Текст книги "Без ума от шторма, или Как мой суровый, дикий и восхитительно непредсказуемый отец учил меня жизни"

Глава 3
Я открыл глаза, лежа под…

…вершиной Онтарио. Снежные хлопья сыпались с неба и ложились на лицо. Только что мне снился сон, но я не мог его вспомнить. Вроде бы мы с отцом бок о бок съезжали по нехоженому склону?

На ветру трепетали сосновые иглы – такие нереально отчетливые, что я засомневался, не сплю ли до сих пор. Я лежал в неловкой позе, перед глазами маячил кусок приборной панели. Один ее конец тонул в тумане, словно перевернутый корабль. Позади нее торчал толстый ствол дерева. Невозможно было понять, где линия горизонта, и я напряженно вглядывался в пространство, пытаясь сориентироваться. Вдруг туман разлетелся, словно вспорхнувшая птичья стая, и я увидел впечатанное в ствол крыло самолета. Все эти разрозненные жутковатые детали совершенно не складывались в сколько-нибудь осмысленную картину. Хлопья снега беспорядочно сыпались во все стороны, снова взвивались вверх и пропадали в белизне надвигающегося тумана.

Я попытался вздохнуть, но не смог набрать в легкие достаточно воздуха. Живот сдавило ремнем безопасности, который удерживал меня на сиденье. Я начал звать отца.

– Я не могу дышать, – простонал я. – Папа, я не могу дышать!

Прижатый к сиденью ремнем, я не мог обернуться и посмотреть на отца и Сандру. Я то терял сознание, то приходил в себя – будто бы погружался под воду и резко выныривал на поверхность, чтобы вновь исчезнуть в глубине. Наверное, все это просто ночной кошмар, дурацкий сон. Только мне почему-то никак не удавалось проснуться…

В одно из пробуждений я кое-что увидел за обломками кабины. Это был пилот, и лежал он в такой позе, словно решил прыгнуть в воду задом. Мне показалось, что на месте носа у него зияет кровавая пустота, но туман поглотил его прежде, чем я смог в этом удостовериться.

Я вновь попытался вздохнуть. Ну хоть бы глоток кислорода! Я потянулся к застежке ремня, и мои синие полукеды «Вэнс» скрипнули по снегу. Пряжка расстегнулась, легкие обожгло холодным воздухом. «Папа все исправит», – сказал я себе. Он сделает так, что все опять встанет на свои места.

Меня одолела слабость, словно внутри кончился завод. В голове было пусто, перед глазами все плыло. Я снова не понимал, где нахожусь. Глаза слипались, и я не стал сопротивляться сну.

Глава 4
Когда мы с Чарли загрузились…

…в микроавтобус «Фольксваген», там было не продохнуть от дыма идущих по кругу косяков. Я затянулся, стараясь не вдыхать слишком глубоко. Большому Фаулеру пришлось выпрыгнуть – только тогда автобус смог сдвинуться с места и, одолев подъезд к пляжу, подняться к шоссе Пасифик-Кост. Мы проехали милю на юг и, миновав музей Гетти, свернули с трассы. Шейн до отказа выжал педаль газа, чтобы автобус дополз до вершины холма. Позже кто-нибудь из девушек отгонит его вниз, к ложбине, где Костлайн пересекается с другой улицей, а затем снова устремляется вверх.

Компания высыпала из автобуса – все как один босиком, без рубашек, с волосами, забранными в хвост. Скейты с полиуретановыми колесами были еще в новинку – они только начали приходить на смену старым моделям с глиняными колесиками. Я завороженно наблюдал, как лихо ребята выделывали змейки, несясь во весь опор вниз по улице. Мы с Чарли смотрели им вслед, пока вереница балансирующих рук не исчезла за первым поворотом.

Перед нами лежал пустой черный спуск. Казалось, Чарли было совсем не страшно. Он встал на скейт и оттолкнулся. Я еще никогда не спускался с таких крутых склонов, и мне не улыбалось делать это в одиночку. Я поехал, стараясь закладывать длинные плавные повороты и наклоняясь вперед на каждом витке. Чарли, сгруппировавшись, сделал крутой вираж, и я испугался: а вдруг он придет к финишу гораздо раньше меня и все будут глазеть, как я подтягиваюсь последним?

Стряхнув с себя страх, я направил скейт на середину улицы. Секунда – и я лечу вниз. На повороте скейт начал вилять. Выходя из виража, я опять наклонил корпус вперед, пытаясь хоть немного замедлить скорость. Дрожь передавалась от колес к шасси (металлической оси под доской), а от доски – к моим ногам, которые ходили ходуном, как расшатанные выхлопные трубы. «Держись», – приказал я себе. Дорога заворачивала, и мне пришлось войти в новый вираж. Сопротивляясь вибрации, я перенес вес тела на носки, как вдруг колеса заклинило, и скейт подбросил меня вверх. Я приземлился на левое бедро, но перевернулся еще два раза, прежде чем застыть на тротуаре. Когда я наконец остановился, спина и попа представляли собой сплошную кровоточащую рану.

Вся левая половина тела саднила при каждом движении, задняя часть ныла от удара об землю. Рука, на которую я опирался при падении, горела огнем, в бедре пульсировала боль, но в тот момент меня волновало только одно: видел ли кто-нибудь мои кувыркания? Я поискал глазами Чарли, но он уже скрылся за поворотом.

Скейт залетел в розовый куст и, вытаскивая его, я расцарапал вторую руку. Я запрыгнул на доску, оттолкнулся и оставшуюся четверть мили проехал, делая широкие круглые виражи. Когда я добрался до ложбины, Чарли сидел у автобуса. Там уже были все парни и девчонки с цветами в волосах.

– Что случилось? – спросил Чарли.

– Похоже, Норм навернулся, – сказал Трэфтон.

Я приспустил шорты с бедра, демонстрируя свое боевое ранение – оно было багрового цвета и кровоточило. Кожа вокруг раны вымазана черным.

– Полюбуйтесь-ка на эту дорожную татушку, – бросил Шейн.

Все засмеялись, и моя бравада улетучилась.

– Да ты, похоже, гнал как сумасшедший, – заметил Трэфтон.

Я пожал плечами.

– Так недолго и в лепешку разбиться, – добавил он.

– Ну, спасибо, – ответил я.

Мне не надо было смотреть ни на Чарли, ни на других – я и так знал, что теперь все они меня зауважали. Я подтянул шорты и поднял с земли скейт. Чарли предложил мне глотнуть пива, но я отказался.

* * *

Моя мама стояла возле гаража, и Шейн остановил автобус наверху. Я выкатился из него вместе с толпой парней и проскользнул в чьи-то ворота. Ребята забрались обратно в автобус, и я услышал, как он с фырканьем отъезжает. Мне оставалось лишь надеяться, что в доме никого нет: я почти не был знаком с этими людьми – знал только, что раз в месяц на выходные сюда приезжает мальчишка, погостить у отца. Я решил спуститься по лестнице сбоку от дома и вернуться к себе через пляж.

Ступеньки проходили мимо окна, и там на кровати я увидел отца того мальчика. Он устроился между ног какой-то женщины – трахал ее. Я уставился на них через окно. Женщина мотала головой, щеки ее пылали, и когда она застонала, я почувствовал, как у меня внутри нарастает волна возбуждения. Я бы не решился рассказать об этом папе: и он, и все его приятели стали бы дразнить меня, если бы узнали, что мне нравятся девочки.

Отец мальчишки с силой вонзился в ту женщину, она вскрикнула, и я не мог отвести от нее глаз. Затем он замер на ее теле. Мой нос находился в нескольких сантиметрах от окна, и стекло покрылось паром от моего дыхания. Я отступил назад; на стекле осталось влажное пятно размером с мое лицо.

Пока я брел вниз по замшелым камням, обнажившимся на время отлива, мне грезились ее розовые щеки. Чуть южнее, у основания бухты, виднелось крыльцо Боба Бэрроу, где, согнувшись над покерным столом, сидели трое – сам Боб, Ларри по прозвищу Пивная Банка и Винсент, брат Ника. Тут до меня долетели какие-то скрипучие звуки, и я обернулся. То была музыка, доносившаяся из желтого домика, где обитали все самые крутые серферы. Они называли этот дом «Желтой подводной лодкой». Там жил и Ник, до того как переехал к нам. Когда я узнал, что он не занимается серфингом, у меня был настоящий шок.

На верхней террасе появились Трэфтон и Клайд со своими электрогитарами. Они стояли, расставив ноги, и разучивали блюзовые рифы.

Тут на пляж вспорхнула девушка с волосами цвета воронова крыла. Казалось, ее принесло ветром. Она спланировала к подножию желтого домика и улеглась на песчаную отмель, нанесенную приливной волной. Девушка наблюдала за гитарными упражнениями Клайда и Трэфтона. Я перескочил с камней на мокрый песок и приблизился к ней. Она лежала на спине и смотрела на океан, покачивая головой в такт музыке. Я встал на колени и начал рыть ямку в песке, украдкой заглядывая под ее короткую юбку. Ее тело влекло меня, как магнит, и это казалось вполне естественным, но я толком не понимал, что делать с пронзавшим меня возбуждением.

Я не сразу заметил, что она смотрит на меня. Она изучала меня так, словно я заглядывал под юбку вовсе не ей, а другой женщине, не имеющей к ней никакого отношения. Она же, казалось, просто рассматривала эту сцену на фотографии. Похоже, ей было плевать, что я пялился на ее интимное местечко. Точно так же и нудистов, загорающих у мыса, никогда не волновало, что мы с Чарли слоняемся поблизости.

Подобрав скейт, я направился домой.

* * *

Я пробрался сквозь плющ, растущий на песке перед нашим крыльцом. Раздвижная дверь открылась, и мама вышла на затененную боковую галерею. Ее силуэт мелькнул в темноте и исчез внутри дома. Я забежал в галерею, спрятал скейт на нижней полке, за кошачьей и собачьей едой, и только потом зашел в дом.

Мама, наклонившись, стояла в дверях комнатки для стирки. Она выпрямилась и посмотрела на меня.

– Норман, где ты был?

– На пляже.

– Без Саншайн? – спросила она.

Санни как раз вылезла из-под кухонного стола, подпрыгивая и виляя хвостом, словно не видела меня долгие годы. Опустившись на четвереньки, я погладил ее и поцеловал в нос.

– Все ты врешь, – сказала мама.

– О чем ты?

– Ты катался на скейте. Его не было на месте.

– Просто я больше не храню его там, а то папа все время наваливает на него свои доски для серфинга.

Я шмыгнул в свою комнату – она находилась прямо возле кухни. Захлопнул дверь, и Санни сразу же начала скрестись в нее. Я быстро стянул футболку и надел рубашку с длинным рукавом.

Выйдя из комнаты, я направился прямиком к холодильнику и отпил молока из бутылки. Мама подошла к нему и встала у дверцы.

– Ты говоришь правду?

– Да.

– Норман, не ври мне в глаза. Так будет только хуже.

– Но я не вру! Спроси ребят, нигде я не катался…

Она пристально посмотрела на меня, и я пожал плечами.

– Почему на тебе рубашка с рукавами? – спросила она.

– Потому что я собираюсь к каньону.

Мама выглядела озадаченной и несколько обеспокоенной. Я позвал Санни, и мы прошли через кухню в гостиную, мимо кресла-качалки Ника, в котором он каждый вечер смотрел новости. Я думал о том, что мне опять придется выслушивать подробности уотергейтского дела[9]9
  «Уотергейтское дело» – политический скандал в США в 1972–1974 гг., закончившийся отставкой президента Р. Никсона.


[Закрыть] и наблюдать, как Ник орет на телевизор, восседая в своем кресле-качалке с бутылкой водки в руке.

Санни бежала впереди. Она спрыгнула в расположенную на нижнем уровне мамину спальню и выскочила на крыльцо через открытую раздвижную дверь. У моей собаки не было левой передней лапы, но это вовсе не помешало ей сигануть с крыльца на песок.

Она знала, куда мы направляемся. В этом месте вода ручья, бегущего из каньона Топанга, скапливалась в пруду, откуда затем стекала в океан. Зимой, в период дождей, поток бывал особенно буйным. Мы шли по земляной тропинке вокруг пруда, заросшего солодкой. Воздух был напоен ее запахом. Я оторвал веточку и начал жевать, потом бросил еще одну Санни. Посредине пруда по-прежнему торчал автобус «Фольксваген» – много лет назад сильным ливнем его смыло с каньона. Как-то раз я на спор доплыл до него и постоял на крыше.

Под мостом было прохладнее, над головой гудели машины. Мы дошли до другой стороны, и тропа побежала вдоль песчаных берегов ручья. Я завел Санни в заросли бамбука, и мы уселись на потрепанное одеяльце, обозначавшее границы нашей крепости. Я продолжил рассказывать ей сюжет своего романа про знаменитого сыщика Мёрчера Кёрчера, который разыскивал похитителя «Моны Лизы» на борту корабля, идущего в Европу. Я говорил и одновременно записывал текст в блокнот – я хранил его в стареньком металлическом термосе, найденном здесь, в каньоне. Закончив историю, я сообщил Санни, что, когда вырасту, накачаю себе огромные мускулы и хорошенько накостыляю Нику, если он хоть раз заорет на меня или примется командовать мной или мамой. Санни смотрела мне в глаза. Она всегда слушала меня так, будто я был самым важным человеком на свете.

Глава 5
Я проснулся от того, что все…

…мое тело тряслось, как товарный поезд. Я жутко замерз, и холод вырвал меня из мягких объятий тумана. Передо мной была та же картина, что и в первый раз, – нереальный пейзаж, лишенный четких линий; казалось, я попал в бездонное облако. Но тут я увидел покореженную приборную панель.

Я попробовал пошевелиться и понял, что нахожусь на своей стороне перевернутого сиденья. Прямо под моим бедром ледяной занавесью срывался вниз склон – такой крутой, что я удивился, почему еще не качусь по нему. Я осторожно повернул голову. Мои светлые волосы примерзли к обломку металла, разорванному и искромсанному, словно гигантский кусок фольги. При движении они с хрустом отодрались.

Я поискал глазами то место за приборной панелью, где раньше было дерево. Его скрывали клубящиеся облака. Облачный шар накатил и на меня, и я вновь перестал понимать, где верх, а где низ.

Постепенно ко мне возвращались силы. Я, словно зародыш, начинал обживать свое молочно-белое обиталище. Мне представилось, как мы с отцом едем на лыжах сквозь белую мглу. Не пытаясь объяснить наличие приборной панели, я предположил, что врезался в дерево и, возможно, отец не может отыскать меня в этой буре.

Туман колыхался то вверх, то вниз, будто дышал. На мгновение он приподнялся над заснеженной землей. Метрах в пяти от меня на склоне виднелись ботинки пилота, и носки их смотрели в разных направлениях. Из снега торчали вывернутые ноги. Край рубашки задрался, обнажив белый живот.

Я все еще сплю, не иначе!

Я сполз со своего сиденья, задев ногой приборную панель. Она отскочила, как крышка люка, покатилась по ледяному занавесу и исчезла в тумане. Я не мог больше смотреть на этот отвесный скат и поспешно пополз по склону в сторону, упираясь бедром и плечом. Неужели пилот действительно так искалечен, как мне показалось? Я услышал скрип металла по льду – вероятно, сдвинулся какой-то обломок самолета, но все скрывал поднимавшийся от земли туман. Я тоже начал соскальзывать, поэтому остановился и перекатился на живот. Холод пробирался сквозь лыжный свитер и кеды. «Вчера в Биг-Бире было тепло, – подумал я. – Жаль, что на мне нет перчаток, куртки и лыжной шапочки». Я цеплялся за лед всеми частями тела: голыми пальцами, подбородком, грудью, тазом и коленями. Ледяная завеса уходила в туман прямо передо мной и была до того крутой, что, казалось, я вот-вот полечу вниз. Вокруг сомкнулось кольцо тумана, заключив меня в крохотный серый кокон.

* * *

Я осторожно переместился по склону слева направо, в ту сторону, где заметил пилота. Вскоре лед сменился твердым настом, и держаться стало проще. Я отметил про себя этот участок, где было за что зацепиться. Приблизившись к пилоту, я увидел, что его нос лежит на снегу отдельно от лица. Зияющая дыра была заполнена замерзшей кровью, а глаза распахнуты, словно он силился разглядеть собственный лоб. Из задней части черепа вытекало мозговое вещество.

Я стал звать отца, вглядываясь в туман, наплывавший отовсюду, и нигде не мог его найти.

– Папа! Папа! – снова позвал я.

Отозвался женский голос и тут же растворился в шуме ветра.

Чуть выше по склону я увидел Сандру – смутную фигуру, окутанную туманом. Она сидела на своем сиденье, оторванном от корпуса самолета. Порыв метели на мгновение скрыл ее, а когда снег улегся, я смог все разглядеть. Я находился в узком желобе, который поднимался ввысь, в облака и туман. Мы с отцом назвали бы его скатом. Он тянулся с вершины этой неведомой мне горы и, насколько я мог предположить, ниже переходил в более широкий склон или каньон. Вогнутый ледяной спуск напомнил мне о трассе в Лощине Висельника на Мамонтовой горе. «Не для слабых духом» – так отзывался о ней отец. Я предположил, что, как и Лощина Висельника, этот скат окаймлен зубчатыми скалами, сейчас скрытыми туманом.

«Надеюсь, это короткий скат, который заканчивается как раз под каймой тумана, – сказал я себе. – Надеюсь, это не какой-нибудь тысячник или даже выше…»

Сандра висела чуть правее еще более крутого и скользкого желоба, который вертикально сбегал вдоль ската. Лыжники называют такие штуки воронками. Когда с вершины сходят лавины, они обрушиваются в такую воронку, сметая все на своем пути, оставляя за собой лишь блестящую полосу льда. Так вот где я находился, пока не уполз со своего сиденья, – в воронке. А воронки, как черные дыры, засасывают в себя все и вся. Надо держаться от них подальше.

Сандра дрожала и плакала.

– Твой отец умер, – сказала она.

Отца нигде не было видно, и я решил, что Сандра просто не в себе от шока. Однако надо было его найти.

Тут налетел новый порыв ветра и тумана. А когда стало светлее, я увидел его – как раз над тем местом, где сам находился всего несколько минут назад. Скат был таким крутым, а туман таким густым, что я с трудом мог разглядеть его искореженную фигуру. Он сидел, скрючившись, уткнувшись макушкой в спинку сиденья, лицом в колени.

Значит, отец оказался на моей стороне кабины, хотя его кресло было наискосок. Бросился ли он спасать меня или его просто швырнуло сюда?

– Норман, что нам теперь делать? – крикнула Сандра.

Новая волна тумана накрыла меня, но быстро отступила. Я видел сгорбленные, как у поникшей марионетки, плечи Сандры. Спутанные волосы прилипли к сгустку крови в ране на лбу. Она что-то говорила, а я снова повернулся к телу отца, пытаясь понять, каким образом он оказался за моим сиденьем. Его руки лежали на бедрах, кисти покоились на коленях.

– О боже, Норман, – выдохнула Сандра.

– Может, его просто оглушило? – предположил я.

– Нет. Нет, он мертв.

Я отказывался верить в это. Не может быть. Ведь мы с отцом – команда и он – Супермен. Сандра рыдала. Ее правое плечо было неестественно ниже ключицы, и я понял, что оно вывихнуто. Да и сама она, по-видимому, свихнулась и наверняка ошибалась насчет отца. Сандра закрыла лицо здоровой рукой и плакала навзрыд, как сумасшедшая.

Глава 6
Ник пришел домой поздно…

…и мама подала на ужин мою любимую курицу с медом. Сама она ела на диване, мы с Санни – на полу, а Ник – в своем кресле-качалке, прихлебывая вино из кувшина. Я чувствовал себя умником: ведь я сказал маме, что упал и поцарапал руки, возвращаясь с прогулки к ручью. Легкость, с какой она поверила в мое объяснение, почему-то придала мне смелости. И после ужина, когда Ник заставил нас смотреть специальный выпуск новостей об уотергейтском деле, я решился бросить ему вызов.

– Я хочу знать, что за грязные факты они собрали за все эти годы, – заметил Ник.

– О господи, – сказала мама. – А нам точно это надо?

– Еще бы не надо!

Тут я подскочил к телевизору, переключил канал и оглянулся на Ника.

– Норман, включи обратно, иначе я сейчас начну играть этого Чи-коп-ски.

– Правильно – «Чайковский», – заметила мама.

Судя по безразличному выражению лица, Ника нисколько не позабавила мамина реплика. Его волнистые волосы вздыбились надо лбом и в сочетании с усталыми, тусклыми глазами придавали ему немного неряшливый вид.

– Переключи обратно, – велел он.

– Не переключу, – сказал я.

Ник наклонился вперед и одним движением поднялся с кресла. Отхлебнул вина.

– Чи-коп-ски!

Я бросился к Санни и прижался к ней. Ник отодвинул собаку и навис надо мной, схватив за плечи. Санни лизнула его в руку, а меня в лицо. Ник растопырил пальцы, как безумный пианист, и начал тыкать меня в грудь.

– Там-тадам-там-тадааааам, – пропел он. Меня замутило от винного духа, и я отвернулся.

Колени Ника придавили мне руки, а на грудь и ребра сыпались тычки.

– Там-тадам-там-тадааааам! Чикопски будет играть до тех пор, пока ты не пообещаешь переключить канал, – объявил он.

– Мам, я не могу дышать! Скажи ему, чтоб перестал!

– Ник, он не может дышать. Перестань.

– Повторяй за мной, – сказал Ник, не прекращая «играть».

– Ладно! Ладно!

– Я больше никогда не буду перечить Нику.

– Я больше никогда не буду перечить Нику, – повторил я.

Он отодвинулся и убрал руки. Глядел он куда-то вдаль.

– Пусти, дай мне переключить канал, – сказал я.

Ник застыл, взгляд его фокусировался где-то очень далеко, словно он увидел призрака в глубине ковра. Я не собирался ждать, пока он поднимется, и выскользнул. Мои шорты сползли с пояса, и тут внимание Ника привлекла малиновая отметина у меня на бедре. Глаза его округлились.

Я быстро подтянул шорты, избегая его взгляда, и переключил телевизор на спецвыпуск об уотергейтском скандале.

– Вот, – сказал я. – Помыть посуду?

– Это будет очень мило с твоей стороны, Норман, – ответила мама.

– А вы пока посмотрите спецвыпуск, – добавил я.

Ник по-прежнему стоял на коленях, свесив руки вдоль тела и наклонив голову. Было видно, как в такт дыханию вздымается и опускается его спина. Я пошел на кухню и начал намыливать посуду, слушая, как Никсон и другие злоумышленники отрицали свою причастность к вторжению в отель. Вдруг в телевизионную болтовню врезался голос Ника – я разобрал слово «скейтборд». Потом специалисты, проводившие расследование, говорили о том, что на самом деле происходило тогда в Белом доме – это называлось укрывательством. Ник не позвал меня в гостиную, его голос больше не вклинивался в звук телевизора, и я решил, что все в порядке. Когда я заканчивал с посудой, Никсон произносил свою «Речь о Чекерсе»[10]10
  Предвыборное телеобращение Р. Никсона (1952), в котором он опровергал обвинения в финансовой нечистоплотности. Получило известность как «речь о Чекерсе» – по имени собаки, подаренной Никсону.


[Закрыть], а потом показывали какие-то секретные пленки.

Ник прикурил косяк и с ненавистью уставился на экран. Он снял рубашку. Я прошелся перед телевизором.

– «Уотергрейт» то, «Уотергрейт» се, – проговорил я. – Как же он меня достал!

Ник заморгал, словно пытаясь сфокусироваться на моей фигуре на переднем плане.

– Ты и понятия не имеешь… – сказал он.

– О чем? – спросил я.

Он внезапно разъярился и вскочил с кресла.

– А знаешь, почему из всех людей именно тебе как раз и нужно на это смотреть?

Мое лицо было на одном уровне с его голым животом. Атмосфера в комнате изменилась. Теперь она сгустилась вокруг меня.

– Я иду спать, – заявил я.

Но Ник схватил меня за руку, и его пальцы впились в меня до самой кости.

– Ай, больно! – вскрикнул я.

– Вот это точно. А теперь ответь на мой вопрос…

– На какой?

– Почему из всех людей именно тебе нужно смотреть на падение президента Соединенных Штатов?

– Я ведь уже видел все это пару лет назад, – ответил я.

– Ну что ж, придется посмотреть еще разок. И знаешь почему?

– Нет, – сказал я.

– Ты это слышала, Джан? Держу пари, ты тоже не знаешь.

Мама убирала со стола. Она прошла под аркой, соединяющей кухню и гостиную, и остановилась.

– Не знаю чего?

– Тебе бы лучше меня послушать. В этом-то и проблема. Ты никогда меня не слушаешь.

Мама приподняла брови и вздохнула. Пальцы Ника сжались еще сильнее, и я вскрикнул от боли.

– Пусти его, – сказала мама.

– Конечно, ты хочешь, чтобы я его отпустил. Но знаешь, почему я не могу этого сделать? – спросил он, обращаясь, по всей видимости, к нам обоим.

– И почему? – спросила она, закатывая глаза.

– Да потому, что, если я его отпущу, он закончит как Никсон!

– Ой, да хватит тебе, – сказала мама. – Что ты несешь!

– Он лжец!

– Лично я не видела, как он катается на скейте, – возразила она. – А ты?

– Значит, ты ему веришь?

Мама посмотрела на меня, и я попытался подать ей знак глазами, но мне мешала неутихающая боль в руке.

– Да, – ответила она.

Ник сдернул с меня трусы. Резинка полоснула по ссадине, и на поверхности раны выступила свежая кровь.

– А как насчет этого? – спросил Ник, указывая на малиновое пятно.

– О боже! – воскликнула мама. – Откуда у тебя это?

Я был на ее стороне. Я хотел, чтобы она победила в этом споре.

– Поскользнулся в каньоне, – ответил я.

– Чушь! – сказал Ник. – Посмотри, на края раны налип асфальт.

– Это грязь, – запротестовал я.

Ник потер пальцами черные пятнышки.

Я вскрикнул.

– Ник, прекрати! – сказала мама.

Он показал свои пальцы.

– Это ж не грязь…

– Нет, грязь! – упорствовал я.

Ник кивнул на телевизор.

– Ты говоришь прямо как Никсон. Получается очень убедительно.

Я припомнил высокий, надтреснутый голос Никсона, когда тот произносил речь о Чекерсе. У него была фальшивая улыбка, изогнутые насупленные брови. У нас на пляже никто не любил Никсона. Отец, заслышав его имя, только хмыкал и махал рукой – дескать, и говорить о нем не стоит.

Ник отпустил мою руку, и я выбежал на кухню.

– Ну-ка вернись! – завопил он.

– Оставь его в покое, – попросила мама.

– Тащи свою задницу сюда! – скомандовал Ник.

Я проскочил в ванную и пописал. Я слышал, как Ник с мамой ругаются из-за того, что я опять забыл вынести мусорное ведро. «Это доказывает, – говорил Ник, – что Норман считает, будто мир вращается вокруг него».

Выйдя из ванной, я увидел, что мама и Ник стоят лицом к лицу.

– Ты слишком остро на все реагируешь, – бросила мама в его покрытое испариной лицо.

– Чушь собачья! – ответил он и прошел мимо нее в ванную. Прежде чем Ник открыл рот, я понял, что попался.

– Он опять не спустил за собой воду! – рявкнул Ник. – Джан, это уже в десятый раз как минимум.

Ник вышел из ванной и подозвал меня.

– Тебе придется вымыть унитаз. Только так тебя и можно научить.

Мама встала между мной и Ником.

– Отойди в сторону, черт тебя подери, – сказал он, буравя ее тяжелым взглядом.

Она не двинулась с места и лишь покачала головой.

Я скользнул в ванную.

– Это всегда начинается с ранних лет, – заметил Ник. – Ты врешь по мелочам, хитришь по мелочам. А потом вдруг – раз, и это уже твой образ мыслей. Вся твоя сущность.

– Ник, – возразила мама, – ты врал по-черному, когда был маленьким. Поэтому тебя и вышибали из всех школ, и в средних, и в старших классах, и из военных школ тоже. Так что не надо делать вид, будто это проблема Нормана.

Ник качнулся в дверном проеме, как загнанный в угол зверь. Он был на волосок от того, чтобы взорваться. «Мамочка, только ничего не делай и не говори», – мысленно попросил я.

Мама переступила с ноги на ногу.

– Ты уверен в своей правоте, потому что пьян и обкурен, – бросила она. – Но на самом деле ты не прав.

Слова «не прав», казалось, выдернули Ника на поверхность с большой глубины. Не знаю, что за чувства в нем взыграли, но его шея вытянулась, и на ней вздулись вены; лицо побагровело, а глаза вылезали из орбит, как у мультяшного героя. Правда, все это было совсем не смешно, и я даже перестал дышать.

Он сжал челюсти и заскрежетал зубами.

– Я самый правдивый человек в этом гребаном мире, – процедил он. – А вы двое – сраные вруны.

Ник пристально смотрел на меня – весь красный, в испарине, с выступившими венами.

– Я не позволю тебе вырасти лжецом и неудачником. Я должен положить этому конец. Ты ответишь за свое поведение.

Он достал из-под раковины бутылку моющего средства «Аякс» и губку и протянул мне.

– Иди и вычисти унитаз, – приказал он.

Я посмотрел на маму. Она отрицательно покачала головой, но я уже боялся ему перечить и налил в унитаз немного «Аякса».

– Ты не обязан это делать, – сказала она.

– Норман, твоей маме наплевать на тебя, – вставил Ник. – Она хочет, чтобы ты был лжецом и неудачником. Тебе понятно? Она слишком ленива, чтобы остановить тебя.

– Заткнись, Ник, – ответила мама. – Норман не лжец. Лжец у нас ты. Ты!

Тело ее напряглось, словно по нему прошел ток.

– Ты же знаешь, что я прав, – произнес Ник.

Посмотрел на меня и повторил:

– Ты знаешь, что я прав.

«Да, – подумал я, – конечно, он пьян и обкурен. Может, он даже псих… Но он был прав – я солгал».

Я держал губку и бутылку «Аякса». Мама смотрела на меня, заслоненная животом Ника, и качала головой. Было неясно, то ли она сигнализирует мне, чтобы я не чистил унитаз, то ли выражает отвращение к ситуации в целом. А может, и то и другое сразу.

От Ника пахло прокисшим молоком. Его заросший волосами живот был совсем близко от моего лица.

– Однажды ты проснешься и поймешь, что мир не вращается вокруг тебя, но будет поздно, – вещал он. – Ты будешь слишком стар, чтобы измениться. Горечь и разочарование будут преследовать тебя всю оставшуюся жизнь. Помоги себе сам, Норман. Потому что твоя мать на это не способна.

Мама усмехнулась. То ли она не поняла, что я соврал, то ли ей не было до этого дела. Эта двусмысленность создала внутри меня пустоту – пространство, где гнездились демоны Ника.

Я начал тереть унитаз.

– Ты не должен этого делать, – повторила мама.

– Он знает, что я прав, – возразил Ник.

– Ты смешон, – ответила она.

Я продолжал драить туалет, и тут раздался скрип кресла-качалки Ника. Я услышал, как мама прошла в гостиную, и они начали орать друг на друга. Мне тоже хотелось бы заорать – все лучше, чем съеживаться до размеров букашки.

Он обзывал ее, она парировала в ответ. Затем послышались звуки ударов, а через секунду что-то глухо стукнулось об пол. Я выронил губку и бросился в гостиную.

Мама лежала на полу. Обеими руками она закрывала глаз. Она хныкала, как ребенок, скорчившись в позе эмбриона. Над ней стоял Ник, переступая ногами, как буйный жеребец. Я вклинился между ними.

– Убийца! – выкрикнул я.

Ник сглотнул, и его адамово яблоко скакнуло вверх-вниз. Он повернулся и пошел к холодильнику. Я опустился на колени и спросил маму, как она.

– Все в порядке, Норман. Тебе пора спать, – сказала она. – Не надо волноваться. Все будет хорошо, обещаю.

Я не мог себе представить, что все будет хорошо. Не мог вообразить, как такое возможно – либо она врала, либо не совсем понимала, что происходит.

– Я убегу к папе, – сообщил я.

– Нет! – воскликнула она. – Норман, не делай этого.

– Почему? Он защитит нас.

– Только попробуй удрать – я все равно поймаю, – пригрозил Ник. – Ничего у тебя не выйдет.

Это прозвучало как реплика из фильма. Ник принес завернутый в полотенце лед. В тот момент он показался мне героем мелодрамы, напыщенным и смехотворным. Он дал маме полотенце со льдом, косясь на меня глазами в кровавых прожилках. Я отвернулся. Взгляд мой упал на раздвижную стеклянную дверь, и я представил, как выскальзываю через нее. Вот я бегу к каньону Топанга, туда, к отцу, – ведь он все исправит. Но на мостике через реку меня догоняет Ник, а вокруг темно, и его пальцы хватают меня за волосы. Чувство поражения развеяло мою решимость, и под ней обнаружилось что-то другое. Я стоял столбом посреди гостиной, разглядывая дверь, через которую мог бы сбежать, и чувствовал себя побежденным.

* * *

Посреди ночи меня разбудил звук, похожий на крик умирающего животного. Я открыл дверь своей спальни и услышал, что мама стонет, будто в агонии. Я шагнул к ее комнате и уже собирался спросить, что случилось, когда раздался еще один стон. На этот раз в нем звучала нотка радости, и я понял, что они трахаются. До меня дошло, что вся их ссора была похожа на шоу, а сами они – на актеров, исполняющих роли в придуманной истории.