к ним на бензоколонку.

Эрни остановился на дорожке, ведущей к дому Клер, и стал смотреть, как она работает в мастерской. Сегодня было жарко, и рыжая надела шорты и огромную футболку, которая то и дело соскальзывала у нее с одного плеча.

Что, если подойти сзади и сдернуть с нее эту хламиду? Прямо здесь, прямо сейчас – среди белого дня. Она обернется, увидит его, и зрачки расширятся от страха. Он завалит ее… Куда только тут можно завалить? Ну, куда-нибудь… Она станет отбиваться… А потом… Потом…

Скверно, конечно, что около рыжей все время крутится шериф Рафферти…

Эрни решил пока оставить свои думы и направился к мастерской.

Поглощенная работой, Клер не замечала присутствия своей будущей модели до тех пор, пока Баттс не подошел к ней почти вплотную. Только после этого она наконец увидела, что не одна, и улыбнулась.

– Привет!

Клер выпрямилась, и ее маленькая грудь натянула трикотаж футболки. Эрни представил себе, как сжимает ее, и руки у него стали влажными.

– Ты говорила, что я могу как-нибудь зайти после школы.

– Да, говорила, – она улыбнулась еще шире. – Я рада, что ты решил мне помочь. – В уме Клер уже переключалась с того плана, который наметила себе сегодня, на другой. – Слушай, у меня теперь есть удобные стулья. На кухне. Я их купила вместе с диваном, который ты тащил в дом, помнишь? Можешь принести один сюда? И захвати пепси, если хочешь.

– Ладно.

Когда Эрни вернулся в мастерскую, она уже расчистила место для новой работы.

– Ставь сюда и садись. – Клер слегка приглушила музыку, которая действительно была очень громкой. – Ты, может быть, захочешь время от времени передохнуть. Не стесняйся, говори мне сразу, когда устанешь. Поставь локоть на стол и сожми кулак, пожалуйста. Я собираюсь сделать несколько эскизов. – Она улыбнулась. – Ну, как дела в школе?

– Нормально.

– Занятия ведь скоро заканчиваются?

– Да.

«Немногословный мальчик…»

Она набрасывала эскиз в альбоме и думала, как бы сделать так, чтобы Эрни стал чувствовать себя более непринужденно.

– Ты увлекаешься каким-нибудь видом спорта?

– Нет.

– А девушка у тебя есть?

– Нет.

Взгляд Эрни скользнул вверх по ее ногам, но Клер этого не заметила.

– Вот как… Ну, еще успеешь. А чем занимаются твои родители?

Он по привычке скривился.

– Заправляют пиццерией.

– Ты не шутишь? – она даже перестала рисовать. – Я уже пробовала здешнюю пиццу. Потрясающе! Должна тебе сказать, что мне труднее всего было представить свою жизнь здесь без нью-йоркской пиццы, но оказалась, что тут она не хуже, чем в настоящей итальянской пиццерии.

Он пожал плечами, удивленный этой похвалой, столь искренней и дружелюбной.

– Да разве это так важно?

– Еще бы! Тебе легко говорить, когда ты можешь есть ее, когда хочешь и сколько хочешь! Разожми кулак и вытяни пальцы. – Она почему-то нахмурилась и стала снова рисовать. – А где вы жили раньше, до того, как переехали в Эммитсборо?

– В Нью-Джерси.

– Да? А почему решили уехать оттуда?

Взгляд парня стал жестким.

– Не знаю. Меня спросить забыли.

Клер сочувственно улыбнулась.

– Здесь не так уж плохо.

– Здесь нет никакой жизни. Люди сидят и смотрят, как растет трава. Ненавижу.

«Он сказал три предложения сразу. Должно быть, разволновался».

– Да… Сложно поверить, что когда-нибудь наступит время, и нам на самом деле понравится смотреть на то, как растет трава.

– Да тебе-то что? – буркнул Эрни. – Ты в любой момент можешь вернуться в Нью-Йорк.

– Это правда. А для себя ты уже все решил. Лос-Анджелес, да?

– Да. Здесь мне чертовски надоело, – он не отрывал глаз от ног молодой женщины – смотрел туда, где шорты высоко открывали бедра. – Ты там была?

– Да, пару раз. По правде говоря, это не мой город. Мне там было некомфортно. Сожми кулак еще раз. – Она перевернула страницу в альбоме и покачала головой: – Знаешь, мне кажется, твою руку надо нарисовать вместе с плечом… Как ствол дерева с корнями. Ты не мог бы снять футболку? Сегодня ведь не холодно.

Внутри у Эрни все затрепетало. Глаза его блеснули, как у кота, который сейчас схватит воробья. Конечно, он снимет футболку.

Она его хочет. Это ясно.

Клер видела перед собой хорошо сложенного юношу, который, безусловно, станет красивым мужчиной. Но уж очень он сердит на весь белый свет…

– Сделай вот так! – она отложила карандаш в сторону. – Я знаю, что это неудобно, и долго так держать тебя не буду.

С этими словами Клер взяла его руку пониже локтя, подняла и согнула. Затем она положила свои пальцы на пальцы Эрни и сжала их в кулак.

– Держи под этим углом… Хорошо… Теперь слегка напряги. Потрясающе! Ты отличная модель! А это у тебя что? Талисман? – она показала глазами на его медальон – серебряный, геометрической формы.

«Похоже на пентаграмму», – подумала Клер и перевела взгляд на лицо парня.

– Что-то вроде этого, – он прикрыл медальон свободной рукой.

Клер испугалась, что смутила его, снова взяла альбом и стала рисовать. Она работала час, делая перерывы, чтобы Эрни мог отдохнуть. Раз или два Клер ловила на себе его изучающий взгляд, какой-то очень взрослый, но оставила это без внимания. Надо полагать, он слегка увлекся ею, что было, с одной стороны, странно, а с другой – польстило ее самолюбию.

– Отлично, Эрни! Правда. Я хочу начать работать с глиной, как только у тебя найдется еще пара свободных часов.

– О’кей.

– Я помню, что обещала оплатить твое время. Сейчас принесу деньги.

Клер вышла из мастерской. Оставшись один, он стал рассматривать, чем она тут занимается. Заметил скульптуру в углу, нагнулся, чтобы рассмотреть получше, и тут же резко разогнулся. Это была та самая фигура получеловека-полузверя из металла, которую Клер навеяли ее кошмары. И снова пальцы Эрни прикрыли перевернутую пентаграмму.

«Это знак», – подумал он, и у парня перехватило дыхание. Эрни протянул руку и благоговейно коснулся скульптуры. Его пальцы при этом слегка дрожали. Эта женщина дает ему знак. Ритуалы, которые он исполнил, и жертвы, которые принес, приняты благосклонно. Князь тьмы благословляет его. Теперь нужно дождаться последнего знака, когда ему укажут время и место, и взять ту, что ему предназначена.

– Что ты об этом думаешь?

Клер вернулась и теперь стояла за его спиной. Прежде чем повернуться к ней, Эрни натянул футболку. Она смотрела, как он только что, на свою работу. Баттс жадно вдохнул легкий запах пота, который исходил от молодой женщины.

– В этом есть что-то такое… Не знаю, как сказать… Наверное, мощь…

Она удивилась, услышав такой отзыв от семнадцатилетнего юноши, и посмотрела на него очень внимательно.

– Как ты смог это понять, Эрни?

– Не знаю. А почему ты сделала такую фигуру?

– Тоже не знаю… Просто так получилось.

– Хорошо получилось.

– Да, кажется, так, – Клер вытащила из кармана несколько купюр и протянула Эрни. – Я тебе очень благодарна за то, что ты нашел время, чтобы мне позировать.

– Мне это понравилось. И ты мне нравишься.

– Вот как? Ну что же, ты мне тоже нравишься. – В это время в доме послышался звонок, и Клер поспешила попрощаться: – У меня звонит телефон. Еще раз спасибо, Эрни. До скорого!

– До скорого, – он вытер влажные ладони о джинсы. – Мы увидимся очень скоро.

Клер взяла телефонную трубку и одновременно открыла холодильник.

– Алло.

Она доставала сосиски, горчицу, маринованные огурцы и пепси и слушала чье-то прерывистое дыхание. Клер растерялась всего на одну минуту, а потом усмехнулась и начала дышать в ответ, два раза воскликнув: «Да!» и «О, да!». Все это не помешало ей поставить сосиски в микроволновую печь, включить таймер и открыть бутылку пепси.

– Ради всего святого, не останавливайся! – воскликнула она, пытаясь не рассмеяться.

– Конечно, дорогая, – в трубке наконец послышался мужской голос. – Тебе ведь понравилось?

– Чудесно. Невероятно. Превосходно. – Клер сделала большой глоток пепси. – Ты просто великолепен, Жан-Поль. – Она достала сосиски, положила на тарелку и стала мазать горчицей. – Но если Анжи когда-нибудь узнает…

– Уже все знаю, – услышала Клер голос подруги, и обе рассмеялись. – У меня в руках вторая трубка.

Молодая женщина положила рядом с сосисками пару огурчиков, украсила все это укропом и полюбовалась на свой обед.

– Ну вот, теперь у нас нет от тебя секретов. И что ты на это скажешь?

– Да что тут можно сказать? – делано удивилась Анжи. – Классика жанра: муж, жена и подруга жены… А вообще-то мы хотели узнать, как ты там.

– Я там хорошо, – Клер взяла первую сосиску и вонзила в нее зубы. – Правда, хорошо, – теперь она говорила с набитым ртом. – Знаешь, у меня появилась новая модель. Я только что закончила несколько рисунков. У мальчика отличные руки.

– У мальчика? Отличные руки?

Клер рассмешила интонация подруги, и она чуть не подавилась.

– Да нет же! Это вовсе те то, о чем ты подумала, дурочка. Это правда мальчик. Лет шестнадцати или семнадцати… А еще я сделала несколько набросков со своей школьной подруги, она сейчас официантка. У Элис очень выверенные и экономные движения. Такие выразительные руки… Но, честно говоря, на уме у меня совсем другая пара рук. – Она вспомнила о Кэме и улыбнулась. – Я буду их лепить. Может быть, и лицо тоже. А может быть, и все тело…

– Похоже, ты действительно очень занята, ma chérie[18]18
  Моя дорогая (фр.). – Примеч. перев.


[Закрыть].

– Так и есть. Анжи, тебе должно это понравиться: я работаю каждый день. По-настоящему работаю, – пояснила Клер и принялась за вторую сосиску. – Одну вещь уже закончила.

– И?.. – осторожно спросила Анжи.

– Ничего говорить не буду. Сами все увидите.

Жан-Поль слушал этот диалог, зажав трубку между ухом и плечом, и решил сказать свое слово:

– Как жизнь в захолустьи?

– В захолустье, – поправила его Клер. – Захолустье, оно и есть захолустье, и это отлично. Почему бы вам не приехать сюда и не посмотреть самим?

– Как насчет этого предложения, Анжи? – теперь Жан-Поль обратился к жене. – Хочешь провести несколько деньков в деревне? Мы сможем заниматься любовью на сене. Втроем.

– Почему не вчетвером? Впрочем, я подумаю.

– Для того чтобы говорить друг с другом, вам не нужно держать в руках по телефонной трубке, – Клер рассмеялась. – Нет, действительно, приезжайте. Правда, сена здесь нет.

– Je suis desolé[19]19
  Я в унынии (фр.). – Примеч. перев.


[Закрыть], – удрученно сказал Жан-Поль. – Что скажешь, дорогая?

– Да что она скажет? – первой ответила Клер. – Вы обретете здесь покой и умиротворение. – Она вспомнила разговор с Эрни и усмехнулась: – Мы все вместе сможем сидеть на веранде, пить пиво и смотреть, как растет трава.

– Звучит возбуждающе, – усмехнулась в ответ Анжи.

– Мы постараемся выкроить несколько дней и приехать. – Жан-Поль, судя по всему, решился: – Я хочу побывать в захолусть-и.

– Отлично! – Клер подняла стакан и чокнулась с призрачным собеседником. – Вам понравится. Правда. Это классическое американское захолусть-е. В Эммитсборо никогда ничего не случается.

Тучи совсем скрыли луну. Звезд тоже не было видно. Мелкий дождь размывал грязь на земле в круге. В яме сегодня не было огня – только холодный пепел. Свечи заменили фонари.

Погода не благоприятствовала, но решение принято, и ждать они не собирались. Сегодня на поляне было только пять человек в черных плащах. Старая гвардия. Самые лучшие. Эту встречу и ритуал, который должен был последовать, избранные держали в тайне от всех.

– Боже, какая же мерзкая ночь! – сказал подошедший к ним Бифф Стоуки, прикрывая огромной ладонью сигарету от дождя.

Он был членом этого братства уже двадцать лет и полагал, что сие дает ему определенные права.

Сегодня не было ни пения, ни звуков колокола, ни женщин – жриц продажной любви или тех, кому суждено было стать жертвой. Вместо живого алтаря этой ночью на поляне была пустая доска, и, судя по всему, собрались они здесь не для оргии. Все служители сатаны выглядели настороженными и на замечание Билла никто не ответил.

– В чем же дело? – удивился он. – Где все остальные? Что вообще происходит?

– Сейчас все узнаешь.

Верховный жрец вышел на середину круга. Глаза из прорезей маски глядели так мрачно, что его сподвижники содрогнулись. Он поднял ладонь и сказал:

– Мы были первыми. Нас немного. В наших руках сила. Наш господин даровал нам великое счастье: право привести к нему других, показать им его славу.

Он стоял, как статуя – жуткий прообраз скульптуры Клер Кимболл. Спина прямая, голова откинута назад, рука поднята вверх. Взгляд под маской горел осознанием власти, которую он имеет надо всеми – даже над своими братьями.

Они пришли по первому его слову. Так же они будут действовать.

– Князь тьмы недоволен. Один из его детей, один из его избранников предал нашего господина. Закон наш попран, и мы должны восстановить его силу. Предателя ждет смерть.

Когда верховный жрец опустил руки, один из стоявших поодаль достал из-под черного плаща бейсбольную биту. Бифф Стоуки открыл в удивлении рот, но тут бита обрушилась на его затылок.

Когда Бифф пришел в себя, он понял, что раздет и привязан к доске, символизировавшей алтарь. Его тело оказалось мокрым от дождя, и Стоуки почувствовал холод. Но это было ничто по сравнению с леденящим страхом, сковавшим его сердце.

Они стояли рядом с ним – один у ног, другой в изголовье и по брату с каждой стороны, а верховный жрец чуть в стороне. Пять человек, которых он знал всю свою жизнь. Их глаза были чужими. Стоуки уже знал – это глаза его смерти.

В яме разожгли огонь, но сырые дрова пока не разгорелись.

– Нет! – Бифф извивался, напрягая все мускулы, и корчился на гладко оструганной доске. – Нет, господи! Помилуй меня, Иисусе! – Стоуки в ужасе взывал к тому, чье имя осквернял двадцать лет. – Вы не можете это сделать, братья! Не можете! Я ведь давал клятву вместе с вами!

– Ты ее нарушил, – верховный жрец подошел ближе. – Ты попрал наш закон и перестал быть одним из нас.

– Нет! Я никогда не нарушал закон! – Бифф дернулся особенно сильно, и в его запястья впились веревки.

– Мы не показываем свои клыки в гневе тем, кто не должен их видеть. Это закон.

– Это закон, – хором подхватили остальные.

– Я был пьян! – уже рыдал Бифф, поворачиваясь то к одному, то к другому. Там, под капюшонами, были скрыты лица тех, кого он хорошо знал. Глаза Стоуки пытались поймать хоть чей-нибудь взгляд. – Черт возьми! Я был пьян!

– Ты попрал закон, – повторил верховный жрец. По его голосу обреченный понял, что пощады не будет. – Мы поняли, что ты не можешь его хранить. Ты оказался слабым, а слабых наказывают сильные.

Заглушая рыдания и проклятья Биффа, человек в маске козла начал то, что у них считалось молитвой:

– О, господин темного пламени, дай нам силу.

– Силу для твоей славы, – подхватили четверо остальных.

– О, властелин столетий, дай нам мощь.

– Мощь твоего закона.

– In nomine Dei nostri Santanas Luciferi excelsi[20]20
  Именем нашего бога, величайшего сатаны Люцифера! (лат.).


[Закрыть]!

– Аве, сатана.

Верховному жрецу подали серебряную чашу, и он поднял ее над головой.

– Это вино печали. Я пью его в память о нашем потерянном брате.

Он припал к чаше и пил долго. Потом верховный жрец воззвал к своей пастве:

– Вы видели, что я пил, но напиться не смог. Жажда осталась со мной. Жажда крови. Ибо мы судили его и приняли решение. Прощения нет.

– Будьте вы прокляты! – страшно закричал Бифф, но ответом ему было только эхо. – Будьте вы прокляты! Боже, не допусти этого!

– Твоя судьба решена. Смирись. В сердце владыки ада нет жалости. Его именем я приказываю темным силам даровать мне их страшную мощь. Всеми богами преисподней я заклинаю: «Да произойдет то, чего я желаю».

И все остальные подхватили:

– Услышь имена.

– Абаддон!

– Фенриц, сын Локи!

– Хаборим!

– Мы твои дети.

Бифф Стоуки в ужасе стонал, проклинал их всех, умолял, угрожал. Сердце обреченного готово было разорваться, но жрец продолжал:

– Мы приняли решение. Оно суть мщение. Да свершится адская справедливость. Я призываю господина тьмы поразить мрачным восторгом нашего оступившегося брата. Он предал, и пусть его предсмертные крики послужат предупреждением тем, кто посмеет нарушить закон. – Верховный жрец сделал паузу и улыбнулся под маской Мендеса. – Начинайте.

Теперь бита была в руках у каждого. Нанесший удар первым раздробил Биффу коленную чашечку, и еще один страшный вопль прорезал ночь. Дальше удары посыпались один за другим.

Человек в маске козла опять стоял чуть поодаль, воздев руки к небу, и наблюдал за происходящим. Он уже дважды обрекал на смерть членов братства, и оба раза его решение было выполнено быстро и безжалостно.

Верховный жрец наслаждался этим зрелищем. Он в упоении смотрел, как его паства переступает черту, которая отделяет человека, созданного по образу и подобию Творца, от того, кто стал плотью сатаны.

Крики Биффа были душераздирающими. Да, пусть их души разорвутся, а душа предателя, того, кто посмел поставить под удар их братство, сама замолчит под ударами.

Смерть его должна была стать мучительной. С каждым тошнотворным хрустом костей верховный жрец чувствовал, как его собственные кости становятся крепче. Это было ни с чем не сравнимое ощущение.

Смерть Стоуки послужит предупреждением другим, покажет, как страшна ярость. Его ярость. Здесь правит бал сатана, а он дирижирует оркестром, играющим на этом балу. И сейчас он возьмет в руки дирижерскую палочку.