Текст книги "17 потерянных"

12

Фиона Берк исчезла холодной ноябрьской ночью. Ее родители уехали на выходные в Мериленд, так что в ее распоряжении оказался весь дом, и было ясно, что она хотела – планировала – воспользоваться этим. Но тут моя мама спросила у ее родителей, может ли она присмотреть за мной, и они ответили «да», не согласовав это с Фионой. Подозреваю, что в результате моя невольная няня не пришла на назначенную встречу, что делала уже не раз, а мое внезапное появление в доме хозяев оказалось неожиданным сюрпризом – как для Фионы, так и для меня самой. Потому что в отсутствие родителей она хотела убежать из дома, а я стала препятствием для этого.

Мама тогда не работала в школе. У нее не было должности в университете штата и даже сертификата, позволяющего занимать такую должность. И потому она работала по ночам – танцевала в клубе на другой стороне реки.

Хочу сказать, что совершенно ясно помню, какой была Фиона Берк в ту ночь, когда показала моей маме средний палец за спиной и пообещала позаботиться обо мне. Вижу, как она опустошает шкатулку с драгоценностями собственной матери и исследует карманы отца, шарит в поисках брошек, которые можно отдать в заклад, и затерявшихся «золотых» карт.

Она была яркой штучкой. Волосы ярко-красные. Рот – темная полоса, покрытая блеском, который выглядел влажным еще долгое время после того, как высыхал.

Вот что я помню:

Фиона Берк стоит на площадке винтовой лестницы, опершись о перила, и смотрит на пол далеко внизу. Ее всклокоченные огненные волосы с отросшими черными корнями свисают вниз, словно спутанные побеги, и сквозь них она вопит, чтобы я поднялась и помогла ей.

Я понимала, что она действительно убегает из дома, а не просто болтает языком. В нескольких набитых сумках, стоявших наверху, лежали вещи, которые она решила взять с собой. Не успела я приготовиться, а она уже начала перекидывать через перила одну сумку за другой.

Каждая из них падала с высоты на выложенный плиткой пол с таким устрашающим звуком, будто это был самоубийца. Как только обстановка слегка разрядилась, я оттащила сумки в сторону.

Она наклонилась, чтобы сбросить последнюю сумку, и странная, дымчатая подвеска, которую она всегда носила, зацепилась за перила. Она дернулась, желая освободиться, и швырнула сумку вниз. И, думаю, в тот самый момент черный шнурок, обвивавший ее горло, порвался, и подвеска соскользнула с него и тоже упала.

Она промелькнула передо мной, и хотя летела быстро, потому что это был настоящий камень, а не какая-нибудь пластмасса, в моей памяти запечатлелось, как подвеска все падает, и падает, и падает. Я стояла внизу, посреди холла, под сверкающей люстрой, а затем стала собирать сумки в кучу. И смотрела вверх. Мне бы посторониться, но я так и стояла, возведя глаза, а некий темный предмет летел прямо в меня.

Я, должно быть, успела закрыть голову руками и увернуться, потому что подвеска всего лишь ударила меня по плечу, оставив на нем рубец, превратившийся позже в шрам. А потом упала на пол блестящей стороной вверх.

Возвращаясь назад в надежно, казалось бы, забытое прошлое, я вспоминаю, что камень был серым, как дым, и поблескивал на свету, создавая обманчивое впечатление, будто он очень красив. Помню также, что не успела толком рассмотреть его – Фиона Берк, спустившись по лестнице, вырвала подвеску из моих рук. Засунула в маленький кармашек джинсов и забрала с собой.

Потому-то я и знаю, что подвеска была с ней, когда она убежала. А теперь, спустя более восьми лет после ее исчезновения, каким бы невероятным это ни казалось, ее «визитная карточка» лежит на моей увеличившейся в размерах ладони.

13

После столь отчетливого явления мне во сне Фионы Берк я принялась за свою маму. Я хотела расспросить ее о Фионе так, чтобы вопросы не казались заранее отрепетированными, узнать, слышала ли она о девушке за все эти годы хоть что-то. Вполне могло статься, что Фиона Берк благополучно перевалила за двадцать лет и живет в очень хорошем доме где-то далеко отсюда, например, в Северной Дакоте, и приобретает какую-нибудь очаровательную профессию, например, ветеринара. Мама подняла голову от учебника по психологии.

– Ты сказала – Фиона Берк? – рассеянно переспросила она, зевая и отмечая что-то маркером. – Я сто лет ничего о ней не слышала. – Она отбросила волосы с шеи и потянулась, и когда сделала это, стая птиц у ее уха словно поднялась в воздух. Зеленые гроздья винограда, обвивающие предплечья, пришли в движение, и я, зачарованная, смотрела, как они поворачиваются в разные стороны, и изучала все детали этого процесса, пока мама не опустила руки, рукава не упали и не закрыли от меня столь бесподобное зрелище.

Наша кошка Билли – названная так в честь Билли Холидея – забралась на спинку дивана. Длинная серая шерсть делала ее еще больше, чем она была на самом деле; зеленые глаза смотрели на меня с опаской. Она жила у нас почти со времени исчезновения Фионы.

– Да, – сказала я маме. – Я тоже не вспоминала о ней целую вечность.

И тогда она задала простой вопрос. Она спросила: а что?

С самого детства я рассказывала маме обо всем – такие у нас с ней были отношения. Начинала рассказывать, прежде чем она начинала спрашивать. В тринадцать лет я призналась ей, что выкурила сигарету, и больше никогда этого не делала. И как только мы с Джеми сблизились настолько, что наши отношения перешли на достаточно серьезный уровень, я поведала об этом маме, и она записала меня на прием в центр планирования семьи.

Вот как обстоят дела, когда есть только ты и твоя мама. Ты совершенно уверена, что никто не способен вмешаться в ваши отношения. У мамы было тату на левой руке – два черных дрозда на завязанном узлом дереве; она сделала его для нас с ней, когда я родилась. «Мы на этом дереве вместе», – любила говорить она.

Кто-то дышал в гостиной одним с нами воздухом, и это чувствовала только я. Может, Эбби нашептывала что-то через щели в стенах. Или это были голоса новых девушек, о которых я ничего не знала и потому к ним не прислушивалась. Была ли это сама Фиона Берк, слоняющаяся по дому и напоминающая мне, что все еще может прогнать нас прочь?

Я знала: что-то – кто-то? – не хочет, чтобы я говорила маме о сне. Я буквально слышала, как этот кто-то выдыхает такие вот команды:

Не говори ей. Не говори ей о том, что тебе приснилось.

Я знала, что не должна ставить ее в известность о сорванном с телефонного столба объявлении об исчезновении Эбби или же о летнем лагере, откуда она пропала. А также о Люке Кастро, которого выследила и собиралась навестить. И об адресе бабушки и дедушки Эбби в Орэндж-Террасе, штат Нью-Джерси. О том, что набросала карту пути к ним от самой нашей двери. О подвеске, которую теперь носила на длинном шнурке под рубашками и которая всегда была теплой, странно теплой на моей голой коже.

Я не должна была рассказывать маме обо всем этом.

Я говорила осторожно, словно кто-то следил за мной из тени.

– Не знаю, – начала я. – Я… Просто всплыло вдруг в памяти. Случайно. Без какой-либо причины. – И подумала, а слышали ли о ней хоть что-нибудь мистер и миссис Берк? Да или нет?

Мама поднялась на ноги и теперь стояла, потирая татуировки на кистях рук, будто могла стереть их, и тогда ее кожа стала бы новой и свежей. Она всегда делала так, нервничая и пытаясь найти слова для чего-то важного.

Она приблизилась к окну, тому, что выходило на изгородь между нашим домом и домом Берков. Вечер был светлым и тихим, словно поджидающая жертву ловушка. Билли потерлась о мамины ноги и попыталась выглянуть из окна самостоятельно, хотя была слишком коротка для этого и немного толстовата, чтобы подпрыгнуть.

Естественно, я предположила, что мама собирается сообщить, что Фиона Берк мертва. Но она лишь подтвердила то, что я уже знала: Фиона Берк убежала, и никто ничего о ней не знает.

Дом Берков стоял темный, наверно, они уехали – а может, действительно уехали, как некогда поступила их дочь, – но мама внимательно изучила его окна, словно надеялась увидеть в одном из них свет.

– Все это так печально, – сказала она, поворачиваясь ко мне. – До сих пор, после всех этих лет, я не знаю, как говорить с мистером и миссис Берк.

– Я тоже, – отозвалась я.

– Я могла бы помочь ей, – продолжила мама. – Фионе. Я что-нибудь предприняла бы, если бы знала о ее планах.

Я видела, как мама вбирает в себя то, что случилось с жившей по соседству девушкой, вплетая этот узелок в клубок узелков, которые иногда принималась перебирать. Она хотела стать психологом в университете, где работала. У нее уйдут годы на то, чтобы получить диплом – на свою зарплату она могла позволить себе изучать только пару предметов за семестр и делала это по вечерам, поскольку днем работала в администрации, но я верила, что у нее все получится. Я верила, что она будет помогать людям.

И все же не думаю, что она смогла бы помочь Фионе Берк.

– Вы с ней были близки, – сказала мама.

– Нет, не были. Я едва знала ее.

– В этом не было твоей вины, сама понимаешь. Как ни старайся доказать обратное.

Она думала о том вечере, когда Фиона Берк уехала, я тоже, и это были воспоминания девятилетней давности, колючие, как шерсть.

– Да, я не виновата, – кивнула я.

Фиона Берк сидела со мной тем вечером, это факт. Ее родители не приехали, и моя мама была единственным человеком, который видел меня сразу после ее бегства, и она никогда не выговаривала мне за то, что я позволила девушке сесть в грузовик, хотя бы потому, что она ничего о нем не знала.

Кроме того, я все равно не смогла бы остановить Фиону Берк, сказала я себе. Она наблюдала за дорогой достаточно долго. И после того, как приняла решение уехать, заставить ее изменить его стало невозможно.

Так что тут не было ничьей вины. Я ничего не могла сделать.

Вдруг мне в голову пришла одна идея, простая и витающая в воздухе, словно клочки шерсти линяющей Билли. Что, если все это, начиная с поломки фургона, благодаря которой я увидела объявление о пропаже Эбби, произошло ради того, чтобы я могла что-то для кого-то сделать. Например, для Эбби. Помочь ей. Найти ее.

Мама рассеянно коснулась левой щеки, словно знала точное место, где у ее губ находится родинка – отчетливое круглое пятнышко, такое черное, что кажется почти что синим. Она сделала это ногтем, будто родинка чесалась.

Пятнышко не было татуировкой, она с ним родилась. Вот почему оно было моим самым любимым местом на ее теле.

Именно тогда Билли зашипела – так, будто в комнату кто-то вошел и видеть вошедших могла только она. А потом, когда мама вернулась к своим занятиям, я тоже увидела их – слившиеся поблескивающие силуэты у меня в гостиной, хотя было очевидно, что они не имеют никакого понятия о том, что это моя комната, и не замечают меня, или нас, или даже нашу мебель: ведь стояли они на том самом месте, которое уже было занято диваном.

Почувствовав, что я таращусь в никуда, мама подняла глаза.

– Что? – спросила она. – Все еще думаешь о Фионе?

– Нет, – ответила я. Мои глаза уперлись не в Фиону, а в девушку рядом с ней.

Теперь я знаю наверняка, что Фиона была как-то связана с Эбби, а Эбби с ней. И они пытались дать мне знать об этом оттуда, где сейчас находились.

Они застыли в нерешительности, словно двухголовое видение, там же, где стоял диван. Мама потянулась, чтобы включить настольную лампу, и они стремительно исчезли, как это делают тени, когда на них падает свет.

14

Был свидетель. Полицейский сказал, что некто видел, как Эбби Синклер ехала на велосипеде от лагеря «Леди-оф-Пайнз» куда-то в ночь. Он не раскололся и не поведал мне, кто же был этим свидетелем. Разумеется, нет. С какой стати ему откровенничать со мной? Но Эбби все выдала мне.

Свидетельницей оказалась девочка, одна из подопечных Эбби, также жившая в третьем домике. Только ей было известно, что после отбоя Эбби выскользнула из домика, отправляясь на встречу с одним человеком. Девочка знала о секрете Эбби и Люка, во-первых, потому, что встала пописать посреди ночи и застукала Эбби, входящую на цыпочках в домик, с такой сияющей улыбкой на лице, что ее зубы светились даже в темноте. А еще Эбби ужасно хотелось поделиться с кем-то случившимся, и она сочла, что эта девочка с курчавыми волосами, заплетенными в косички, и очками с толстыми стеклами никогда в жизни не выдаст ее старшим.

Девочка была свидетельницей не только последней велосипедной поездки Эбби. В предыдущие ночи она видела, как Эбби подлезает под противомоскитной сеткой к себе в домик с глазами, полными звезд, размазанной на губах помадой и пятнами травы на спине рубашки. При самом свидании девочка не присутствовала, но потом услышала рассказ о том, что Эбби и Люк почти «сделали это». Почти. Девочка была довольно маленькой и часами пыталась представить казавшиеся ей невероятными анатомические подробности сего дела и понять, что же может означать слово «почти». Она думала об этом во время игры в мяч, который должна была ловить на границе поля.

Не какое-то дурное предчувствие, а именно простое любопытство заставило ее последовать в ту ночь за Эбби. Ее разбудило шлепанье ног Эбби по полу, словно она была беспечна до такой степени, что практически умоляла остановить ее.

Когда дверь домика захлопнулась и тень ее любимой вожатой промелькнула за окном, девочка встала с кровати и на цыпочках вышла на улицу. Почувствовала под голыми ступнями колючие листья и грязный гравий и пожалела, что не надела ботинки. Но тут она увидела, как Эбби проносится мимо столовой, где вожатые громко и беззаботно веселились, когда вверенные им детишки засыпали, и поняла, что ей придется бежать. И опять пожалела, что забыла о ботинках.

Девочка благополучно миновала вожатых – они смеялись, открывали бутылки, и никому из них не пришло в голову выглянуть из окна и застукать – и увидела Эбби рядом с велосипедным навесом у края дороги. Что сделает Эбби, когда поймет, что она не одна? Примет ее с распростертыми объятиями? Посадит на руль взятого напрокат велосипеда и позволит присоединиться к ней на холме, чтобы лежать между ними и разглядывать в небе созвездия? А еще того лучше, поменяет свое решение и вообще не поедет на свидание с Люком?

Она не знала этого. Но определенно не ожидала, что Эбби настолько разозлится.

Эбби фыркнула на нее, обозвала любопытной засранкой и несколькими словами похуже и велела убираться обратно в домик, пока их обеих не выгнали из лагеря. Девочка сказала, что брать напрокат велосипеды могут только вожатые – она верила в подобные, никого не интересующие правила, – а Эбби всего-навсего стажерка и ей это не позволено, и тогда та взбесилась еще больше.

Девочка обиделась и сдалась, а затем уныло смотрела, как Эбби катит к большой дороге на старом, ржавом велосипеде марки «Швинн».

Так я себе это представляла.

Я могла поставить себя на место их обеих: свидетельницы, не желающей отпускать любимую вожатую, или же самой Эбби – ветер в волосах, неясная в темноте дорога, последние мгновения великолепной свободы.

15

Люк Кастро что-то там мастерил в гараже, когда я подкатила к нему на фургоне. Дверь была открыта, и я увидела его с того места, где припарковалась – в конце подъездной дорожки. Видна была мне лишь пара торчащих из-под машины ног, и поначалу я испугалась, что эта самая машина свалилась откуда-то сверху и придавила его.

Я знала, что передо мной Люк – парень, к которому Эбби испытывала симпатию, а может, и любила – поскольку сразу почувствовала, что та бывала здесь прежде. Почувствовала, где именно она ходила по лужайке: земля там много месяцев спустя была теплой – снег растаял, и небольшие пятна травы оказались обнаженными.

Люк, должно быть, услышал звук мотора, потому что выкатился из-под машины, сел и уставился на меня. Махать в знак приветствия он не стал.

Сначала я сомневалась, а узнаю ли я его с такого расстояния по воспоминаниям Эбби, но у меня быстро все получилось. Джеми был прав: Люк Кастро окончил школу год тому назад и, очевидно, не пошел учиться в колледж либо же приехал на каникулы, потому что в настоящее время жил в доме своих родителей по адресу, имевшемуся в прошлогодней школьной телефонной книге.

Люк смотрел на мой фургон так, что, казалось, его глаза уже просверлили дырки в ветровом стекле. Я гадала, кого он видит на водительском сиденье, за кого меня принимает. Потом вышла из машины и направилась к нему.

Я не слишком высокая и не слишком маленькая. У меня, как говорят, длинные пальцы и длинные для моего роста ноги и, как я сама это заметила, длинный нос. Серег в ушах нет, на губах нет помады, но подвеска находится где положено – круглый дымчатый камень на длинном шнурке спрятан под всеми слоями одежды, и узнать об этом может лишь тот, кто приложит руку к моей груди. И почувствует горячий твердый выступ.

С того места в гараже, где стоял Люк, он мог видеть лишь лицо под капюшоном на фоне малопонятного фургона. Я сняла капюшон красного худи – одного из худи Джеми. Он оставил его у меня несколько недель тому назад, и я не стала стирать или возвращать одежду. Как только Люк увидел мое лицо вблизи и понял, что перед ним девушка, он расслабился.

Опустил гаечный ключ, вышел из гаража и приблизился ко мне. Оказывается, он выглядит не совсем так, как в воспоминаниях Эбби. Для начала: его тело было… полнее; он весил, наверное, фунтов на тридцать больше Джеми. Он был также не столь «светящимся», каким я его запомнила. Очевидно, тогда на него падал свет взгляда Эбби, а теперь он был просто парнем, стоящим на подъездной дорожке в свете полудня. Симпатичным, с излишне правильными чертами лица – я никогда не западала на таких красавчиков и потому поймала себя на мысли о том, что дивлюсь на Эбби и гадаю, что же она за девушка, раз умудрилась втюриться в подобного типа.

Могла ли Эбби ошибаться на его счет? Я вспомнила декларацию любви, вырезанную буква за буквой на деревянной стене, рядом с которой по ночам лежала ее голова:

ЭББИ СИНКЛЕР

♥

ЛЮК КАСТРО

НАВСЕГДА

Чего не знаю, того не знаю. Передо мной стоял ее парень. Здесь и сейчас.

Мои ноги сами понесли к нему.

– Люк? Ты меня помнишь? Я Лорен. Я…

– Девушка Джеми Росси, – перебил он, словно это обстоятельство говорило обо мне парням куда больше, чем что-либо еще. – Что случилось? Что я натворил на этот раз? – Свои слова он сопроводил такой ослепительной улыбкой, будто был счастлив прославиться на весь город довольно неприглядными поступками.

– Понятия не имею, – пожала плечами я. – А ты что-то натворил?

Он разинул рот еще шире, не распознав холода в моем голосе. Более того, он даже не смотрел мне в лицо.

– Эй, мне нравится твой фургон, – подмигнул он. – Никаких тебе окон. Хорошее, укромное средство передвижения. – На фургон он тоже не смотрел. Его глаза шарили вниз-вверх по моим ногам. Затем его предвкушающий удовольствие взгляд переместился, наконец, выше, и когда это случилось, он ясно дал мне понять, что плевать хотел на то, что у меня есть бойфренд. Или кто я вообще такая – он был готов стянуть джинсы-скинни с любой смазливой телки, оказавшейся на его подъездной дорожке. Я сняла куртку и подняла капюшон.

Так отреагировало мое тело, и так сработал мой мозг, но затем интересы Эбби взяли верх. Ее дыхание заполнило мою голову. Я не могла забыть о ней, пусть даже Люк Кастро был совсем рядом со мной во всей его сногсшибательной красе.

Какую-то секунду – словно Эбби вонзилась ногтями мне в кожу – я не хотела говорить, почему я тут объявилась. А хотела сделать то, что сделала бы она. Хотела быть ей, добравшейся сюда на велосипеде той июльской ночью. Стать ею, и поцеловать его, и позволить ему снять с себя узкие джинсы, увидеть, как выглядит мужское тело без одежды. Было довольно прохладно, но от подобных мыслей становилось жарко. Я никогда не была ни с кем, кроме Джеми, и нас связывала друг с другом лишь очень тонкая ниточка. Как же легко порвать ее.

Я потрясла головой и взяла себя в руки.

– Я здесь из-за Эбби. Слышала, ты был знаком с ней.

При звуках ее имени лицо Люка стало каким-то неестественно невыразительным. Такие лица бывают у людей, желающих скрыть что-либо.

– Эбби Синклер, – сказала я, внимательно наблюдая за ним. – Вы, ребята, вроде как тусили тем летом.

По-прежнему никакой реакции. И я подумала, что он станет все отрицать. А мне придется давить на него.

Воспоминания Эбби о Люке, о вечерах, когда она уезжала из лагеря, чтобы увидеться с ним, были наполнены прижатыми друг к дружке в темноте губами, запахом одеколона и ощущением того, как стремительно его лицо улавливает малейшие изменения освещения. Вот так он выглядит при свете уличного фонаря; так – в свете крошечного фонарика на кольце для ключей. А таков он при свете луны.

– Эбби? – повторила я. – Очень хорошенькая девушка? Из Нью-Джерси? С длинными темно-русыми волосами?

Он выпрямился, и на его лице теперь можно было разглядеть тени – на щеках, в области глаз, на подбородке.

– Ты о девушке из лагеря?

– Да. Об Эбби. Я знаю, ты с ней знаком. Она говорила об этом.

– Ты ее подруга или как?

Я кивнула. Хотя была гораздо больше, чем подругой. Но он не имел об этом ни малейшего представления.

– Ну ладно, – пожал он плечами. – Что-то ты припозднилась. – Он повернулся ко мне спиной и пошел назад в гараж. Мне ничего не оставалось, кроме как последовать за ним.

Эбби глухо молчала. Я видела ее повсюду на фоне снега и не чувствовала ее присутствия сзади.

Могла ли она быть в доме? Могла ли Эбби Синклер все это время прятаться в Пайнклиффе?

В гараже, где было теплее, чем на улице, благодаря обогревателю, и темнее, потому что сюда не доходили лучи солнца, я изрядно напряглась в ожидании того, что он сейчас откроет дверь в дом и моим глазам предстанет уютно кутающаяся в большой зимний свитер, связанный ее бабушкой, Эбби собственной персоной, живая и здоровая, не ожидавшая вторжения и потому таращащая на меня глаза. Она, должно быть, знала все мои мысли, прислушивалась к ним, как прислушиваются к радиоприемнику, играла со мной, дразнила меня, пыталась выведать, как далеко я могу зайти.

Я почувствовала себя дурой. Я же изучала ее лицо в зеркале заднего вида, тень в углах комнат. С тех пор, как все началось, я старалась узнать о ней как можно больше. Но вот меня охватило сомнение, и внутри все всколыхнулось и закипело. О, так это Эбби преследовала меня с тех самых пор, как я увидела на обочине дороги ее фотографию! И она не нуждалась в моей помощи. Не было необходимости выяснять, что же с ней произошло. Не имело никакого значения, что мы как-то связаны через Фиону Берк. Она была со мной не потому, что я способна помочь ей, не потому, что из всех жителей Пайнклиффа, округа Датчесс, штата, всей страны, всего мира это могла сделать только я. Нет. Она просто издевалась надо мной.

Все это стремительно пронеслось у меня в голове, и я перестала понимать, кто она – призрак или нет, разбойник или жертва, а может, просто запутавшаяся девушка-подросток.

– В чем дело? Не хочешь или как? – спросил Люк.

Как ни крути, он был частью происходящего. Мне хотелось вдарить ему по безупречному носу, сломать его, чтобы он никогда не смог оклематься, утратил бы свою привлекательность и его можно было бы даже назвать уродом. Каково ему тогда придется? Но не успели мои пальцы сжаться в кулак, как я поняла, что Люк имел в виду. Не было открытой в дом двери. Не было Эбби в связанном бабушкой свитере, хохочущей над моими попытками спасти ее, хотя она совершенно не нуждалась в спасении.

Мы были одни в гараже, как и прежде, и он держал за руль синий велосипед фирмы «Швинн». Его рама была ржавой, одна из шин проколотой.

– Что это? – медленно спросила я, начиная сводить историю воедино. – Это же не… – Я обвела глазами гараж. Услышала ее дыхание, и моя паника поутихла. Эбби, должно быть, подошла ко мне так близко, что я не видела ее тени.

– Велосипед Эбби, – ответил он. – Ты здесь из-за него?

– Нет, – возразила я. Видите ли, он держал в руках синий велосипед. Конечно, это была та же фирма, но я могла бы поклясться, что велосипед в воспоминаниях был зеленым. Ярко-зеленым. Зеленым, как деревья вдоль дороги, по которой она ехала. Зеленым. – Нет. Это не он, а какой-то другой велосипед.

– Он-он, – настаивал Люк и подтолкнул его ко мне, лавируя задним колесом со спущенной шиной, так что мне пришлось принять его. Металлическая рама была очень холодной, а сиденье вспорото, из него торчала какая-то желтая вата и виднелся проволочный каркас.

– Если это ее велосипед, почему ты не передашь его в полицию?

– С какой такой стати?

– Она же пропала, – ответила я.

– Она убежала. – Он пожал плечами. – Я так слышал. Мне сказала одна девочка из лагеря.

Я лишилась дара речи. Ну почему никто из знавших Эбби не понимает, что никуда она не убегала? Почему только я – не знакомая с ней в реальной жизни – твердо уверена в этом?

– Тем вечером она приехала из лагеря на этом вот велосипеде, – гнул свое Люк. – А потом с ней случилась истерика, когда она услышала, что я с кем-то говорю по телефону. Она опоздала, и я подумал, что она вовсе не приедет, и позвонил другой цыпочке. Делов-то?

– Она… Вы с ней виделись той ночью? – Я такого не ожидала. – Она проделала весь путь к тебе на велосипеде? Точно?

– Да, но я же сказал, она оставалась у меня недолго. Начала вопить, устроила гребаное шоу. А потом уселась на велосипед, чтобы отчалить, и напоролась на что-то на подъездной дорожке. – Он пнул ногой сдутую шину. – И – обрати внимание – бросила велосипед и потопала пешком. Я вышел за ней, но ее и след простыл. Может, она психанула и рванула напрямую через лес, понятия не имею. – Он опять пожал плечами. – У нас же с ней не было какой-то там исключительной любви. Так с чего она взбеленилась?

Я все еще пыталась хоть что-то понять. Но видела лишь, как она добралась до подножия холма, и ничего из того, что было дальше, и потому решила, что там все и закончилось.

Я инстинктивно коснулась подвески под одеждой – как же она тогда оказалась в канаве? Когда это произошло? На пути туда или обратно? Я все перепутала, поменяла последовательность событий местами и получила в результате неверное представление о той ночи?

Люк, казалось, был счастлив избавиться от велосипеда. Теперь я держала его одна, а он свободными руками приглаживал волосы.

– Ты… отдаешь его мне? – спросила я.

– Я думал, она вернется и заберет его, но теперь уж вряд ли. И потом, она вообще куда-то подевалась. Велосипед говенный, но ты возьми его. Ведь как ни крути, а приехала ты за ним, верно?

– Но, Люк, в ту ночь она пропала. Ты последний, кто видел ее.

– Я не виноват, гражданин следователь. – Он, смеясь, поднял руки вверх, словно сдавался, но я не стала смеяться вместе с ним, и он опустил их. – Я серьезно. Все говорят, что она куда-то убежала или еще что-то такое учудила. Ты же не думаешь, что я…

А я не знала, что думать. Это зависело от того, что думала Эбби. Мне нужно было, чтобы она рассказала мне, как все обстояло на самом деле.

– Почему бы я тогда хранил ее велосипед все это время? Вот доказательство, что я не сделал с ней ничего плохого. В этом случае я давно бы сбросил его с обрыва.

Я молчала, и он продолжил:

– Лорен, ты меня знаешь. Так что завязывай с подозрениями.

Я закрыла глаза. Как бы мне хотелось обратить мечту в жизнь. Взойти по ступенькам дома, неважно, в какое время дня, во сне или наяву, или же посреди разговора. Если бы только я могла управлять тем дымным пространством, которое управляло мной. Я очутилась бы в «Шоп эн Сейв», где стоят автоматы, выдающие пакетики с однопроцентным и двухпроцентным молоком, а затем все начал бы затягивать дым, поднимающийся от пола, как и в тот раз, когда какой-то ребенок просыпал пакет муки, и бледное облако стало бы той завесой, пройдя через которую я проникла бы в пространство снов и видений. Или же тут, сейчас, в гараже Люка Кастро – я бы перешла эту границу и задала бы Эбби свои вопросы. И выяснила бы то, что мне так необходимо знать.

И мое желание в каком-то смысле осуществилось. Потому что мир видений был рядом. Я слышала запах дыма. Или чего-то такого, что отдавало им.

– Кого ты высматриваешь? – спросил Люк. – Моих родителей сегодня нет. Здесь только ты и я.

Здесь только ты и я, передразнил его кто-то у меня в голове.

Она была подлее, чем я ожидала.

Не входи в дом, если он попросит тебя об этом. Он всего лишь оттрахает тебя на водяной кровати своих родителей.

Я начала торопливо оглядываться, пытаясь понять, откуда раздается этот голос. Мне казалось, Эбби стоит за мной, но голос звучал из-за машины. Она либо под ней, либо, скорчившись, прячется за дверцей?

Просто подожди, – сказала она. – Иначе все испортишь.

– Нет, – помотала головой я. – У меня есть бойфренд.

– Опа-на! – воскликнул Люк, хотя обращалась я вовсе не к нему.

Я стала ждать, когда голос скажет что-нибудь еще и я смогу увидеть, где же она притаилась, но было тихо, и я все поняла. Это была не Эбби. Голос был жесток, как была жестока Фиона Берк, и фальшив, как была фальшива Фиона Берк. Это шепот Фионы звучал у меня в ухе.

– Послушай, – тем временем говорил Люк, – если ты встретишься с ней, скажи, чтобы она на меня не обижалась, о'кей? У нас не было ничего серьезного. И она прекрасно это знала.

На моем лице он, должно быть, прочел нечто совсем иное.

– Разве не так?

– Она думала… – затянула я, мечтая, чтобы Эбби объявилась и подсказала мне, как ответить ему. – Она думала, что, может, и было, – закончила я.

Люк отрицательно покачал головой.

– Почему она сама не зашла ко мне? Почему послала тебя?

– Потому что я пообещала помочь ей. – Я произнесла это громко, и мои слова прозвучали как заявление, предназначенное для него и для всех. Для меня самой. Для нее и для Фионы Берк – я чувствовала, что они слушают меня, затаив дыхание.

А затем, не сказав больше ни слова, я вывела велосипед из гаража и покатила по подъездной дорожке к фургону. Может, я и ошиблась, сказала я себе. Может, велосипед все-таки был синим.