Текст книги "Воображаемые девушки"

6
Руби уводила нас

Руби уводила нас с вечеринки. Она держала меня за руку и тащила к деревьям. Вторая ее рука сжимала полосатый локоть Лондон, чтобы та следовала за нами. Как только мы вышли на тропинку, сестра отпустила ее, и Лондон, уже сама, шла рядом, покидая своих друзей.

Мы ни с кем не прощались. Просто взяли и ушли с вечеринки и помчались через лес, окружавший карьер. Мы с Руби крепко держались за руки, не отпуская друг друга, ни разу не споткнулись, ни разу не врезались в торчащие ветки, и нам ни разу не попал в глаз светлячок. Мы снова были вместе, вдвоем, если не обращать внимания на девчонку, которая тащилась за нами.

Мы очень быстро вышли к машинам. И так же быстро Руби открыла дверцу машины Пита (он не позаботился запереть ее) и сказала нам устраиваться поудобнее. Мои сумки и чемодан по-прежнему лежали там, где я их оставила, – на заднем сиденье.

– Где твоя машина? – спросила я у Руби.

– Я оставила ее у дома.

Когда она произнесла это слово – «дом» – меня вдруг осенило, что раньше мы никогда не жили в целом доме. Дом стал еще одним сюрпризом этого лета, наряду с девчонкой, которая забиралась на сиденье.

Я села на пассажирское кресло рядом с водителем, свое законное место в машине Руби, неважно, с кем мы ехали и чьей была машина. Через секунду двигатель ожил, и я в шоке повернулась к сестре.

– Ты замкнула провода, чтобы завести машину?

Она странно посмотрела на меня, словно сейчас было не время этому удивляться.

– Я же не какой-нибудь криминальный авторитет. Просто стащила ключи у Пита.

Она рванула с места, до упора выжав газ, и наш автомобиль заносило из стороны в сторону среди припаркованных машин. Мы спускались с горы, из-под колес вылетал гравий, и Руби дерзко вела машину, как раньше, когда она сидела за рулем другой тачки, другим летом, выбрав эту же самую дорогу.

Руби обожала ездить на машине ночью. Она любила, когда ветер развевал наши волосы, и неважно, что потом они страшно путались и ломали зубья наших расчесок. Она любила проезжать под каждый красный сигнал светофора, который встречался на пути. Помню, когда я была маленькой, а сестра еще не сдала экзамен на получение водительского удостоверения, она будила меня среди ночи и тащила в мамину машину, чтобы покататься.

Но дело в том, что мы особо-то никуда не ездили. Мы могли бы отправиться в город и вернуться – говорили, что Таймс-сквер горит огнями всю ночь, в отличие от нашего городка, где почти все магазины закрываются в семь вечера, – но Руби было по кайфу даже просто ездить кругами по нашей деревне. Она увозила нас к поросшим лесом окраинам, обожала узкие, извилистые дороги и крутые горные перевалы, на всей скорости проезжала мосты через водохранилище, а потом, резко развернувшись, гнала обратно. Далеко мы никогда не уезжали. На магистрали была точка, которую она никогда не пересекала. У нее были свои границы, которые она решила не нарушать.

Мы часто ездили по дороге, по которой сейчас уезжали с вечеринки. Я могла бы высунуться в окно, навстречу ветру – упиваться окрестностями, пока Руби проверяла, какую можно выжать скорость, не обращать внимания на слезы от сильного ветра, которые все равно через мгновение высыхали, – и мне снова стало бы девять. Или одиннадцать. Или даже четырнадцать.

Только вот не стало бы.

Потому что с нами в машине висело нечто холодное, что нельзя выразить словами. Я бы хотела, чтобы это лето было в точности таким, как раньше, но оно было совершенно другим, и никакой ветер, обдувающий мое лицо, не в силах этого изменить.

Примерно каждую милю я украдкой бросала взгляд на Лондон, замечая то, что никогда не замечала раньше, когда она была живой в первый раз.

У нее были длинные руки, очень длинные, и, наверное, она была выше, чем мне помнилось, или просто выросла.

Она все время ерзала, не могла сидеть спокойно на месте.

А потом она уснула, положив щеку на мой чемодан, и у нее изо рта вытекла слюна. Вид у Лондон был совершенно невинный.

– Она, ну, ты знаешь… в порядке? – спросила я.

Я не могла найти слов, чтобы описать, кем она была. Не могла понять, как лучше спросить.

Руби щелкнула языком.

– Настолько, насколько от нее можно ожидать, наверное. В смысле, как думаешь, как бы ты себя чувствовала, вернувшись из… – Сестра, резко умолкнув, с напряжением посмотрела в зеркало заднего вида. – С ней все отлично.

– А как, ты считаешь…

– Да, я считаю, нам нужно заехать за ло-мейн, когда мы высадим ее, – ответила Руби, в равной степени себе и мне. – Огромную коробку, с палочками для меня и вилкой для тебя. Они всегда забывали про вилку. Только… «Вок-н-Ролл», наверное, уже будет закрыт, да?

Она взглянула на меня.

– Я не помню, когда они закрываются.

– Поговорим про ло-мейн позже, Хло, – сказала сестра таким тоном, как будто это я предложила поехать за ним. – Я не хочу, чтобы она что-нибудь подумала.

– Она же спит, – ответила я. – Посмотри на нее. В отключке.

– Во сне все равно можно все слышать. Стены сна очень тонкие, голоса легко проникают сквозь них. Вот, например, я говорила с тобой через мамин живот, рассказывала тебе о себе, чтобы ты узнала меня. Я делала это каждый день. А потом ты родилась и полюбила меня больше ее. То же самое.

– Но я ничего такого не помню.

– Помнишь, где-то глубоко.

Пока я наблюдала за Лондон, она снова начала ерзать, словно в моих глазах были маленькие острые иголки, которые царапали ее. Потом она вдруг села, наши взгляды встретились, и я подумала, что, может, ей и правда был слышен весь наш разговор.

– Ты хорошо себя чувствуешь? – спросила я Лондон. – Не слишком много выпила?

– С ней все в порядке, я же сказала тебе, – ответила за нее моя сестра. – Оставь ее в покое.

Я думала, что мы направляемся прямиком в центр города и потом отвезем домой Лондон, но Руби, резко повернув налево, на мост, выехала на совершенно неожиданную дорогу.

– Где ты живешь, Лондон? – спросила я.

– Я не… я… это… э-э-э… – Она умолкла.

Неужели девчонка настолько пьяна, что даже не может вспомнить, где живет?

– Я знаю, куда ее везти, – сказала Руби.

Она вела себя с Лондон как курица-наседка, словно мы должны ходить вокруг нее на цыпочках, хотя раньше Руби заботилась исключительно обо мне.

Мы проехали совсем немного, когда Руби вдруг остановила машину. Но не рядом с каким-нибудь домом, а на темном отрезке дороги, идущей вдоль густых зарослей деревьев. Я знала, где именно мы были, но не хотела говорить.

Оказалось, Лондон жила не так уж далеко от того места, где она умерла. Как раз за этой лесной чащей скрывалось водохранилище. Подозревала ли она об этом? Помнила ли?

Руби повернулась, чтобы посмотреть на Лондон.

– Здесь пойдет? – спросила она.

Лондон открыла рот и тут же закрыла. Может, все-таки она о чем-то догадывалась. Может, она все помнила, но не знала, помнила ли я.

– Я спросила, ты хочешь выйти здесь? – повторила Руби.

– Да, тут пойдет, – ответила Лондон. По ее лицу с отсутствующим выражением ничего нельзя было прочитать. – Дальше я дойду пешком.

Над нами висела какая-то недосказанность, но прежде чем я успела спросить, что происходит, Лондон соскользнула с заднего сиденья, дверца за мной распахнулась и тут же захлопнулась. На секунду задержавшись на асфальте, она в нерешительности повертелась, словно не знала, где ее дом. Одна ее нога была босой – наверное, Лондон, из-за того что торопилась выйти, потеряла сандалию, но казалось, даже не собиралась искать ее.

Я повернулась к сестре.

– Может, нам лучше отвезти ее прямо к дому?

– Не, – ответила Руби. – Лондон хочет пройтись пешком. Здесь недалеко.

Лондон кивнула и отозвалась эхом:

– Здесь недалеко. Вон там. – Она показывала куда-то в темноту ночи, и, может, там действительно был проезд, мне не было видно. Может, она предпочитала, чтобы ее высаживали посреди дороги, потому что не хотела тревожить своих родителей.

– Но как же твоя сандалия? – окликнула я Лондон.

Она пожала плечами и пошла.

Я пребывала в полнейшем недоумении. Часть меня до сих пор ждала, что Лондон исчезнет в облачке дыма, оставив после себя сандалию, полосатую футболку и мелочь из карманов, а потом моя сестра переедет все это на машине.

Но Руби лишь помахала ей рукой, и мы поехали.

– Ты бы не позволила, чтобы я шла до дома пешком в одной туфле, – сказала я.

– Ты это ты, – ответила сестра. – А она это она.

Я развернулась на сиденье, чтобы посмотреть вслед Лондон, но темнота уже проглотила ее.

– Забудь про ло-мейн, – сказала Руби, как будто я только что спросила о нем. – Прежде чем мы приедем домой, мне нужно сказать тебе две вещи.

Она уезжала от города, от меблированных комнат в «Миллстрим Апартментс», где жила раньше, от «Вок-н-Ролл», где хотела купить нам ужин. Она ехала по дороге, по которой мы обычно не ездили.

– Первая: Джона абсолютно безобиден, даже если шумит своей циркулярной пилой. Это так, на случай, если тебя разбудит ее звук.

– Циркулярной пилой?

Сестра кивнула.

– А Джона… он твой новый парень?

– Так он себя называет.

– И ты типа… живешь с ним?

Может, другие люди и съезжаются со своими парнями или девушками, но за все годы, что я знала Руби, то есть за всю мою жизнь, она никогда ни с кем не жила. Иначе парень мог бы подумать, что имеет на нее права. Жаря тосты в одной кухне, было бы сложнее морочить ему голову, отталкивать его, возвращать, отталкивать снова.

– Конечно, я живу с ним, – сказала она. – По сути, это его дом.

Я переваривала услышанное.

– Это все, что ты хотела мне сказать?

Руби тарабанила пальцами по рулю. У нее были блестящие, идеальной формы ногти, и им не нужен был никакой лак, чтобы сиять ярче лунного света.

– Нет, – ответила сестра. – Есть еще кое-что.

Она с такой силой вдавила педаль газа в пол, как будто хотела, чтобы мотор машины Пита взорвался и нам пришлось ехать в клубах черного дыма.

– Ты доверяешь мне? – спросила она, перекрикивая свист ветра.

Я доверяла ей всегда, слепо, на всю жизнь. Руби и раньше задавала мне этот вопрос, например когда поднимала меня за пальцы и делала вид, что сейчас бросит в озеро Купер, но не отпускала, потому что обещала этого не делать. Я доверяла ей тогда и доверяла сейчас.

Я доверяла ей, хотя и проделала весь этот путь из Пенсильвании, а она даже не удосужилась встретить меня на автобусной остановке. Я доверяла ей, хотя сегодня она показала мне ходячую мертвую девчонку, как будто это какой-то пустяк. Я доверяла ей, и меня не нужно было спрашивать об этом.

– Ты доверишь мне свою жизнь? – спросила она.

Дорога перед нами скрывалась в абсолютной темноте, потому что Руби выключила фары, но скорость не снизила.

– Руби, что ты делаешь? Включи фары!

– Так ты доверяешь мне, доверяешь? Закрой глаза.

– Только если ты включишь фары.

– Закрой глаза, и я их включу.

Я закрыла глаза, и тут же возникло такое ощущение, словно мы несемся по дороге сквозь время. Мимо нас пролетали века, и если бы я выглянула в окошко, то могла бы увидеть собственное будущее, детей, которых родили дети моих детей и которые, одетые в тонкую, похожую на татуировки, одежду своей космической эры, эры солнечных панелей, позабыли о своих корнях.

Машина продолжала мчаться вперед. Деревья расступались перед нами. Горы раздвигались. Не было ни разделительных полос, ни встречных машин – ничего не могло встать у нас на пути.

Наверное, я вернулась в городок, только чтобы погибнуть в ужасной аварии, как та девчонка, которую впечатало в дерево, когда я училась в начальной школе, и все жители нашего городка несли цветы к этому дереву, клали под него мягкие игрушки, черепах, потому что, похоже, ей нравились черепахи. И у нас с Руби было бы собственное дерево, но что принесли бы туда люди? Какие мягкие игрушки хранили бы память о нас?

Мне не суждено было узнать.

Машина остановилась, мотор заглох, ветер стих. Я осторожно открыла глаза.

Руби сидела с широкой улыбкой.

– Ты доверяешь мне, – прошептала она.

Свет из дома осветил ее лицо. У нее появилось еще больше веснушек – как минимум на три больше.

Сам дом, из бледной древесины, непокрашенный, стоял чуть поодаль от дороги. Это был дом, где она сейчас жила, где предстояло теперь жить мне, нам вместе.

Руби убрала с моего лица взъерошенные ветром волосы и аккуратно заправила их мне за уши. Триумфально взглянув на меня, с раскрасневшимися после гонки щеками, она отстранилась и сказала:

– А вот и то, о чем я еще хотела тебе сказать. Давай посмотри.

Я смотрела – на дом. Но сестра говорила не про дом. А про то, что находилось за ним.

То, что разливалось на тысячи миль, уничтожало наши деревья, стирало горы, рассеивалось в ночи, и нельзя было понять, где оно кончалось, если кончалось вообще. Бесформенное, безразмерное нечто, которое вдохнуло, когда я посмотрела на него, и выдохнуло, когда я отвела глаза. Я старалась держаться от него подальше. Я убежала от него. Но вот оно, на расстоянии вытянутой руки, мерцает в свете фар. Водохранилище.

То самое, которое я так и не переплыла.

7
Олив находился здесь

Олив находился здесь, прямо за холмом. Там, за двухполосной дорогой, за стеной из деревьев, его жители, привлеченные светом фар, стояли и наблюдали.

Может, когда-то Руби и говорила мне все это, чтобы хорошенько припугнуть, но сейчас я знала, что они там. Я ощущала их.

Я знала, что они там, точно так же, как знала, что промокну под дождем, если не взяла зонтик. Глубоко на дне водохранилища, под водой, куда никому не пришло бы в голову заглядывать, был другой городок, и люди, когда-то гулявшие по его улицам, теперь бродили по тому, что от них осталось.

Моей сестре уже не нужно было ничего говорить. Выдумывать истории – я могла делать это сама. Например, прямо сейчас – представляя себе их, жителей Олив, всплывающих на поверхность под покровом ночи.

Они ждали глубокой ночи, чтобы подглядывать за нами. Интересно, сколько их сегодня? Может, они выстроили цепь со дна, цепляясь перепончатыми пальцами за запястья друг друга, и самый легкий смог подняться к поверхности, вынырнуть из воды, хватая ртом воздух, и разглядеть машину Пита?

Я задумалась о том, знали ли они, чья это машина. Заметили ли они ее, а рядом с ней – меня?

Опустился ли после этого наблюдающий, чтобы рассказать остальным? Стали ли они перешептываться, передавая из одного заложенного уха в другое, как в игре в «глухой телефон», слова: «Она вернулась. Она снова дома»?

Водохранилище ничуть не изменилось за то время, пока меня не было. Оно существовало уже лет сто, а города, затопленные им, и того больше. Оно было здесь еще до того, как я появилась на свет. До того, как моя сестра появилась на свет, до того, как наша мать появилась на свет, до того, как мать нашей матери, которую я никогда не видела, появилась на свет. Это водохранилище было здесь еще до того, как на этой земле появился кто-то похожий на нас.

И они хотели, чтобы мы знали. Это слышалось в ветре, порывы которого поднимались от воды и обрушивались на нас. В ветре, который врывался в наши окна, холодные руки которого сжимали наши шеи, а ледяные пальцы – залезали под наши рубашки.

Я обернулась к Руби. Она позволяла ветру, дующему с водохранилища, касаться себя везде, где ему вздумается, и ничего не делала. Сестра смотрела на воду, но без всякого страха.

Она была муравьем перед медведем. Девчонкой перед несущейся на нее фурой. И все равно сестра вела себя как ни в чем не бывало. Это было второе по глубине водохранилище штата, но она, в отличие от многих, кто смотрел на него, не выказывала никакого благоговейного трепета. Она не вздыхала и не говорила, что это сокровище. Она вела себя так, словно это вызов. Как будто ждала, кто из них первый отведет глаза. Руби смотрела на него так, как будто в засуху оно высохнет, а она будет радостно шлепать по оставшейся от него слякоти.

У меня возникло ощущение, что вот-вот что-то произойдет, и тут Руби отвернулась.

– Вот о чем я хотела тебе рассказать, – сказала она, как будто мы не прерывали наш разговор. – О водохранилище. О том, как оно близко.

– Можно дойти до него пешком, – сказала я.

Когда мы жили в центре города, до водохранилища нужно было ехать минут десять; а потом нам приходилось прятать машину в каком-нибудь укромном месте и идти пешком через лес. Но этот новый дом, где теперь жила Руби, был построен настолько близко к воде, насколько это позволял закон о городской границе. Водохранилище и земля вокруг него все-таки принадлежали Нью-Йорку, хотя городские власти не особо за всем этим следили. В отличие от Руби.

– Это только так кажется, – сказала она. – Чтобы дойти до него, тебе придется перейти дорогу, просто отсюда не видно. В заборе есть дырка, и я знаю маленькую тропинку через камни, но… – Тут она вдруг стала серьезной. Ее руки, обхватившие мои запястья, вдруг стали холодными, кожа – ледяной, как ветер. – Но, Хло, не ходи туда. Просто не ходи, и все.

– Ладно, – ответила я.

– Обещаешь?

Я кивнула.

– Ты даже близко к нему не подойдешь, – заявила Руби. – Даже близко. А теперь пойдем, покажу тебе дом.

Мы оставили машину Пита там же, где она ее припарковала, в паре дюймах от крутого склона холма. Тема водохранилища была закрыта и похоронена, как и другие масштабные темы, типа матерей, которых избегают, и девчонок, вернувшихся с того света. Эта ночь была полна странностей, не казалось странным одно – то, что мы с сестрой снова вместе. Это казалось естественным.

Мы шли по тропинке из камней, Руби указывала дорогу и говорила: «Смотри, куда идешь, наступай только на камни, их для этого сюда и положили. Нет, на этот не наступай, наступай на вот тот, правильно, на тот камень». Так мы подошли к коротким, низким и большим ступенькам крыльца, а затем и к двери. Она была не покрашена и не заперта, а вместо ручки на ней зияла дырка. И тем не менее сестра широко распахнула ее и пригласила меня внутрь.

В свете нескольких ламп оказалось, что это еще не совсем дом. Вокруг нас шло полным ходом строительство. Полы и стены, собранные из деревянных панелей и обрезков, были готовы лишь наполовину, сверху свисали провода для бог знает чего. И все-таки в комнате стояла мебель: стол и несколько стульев, диванчик для двоих с одной стороны и большой диван с другой. Такое ощущение, что кому-то очень хотелось побыстрее въехать в дом. Или сначала поставили мебель, а потом вокруг нее возвели стены.

Руби ничего не сказала про состояние дома. Она ловко перешагнула яму в полу, показывая, куда мне наступать, чтобы не упасть ненароком, а потом быстро рассказала про первый этаж: кухня справа, большая гостиная слева, ванная по коридору за углом. Дверных проемов было, пожалуй, больше, чем нужно, тем более она упомянула только три комнаты, но когда я спросила, куда ведут остальные двери, Руби улыбнулась и ответила, что иногда нам бывает нужно больше одного выхода.

Джону, нового парня, чьим домом Руби распоряжалась как собственным, мне так и не представили. Сестра лишь сказала, что он где-то тут, но у нее нет настроения его искать, познакомимся завтра. Она попросит его сделать нам завтрак.

Поднявшись по лестнице, с резкими поворотами и без перил, мы оказались на втором этаже, где в дыре в полу, предназначенной для потолочного светильника, сияла полоска света. На месте стен пока стояли только каркасы, но я как будто видела дом насквозь – словно у меня появилось рентгеновское зрение. Узнать, где комната, казалось возможным только пройдя до конца коридора – мы прошли до конца одного, и там не было ничего, мы прошли до конца другого, и там оказалась дверь.

– Это твоя комната, – сказала Руби.

Я подошла к двери, но не стала ее открывать, потому что она была лишь прислонена к косяку, не навешенная на петли. Достаточно было легонько толкнуть, и дверь могла опрокинуться.

И сейчас, впервые за весь вечер, Руби высказалась по поводу состояния дома. Может быть, ее обеспокоила моя реакция.

– Джона построит настоящий шедевр, – сказала она. – Точно тебе говорю. Но на это нужно время. Правда, я твердила ему, постоянно твердила: «Моей сестре нужна собственная комната». И он ее сделал. Хотя первым делом ему нужно было, конечно, установить дверь.

– Спасибо, – ответила я. Но сама думала о том, что Джона уже знал обо мне, начав строить эту комнату, хотя никогда прежде меня не видел, а я услышала о нем лишь сегодня вечером.

– Я хотела, чтобы у тебя была своя комната, Хло. Там есть ванная и все такое. И она гораздо больше твоей старой комнаты в «Миллстрим». И там твоя старая кровать и остальная твоя мебель.

Руби приподняла дверь обеими руками и отодвинула ее в сторону, чтобы мы смогли войти. Она рукой показала мне входить первой, а сама двинулась следом, да так близко, что почти наступала мне на пятки.

– Знаю, эта комната совсем не такая, как тот автофургон, в котором ты жила у своего отца, но ты же не уедешь сейчас из-за этого, правда? – поддразнила меня сестра. Она практически прошептала мне это в волосы, так что я не могла видеть улыбки на ее лице – но зато я ее чувствовала. Эту улыбку.

И вдруг Руби попятилась, осторожно, даже робко.

– Ты же не уедешь потому, что теперь все как было… тем летом? До того… как все случилось. Правда, Хло?

Она, конечно, имела в виду Лондон, а никак не таинственного нового парня и недостроенный дом.

– Она жива? – резко выпалила я. – Все ее видят?

– Пит видел ее, ты видела ее, я видела ее, все, кто был на вечеринке, ее видели.

– Значит, она жива.

Руби открыла рот, но молчала. А когда через пару секунд заговорила, то ничего не отрицала:

– Она не привидение, если ты об этом. Мы же не верим в привидения, глупенькая.

– Тогда как? – спросила я.

– Что как?

– Как так получилось, что она жива?

Но Руби вдруг подняла руку, чтобы я больше ничего не говорила, и бросила предупреждающий взгляд на открытую дверь за моим плечом. В коридоре послышались шаги, а потом глухой звук, как будто бросили что-то тяжелое.

Это был Джона?

Руби отправилась проверить, а я осталась стоять и боялась шелохнуться.

Но вот она вернулась из темного коридора, держа в руках зеркало в раме – должно быть, оно упало со стены, но каким-то чудом не разбилось.

– Наверное, у нас тут все-таки есть привидение, – пошутила Руби.

– Это был не Джона?

Она покачала головой.

– Это просто усадка дома.

Руби держала раму зеркалом в мою сторону, и на один короткий миг в нем отразился лишь пустой угол комнаты, без меня – как будто я и была тем самым привидением. Но дело было лишь в угле отражения. Стоило мне переместиться, и меня стало видно в зеркале, как обычно. Сестра опустила его на пол, но осторожно, чтобы оно не треснуло – ведь это к беде, – и спросила меня о том, о чем уже спрашивала:

– Ну, так ты остаешься?

– Да, – ответила я. – Конечно.

Как я могла уехать? Вернувшись, я уже не могла представить себя в каком-то другом месте. Словно мое сознание в буквальном смысле очистили от всех городов, расположенных отсюда до Восьмидесятого шоссе. Все другие места утратили названия. Здесь был дом, потому что тут была Руби.

– Кстати, ты заметила? – спросила она. – Я немного украсила комнату, тебе нравится?

На стенах красовались наши с ней фотографии, прикрепленные кнопками. Мы широко улыбались, надували губы и высовывали цветные языки над розетками. Снова мы, на оконном стекле, прижимались друг другу лицами, нос к носу, щека к щеке, наши глаза озорно блестели. Ближе к потолку был снимок, где я сидела у Руби на коленках, мне на нем было уже двенадцать лет. Над выключателем мы сидели в ее белой машине, нацепив солнечные очки, в линзах которых отражалось слепящее жгучее солнце. На этих фотографиях не было ни единого мальчишки. И, само собой разумеется, нашей матери.

Последние фотографии были сделаны тем летом, когда мне исполнилось четырнадцать. Например, вот мы прохлаждались в нашей квартирке в «Миллстрим», Руби сидела на краю подоконника с пятном грязи в виде ромба на носу, я в центре, вся в пятнышках грязи, готовая вот-вот забрызгать ее.

Это был последний снимок. На стене отсутствовали те два года, что мы провели вдали друг от друга – это время не было запечатлено ни на фотографиях, ни на пленках. Но мы обе промолчали об этом.

– Очень здорово! – ответила я. – Классные фотографии.

– Принесем твой чемодан попозже, – сказала Руби.

Вдруг я вспомнила, что хотела кое-что проверить. Меня, как магнитом, притянуло к окну. Комната, которую сестра попросила сделать для меня, находилась в передней части дома, из окна открывался вид лишь на подъездную дорожку. Но в какой бы точке комнаты я ни стояла, водохранилище увидеть не могла. А значит, и оно не могло увидеть меня.

Это был ответ на мой вопрос.

– А ты покажешь мне твою комнату? – спросила я сестру.

Она кивнула и повела меня за собой.

«Коридор» до комнаты Руби представлял собой листы фанеры, выложенные из одного конца дома в другой. Посмотрев вниз, я увидела первый этаж. Идти по ним было как по трапеции в темном цирке, когда все уже ушли домой и захватили с собой сетку, так что если ты упадешь, то прямо на твердый пол внизу.

Руби балансировала на листах, не глядя вниз. Она не опиралась на стенку, чтобы сохранить равновесие. Так мы оказались в ее комнате. Повсюду была разбросана ее одежда, в центре стоял стул, на котором лежали только солнечные очки, а ящики комода были доверху забиты ее вещами. Они были в точности как их хозяйка – взрывоопасными, разноцветными, и невозможно было просто взять и переступить через них, потому что они была повсюду.

Сама по себе комната была маленькой, но зато кровать – огромной, с четырьмя столбиками и перекладинами для балдахина, хотя пока на них висели лишь несколько футболок и длинная цветастая юбка. Кровать была высокой, казалось, что без стремянки туда не забраться, но я не увидела никакой стремянки и представила себе, как Руби прыгает на стул с очками, а потом, сделав сальто в воздухе, приземляется на матрас. Она бы точно так делала – мы бы обе так делали, будь это наша кровать.

Я подошла к ее стороне, где на смятых простынях лежали ночная рубашка, коротенькая и усыпанная кроваво-красными божьими коровками, и белый носок.

На верхней части носка шариковой ручкой было нацарапано:

шоколадные шарики средство для мытья посуды

птичий корм тампоны

сыр «косичкой» – побольше

Список покупок. Она всегда составляла их в самых неожиданных местах.

Я обошла кровать и встала у другой стороны кровати, где, похоже, спал этот ее новый парень.

Судя по всему, он жил в этой же комнате: тут были и его вещи. На комоде лежал мужской кошелек и большая связка почерневших от грязи ключей. На спинке стула висели рабочие штаны, с кучей карманов на брючинах. Зачем кому-то вообще столько карманов? Но, видимо, Джоне, ее парню, они были нужны. На полу валялись его боксеры. Простыни на его стороне кровати были смяты.

Мне было не по себе представлять его здесь, как он спит на этой высокой кровати рядом с моей сестрой. Думать о том, как какой-то парень, которого я никогда не встречала, снимает перед ней штаны и кладет свою голову на подушку рядом с ее головой.

Я отвернулась от кровати и снова окинула взглядом комнату.

– Ты какая-то тихая, – сказала Руби. – Что ты ищешь?

– Ничего. Я не знаю.

То, что я пыталась найти, казалось бредом даже мне. Произошло нечто волшебное – Лондон была тому живым доказательством – и, наверное, я подумала, что обнаружу какие-то свидетельства этого в комнате сестры. Может, Руби выронила что-то из кармана. Она бывала ужасной растяпой.

Как вдруг бы стоило мне поднять ступню, я нашла бы под ней объяснение всему.

Я заметила в спальне Руби два огромных окна. И выходили они на задний двор, на водохранилище. Сейчас была ночь, окна были темные, но на них не было ни штор, ни жалюзей, и когда солнце всходило, отсюда открывался прекрасный вид на воду.

– Сегодня ты будешь спать здесь, – объявила сестра. – Со мной. Но с той стороны, которая ближе к стене, а не к окнам.

То есть на стороне Джоны. Сказав это, Руби хлопнула в ладоши – это решено, хоть бойфренд пока не в курсе, но зачем нам говорить ему об этом?

Это было решено, а вскоре и случилось – моя первая ночь под крышей нового дома сестры. Мы делили подушки, и она была так близко, что ее локоть упирался мне в бок, а коленка ударила локоть. Мы снова были друг у друга, ничто и никто не мог встать между нами.

Все было так, как оно должно быть, – за исключением одного.

Девчонки у кега, которую мы высадили посреди дороги.

Мертвой девочки, которая больше не была мертвой.

И это не давало мне покоя.

Пока меня не было, ее каким-то чудом вернули к жизни, накачали воздухом, чтобы она снова могла дышать, как мы. Моя сестра была связана с ней – а значит, и я тоже.

Лондон вернулась, как и я, – но вот только она-то не должна была возвращаться.

– Тебе удобно, Хло? – раздался голос Руби с другой стороны кровати, словно она знала, чье лицо висело у меня перед глазами.

– Да, Руби, – ответила я со своей стороны.

– Тогда спокойной ночи, – сказала она, почти выдавила из себя, словно в ее горле застрял сухой шершавый комок. Словно мое присутствие, здесь и сейчас, вызвало у нее шквал эмоций.

Я ждала, что она скажет еще что-нибудь, но сестра молчала. Руби лежала ко мне спиной, но через какое-то время ее рука похлопала мою руку, как будто она хотела убедиться, что я еще здесь. Я похлопала ее в ответ.

А потом мы обе уснули, и моя первая ночь дома постепенно превратилась в день.