Текст книги "Место вдали от волков"

Что не приблизило меня к пониманию.

– Эй, – сказала Анджали. – На твоем месте я не стала бы здесь задерживаться.

Она поскакала по ступенькам, двигаясь так быстро, что мне пришлось ее догонять.

* * *

Мы топали по многочисленным крутым ступенькам, которые лихо закручивались – чем выше, тем сильнее. Я шла за Анджали и тащила за собой чемодан.

Она спросила меня через плечо:

– Что тебя сюда привело? Я сбежала и никогда не смогу вернуться – Нью-Джерси не так далеко отсюда, но я вряд ли встречу здесь кого-нибудь оттуда, так что здесь я чувствую себя в безопасности. А ты?

Она говорила об этом так открыто, так искренне, что я поразилась.

– Я с севера штата, – ответила я. – И я здесь ненадолго – на месяц.

Она как-то странно на меня посмотрела, словно не верила, что я скоро захочу отсюда уйти. Я продолжила подниматься за ней и больше ничего не сказала.

– Это у тебя синяк или что? – Она прижала руки ко рту. – Поверить не могу, что спросила, прости. У меня такое ощущение, что я не думаю, прежде чем говорю…

– Все нормально. – В голову легко и быстро пришла ложь. Похоже, меня вымотала поездка. Возникали проблемы с подробностями. – На меня напали. Выпрыгнули из ниоткуда и… понимаешь…

Секундочку. Эта ложь слишком похожа на правду.

Это произошло всего день назад, но все казалось каким-то расплывчатым, как бывает, когда я выпью. Иногда картинка приобретала четкое изображение. Я видела перед своими глазами зеленый кроссовок с белыми шнурками, а потом этот кроссовок уже устремлялся ко мне размытым пятном, зеленым и белым, грязным и быстрым, и попадал прямо по моему лицу. Это лишь начало. Мне снова стало холодно, как и до этого. Я увидела ветви деревьев, которые трещали, пока я пробиралась сквозь них. Часть леса – слишком темную, слишком густую, слишком далеко от дороги. Что-то происходило с моим ухом или внутри него, как-то странно гудело. Лодыжка сдавалась. На языке наждачка. Боль в лодыжке. И я села.

Это происходило в реальности. Я сидела на ступеньке, а Анджали остановилась чуть выше и смотрела на меня. Вокруг нас крутилась пыль.

– Устала подниматься? – спросила она.

– Мне нужна секундочка, – ответила я.

– Так на тебя напали?

Да, так лучше.

– Они забрали все мои деньги и мамино украшение. Черный опал, очень редкий. Я старалась бороться, но…

Зачем я упомянула опал? Не могла хотя бы об этом соврать? Я поднялась. Лодыжка все еще болела, в ушах раздавался странный свист, а в голове поднялся ураган. Надо было озвучить ей самую настоящую ложь, а не нечто похожее на правду.

– Отстойно. Подожди, что они забрали? Ты сказала, опал?

Она подчеркнула это, словно хотела, чтобы я повторила сама.

Черный опал – не выдумка. Это был гладкий, темный, блестящий камень, который дома иногда носила на пальце моя мама, – он едва держался на моем большом пальце. Она сказала, что много лет назад приобрела его в городе, но никогда не говорила, как смогла позволить себе что-то такое или откуда взяла. Она носила его, когда мы были одни, и прятала в верхнем ящике комода, обмотав голубой хлопковой косынкой, под которую убирала волосы во время уборки дома. Она шутила и называла ее «schmatte», что на еврейском означало «тряпка». Косынка была такой обычной, такой неприглядной, что никто не догадался бы, что в ней хранится нечто бесценное. Очень важное.

Но однажды мама сказала, что больше не может носить опал – это слишком опасно. Мало держать его в ящике комода в старой тряпке. Надо переложить. В последний раз я видела этот камень, когда мы закапывали его ночью, и то через прозрачный пакетик, скрывающий его блеск. Мама положила его в вырытую ямку. Засыпала землей между рядами с помидорами и пригладила поверхность. Сверху мы замаскировали место вырванными сорняками и листьями. Он не помогал нам с огородом. Поэтому никогда его не найдет. Мама сказала, мы вернемся за ним, когда понадобится, и таким образом всегда будем знать, где находится камень. Земля была теплой и влажной. Я почувствовала это своими руками.

– Оно принадлежало моей маме, – сказала я Анджали.

Не грабители забрали у меня опал. Он находился в двух с половиной часах езды к северу от города. Глубоко в земле.

На ее лице отразилось понимание.

– Не важно. Их поймали?

– Кого?

– Лузеров, которые напали на тебя и избили?

– Было темно. В смысле, это мог быть кто угодно.

– Паршиво, – вежливо произнесла она, словно потеряла интерес.

А я потеряла способность рассказывать что-то реалистичное.

Мы продолжили молча подниматься, и мое внимание привлекли вывешенные на стенах фотографии. За потускневшими рамками прятались черно-белые снимки групп молодых женщин, девушек: они сидели на коленях на полу, на стульях, стояли – словно это снимки класса. Я узнала помещение, где они находились, по мебели, обтянутой плотной пятнистой кожей. Мебель в гостиной из теплого золотистого бархата, а на фотографиях – мрачного серого. На каждом снимке, на стене за девушками, висела она в рамке. Собравшиеся напоминали сестринство, а Кэтрин де Барра – святого покровителя и упрямую королеву.

Первые фотографии были датированы 1920 годом, и десятилетия продвигались вперед по мере того, как мы поднимались.

Но на определенной фотографии у меня перехватило дыхание. Даты совпадали.

Я заметила маму в верхнем ряду, прямо по центру, ближе всех к камину и рамке с фотографией. Мамины губы были темными, волосы коротко острижены и подворачивались к подбородку. Я не могла понять, какого цвета в тот день были ее волосы, так как фотография черно-белая. Нависшая над ней Кэтрин в рамке почти улыбалась. Почти. Фотография была слишком маленькой, чтобы сказать наверняка.

Я старалась смотреть не на нее, а на маму. Она запечатлена с многозначительным взглядом, чувством самосознания, и мне казалось, что стоит припасть ухом к фотографии – и она заговорит. Тогда она была самой собой, и мне стало интересно, каково это. Ей всего девятнадцать, она на два года старше, чем я сейчас.

– Эй, пойдем уже, – позвала меня Анджали. Она поднялась высоко, я даже не слышала когда.

Я дошла до верхнего пролета, после которого ступеньки заканчивались.

– Ну, вот оно. – Она показала на широкое пространство без окон, заполненное возвышающимися грудами обуви. – Какой беспорядок! – сказала она, пиная пушистую тапку. – Я все время им говорю. Здесь даже хуже, чем на четвертом. Так вот, это наша общая комната, поэтому придется с этим свыкнуться.

Я прошла по расчищенной тропинке, осматриваясь. Здесь темно. И жарко. Ко рту подобрались частицы пыли, и их пришлось даже выплюнуть.

В общей комнате стояли несколько кресел, гладильная доска, вешалка для сушки одежды, полностью занятая лифчиками, а открытая дверь вела в общую ванную. На этаже было темно, только из ванной лился свет, и мне пришлось заморгать от внезапной яркости, когда Анджали включила античную лампу. Я чихнула.

– Знаю, – сказала она. – Если у тебя аллергия на пыль, тебе конец. В комнатах хотя бы можно открывать окна.

На стенах этой комнаты расположились четыре двери с числами от одиннадцати до четырнадцати. Десятая, мамина комната, находилась этажом ниже.

Анджали смотрела на дверь в четырнадцатую комнату.

Замерла, не вставляя ключ в замок. Она застыла у двери и даже не прикоснулась к ней.

– Кажется, теперь это твоя комната, – сказала она.

Можно было и не говорить: эта комната принадлежала Лейси.

Анджали вставила ключ в замок. Но не успела его повернуть, как дверь сама открылась изнутри.

Анджали закричала и ухватилась за меня. Я схватила ее за спину. Ключ со звоном упал на пол к нашим ногам. В дверном проеме кто-то стоял.

Я отступила и наткнулась на дерево из лифчиков, но Анджали рассмеялась и сказала:

– Ох, Лейси, ты нас напугала. Я не знала, что ты там. Разве ты не переехала в другую комнату?

– Да, я теперь на втором этаже. Я забыла растение, – сказала девушка. Она держала в руках горшок с обвисшим папоротником.

Эта девушка… Лейси? Живая?

В голове замелькали мысли. Она казалась привидением. Плодом моего воображения. Галлюцинацией. Но Лейси была настоящей – очень похожа на свою маму и очень даже живая, хотя ее семья недавно оплакивала ее внизу. Ее волосы расчесаны и откинуты на спину. Она старалась не смотреть мне в глаза, отводя взгляд. Отразившаяся на лице грусть напомнила мне, как ее отец сжимал мою руку.

– Что, – я едва могла связать два слова, – с тобой произошло?

Анджали похлопала меня по плечу, как бы успокаивая.

– Ничего. Просто ее родители пытались забрать ее домой раньше времени, – сказала она. – Вот и все.

– Думаю, я не была готова, – тихо произнесла Лейси. Как будто это не в ее силах, словно это невысказанная судьба, которую она не могла изменить и даже не будет пытаться.

Анджали озвучила это по-другому.

– Иногда миссис Би помогает нам это выяснить, и, если ей приходится иметь дело с нашими семьями, она это делает.

Она сказала это так спокойно, точно с ее собственной семьей имели дело.

– Я видела твою маму, – сказала я Лейси, – и твоего папу, сестер.

Она кивнула и сорвала с растения коричневый лист.

– Они тебе сказали, что она умерла? – спросила Анджали.

– Пропала, – ответила я.

– Похоже, они не так уж тщательно все проверили, – сказала Лейси. – Вещи были старыми.

– Даже девочки не захотели некоторые из них, – отозвалась Анджали.

– Какие-то свитера и одежда, оставленная бывшими жильцами…

– С пятнами или севшая после стирки.

– Мне кажется, там даже были старые занавески.

Анджали кивнула.

– Они увидели то, что им нужно было увидеть, – отметила Лейси.

Анджали засмеялась.

– Ты как будто тарантула увидела. – Она ради меня ущипнула Лейси. – Видишь? Она в порядке. Она здесь.

– Кстати, кто ты? – спросила меня Лейси. – Новенькая?

– Ты не слышала? – ответила за меня Анджали. – Это Бина. Она в буквальном смысле только что сюда пришла. – Она показала на мой чемодан. – Похоже, твоя комната перешла к ней.

Лейси пропустила эту информацию мимо ушей и не поприветствовала меня. Она повернулась к Анджали.

– Это значит, в каждой комнате кто-то есть.

Они долго смотрели друг другу в глаза.

– В столовой не хватает мест за столом или что? – спросила я, нарушая тишину.

Анджали засмеялась – слишком громко.

– Или что, – ответила Лейси.

Анджали подалась к Лейси и тихо произнесла:

– Мисс Би спрашивала насчет Моне. Ее снова не было прошлой ночью?

Лейси подтвердила.

– Наверняка.

Растение в ее руках задрожало, хотя на лице не отразилось никаких эмоций.

– Куда она ходит? – прошептала Анджали с ноткой осуждения в голосе. – Я этого не понимаю, она такая…

Она замолчала, потому что Лейси рассматривала меня. Я подумала о том, что про меня говорили дома и, наверное, до сих по говорят, обзванивают всех, потрошат меня, очерняют меня, говорят то, говорят это, тем более после вчерашней ночи. Мне расхотелось задавать вопросы, расхотелось знать. Когда впервые видишь перед собой девушку – она достойна свежего взгляда, разве не так? Она не должна заходить в комнату с навалившимися на плечи старыми ошибками и прежними именами. Иначе никто не захочет иметь со мной дела.

Анджали сделала шаг назад и заговорила нормально.

– Увидимся позже. Что ты наденешь? То белое платье?

Лейси сказала, да. Она постаралась, чтобы оно не оказалось у ее семьи со всеми остальными вещами. И пошла вниз.

Возможно, я задала бы больше вопросов, но меня поразила комната. Моя комната. Моя собственная. Я увидела обычную застеленную кровать, занимавшую большую часть пространства. Мы с Анджали вошли в комнату, настолько маленькую, что я могла развести руки и прижать ладони к каждой стене. Три стены были белые. А четвертая – из красного кирпича, шершавая. В комнате оказалось чисто, словно до этого здесь никто не жил, хотя этим утром в ней еще находилась Лейси.

Мне тут же захотелось закрыть дверь, остаться одной в этих тесных четырех стенах, где было невыносимо жарко, потому что нет кондиционера или вентилятора, но Анджали приоткрыла окно и устроилась на краю небольшой кровати.

– Они тебе понадобятся, – сказала она, показывая на упавшие ключи.

Я подняла их и осмотрела. На брелоке висел ключ от комнаты и еще один небольшой – и все. Анджали объяснила, что отсутствовал ключ от входной двери. После комендантского часа ее запирали, и не помогали ни стук, ни мольбы по домофону. Днем же ключ не нужен.

– А для чего этот? – спросила я. Он недостаточно большой для нормальной двери, темно-золотистый и запачканный, словно на нем оставили свой след сотни пар рук.

– Маленький ключ открывает дверь в частный сад. Он только для нашего дома. Больше туда никому нельзя.

Это были мои собственные ключи, доказательство того, что я здесь жила – в целом доме, высоком, с воротами и собственным садом. Я сжала кулак – ключи оказались теплыми и тяжелее, чем я ожидала.

– Да, если тебе что-то понадобится, сообщи мне, – сказала Анджали. – Я живу напротив, за дверью, у которой не валяется обувь.

– Не обувной монстр, – сказала я. – Поняла.

– Вечеринка в восемь. Ты же идешь? Конечно, идешь. Должна. Без тебя ее не будет.

– А что я должна делать? Просто со всеми познакомиться?

– Да, – ответила она. Ее глаза замерцали. – Со всеми. Приоденься. Ей это нравится.

Мисс Баллантайн и правда казалась чересчур церемонной. Я стояла, а Анджали сидела и не уходила. Возможно, пыталась со мной подружиться. Я уже и забыла, как это.

Я прочистила горло, намекая, что хочу остаться в комнате одна, и тут заметила это на стене за ее спиной: заблокированную кроватью еще одну дверь такого же белого цвета, как стены.

– Что это? – спросила я.

– Что? – сказала она и повернулась.

Дверь была невысокой, доходила мне до плеч, а роста во мне всего полтора метра. Даже ручка белая, словно чтобы слиться со стеной. Чтобы открыть эту дверь, придется отодвигать целую кровать – невыполнимая задача для двух человек, занимавших все пространство.

– Эй! В моей комнате такой нет! – сказала Анджали. Не успела я глазом моргнуть, как она потянулась к ручке.

И тут меня накрыло. Я рванулась вперед, схватила ее за запястья и потянула назад.

Я почувствовала отчаянную необходимость это сделать. Я не могла позволить ей или кому-то еще увидеть, что по ту сторону двери, – ощущала это всем телом. Там мое и только мое. Это моя комната, а не ее, и моя дверь.

Я не понимала, почему не позволила ей притронуться к ручке, но ничего не могла с собой поделать. Ее запястья были такими тонкими, что под кожей ощущались вены, артерии и как бежит кровь. А я держала ее крепко. Мои ногти впивались в нее. Я могла бы переломить ее запястья, как веточки, и как раз думала об этом: в одну секунду ты можешь чувствовать себя сильным и могущественным, а в следующую – маленьким и бессильным.

Я не знала, как долго ее вот так держала, но, когда пришла в себя, Анджали отступила к комоду, прикрывая запястья. Сквозь ее пальцы проглядывали красные пятна.

– Да что с тобой? – спросила она.

– Я не знаю. Прости. – Мне правда было жаль, но глубоко внутри меня спрятался комок энергии, который негодовал. Горел. Если это тот же самый приступ, что случился со мной в кабинете мисс Баллантайн, то я не знала, что с собой делать. Но я не могла ей рассказать. – Ты в порядке? Я прошу прощения.

– Дверь даже не открыть, – сказала она. – Перед ней стоит кровать.

– Знаю.

Она отошла от комода, стараясь избегать моих прикосновений. Последнее, что она мне сказала перед выходом из комнаты:

– Надеюсь, тебе здесь понравится.

Я услышала слабый гул.

Теперь я осталась одна. Заверила себя, что не важно, если соседи меня возненавидят – в этом нет ничего нового. Заверила себя, что не важно, если они все начнут говорить обо мне еще до начала вечеринки. Эта комната моя, и мне надо распаковать вещи и успокоиться. Важно лишь, что я здесь, в этом доме, и могу быть тем, кем совсем не являюсь в своем сердце. Здесь я могла вырастить новое сердце. Могла превратиться в совершенно другого человека.

Я открыла чемодан, чтобы проверить, что собрала мне мама. Внутри лежали туго свернутые футболки, джинсы, носки и пижамы – таким образом она раскладывала одежду в ящиках своего комода. В мешочках лежали туалетные принадлежности. Прописанные мне лекарства. Витамины. Зубная щетка. Зарядка для телефона.

Она предусмотрела все… кроме чего-то торжественного, что я могла бы надеть в качестве коктейльного платья, ведь она вряд ли думала, что оно мне понадобится.

Только я собралась закрыть чемодан, как увидела записку. Она обернула ею мою расческу и написала маленькими круглыми буквами, очень похожим на мой почерком. И мне сразу захотелось его сменить.

Бин, это временно. Пусть девочки немного успокоятся. Это их дом, и ты знаешь, я всегда буду это уважать. Я не выбираю их вместо тебя. Я даю тебе…

Дальше я не стала читать.

В изголовье кровати было окно. Я распахнула его как можно шире. Сразу за подоконником начиналась пожарная лестница, черная железная клетка, подарившая мне небольшой балкон. Внизу городские улицы, заполненные миллионами незнакомцев, которых я пока не разочаровала. Я высунула голову в окно и вдохнула воздух.

Вытянула руку – я не любила высоту и не хотела рисковать остальной частью себя – и раскрыла ладонь, отпустив записку от мамы.

Прошла минута, и реальность дала о себе знать в тишине летнего дня. Мама не знала, где я. Такое произошло между нами впервые – неизведанная территория. Если бы кто и понял мое желание находиться в этом городе, вскрыть тротуар, чтобы пустить здесь корни, то это она.

Вот только она больше не была той девушкой, что болтала ногами на этой пожарной лестнице. И не была той женщиной, что хватала все принадлежащее ей и останавливала машины с незнакомцами, чтобы спасти себя и дочь. Она не была храброй и не пыталась быть кем-то. Это даже хуже, чем то, что она обратилась в другую веру и сгибалась на скамье, притворяясь, что молится. В последнее время я едва ее узнавала, а раньше мы с ней были одинаковыми.

Разве она не помнила, как убегала? Не помнила все, что рассказывала мне до Блу-Маунтин-роуд, до сестер, до молитвы, до Рождества, до устройства в том доме, до того, как сдалась? Тогда окно, в которое нам пришлось сбежать, было очень маленьким и закрылось накрепко. Но не для меня. Я сделала это. Я добралась до Нью-Йорка.

И я клятвенно пообещала себе:

Я, как и Лейси, найду способ здесь остаться.

Волки

Я, наверное, целый час пролежала на кровати, подумывая написать маме сообщение, но так и не решилась на это. Даже не потянулась за телефоном, чтобы проверить, не пыталась ли она со мной связаться. Голова пульсировала от слабой боли, оставшейся после вчерашнего, хотя я не помнила, кроссовкой по ней ударили или чем-то другим. Возможно, пивной бутылкой. Зеленое стекло. Я нажала на место ушиба и попыталась помассировать, но не помогло. Закрыла глаза и не стала их открывать. Я лежала на боку по диагонали кровати, чтобы чувствовать легкий ветерок из окна. Он приглаживал мои волосы, словно рука. Так раньше делала мама, когда я была маленькой. Фоном пятью этажами ниже завыла сирена, загудели машины, закричал какой-то ненормальный – возможно, не на кого-то конкретно, а просто так. Городской шум, совершенно чуждый моим ушам, – но именно таким я всегда его себе и представляла.

Лежа здесь, на кровати, и прислушиваясь к тому, что происходило снаружи и в общей комнате, когда мои новые соседки разошлись по своим номерам и начали готовиться к вечеринке, я почувствовала какой-то запах. Сначала еле заметный, вызвавший щекотание в горле. А потом накатила волна, он стал сильнее. Отчетливо сладкий приторный аромат.

Это не сигаретный дымок. Я втянула его и успокоилась. Определенно травка. Я начала принюхиваться, думая, где может быть его источник. Казалось, он поднимался с пола, проникал из нижней комнаты в трещины между половицами.

Я прижалась к полу, совершенно не возражая против запаха, вообще не возражая. Услышала, как кто-то напевает. Девушка. Я прижалась ухом к полу, а второе закрыла, чтобы разобрать мелодию.

В правилах ясно было написано, что курить запрещено. А за курение травки девушку уж точно выгонят – если кто-нибудь донесет.

Я прижималась ухом к полу, и запах дразнил мои ноздри. Я чихнула. Прямо в половицы.

Она замолчала.

Я лежала неподвижно, чувствуя под собой движение, какой-то шелест, царапающий звук, а потом наступила тишина. Казалось, кто-то прижался ухом к тому же самому месту, где находилось мое, – но снизу, к потолку. Разве кто-то мог забраться к нему? Поставить для этого стол на комод? Я понятия не имела, однако ощущала эту близость. Сквозь половицы к моему лицу проникло тепло, и стало так жарко, что я убрала щеку.

Кем бы ни была моя соседка, она нарушала правила. Делала, что хотела, и только то, что хотела, и мне стало интересно, каково это – жить такой жизнью, так ли это превосходно.

И тут я услышала это.

Нечто похожее на стук костяшек по дереву, и исходил он от небольшой белой двери за кроватью.

Я подползла к ней и прижалась ухом. Уверена, что слышала три быстрых стука по дереву с той стороны, но теперь воцарилась тишина.

Я подалась вперед и заглянула в замочную скважину. Только темнота. Я прислушалась, сосредоточилась изо всех сил и… ничего.

Отстраняясь от скважины и решив, что я все это выдумала, я услышала по ту сторону – из темной зоны в стене – звук, который мог издать только человек.

Кто-то чихнул. Там кто-то был.

Я вскочила, схватила матрас и откинула его. То же самое сделала с пружинным блоком, отделанный оборками чехол которого накрыл меня с головой, как белая простынь, если бы я играла в привидение. Затем прыгнула к ручке и повернула ее. Дверь заскрипела, и у меня не хватило места, чтобы открыть ее полностью, но этого оказалось достаточно, чтобы проверить, стоит ли за ней кто.

Никого и ничего. Лишь тени.

Похоже, это усадка дома. Или дышала вентиляция. Или в стенах играла пустота.

Но подождите. Что скрывала эта дверь? Шкаф? Ненужный и очень-очень темный шкаф? Я попыталась открыть дверь шире, но мешался пружинный блок, поэтому я протиснулась в темноту.

* * *

За невысокой белой дверью было темно, пока я не обнаружила свисающую с потолка веревку. Я потянула за нее, и, щелк, ярко вспыхнула лампочка, позволив мне рассмотреть стены – из красного кирпича – и узкое пространство, где места хватило бы максимум человек для двух, стоящих плечом к плечу. А потом заметила лестницу.

Это лестничный колодец, а не шкаф.

Я посмотрела в темноту, в которой исчезали ступеньки. Если бы я дома обнаружила спрятанную лестницу, которая ведет в кромешную темноту и меня бы ничто не вынуждало поступить иначе, я бы разумно выбежала прочь, закрыла дверь, запечатала ее и никогда не открывала. Но сегодня только первый день новой жизни, а я уже воспринимала все по-другому, ощущала незнакомую мне энергию, нарастающий гудящий заряд.

Ступеньки видны были до потолка моей комнаты, а затем исчезали в темном углу. Придется туда подняться.

Я постепенно, нащупывая босыми ногами прохладные деревянные ступени, добралась до верхнего изгиба; свисающая с лампы веревка с постукиванием качалась. Пролет оказался узким, и следующий снова с изгибом уходил вверх. Наверное, вел на чердак. Я не понимала, зачем шла дальше, почему мне было так важно в этом убедиться.

Я нащупала стены из кирпича. Чувствовала себя словно внутри печной трубы.

Наверху второго пролета я ожидала увидеть дверь – иначе куда тогда вела лестница? – и вот передо мной в стене появляются очертания дверного проема. Но вместо двери в нем стена из кирпича, не дающая попасть на другую сторону. Кирпичи выложены кривовато, как будто это делали в спешке, испытывая страх и применяя силу. Каждая трещина была заделана раствором.

Я прижалась ухом к холодной стене, но кирпичи были прочными, плотными – не пропускали ни звука.

Я прижала руки к кирпичам и начала искать какое-нибудь углубление, трещину или скол, в который я могла бы заглянуть. Опустившись на колени, я обнаружила отверстие, черное и зияющее, и решила в него посмотреть. Внутри оказалось совсем темно, тихо и… призывающе.

Я просунула туда палец, проверяя, отверстие ли это, и он прошел до самой костяшки, но отверстие оказалось еще глубже.

Я отдернула руку.

Когда я снова заглянула в него, клянусь, я увидела там танец теней – переливы темного и очень темного. А затем картинка стала четкой. В этой темноте я увидела девушку, но далеко, намного дальше, чем казалось возможным, будто я смотрела в телескоп, наведенный вдаль. Она шла по лесной дороге спиной ко мне. Меня что-то потянуло, что-то знакомое, и я повалилась вперед.

* * *

Время за ве´ками отскочило назад, к прошлой ночи.

Я двигаюсь по дороге, огибаю ту самую иву у поворота – по старому шоссе без фонарей и нормальной обочины. Пешком, потому что прав у меня больше нет, как и машины. Мама просила меня не ходить, но я все равно стремлюсь туда – на вечеринку.

На улице свежо. На мне та же одежда, что была днем, и я сжимаю в руках небольшой фонарик, свисающий с брелока для ключей. Во мне бурлит целеустремленность. Злость никуда не делась, не прокисла и не сморщилась. Я рисую перед собой вдалеке две цели, и они ведут меня.

Летом вечеринки всегда проводятся на свежем воздухе, ночное небо принимает крики, земля и мох намокают от пролитого на них дешевого ликера и пива. Здесь нет видимых стен или границ, дверей, чтобы кто-то не мог войти.

Я знаю, где проходит вечеринка в лесу – подальше от дороги, чтобы любопытные взрослые не всполошились и не прикрыли ее. Стоя на окраине и наблюдая за собравшейся у костра компанией, я ощущаю рывок за лодыжку, словно что-то глубоко в земле хочет удержать меня на месте. Но это лишь корень дерева, и я освобождаю ногу и иду на шум, к огню.

Мне здесь не место, но так темно, что можно смешаться с толпой, достать из холодильника пиво и устроиться на камне подальше от костра. Я ищу их. На лицах бликует свет, рисуя зловещие брови и крючковатые носы, рты из-за тени обретают форму злобных ухмылок. Бутылка в моих руках такая же зеленая, как полог деревьев днем. Я подношу ее ко рту, отклоняюсь назад. Следующее, что я помню, – бутылка пуста, и я иду за другой. Все начинает пошатываться. Или это я? Я пришла устроить очную ставку с сестрами, но потеряла бутылку, а холодильник очень далеко от меня. Я слышу свое имя. Меня зовет какой-то знакомый парень из школы. Слышу, как громко разговаривают девчонки у костра, но не со мной, и помимо этого вой какого-то животного, раздающийся вдали. Я думаю о том, что меня растерзает волк и я проживу всю зиму в его коже, а значит, никогда отсюда не выберусь.

Слышите – меня зовет какой-то парень.

– Кто здесь?

Мое тело отправляется на поиски. Подальше от костра, от холодильника с пивом и неприветливых по отношению ко мне людей.

Что-то не так. Меня заманили на темную опушку, и здесь нет никакого парня.

Дальше события развиваются быстро. Возможно, алкоголь перевернул все с ног на голову, возможно, были сказаны слова, прозвучали предупреждения и угрозы, но первое, что я осознаю, – это удар зеленой кроссовкой с белыми шнурками, которые светятся в темноте, словно зубы. А затем другой обувью различных цветов и принадлежащей множеству ног.

Я слышу, как вскрикиваю, встаю, но не знаю, что мне делать. Девчонки размахивают бесконечным количеством рук. Даже деревья присоединились. Я не могу с ними бороться, не могу их удерживать. Среди них – две, с которыми я выросла, заехав в их дом в девятилетнем возрасте. Старшая сводная сестра – на год старше, на голову выше меня – неутомима и сильна, хорошо ориентируется в темноте. Другая использует ногти. Их друзья им помогают. Над ними и за их спинами покачиваются редкие березы. Атака длится несколько минут. Всю ночь. На секунду мир погружается в темноту, но я моргаю и прихожу в себя.

Отправляйся домой. Ты здесь не нужна, произносит кто-то, стоя надо мной. Кто-то поливает меня теплым пивом, а потом откидывает бутылку, не думая, куда она упадет. Пиво затекает в ухо и скапливается в голове, отчего мои мысли плывут.

Когда я поднимаю глаза, девчонки держат в руках поднятые с земли и сорванные с деревьев палки, показывая тем самым, что меня ждет, если я не свалю. Поднимаю руки и уползаю. А потом бегу.

Я чувствую их за своей спиной, меня преследуют. В темноте происходят какие-то перемещения. В воздухе раздается вой, гонится за мной.

К тому моменту, как я добираюсь до просвета в лесу и замечаю дорогу, за спиной у меня уже тихо.

Я жду, подготовилась. Теперь у меня тоже есть палка. Я размахиваю ей в воздухе, не понимая, куда целиться.

Никого нет.

Никого даже не видно. Деревья покачиваются в ответ, но я теперь одна. Сквозь кустарники доносится шум вечеринки – находящейся в неведении и продолжающейся без моего присутствия, как и должно быть. Она проходит далеко, отдельно от меня.

Я не могу перевести дыхание, каждая часть моего тела кажется горячей, боль струится по мне, проглатывая меня волнами. Перед глазами все плывет. Один представляет собой отверстие с булавочную головку, пропускающее приглушенный свет. Второй все видит размыто. Лодыжка сдается, и я сажусь так, чтобы видеть дорогу.

– Я здесь, – кричу я в лес, будто меня до сих пор кто-то может преследовать. – Куда вы делись? Я здесь.

* * *

Проснись. Снова это слово у моего уха, напоминающее легкое касание руки. Я очнулась с болью, точно кто-то дернул меня за волосы.

Я отключилась, так что пришлось пару раз моргнуть, чтобы узнать окружающие меня стены (три белых, одна кирпичная), окно, стол и стул, зеркало, комод, упакованный мамой чемодан, запертую дверь.

Дверь за кроватью закрыта, матрас и пружинный блок перед ней. Я находилась не на лестнице, в темноте, а лежала на спине в своей комнатке. Перед глазами все как в тумане, как будто я только что научилась видеть и пока не знаю, как это делать.

Я подождала, когда сердце успокоится. Когда очистится сознание. Вздохнула.

Лежа на полу и понимая, что, возможно, не смогу сегодня спуститься и придется пропустить вечеринку – тем более мне нечего надеть, – я услышала через окно своей комнаты голос.

Голос девушки.

– Ты новенькая. У меня для тебя кое-что есть.

Послышалось какое-то движение.

– Эй? – сказала я, но она не ответила, не сказала, кто она такая.

Перевернувшись, я увидела свисающее с подоконника платье, половина спускалась на пожарную лестницу, половина лежала на подушке. Оно приходило в движение на ветру и слегка блестело. Черное платье с переливающимися оттенками темно-синего. Коктейльное, в этом я была уверена, хотя прежде не совсем понимала, что это означает. На обхватившей одну из лямок записке отсутствовало мое имя, однако плохим почерком было выведено:

Черное и синее. Я подумала о тебе.