Текст книги "Ангелы полуночи"

Предчувствуя, что все это может кончиться весьма печально, Коллин стал опасаться, что утратил способность управлять собой.

– Тебе не кажется, что пора покончить с глупостями и приступить наконец к исполнению долга по отношению к компании?

Джастин стоял в гостиной своей ультрасовременной квартиры, которую он арендовал в Башне Трампа,[6]6
  Башня Трампа – одна из достопримечательностей Нью-Йорка, построенная на средства известного строительного магната Трампа. Здесь расположены дорогие магазины и роскошные жилые помещения.


[Закрыть] и смотрел, как Коллин у бара выцеживает в бокал последние капли из бутылки с виски. Это была их первая встреча после похорон. Рассеянно оглядывая комнату с ее абстрактными картинами и мертвящей обстановкой, в которой преобладали бронзовый и черный цвета, Коллин уже сожалел о том, что пришел сюда.

– Долг… по отношению… к компании, – медленно повторил он, делая ударение на каждом слове, и с таким выражением, точно ему на язык попало что-то горькое.

– Отец хотел, чтобы мы вместе управляли компанией. – Теперь Джастин смотрел в пол.

– Похоже, ты был бы рад управлять маленькой папиной нефтяной империей самостоятельно, – язвительно проронил Коллин, роясь в баре в поисках виски.

– Это так, – признался Джастин. – Мне всегда казалось, что я лучше тебя гожусь на роль главы совета директоров.

– Ну по крайней мере хоть в чем-то мы достигли согласия. – Коллин мрачно улыбнулся. – У тебя есть еще виски?

– Нет. И слава Богу. По-моему, с тебя хватит. – В голосе Джастина зазвучали сердитые нотки. – Коллин, мы в долгу перед отцом…

Брат перевел на него взгляд и усмехнулся.

– Забавно… Никогда не воспринимал тебя как человека с таким необыкновенно развитым чувством долга.

– А я никогда не воспринимал тебя как человека малодушного, – парировал Джастин.

Карие глаза Коллина гневно вспыхнули.

– Ты зарываешься, – угрожающе сказал он.

– Я? Почему же? – Джастин держался холодно и невозмутимо, как всегда. – Просто у меня такое чувство, что ты норовишь сбежать от своих обязанностей. Это не твой стиль, насколько мне известно.

– Прежде всего, мой младшенький братец, у меня есть обязанности перед самим собой, – огрызнулся Коллин.

– Судя по дошедшим до меня слухам, ты даже с ними справляешься не слишком успешно.

Коллин покачал головой:

– А ты на что рассчитывал? Незадолго до этой проклятой поездки в Каракас я разговаривал с матерью. Откровенно. О том, что не хочу разочаровывать папу и в то же время не испытываю желания трудиться в «Интерконтинентал ойл». Рассчитывал, как только он вернется, поговорить и с ним обо всем…

– Думаешь, мне легко было всю жизнь выносить это? – внезапно прервал его Джастин. Впервые мощная защитная броня треснула, и на волю вырвалось обуревавшее его чувство, которое, как подозревал Коллин, точило брата с самого детства. – Я всегда мог рассчитывать только на второе место – и в компании, и в сердце отца! Все мои усилия в его глазах ничего не стоили, ты всегда был для него первым…

– Неправда! – не выдержал Коллин.

– Нет, правда… Всегда было именно так, – упрямо повторил Джастин. – Ты родился первым, пусть всего на четыре с половиной минуты раньше. Тебя обучали и воспитывали с тем расчетом, что именно ты станешь преемником отца. Но больше всего меня обижало, что и любовь его была отдана прежде всего тебе! Чем более непослушным и дерзким ты был, тем больше восхищения у него вызывал. Именно склонность к риску делала тебя в его глазах более подходящим для роли главы «Интерконтинентал ойл». Как мне хотелось походить на тебя, научиться делать то, что давалось тебе естественно и просто, само собой!.. Но преодолеть врожденную осторожность оказалось невозможно. И еще мне все время страстно хотелось, чтобы отец отпустил тебя на все четыре стороны, к твоим чемпионатам по фехтованию, игорным столам и женщинам! Я из кожи вон лез, пытаясь показать ему, кто на самом деле единственный достойный продолжатель нашего дела, но… Впустую! Он не замечал или просто не придавал моим усилиям никакого значения. Мне пришлось отказаться от всего, кроме компании и того, что с ней связано, а ты в это время мотался по свету, живя в свое удовольствие! И ради чего я так вкалывал? Что получил взамен?

– Управление компанией. Именно этого ты всегда хотел, – угрюмо ответил Коллин.

– Только потому, что тебя, видишь ли, не устраивает эта роль! – Джастин встряхнул свой бокал, заставив кружиться по дну полурастаявшие кубики льда. – Такова была воля отца…

– …такова была воля отца, да, но мы в состоянии принимать и собственные решения, – закончил за него Коллин. – Ладно. Пусть пока все идет как идет.

– А дальше? – спросил Джастин.

Коллин нахмурился.

– Это я и сам хотел бы знать.

* * *

Коллина удивил не столько взрыв возмущения, который позволил себе Джастин, сколько то, что брату удавалось так долго сдерживаться. Возвращаясь поздно вечером в Морской Утес, он с удивлением обнаружил, что заметно успокоился, хотя никак не мог перестать думать о словах Джастина. То, что брата возмущает его поведение, он чувствовал всегда, но ему даже в голову не приходило, что Джастин хотел бы походить на него. Коллин был убежден, что брат считает его поведение недостойным, а самого Коллина – безответственным и непредсказуемым. Отец, казалось, оценивал его примерно так же. И вдруг выясняется, что оба они, каждый на свой лад, восхищались им. Джастин завидовал его способности брать от жизни все, что можно, даже если это сопряжено с риском. И отец, выходит, тоже ценил именно эту черту его характера, считая полезной с точки зрения дела.

«Каждый день узнаешь что-нибудь новенькое», – уныло думал Коллин.

«Мы оба должны были участвовать в деле его жизни, – безрадостно засмеявшись, сказал сегодня Джастин. – Однако по-настоящему папу волновало одно. Чтобы ты, его любимчик, не умудрился так или иначе отвертеться. Он готов был пойти на все, лишь бы намертво приковать тебя к «Интерконтинентал ойл». Ты когда-нибудь отдавал себе в этом отчет? Твои увлечения – фехтование, казино и прочее – чертовски беспокоили отца прежде всего потому, что могли нарушить его планы. Господи, да при одной мысли обо всем этом меня просто тошнит!»

Автомобильный гудок заставил Коллина внезапно очнуться – задумавшись, он пересек желтую разделительную линию шоссе. Ослепленный светом фар встречного автомобиля, молодой человек лихорадочно завертел рулевое колесо. Вильнув в сторону, чтобы избежать столкновения, съехал поближе к обочине, до которой, слава Богу, было не слишком далеко. Пожалуй, теперь он оказался чересчур близко к ней, однако все его мысли по-прежнему были поглощены беседой с Джастином в Башне Трампа.

Если бы только отец лучше понимал их! Если бы видел, что для Коллина главное – независимость и что его интересы не совпадают с планами самого Квентина Деверелла. Если бы чувствовал, как сильно Джастин нуждался в его одобрении и признании, как мечтал об особой, доверительной близости с отцом, о том, чтобы пойти по его стопам! Коллина же этот мир отталкивал, он искал что-то особое, свое – то, что сделало бы его счастливым.

Но их отец – прекрасный отец! – оказался слеп к восприятию того, что волновало сыновей. Он пытался навязать Коллину совершенно неподходящую для него роль, а Джастина отодвигал в тень, обрекая тем самым на страдания. Без сомнения, отец искренне верил, что действует исключительно в интересах сыновей. И все же только сейчас Коллин в полной мере осознал, насколько хорошо мать понимала их отца. Как она отозвалась о нем? «Он видит только то, что желает видеть». Квентин Деверелл был хорошим человеком и замечательным отцом. Но его бесконечная преданность компании, маниакальная устремленность любой ценой добиться процветания «Интерконтинентал ойл» привели к тому, что он так никогда и не узнал об устремлениях и чувствах своих детей. «Интересно, – подумал Коллин, – как сложилась бы наша жизнь, если бы все обстояло иначе?»

Если бы, к примеру, Джастин родился первым…

– Ау, где ты? Как будто рядом – я вижу тебя, чувствую тебя, и все же на самом деле ты словно за тысячу миль отсюда…

Очередная женщина в постели Коллина выглядела просто потрясающе. Тонкие, изящные черты лица, почти совершенное тело, изумительная грива темно-рыжих волос, спускающихся до середины спины. Подняв на него широко распахнутые голубые глаза, опушенные густыми ресницами, она водила пальчиком по его груди, будто рисуя круги.

– Твое тело здесь, но душа – нет.

Коллин лежал на спине, положив руки под голову и устремив невидящий взгляд в потолок.

– Просто у меня есть над чем поразмыслить, вот и все, – безучастно ответил он.

– Я могу сделать так, что все твои заботы улетучатся как дым, – низким, волнующим голосом сказала девушка.

Коллин повернулся к ней лицом, улыбнувшись в первый раз за все время:

– Думаешь, стоит попробовать?

Их взгляды встретились.

– Уверена.

Она поцеловала его в губы, взъерошила волосы. Коллин ответил страстными поцелуями, руки его стали ласкать прекрасную грудь и бедра. Их тела все сильнее прижимались друг к другу. Внезапно, вырвавшись из его объятий, девушка начала сама осыпать поцелуями шею, плечи и мускулистую грудь молодого человека. С наслаждением вдыхая густой мужской запах плоти, точно это были самые дорогие духи, губами и языком она скользила все ниже, ниже. По упругим, сильным мышцам живота к паху, заросшему густыми темными вьющимися волосами. Пенис поднялся, точно твердая, жесткая, подрагивающая стрела, трепещущая в ожидании. Обхватив рукой, она начала целовать его – сначала кончик, потом вниз по всей длине до мошонки и обратно, снова и снова. Взяв кончик в свой жаркий рот и слегка посасывая его, она постепенно втягивала его плоть все глубже и глубже – настолько, насколько смогла, – продолжая ласкать пальцами яички.

Вскоре Коллин начал слегка постанывать от наслаждения. В комнате было почти темно, лишь узкая полоска света проникла сквозь щель в тяжелых бархатных шторах. Упав на волосы женщины, луч солнца зажег в них множество самых разных оттенков рыжего, всю палитру цвета – от палой листвы до глубокого темно-вишневого окраса ирландских сеттеров. Руками прижимая ее полыхающий огнем затылок к своему телу, Коллин старался, чтобы его плоть проникла как можно глубже ей в рот и дальше, в горло. Его бедра начали подниматься над постелью – вверх-вниз, вверх-вниз, возбуждение росло. Внезапно он схватил женщину, перевернул на спину и вошел в нее с такой силой, что она вскрикнула. Движения возобновились, становясь все сильнее, все чаще…

Потом Коллин откинулся в сторону, тяжело дыша. Женщина, повернувшись на бок, с улыбкой провела кончиками пальцев по рельефно выступающим мышцам его плеча.

– Ну что, доволен? – Теперь ее низкий голос, казалось, таял от нежности. – Я добилась успеха?

Коллин не слышал – она для него больше не существовала.

Где бы он ни находился, что бы ни делал, его мысли возвращались к последнему разговору с Джастином. Снова и снова вспоминалось ему, как долго годами сдерживаемые разочарование и возмущение брата вырвались на поверхность тем вечером. Снова и снова пытался Коллин представить себе, как бы они жили, сложись все иначе. Даже их отношения могли быть совершенно другими, если бы каждому было позволено следовать своим собственным желаниям, а не мечтам отца. Они могли бы быть гораздо ближе. Они могли бы стать братьями в полном смысле этого слова, а не соперниками. Очень многое наверняка сложилось бы иначе.

Коллин не сомневался лишь в одном: он никогда не сможет выяснить, чего на самом деле хочет, пока не оторвется от прошлого, не сбросит груз тяжелых воспоминаний. Он никогда не поймет, к чему стремится, если взвалит на себя бремя обязанностей, связанных с компанией, попытается осуществить мечту отца.

С каждым месяцем, прошедшим после взрыва в Венесуэле, его беспокойство возрастало. Несмотря на любовь к Морскому Утесу, все чаще возникало острое желание уехать отсюда, заняться поисками самого себя, попытаться понять, как жить дальше. Чертовски скверное ощущение – не знать, кто ты такой и чего хочешь.

После долгих и трудных раздумий Коллин в конце концов принял решение. И на следующий же день снова отправился к Джастину.

Стоя почти рядом с пятидесятиэтажным зданием «Интерконтинентал ойл» в финансовом районе Манхэттена, Коллин неожиданно засомневался. Не в силах отвести взгляда от впечатляющей башни из стекла и стали, пылающей в лучах заходящего солнца, этого монумента невероятным амбициям и решимости покойного отца, он в последний раз спросил себя, правильно ли собирается поступить. Я должен верить, что правильно – ради нас обоих, таков был ответ. Может быть, в результате мы и не станем ближе, но по крайней мере будут исправлены некоторые ошибки прошлого.

Коллин решительно вошел в здание и пересек громадный вестибюль со стеклянными стенами от пола до потолка, серым мраморным полом и расставленными повсюду деревьями в больших кадках. Подошел к лифтам – директорский офис находился на пятидесятом этаже. Охранник в форме приветствовал его, улыбнувшись и отдав честь:

– Добрый вечер, мистер Деверелл.

– Добрый вечер. – Коллин, в свою очередь, улыбнулся, правда, только оказавшись в лифте наедине с самим собой. Бедняга охранник наверняка точно не знал, которого из мистеров Девереллов только что видел. Никто и никогда не мог отличить близнецов с первого взгляда.

В приемной отца, кабинет которого теперь занимал брат, секретарша Джастина, увидев его, вскочила с выражением удивления и замешательства на лице.

– Мистер Деверелл, как вы оказались… – удивленно забормотала она.

– Я – Коллин Деверелл. Если не ошибаюсь, брат ждет меня. – Он успокаивающе улыбнулся.

– Ох… Да, конечно, – пролепетала секретарша. – Извините, просто я не видела вас с тех пор…

– Все в порядке, не волнуйтесь. Не возражаете, если я пройду? – Он сделал жест в сторону двери кабинета.

– Конечно!

В кабинете, прежде принадлежавшем отцу, не произошло сколько-нибудь заметных изменений. Все сохранилось точно так, как было при Квентине Деверелле: мебель, в том числе старинный письменный стол, вовсе не во вкусе Джастина, картины, в основном относящиеся к эпохе итальянского Возрождения, подобранные еще матерью…

Джастин разговаривал по телефону. Без улыбки взглянув на вошедшего брата, он движением руки пригласил его сесть. Коллин на мгновение задержался у окна, чтобы бросить взгляд на панораму Манхэттена. В юго-восточном направлении, словно две гигантские колонны, вздымались в небо величественные башни-близнецы Центра международной торговли, мерцая в тусклом свете угасающего солнца. За ними виднелись гавань и корабли, уходящие в открытое море.

Впечатляющее зрелище, подумал Коллин, усаживаясь напротив брата. Неудивительно, что отец разместил свой кабинет именно здесь. С другой стороны, он был не тот человек, чтобы бесполезно тратить время, любуясь видом из окна. Если вид на Манхэттен и в самом деле сыграл какую-то роль при выборе именно этого помещения, тогда решение наверняка приняла мать.

Джастин положил телефонную трубку и некоторое время молча смотрел на Коллина.

– Последние четыре месяца ты шарахался от этого здания, точно здесь размещен лепрозорий, – холодно заговорил он наконец. – Что теперь заставило тебя явиться сюда?

Коллин догадывался, какие мысли мелькали в голове брата, и ничуть не удивился тому, что тот сразу занял оборонительную позицию. Джастин опасался, что его приход означает желание потребовать завещанное отцом – право возглавлять компанию. Коллин решил не мучить его.

– Я хочу выйти из игры, – без обиняков заявил он.

– Выйти?

– Да. Я не гожусь для административной деятельности. И никогда не годился. По-моему, пора внести ясность. Это единственный выход… для нас обоих.

– Согласен, но что конкретно ты предлагаешь? – Джастин наклонился вперед, не скрывая своей заинтересованности. Опираясь локтями на письменный стол и сложив кончики пальцев домиком, он выжидательно и настороженно смотрел на брата.

– Соглашение, – ответил Коллин после паузы. – Обмен, если угодно.

– Что на что?

– Ты хочешь возглавлять «Интерконтинентал ойл», я – нет. Не имею ни малейшего желания принимать в деятельности компании какого-либо участия, ни сейчас, ни в обозримом будущем. То, чего я хочу, сосредоточено в Морском Утесе. Я имею в виду имение, произведения искусства, драгоценности матери. В обмен на это я готов отказаться от своей доли акционерного капитала «Интерконтинентал ойл».

– И это все? – Джастин, казалось, не верил своим ушам. – Все, чего ты хочешь?

Коллин улыбнулся:

– По-твоему, этого мало?

– А личные вклады? – спросил Джастин.

– Разделим поровну, как и хотели родители, – быстро произнес Коллин, заранее продумавший ответ на этот вопрос. – Все остальное пусть будет, как сказано в завещании. Согласен?

– Согласен. – Джастин поднялся и протянул руку брату, улыбаясь с явным облегчением, точно с его плеч внезапно свалилась огромная тяжесть. – Я принимаю твое предложение.

Коллин покачал головой. Подумать только, за двадцать три года их жизни это был первый случай, когда они достигли согласия хоть в чем-то и сумели решить проблему ко взаимному удовлетворению.

Он продолжал размышлять об этом, покидая здание и садясь в «феррари».

Жаль, что я не стал тем, кем ты хотел меня видеть, папа, с грустью думал он. Прости, если разочаровал тебя, однако каждый должен искать свой собственный путь. Ты от нас ушел, но Джастин продолжит начатое тобой.

Мне же пора подумать о том, как жить дальше.

САН-ФРАНЦИСКО
август 1978 года

Эшли Гордон стояла на обочине Калифорния-стрит, дожидаясь, пока проедет канатный трамвай. В небе не было ни облачка, солнце светило ярче обычного, в воздухе ощущалась жара, не характерная для умеренного климата Сан-Франциско.

Отбросив с лица прядь длинных темных волос, Эшли наклонилась, чтобы поправить белое полотняное платье, и бросила быстрый взгляд на часы. Десять сорок пять. Отлично, опоздание ей не грозит. Центр Эмбаркадеро, куда она направлялась, представлял собой восемь с половиной акров земли, занятых зданиями ультрасовременной архитектуры, множеством тенистых мест для гулянья, площадями, скульптурами, причудливыми фонтанами, ресторанами, магазинами… И галереями, в одной из которых полтора года назад состоялась первая выставка Эшли. «Тот вечер, – с глубоким удовлетворением подумала она, – изменил всю мою жизнь».

На одной из тенистых площадок группа туристов удивленно таращилась на фонтан Вейлленкорт. Уникальную скульптуру, установленную на нем, многие критики заслуженно называли «Руины Стонхенджа» или «Осколки после взрыва». Эшли тоже удивилась, увидев этот фонтан впервые – сквозь него можно было пройти не замочившись, и сейчас, мысленно улыбаясь, вспомнила свои тогдашние впечатления. Улыбка коснулась и губ, когда ей на глаза попалась молодая пара. Держась за руки, парень и девушка перешли по камням пруд, в котором отражалось солнце, дурачась, вбежали внутрь громады фонтана, похожей на вытянутые руки, и тут же выскочили наружу. Вода падала с равномерным гулким звуком. Услышав его, молодые люди рассмеялись и тут же шарахнулись в сторону от водяных струй. И снова Эшли с нежностью вспомнила, как сама впервые оказалась здесь два года назад, когда только приехала в Сан-Франциско, горя желанием начать новую жизнь. В тот первый раз она пришла сюда одна, но с тех пор страдала от чего угодно, только не от одиночества.

Эшли быстро шла по тротуару в направлении рыночной площади и уличного кафе рядом с отелем «Хайат ридженси», раздумывая о том, как тесно ее светская жизнь переплелась с карьерой и как личные контакты способствовали осуществлению ее планов. Ей нравилось думать о себе как о достаточно искушенной в житейских вопросах, чтобы для реализации своих замыслов использовать все возможные источники, и достаточно зрелой, чтобы справиться с любой возникшей в результате этого ситуацией. Все то время, пока она ожидала своей первой победы, ей приходилось рассчитывать исключительно на себя. Что плохого в том, чтобы, используя личные связи в мире искусства, облегчить себе проникновение в мир, который так неудержимо притягивал ее? Многие богатые, влиятельные люди находили ее очаровательной и остроумной. Им нравилось ее общество. И, что важнее всего, они были знакомы с другими нужными людьми. Некоторые из них стали ее любовниками, но Эшли считала, что ни разу не скомпрометировала себя. Она никогда не спала с мужчиной только ради карьеры. Множество упоительно страстных ночей она провела просто с привлекательными мужчинами, которые вообще ничего не смыслили в искусстве.

Эшли уселась за один из столиков на краю рыночной площади, глядя на уличную ярмарку, где среди торговых рядов слонялось удивительно много для этого времени дня туристов. На лотках были выставлены изделия макраме, безделушки из кожи, музыкальные инструменты, керамика, украшения ручной работы, картины и скульптуры. Все это продавали сами ремесленники и художники. Обычно люди тут начинали толпиться только около полудня.

Уличная ярмарка навеяла воспоминания о том первом лете в Сан-Франциско, когда Эшли сама продавала здесь свои картины, написанные в течение трех последних лет жизни в долине Напа. Это очень помогло ей в финансовом отношении – она смогла пережить то первое лето в Сан-Франциско. Картины покупали хорошо, но в особенности повезло с одной из них. Можно сказать, именно эта работа положила начало ее карьере.

Майкл Энтони. Эшли никогда не забудет его имя, как и все остальное, связанное с ним. Один из самых привлекательных людей, с которыми ей когда-либо приходилось встречаться. Высокий и стройный, с густыми иссиня-черными волосами, пронизывающим взглядом голубых глаз, чеканными – точно на римской монете – чертами энергичного лица и ослепительной улыбкой. Ему было тридцать семь, и он отличался естественной привлекательностью и грацией человека, обладающего этими достоинствами с пеленок.

Неповторимый, ни на кого не похожий. И уж тем более на тех, с кем Эшли выросла в долине. Красивый человек в самом широком смысле этого слова, а не с точки зрения дешевого шика Сэма Кавелли и его приятелей. В тот августовский полдень она сама, похоже, заинтересовала его гораздо больше, чем ее работы. И все же Майкл оказался достаточно тонким ценителем, чтобы купить картину, больше всего нравившуюся ей самой, ту, которая стоила ей стольких трудов и изображала людей, работающих на виноградниках Санта-Елены. Он купил это полотно и тем самым положил начало ее карьере.

В тот вечер они вместе пообедали и затем вместе проводили почти каждую ночь. Майкл стал первым любовником Эшли, удивительно нежным и чутким. Он пробудил в ней физическую страсть, о существовании которой девушка даже не подозревала. И был очарован ею – по крайней мере такие признания Эшли слышала от него, – очарован настолько, что финансировал ее первую выставку.

Выставка имела безоговорочный успех и принесла Эшли признание, которое не снилось ей даже в самых фантастических снах. Местные критики назвали дебютантку «наиболее многообещающей пейзажисткой последних лет». Она продала свои картины по ценам, о которых начинающая художница не может и мечтать. Это было что-то! Той ночью они с Майклом отпраздновали презентацию выставки у нее дома. Они занимались любовью с такой страстью, какой никогда не испытывали прежде. И именно той ночью Эшли узнала о том, что Майкл женат.

Странно, конечно, но это известие не слишком выбило ее из колеи. В глубине души она подозревала, что дело обстоит именно так, но никак не решалась спросить его об этом прямо. Видимо, подсознательно не хотела знать правду. И сейчас, как ни безумно это выглядело, даже испытывала облегчение.

На протяжении предшествовавших выставке недель Майкл вел себя все более и более требовательно. Это доставило Эшли немало беспокойных минут и породило чувство неудовлетворенности их отношениями. Признавшись в том, что женат, он терял возможность заявлять о своих правах на нее, но ему ничего не оставалось, кроме как сказать правду. Для него их связь была игрой с огнем, поскольку всеми деньгами распоряжалась семья жены. Ее отец владел компанией, в которой Майкл служил в качестве старшего вице-президента. Эшли выслушала его признания спокойно, но настояла, чтобы их отношения на этом закончились. Он возражал, конечно, продолжал звонить, приходил к ее дому… Она ни разу не открыла ему дверь.

После Майкла были и другие. На протяжении нескольких последних месяцев ее имя появлялось в светской хронике и колонках сплетен чаще, чем в обозрениях художественных критиков. И всегда рядом с именами самых привлекательных и заметных мужчин Сан-Франциско.

Вернувшись мыслями в настоящее, Эшли не сводила глаз с художников, которые сидели около выставленных картин, пытаясь привлечь внимание толпы. И в который раз она отчетливо осознала, что единственной ее подлинной страстью была и остается работа.

– Эшли! – Знакомый голос прервал плавное течение мыслей. К столику спешила Мара Кортленд, владелица новой галереи, только что открывшейся в районе Ноб-Хилл.

– Мара! Как ты быстро! Нам нужно поговорить…

Квартира Эшли находилась на верхнем этаже нового ультрасовременного многоэтажного дома на Телеграф-Хилл, где обитало большинство художников Сан-Франциско. Выходя на залив со стороны Норт-Бич, Телеграф-Хилл представлял собой очаровательный, тихий жилой район. В основном он состоял из узких переулков и каркасных домов, построенных после 1920 года. В то время жильцов итальянского происхождения тут потеснили многочисленные представители богемы. Обнаружив, что жилье здесь не слишком дорогое, они обосновались в этом районе, решив таким образом свои жилищные проблемы и обеспечив себе возможность посвятить все время созданию литературных или живописных произведений или воплощению в жизнь других творческих замыслов.

В 1950 году сюда пришли битники, одним своим появлением придав району особый шик и вызвав приток людей с большими средствами. Эти последние скупили, привели в порядок и переоборудовали многие старые дома, превратив их в просторное, прекрасно обустроенное жилье. В результате квартирная плата немыслимо подскочила, вытесняя неподходящих жильцов. В последние годы здесь было построено несколько многоэтажных домов, что, по слухам, являлось частью общего плана реконструкции района.

Из студии Эшли открывался великолепный вид на залив. Утреннее солнце обеспечивало прекрасное освещение – как раз такое, какое ценят художники. Повсюду были расставлены мольберты, холсты в рамах и все прочее, необходимое для рисования. На стенах в рамках висели газетные вырезки, восторженные отклики ведущих местных критиков на ее работы и самые любимые карандашные рисунки и наброски углем.

В студии постоянно стоял запах масла и скипидара – работа тут никогда не прекращалась; на каком-нибудь из мольбертов непременно стояла неоконченная картина. Здесь же находились предметы, от случая к случаю служившие Эшли натурой: изумительная антикварная эмалированная ваза из крошечного магазинчика в Чайнатауне, в которой теперь стояли чудесные шелковые цветы; плетеная корзина, увековеченная на одном из холстов; две фарфоровые куколки в нарядах начала века, очень тщательно скопированных, со множеством живописных деталей. Эта комната, в которой порядка никогда не было, стала самой любимой комнатой Эшли; здесь она проводила большую часть дня.

Сейчас, занимаясь на наружной террасе приготовлением соблазнительного завтрака на двоих и с удовольствием ощущая дуновение мягкого, теплого бриза со стороны залива, Эшли невольно сравнивала свою жизнь здесь с той, которую вела в долине. Как разительно все изменилось с тех пор, когда у нее хватило мужества покинуть привычный мир и отправиться на поиски лучшей доли в город, столь же непохожий на Санта-Елену, как, к примеру, Париж или Рим! Она не признавалась в этом никому, но от себя самой не скрывала, что на протяжении первых месяцев в Сан-Франциско было много моментов – слишком много! – когда казалось, что все ее усилия пойдут прахом. Никогда прежде не бывало ей так страшно, как в то самое трудное время ее жизни. Несмотря даже на финансовую и психологическую поддержку Майкла.

Отбросив с лица тяжелую завесу волос и с такой же легкостью выкинув из головы все грустные мысли, Эшли наконец перестала суетиться и окинула оценивающим взглядом прекрасно сервированный стол: сверкающий хрусталь и фарфор, столовые приборы без единого пятнышка, хрустящая белая скатерть, продуманный до мелочей завтрак – яйца по-бенедиктински, ломтики спелых персиков (чтобы бросить в охлажденное шампанское) и только что выжатый апельсиновый сок.

Убедившись, что все получилось великолепно, она, как была босиком, лишь в прозрачной темно-голубой ночной рубашке, вернулась в спальню. Мужчина в постели все еще крепко спал, лежа лицом вниз. Простыня сбилась вокруг мускулистых плеч, рыжевато-коричневые волосы выглядели взъерошенными от неспокойного сна и страстных любовных утех.

Эшли с улыбкой подошла к постели и нежно потрясла мужчину за плечо.

– Дэниэл, – почти шепотом сказала она. – Дэниэл, пора вставать.

– Гм-м-м… – Он еле заметно шевельнулся, но глаз не открыл.

– Просыпайся, Дэниэл! – Теперь голос Эшли звучал настойчивее, и трясла она его заметно сильнее, чем в первый раз. – Через полтора часа ты должен быть у себя в офисе!

Он снова что-то промычал.

Эшли осуждающе покачала головой. За те два месяца, что они были любовниками – познакомились на одной из ее выставок, – ей никогда не удавалось вытащить его из постели с первого раза.

Девушка отошла к окну и медленно раздвинула шторы. Ослепительный утренний свет хлынул в комнату. Вернувшись к постели, Эшли рывком сдернула бледно-голубую атласную простыню, решив на этот раз во что бы то ни стало добиться своего. И только протянула руку, чтобы снова потрясти спящего, как вдруг мужчина резко перевернулся, схватил ее за руки и притянул к себе.

– Дэниэл! – удивленно вскрикнула она. – Черт возьми! Ты, выходит, все это время не спал!

– Ну да. – Он с чувством поцеловал ее. – Хотелось посмотреть, как далеко ты зайдешь, чтобы поднять меня.

Одним быстрым движением мужчина приподнял ночную рубашку Эшли и принялся ласкать ее, прикасаясь к самому чувствительному месту, настойчиво и сильно.

– Дэниэл! – Ее дыхание участилось. – Все остынет…

– Забудь об этом, – пробормотал он, целуя ее в шею.

– Ты не хочешь позавтракать? – засмеялась Эшли.

– Смотря что называть завтраком. – Дэниэл стянул с нее ночную рубашку и принялся целовать грудь.

– Дэниэл, перестань! – не выдержала она, когда его рот захватил сосок.

– Ты что, в самом деле не хочешь? – с усмешкой спросил Дэниэл, вопросительно глядя на нее.

– Мне казалось, тебе надо в девять быть в офисе, – не слишком уверенно возразила Эшли.