Текст книги "Место вдали от волков"

Я наблюдала за ним, ждала, когда он поднимет голову, но при этом боялась, что придется сказать что-то соответствующее ситуации.

– Не веди себя как стервятница, – сказала Гретхен.

Я подалась к ней. От нее пахло чем-то затхлым, как от страниц старой книги.

– Что случилось с Лейси? Она… умерла или что?

На лице Гретхен долгое время ничего не отражалось, ни один мускул не дернулся.

– Я попросила тебя прекратить эти разговоры, – сказала она. Схватила с кресла книгу, вышла из комнаты и, обогнув мужчину на скамейке, пошла по лестнице наверх.

Она оставила меня наедине с ним, но что я могла сказать? Я не знала его дочь. Не знала, что произошло – может, что-то ужасное и даже в этом доме.

Скоро кто-то должен спуститься, чтобы помочь мне с комнатой, решила я. Сделав полукруг по гостиной, я устроилась на кресле, с которого поднялась Гретхен. Пришлось развлекать себя сувенирами, выставленными на поверхностях вокруг. Некоторые из них стояли близко – на желтеющей круглой кружевной салфетке. Я взяла ближайший предмет, небольшой и устрашающе белый, как гриб.

Моя рука сжала миниатюрный керамический колокольчик – очень уж хотелось знать, какой звук он издает, – и тут по спине пробежали мурашки, хотя в комнате было душно. Мне внезапно захотелось отставить колокольчик.

Я повернула голову. Над камином висела черно-белая фотография в позолоченной рамке. В черном кресле с высокой спинкой сидела темноволосая молодая девушка в черном закрытом платье, ее сложенные руки лежали на коленях. Такую позу принимали сотни лет назад, позируя для картины маслом. Но что-то в ней мне казалось недостаточно убедительным.

Вытянутое лицо, тонкие губы. Ей словно было скучно и слегка грустно. А потом я присмотрелась. Похоже, сначала я рассматривала ее под другим углом, потому что ее восковое серое лицо как будто изменилось. Теперь тонкие губы были сомкнуты. Глаза превратились в два кинжала. Они были невероятно черными, без приветливых вкраплений или зрачков, и пристально смотрели сквозь стекло на меня. Тут из другой комнаты послышался голос.

– Ты была здесь на этой неделе? – спросил мужчина. – Не знаешь, куда она могла уйти?

Я поежилась. Прежде чем повернуться, снова бросила взгляд на фотографию. Рот женщины расслабился, глаза смотрели вниз. Наверное, то выражение лица мне привиделось.

– Я только что приехала сюда, – сообщила я мужчине. Он стоял в центре комнаты под люстрой.

– Она казалась тебе странной? Казалось, что она может сорваться с места, не позвонив, не оставив е-мейл?

– Я только что приехала сюда, – повторила я, подбираясь ближе. – Я ее не знаю.

Но теперь у меня возникли вопросы.

– Конечно, – сказал он, словно мне не верил. Он повернулся к лестнице. – Они сказали мне ждать внизу. Мужчинам нельзя наверх.

Я кивнула.

– Вы – ее отец?

– Да. Моя жена там, наверху. С девочками, сестрами Лейси. Собирают ее вещи.

– Я знаю, слышала.

Мною двигало любопытство. По спине снова побежали мурашки, стало щекотно, будто ко мне прижимался кончик кинжала.

– Они сказали, она сюда не вернется. Сказали, она ушла.

Я подошла ближе.

– В каком смысле ушла?

Он вместо этого сказал:

– Это место казалось безопасным.

Безопасным. Мама говорила, что в «Кэтрин Хаус» чувствовала себя в безопасности. Защищенной. Но, как только открыла ворота и ушла, ее сломил реальный мир.

Припомнились плохие истории о городе, рассказанные мамой. Темные закоулки, пустующие платформы в подземке, подозрительные мужчины. Вечерами, до наступления комендантского часа, мама бродила по улицам в ботинках по колено; ветер играл ее волосами, и она знакомилась с примыкающими кварталами, была готова к новым открытиям. Однажды ее преследовала в Томпкинс-сквер-парке компания парней, и она пряталась в круглосуточном магазинчике, пока им не стало скучно и они не ушли. В другой раз ее чуть не толкнула под поезд расстроенная женщина. Тебя могли убить, говорила я ей, когда она рассказывала мне эти истории, но я не беспокоилась за нее и не осуждала. Я произносила это с благоговением.

Но она находилась в безопасности, заверяла она. Ее возвращения ждал этот дом – на этом ее истории заканчивались, скрывались за запертыми до утра воротами. Вот почему этот дом так притягивал меня – она выстроила в моей голове его высокие крепостные стены.

– Мы не знаем, что случилось, – сказал отец Лейси. – Здесь она должна была получить помощь.

Он выглядел сломленным. Вел себя так – что не укладывалось в моей голове, исходя из опыта общения со своим отцом, – будто его уничтожала одна только мысль о жизни без дочери.

У меня осталось одно ясное воспоминание из раннего детства о моем отце. Он разговаривал с другим взрослым, а я схватила его за штанину, чтобы привлечь внимание. Он посмотрел на меня свысока, и я подняла руки, думая, что он сократит расстояние и поднимет меня. Вероятно, я предполагала, что он усадит меня к себе на плечи, как поступали папы со своими маленькими дочками, потому что я была маленькой и его дочкой. Я почти чувствовала пьянящее чувство высоты, которое пришло бы ко мне, если бы я балансировала на его крепких и сильных плечах. Очень хотела, чтобы он меня поднял. Тянулась к нему. Но папа стоял на месте, где-то в стратосфере комнаты, голова возле потолочного вентилятора, а моя – у его коленей – слишком низко, чтобы он услышал мой голос. Он продолжил разговаривать с этим взрослым, борода скрывала его рот. Я опустила руки. Он не опустил голову.

– Она отлично справлялась, – произнес отец Лейси. При этом он крепко сжал мою руку. – Не понимаю, что произошло.

Я понятия не имела. Он сжимал мою руку сильнее, чем делают это обычно, впивался пальцами, пока, наверное, не почувствовал твердую преграду в виде кости.

– Я тоже не понимаю.

Я вывернула руку и посмотрела на лестницу. Изгиб на самом верху задрожал от теней. Меня никто не ждал? Никто из работников не выйдет сюда, не поприветствует меня, не поможет устроиться в комнате?

– Она была в порядке, – снова произнес он. Обнажил зубы.

Я установила между нами преграду – столик с тремя большими деревянными ножками.

– А может, нет, – услышала я свой ответ.

– Что ты сказала?

– Только… мне кажется… может, нет. Она не была в порядке. И этого, возможно, никто не заметил.

Он склонил голову.

Я сказала что-то плохое – поняла это, как только слова сорвались с губ. Это было начало истории, но я засунула ее обратно, заметив его реакцию. Надо было извиниться, но удаленный наблюдатель внутри меня хотел посмотреть, что он скажет в ответ, что сделает. Он был ее отцом. Когда дома все шло не по плану, когда я разбила мамину машину и солгала об этом, когда почти целую неделю пропускала школу и скрыла это, когда мама «была готова влезть в петлю» – это ее слова на все, что я сделала с ней, слова, заставившие меня поежиться, – я вспоминала отца. Может, мне жить у него, говорила я. Жить с этим человеком? спрашивала она. Тебе? Черт, нет. Когда я сказала, что могу позвонить в галерею – я нашла информацию о ней в Интернете, номер и адрес, на размытом снимке Гугл карт виднелся целый фасад, – она ответила, что мне не стоит этого делать. Когда его отец умер, он взял все деньги и открыл на них это место. Ни цента нам не дал. И не позвонил. И не отправил даже открытку. Разве такой человек захотел бы жить со мной?

Отец Лейси повесил голову. Я не знала, что он сделает: накричит на меня, оттолкнет или схватит еще сильнее.

Я отступила.

– Я же вам сказала, что не знала ее. Приехала сюда только сегодня.

На лестнице послышался шум, мужчина отступил и пересек комнату. Мама Лейси и сестры спускались с чемоданом и несколькими коробками.

– Это последнее, – сказала ее мама. Она казалась спокойной и собранной, но в глазах отражалось нечто тяжелое и замысловатое.

– Давай помогу хотя бы с этим, – сказал мужчина.

– Мы справимся. Разве я не просила подождать в машине?

После этого они вышли на улицу. Без них в комнате стало спокойно.

– Им потребовалось много времени, – произнес сверху пронзительный голос. По лестнице спускалась хрупкая худая женщина. – Они всегда ведут себя так эмоционально. Это утомляет. – Ее лицо озарила улыбка. – Прошу прощения, что тебе пришлось подождать. Теперь можешь войти.

Она кивнула на дверь возле лестницы. До этого она была закрыта, а теперь открылась. Кто это сделал?

– Разве ты пришла сюда не затем, чтобы снять комнату? – спросила она. – Ты же ради этого здесь, верно?

Я кивнула.

– Зови меня мисс Баллантайн, мне так больше нравится.

Я ее никак не называла.

Она была невысокой, но при этом властной и твердо стояла на золотистом ковре. Удивительно, сколько места в комнате она занимала, хотя была даже ниже меня. Обтягивающая блестящая юбка. Сатиновая блузка с оборками. Драгоценности различных форм, металлов и выступов вокруг шеи, на запястьях и пальцах, на мочках ушей и блузке – все это блестело. Ее волосы – золотисто-желтые, схожие цветом с ковром – убраны у шеи в тугой пучок. Ей могло быть сорок или сто лет. Вскоре я узнала, что она – домохозяйка и менеджер дома, но не владелица. «Кэтрин Хаус» управляло доверие, потому что его хозяйка давно умерла.

– Я – Сабина, – сказала я. – В смысле, Бина. Можете называть меня Биной. Моя мама давным-давно снимала здесь комнату, и я знаю, это странно, но подумала…

Она оценивала меня, не двигаясь. Даже не дышала. И не моргая смотрела на меня. Это нервировало. Наконец она сменила позу, переплела пальцы, стукнув кольцами.

Я снова заговорила. Не знала, что делать еще.

– Я, эм… Вы сказали принести наличные?

– Ну что за глупости, – сказала она, и теперь меня нервировала ее широкая улыбка. – Я знаю, кто ты, мисс Тремпер, но другим пока не говорила. Тебе еще надо подписать документы. Здесь мой кабинет. Пойдем.

И когда я заходила внутрь, подгоняемая ею, мне в голову пришла мысль: при разговоре по телефону она заверила меня, что есть свободная комната. Она просила принести наличные. А потом повесила трубку, даже не спросив мое имя.

Клятва

Я уже объяснила, что хочу мамину, десятую, комнату и после этого словно не могла замолчать.

– Вы помните мою маму? – спросила я мисс Баллантайн. – Тогда ее звали Дон Тремпер. До того, как она вышла замуж. – Мне не нравилось, что мама изменила свое имя, чтобы соответствовать мужчине, с которым была, – это означало, что она больше не соответствовала мне. – Когда она здесь жила, вы работали?

Подробности не помогли. В этом доме многие девочки оставались жить десятилетиями. Многие хотели сниматься в фильмах или стать центром внимания на сцене с красным занавесом. Некоторые из них вернулись к плохим парням и бывшим обидчикам или приходили арендовать комнату со шрамами на руках, вздрагивали, когда к ним прикасались, говорили, им надо где-то остановиться. Этому описанию соответствовала сотня девушек. Если бы мисс Баллантайн помнила, разве не сказала бы?

Вместо этого она подалась вперед и спросила:

– Теперь мы прекратим эти игры?

– Прекратим что?

– Я надеялась, ты позвонишь раньше, но сказала ей, что надо подождать, что этот день настанет. И вот ты здесь.

По мне пробежала волна удивления.

– Звонила моя мама?

Похоже, она давно знала, что вышлет меня, – с момента встречи «Тойоты» с деревом или дольше? С моего пятнадцатилетия, первого худшего года моей жизни, за которым последовали еще два? Я думала, она хотела оставить меня тем знакомым из церкви, но она все это время знала, что я окажусь здесь, как когда-то она. На сердце на секунду потеплело.

Но если это правда, откуда она знала, что я возьму визитную карточку и сама позвоню?

– О, нет, – исправила меня мисс Баллантайн. – Нет, нет. Твоя мама годами с нами не связывалась. Нам нравится, когда с нами держат связь бывшие жильцы. Если могут.

– Значит, она не звонила.

– Нет, – ответила она, – ты звонила.

Внутри меня что-то оборвалось. Я не призналась, что мама не знала о моем местонахождении, что стащила номер телефона, как и деньги из кошельков. Уверена, мама ненавидела меня прямо сейчас, возможно, изучала информацию, как подать отказ от дочери, меняла замки и выдвигала обвинения за кражу в особо крупных размерах (какая сумма считалась уже «особо крупных размеров»?). Я говорила о ней, словно мы близки, два сцепленных мизинца, совпадающие циклы – даже сегодня.

Но мисс Баллантайн не помнила ее. Сюда десятилетиями приходили девушки, затем уходили, ключи от комнат передавались из рук в руки, называлась куча имен. Я хотела, чтобы мама запомнилась, была светящимся лицом в толпе, но на это ничего не указывало.

Я могла даже ошибиться с именем. Мама начала называться Дон, когда переехала в этот дом. Это ее второе имя и сценическое, а теперь обычное там, в большом мире. Я так и видела ее в этой комнате, ее волосы, сменившие за одно лето полдесятка оттенков, ее огромные мечты, ее переполненный обувью чемодан. Теперь я увижу это место сама и пойму ее. Пойму ее так, как не понимала никогда.

Ее фамилия и, соответственно, моя – Тремпер – не была унаследована моей мамой. Она нравилась ей больше, чем фамилия семьи, которая звучала «этнично» для ее будущего в Голливуде, где многие переделывают себя в спокойных вежливых новых людей и притворяются не теми, кем являются. Ее фамилия родом из того же места, откуда и она сама – от названия горы Тремпер в округе Алстер. Она писала ее на всех своих глянцевых фотографиях. Отзывалась на нее на каждом прослушивании. Она поменяла ее законно, в суде. И передала мне при рождении.

Только я собралась задать мисс Баллантайн новый вопрос, как нас прервали. Дверь приоткрылась, и заглянула какая-то девушка. Темные волосы наэлектризовались и образовали ореол вокруг ее головы. Взгляд больших проницательных глаз упал на меня.

– Да, у нас новый жилец, – сказала мисс Баллантайн. – Вы увидитесь с ней позже.

Девушка пялилась на меня. Я почувствовала себя обнаженной, без оболочки.

Мисс Баллантайн махнула рукой, и голова исчезла.

– Я прошу прощения, – сказала она. – Но у меня плохие новости.

Она объяснила, что я не могу взять десятую комнату: занята. Но это же хорошо, что все комнаты заняты, верно? Даже если мне придется заселиться в четырнадцатую?

Я представила себе загадочную Лейси, все ее вещи вынесены и свалены на обочине. Я заезжала в ее комнату? Что там с ней случилось? Не важно. Я сказала, что беру эту комнату. Она не мамина, но близко к той.

Я заметила краем глаза, что мимо приоткрытой двери медленно прошла еще одна девушка. В этот раз блондинка, гладкие волосы на концах завивались. Небольшие поджатые губы. И она тоже ничего не произнесла.

После нее появилась девушка в фиолетовом, затем другая – вспышка рыжих волос и красной помады.

– Не обращай на них внимания, – сказала мисс Баллантайн, настолько усердно стараясь казаться беззаботной, что я задалась вопросом, не заволноваться ли мне. Я сидела спиной к двери, в которую мог войти кто угодно.

Я снова повернулась. Увидела напротив большую гостиную, золотистый бархат на каждом предмете мебели, артефакты из неизвестных мест, покрытые пылью, и портрет серьезной молодой женщины в позолоченной раме. Жильцы больше за мной не наблюдали – разбрелись кто куда. А вот фотография на стене наблюдала.

– Какая-то проблема? – спросила мисс Баллантайн.

Портрет. Его губы двигались, создавая под стеклом небольшое размытие? Рамка теперь криво висела на стене, будто сместилась влево? Стекло перед ее лицом заволокло странным вращающимся туманом?

– Можно, эм… – Я не хотела озвучивать то, что видела. – Можно закрыть дверь?

Мисс Баллантайн поднялась из-за огромного стола. Прошла через комнату – небольшую и переполненную шкафами для хранения документов, но я слышала каждое клацанье и стук ее драгоценностей, а их было много – и закрыла дверь. И только снова вернувшись за стол, сверкая округлыми кольцами, она заговорила о названии.

– Тебя интересует наша Кэтрин. – Когда я не ответила, она пояснила. – Кэтрин де Барра. Тезка этого пансиона и его владелица до своей трагической смерти. И я уверена, мама тебе рассказывала. Эту фотографию сделали, когда Кэтрин едва исполнилось восемнадцать. В тот год она потеряла отца. Никого из ее родственников не осталось в живых. После его смерти она осталась совсем одна. Ты только представь.

Мисс Баллантайн назвала меня любопытной, но я бы использовала не это слово, а – сбитой с толку. Меня беспокоило то, что находилось в той рамке.

Я отыскала пустые слова и произнесла их:

– Красивая фотография.

Мисс Баллантайн позволила тишине воцариться между нами, словно разоблачила меня. Эта фотография была действительно нестандартной – если подойти поближе, размытие становится явным. Это напоминало оптическую иллюзию, только с глазами и тонкими губами. Остальное затуманено. Я заметила это в гостиной.

– Я имею в виду, что девушка на фотографии – Кэтрин, – она красивая.

Мисс Баллантайн прищурилась. Я видела фотографию? Смотрела на нее вообще?

Да, видела и смотрела. Я считала, что гнев красит девушку, пока не направлен на меня.

– Кэтрин известна не своей красотой, – произнесла мисс Баллантайн. Она прошла к шкафу. – Женщину можно ценить и за другое. Я всем нашим девочкам это говорю – ради их блага.

Она достала из ящика стопку бумаг.

– В случае с Кэтрин всех женихов привлекало ее наследство. Ее отец, Чарльз де Барра, до своей смерти очень ее оберегал. Одни говорят, даже слишком. Другие… с нездоровым интересом. – Она пожала плечами, будто сама такого не сказала бы. – Но слух о его смерти очень быстро распространился, и перед домом выстроились женихи. Они приносили подарки. Проводили здесь целые недели, но она никого не выбрала. А потом один инцидент забрал ее жизнь. И оказалось, она оставила дом всем нам. Откуда-то знала, что он нам понадобится.

Инцидент. Я вцепилась в это слово.

Нам. Словно я уже была одной из них.

Мисс Баллантайн с почтением глянула на выцветшие занавески и низкий потолок, прилипшую к углам паутину. Затем посмотрела прямо на меня. Видела злую ненадежную девушку? Поняла, кем я была на самом деле?

Нет. Она всего лишь рассматривала мое лицо. Ее беспокоила только моя наружность. Синяк, опухлости, разбитая губа – из-за них я выглядела отчаявшейся. Казалось, именно это она и искала – только это видела и хотела знать.

– Кэтрин сказала, что ты придешь, – заявила она. Она повысила голос, будто надеялась, что кто-то услышит ее за пределами кабинета.

Я выпрямилась на стуле.

– Долгие годы заботясь об этом доме, – сколько лет? подумала я; молочная пленка на глазах мисс Баллантайн намекала, что очень много, – проживая здесь ради каждой молодой женщины, которая оказывается у этих дверей, я часто думаю, как это трагично. Я рада, что твоя мама отправила тебя сюда, мисс Тремпер. Прошло уже почти двадцать лет с тех пор, как все комнаты были заполнены так, как мы надеялись. Когда Кэтрин сказала, что ты звонила, я почувствовала эту вспышку. И не могла дать ей определение до этого момента. Надежда. Она тоже ее почувствовала, когда вы разговаривали.

Она прикоснулась пальцем с кольцом к черному телефону на столе. Его провод был вставлен в стенку. В голове по очереди возникли следующие мысли:

Она думает, мама специально меня сюда отправила.

Она думает, я разговаривала с мертвой женщиной по телефону.

Поднимайся. Встань с этого стула.

Подойди к двери. Забери чемодан. Уходи.

Но тело не двигалось. Только рот.

– Простите? – сказала я. – Разве я не с вами разговаривала по телефону?

Она покачала головой. Она говорила именно то, о чем я подумала. За скрывающей глаза пленкой – словно по ту сторону тонкой белой занавески – горел свет. Яркий мерцающий свет.

Раздался стук в дверь, и заглянула другая девушка. Я попыталась посмотреть ей в глаза, но она избегала моего взгляда.

– Простите… – Она замешкалась. – Можно узнать у вас насчет льда?

– Да? – сказала мисс Баллантайн.

– Мы тут подумали… он нам понадобится?

Она разговаривала очень официально, и веснушки на щеках потемнели, точно это был какой-то дерзкий вопрос.

Мисс Баллантайн подалась вперед.

– Да, мисс Тедеско, спасибо, что уточнили. Понадобится. Совершенно точно.

Девушка расслабилась.

– Кажется, сегодня у нас будет вечеринка, – произнесла мисс Баллантайн. Она кивнула. Девушка кивнула. Дверь закрылась. Я не встала со стула и не побежала к ней. Ни одним мускулом не двинула. Забавно, что они говорили про лед, тогда как мои руки, обхватившие подлокотники, казались холодными. Того тумана, который я заметила за стеклом портрета, больше не было там. Он оказался у моих ног и тонкой пеленой полз вверх. Казалось, нижнюю часть моего тела засунули в узкую морозилку, а верхняя еще оставалась на свободе.

А потом все пропало. Любая мысль о тумане, холоде, предчувствие, что я должна подойти к двери и уйти. Все это пропало, кроме обычной кружащей по тусклой тесной комнате пыли. Я снова видела свои ноги. Мисс Баллантайн, как и прежде, сидела за столом.

Я прикоснулась к саднящим местам на лице, на голове.

Все это казалось реальностью. Но, возможно, я была слегка не в себе.

– Готова? – спросила мисс Баллантайн, нахмурив брови.

– В каком смысле? Готова к чему?

Она коснулась затылка, основания черепа, левой стороны, где как раз лежала моя рука.

– Ты сказала, у тебя болит голова и тебе требуется минутка. Все прошло?

Моя голова странным образом очистилась. Я кивнула. Этот приступ – что бы это ни было – прошел, да так быстро, что я о нем не помнила.

– Давай продолжим с бумагами, – сказала она.

Бумаги. Вот чем мы занимались. Передо мной на столе лежал листок.

Это был краткосрочный договор аренды – я могла позволить себе оплату только до июля, но впереди целый месяц, чтобы придумать, как оплатить август, – в конце место для вписания инициалов и подписи. Мисс Баллантайн передала мне шариковую ручку, покрытую пылью. Она объяснила, что из-за подготовки к вечеринке придется сократить экскурсию по дому.

– Вечеринка сегодня? – спросила я.

– Да, именно об этом спрашивала мисс Тедеско. Ей дано задание сбегать за льдом в магазин на углу. В такой жаре точно захочется чего-нибудь выпить.

Я снова кивнула. Вспомнила какой-то разговор про лед, и мои руки и ноги снова согрелись, ощущая захватившую комнату летнюю влажность.

– Ты взяла с собой, что можно было бы надеть? – спросила она. – Предпочтение отдается коктейльным платьям.

– Я приглашена? – уточнила я.

Она почти рассмеялась.

– Конечно. У тебя найдется подходящее платье?

Все зависело от того, что лежало в моем чемодане. Когда я была в душе, до моего побега на вечеринку, мама пришла в мою комнату. Это она паковала чемодан и оставила его на краю кровати, закрытый на молнию и помеченный моим именем поверх зачеркнутого ее имени. Она попыталась починить с помощью скотча сломанное колесо, но ей это не удалось. Вероятно, она думала, что помогает мне. И не понимала, что вела себя жестоко.

Мое лицо все еще саднило после прошлой вечеринки, на которой я напилась, как свинья, и хотела лишь добраться до корней деревьев и похоронить себя в теплой черной земле.

– В восемь часов, – сказала мисс Баллантайн. – Попроси девочек одолжить тебе какую-нибудь одежду.

Мы продолжили разбираться с арендой. Я передала наличные за один месяц – больше, чем я могла себе позволить. И старалась не думать, что после покупки билета на поезд и проезда на метро у меня осталось $94,59 и ни работы, ни перспектив.

– Еще кое-что перед выдачей ключей, – произнесла мисс Баллантайн и придвинула ко мне листок. – Клятва.

И она говорила серьезно. Листок бумаги начинался с даты и слов «Я клянусь, что я, – здесь я должна была вписать свое имя, – проживая в «Кэтрин Хаус», убежище для молодых девушек, открывшем для меня двери, обещаю сама открыться ему и клянусь сегодня следовать следующим правилам…» Далее шел список. Тихий час с десяти до пяти. Завтрак в промежуток между семью часами и половиной девятого. Общий холодильник для продуктов стоял в заднем коридоре, но духовкой или плитой пользоваться нельзя. На неделе комендантский час в десять часов, на выходных – в полночь. Другие правила включали в себя запрет курения, незаконных веществ любого вида, хождения на каблуках по паркетному полу (потому что каблуки оставляли царапины; я не стала комментировать каблуки самой мисс Баллантайн), никаких животных, плиток в комнатах, свечей любого вида, ладана, ничего, что горит или может стать причиной пожара.

Ближе к концу мисс Баллантайн сделала паузу на одном правиле. Запрещалось нахождение мужчин выше первого этажа, и она хотела удостовериться, что я никого не пропущу. Ни мужчин, ни парней – никого. Даже просто друзей. Ни братьев, ни других родственников, настоящих или так называемых. Никаких пап или дядей. Лестница и все, что выше, всегда было зоной без мужчин. Я проставила свои инициалы напротив этого правила, и она сделала паузу, словно хотела посмотреть, что я на это скажу.

Это правило было просто древним. И скучным, и перенесенным из другого времени. Но я и так никого не хотела впускать в свою комнату, не важно, какого пола. И если бы в какой-то момент кого-то пригласила, кто бы пришел?

– Хорошо, – сказала я.

– Обычно именно здесь я получаю яростные возражения.

Похоже, моя мама чувствовала себя в безопасности, зная, что наверх нельзя пройти человеку, от которого она сбежала. Я же бежала от чего-то другого. Я увидела нависшее надо мной кольцо из лиц девочек, мерцание костра в лесу, приближающийся удар. А потом потеряла картинку. Это не важно – они не могли знать, что я здесь.

– У меня нет возражений, – ответила я.

Последний пункт клятвы был напечатан жирным шрифтом и подчеркнут. Мисс Баллантайн перед прочтением уделила время рассказу о том, что до этого возбудило мое любопытство. Пансион был основан после трагической смерти Кэтрин в результате инцидента; она ушла слишком рано, вскоре после своего отца. Именно так она и сказала – «инцидента», слово с ноткой загадочности. В завещании Кэтрин передала дом другим молодым девушкам, оказавшимся в беде, которые нуждались в безопасном месте, чтобы укрыться от жестокого, грубого мира за воротами. Пока она жива – мисс Баллантайн постучала себя по костистой груди, – она сделает все, чтобы следовали желаниям Кэтрин. Кэтрин хотела бы, чтобы ее дом стал убежищем в этом опасном, грязном городе. А убежище – это крепость. Крепость надежно защищена секретами.

Последний пункт клятвы был таким:

29. Я не буду разговаривать с репортерами, авторами, историками или кем-то еще, исключая кровных родственников женского пола в первом и втором поколениях (матери и дочки, бабушки и внучки) о том, что происходит в доме, и о владелице, хоть и умершей, как во время проживания здесь, так и после в течение 99 лет.

Число лет смущало, так как по прошествии их все подписавшие эту клятву будут мертвы.

Но у меня перехватило дыхание из-за другого. Исключая кровных родственников женского пола, таких как мамы и дочки. Значит, дочке можно было рассказать? Мама подписывала эту клятву – без подписи не смогла бы арендовать десятую комнату – и знала, что ей разрешено рассказывать о владелице дома.

Но она никогда не рассказывала мне о Кэтрин де Барра. Ни разу.

– Снова проблемы? – спросила мисс Баллантайн. Моя ручка зависла над листком. Наверное, она решила, у меня снова приступ.

– Никаких, – сказала я и отметила последний пункт.

Мисс Баллантайн потребовала поставить подпись внизу страницы.

– Спасибо, – произнесла она и как будто с облегчением прижала мою клятву к груди. Казалось, она имела большее значение, чем заплаченные мною деньги. Хотя странно, что она так беспокоилась о заселении последней комнаты – разве не могла дать рекламу в Интернете и в мгновение ока получить жильца?

– Мы так обрадовались, когда ты позвонила, – добавила мисс Баллантайн. – К нам редко приходят наследницы – и дочь Дон Тремпер? Не могу выразить, какая это неожиданность.

Так, значит, она помнила мою маму. Внутри меня запульсировала боль.

– Какая в этом неожиданность? – спросила я. – Я всю свою жизнь знала об этом месте.

– Конечно, знала. Мы не думали, что мисс Тремпер после своего ухода захочет, – она долго подыскивала нужное слово, – чтобы ее дочь жила здесь.

Я так и представила своего отца у ворот, испортившего все. Если бы не он (и я), мама могла бы остаться здесь на целый год или даже дольше.

Мисс Баллантайн подошла к стене и сняла с расположенного высоко крючка ключи.

– Пойдем? – сказала она.

Мы вернулись в фойе – она как-то странно произносила это слово. По лестнице на следующий этаж поднималась какая-то девушка, и мисс Баллантайн остановила ее, резко окрикнув.

– Мисс Чаудхари, у вас же есть минутка?

Девушка повернулась и вежливо улыбнулась, хотя видно было, что до этого спешила попасть на следующий этаж прежде, чем ее заметят.

– Конечно, мисс Би, что случилось? О, привет.

Последнее адресовалось мне.

– Это мисс Тремпер, – ответила за меня мисс Баллантайн. Меня называли так же, как мою маму почти двадцать лет назад. – Комната четырнадцать. Покажете ее?

– Так это правда, – произнесла девушка. – У нас новый жилец.

Она смотрела прямо на меня. Мы раньше встречались? Она была выше и заметно стройнее – на что я сразу отреагировала, втянув живот. А еще исключительно красивой – точеные скулы, огонек в глазах, темные волосы падают на плечи, коричневая кожа, теплая улыбка.

– Комната четырнадцать, – повторила мисс Баллантайн. Ключи все еще лежали в ее украшенной драгоценностями руке. Она не отдавала мне их. – Сегодня в этом доме не останется свободного места.

На лицо девушки легла тень.

– Конечно, без проблем. – А потом обратилась ко мне. – Я – Анджали. Живу на пятом этаже, как и ты.

Она спустилась за ключами (мисс Баллантайн их отдала).

– Приятно познакомиться, – сказала я. И сообщила, что меня можно называть Биной.

– Мисс Чаудхари, подождите минуточку?

Анджали подалась вперед.

– Вы случайно сегодня не видели мисс Мэтис?

Далее они заговорили тихо, и я ничего не слышала, а потом Анджали отметила:

– Я сегодня весь день не видела Моне.

Она произнесла это как-то равнодушно, словно ей совсем не нравилась Моне.

Мисс Баллантайн с беспокойством взглянула на входную дверь.

– Нам нужно всех собрать.

– Уверена, она вернется к вечеру, – заверила ее Анджали.

Мисс Баллантайн сказала, что она права, и ушла, оставив меня и Анджали внизу лестницы.

Лицо Анджали долгое время оставалось хмурым. А потом разгладилось.

– Тебе с этим помочь? – спросила она.

Я взяла чемодан и подняла на следующую ступеньку.

– Я справлюсь.

– Хорошо, если ты уверена. Знаешь, здесь нет лифта.

Она пошла наверх, но вскоре остановилась, потому что я не последовала за ней. Она заметила, что я задержала взгляд на висящей над камином фотографии, стараясь понять, почему она меня так беспокоила. Теперь она выглядела обычно. Даже совсем не злой.