Текст книги "Снег. или соло, мой друг"

Война

Стоит лишить верхних существ света, и они превращаются в беспомощных и слепых новорожденных зверушек. И даже чутья в Темноте у них нет. Можно подойти к ним близко-близко и, давясь от смеха, смотреть, как они ползают по земле, пытаясь нащупать Свет, который я выбил камнями у них из рук. Они считают нас ниже себя и кровожадными, потому что мы отгрызаем им руки и ноги и много чего ещё. Как будто они нас не убивают из своего странного оружия и не калечат.

Не знаю, что им нужно в наших лабиринтах, и почему они с таким упорством хотят нас уничтожить. Когда-то давно мы ели мясо умерших и оставляли в гробах только скелеты, поэтому верхние существа прозвали нас эвриномами. Но я всё ровно стараюсь придерживаться старых понятий, хотя идёт война и много всякой дикости разрешено. Я поначалу тоже перегрызал им горло и делал много других вещей, вместе со всеми считал, что чрезмерная жестокость их остановит. Но вместо этого становилось всё хуже и хуже.

Верхние существа никогда не ходили поодиночке, но я могу справиться и с несколькими. Я сильный и ловкий эврином.

Однажды я подкрался к одному из верхних существ, перевернул его на спину, словно это была мышь, а я кошка, сжал рукой горло, придавив его к земле. Он меня не видел, а то бы ему стало ещё ужаснее от моего вида, потому что верхние существа выглядят нежнее наших женщин. Они защищают свои девичьи, лишённые волос, лица тёмными шарообразными панцирями, у них белые ровные зубы и мало волос на теле.

Старики говорили, что всегда на войне наступает такой момент, когда враги становятся отражением друг друга и тогда войны должны заканчиваться. Но то было раньше. Верхние существа и не думают прекращать войну. А я в тот раз увидел, что прижатый к земле – при всей нашей непохожести – это я, как будто я и жертва, и насильник. А если верхние существа и мы, племя из подземных лабиринтов, потеряли отличия, то за что мы воюем? Он не умел видеть в Темноте, а иначе согласился бы со мной. Видимо, в этом наше различие.

Я знаю одно место, только нужно долго подниматься наверх по лабиринтам, где есть вход в их мир, и из него бьёт Свет, но верхние существа о нём не знают. Они никогда в него не входят, и я не знаю причин этому. Иногда я поднимался туда, хотелось рассмотреть Свет, но мои глаза не могут вынести такого. Я принёс верхнего туда и толкнул к Свету, а сам отошёл в Темноту. Пусть он возвращается в свой Свет, а нам оставит нашу Тьму. Но он вернулся. Я не мог этого понять. Я видел, как он касается рукой стены лабиринта и идёт на меня. Тогда я крепко обхватил его, зажмурил глаза и понёс ко выходу и по нарастающей силе Света чувствовал, сколько шагов осталось до предела нашего мира. И когда Свет, даже с закрытыми глазами, стал нестерпим, я выбросил верхнее существо из лабиринта. Он закричал, а я побежал назад.

И так с тех пор поступал со всеми верхними существами. Вот моя война, я рассказал вам о ней.

Равновесие

Раньше люди не задумывались о Равновесии. Они много говорили о соотношении сил в мире, о количестве очень богатых и очень бедных, о допустимости насилия в медиа и о многом другом таком, но всё это не имеет никакого отношения к Равновесию, потому что на эти весы, на этот канат, брошенный через пропасть, встают вовсе не люди.

Я и сам почти ничего не знаю о Равновесии, оно для меня состоит из цифр, которые я получаю из шести вспомогательных формул, которые затем подставляю в Главную Формулу и сравниваю получившееся Число с критическими значениями. Иногда Главное Число приближается к так называемым порогам опасности, их три, и о первых двух сообщают не так уж редко. И тогда люди начинают жить, словно спрашивая друг друга: как же так? что же произошло? Или наоборот: да провались всё пропадом! Люди давно уже выучили критические значения и судят о числе, как о температуре за окном. Это всё Анатох.

Анатох сумел понять природу Равновесия при помощи цифр, он разработал методику расчёта, в которую были вовлечены все жители Города, начиная с семилетнего возраста. Каждый день каждый житель обязан был принести свою цифру сборщику значений. Например, Булочник приносил цифру, означающую количество пирожков с мясом, которое он продал, Нищий приносил цифру, означающую количество прохожих, прошедших мимо и не подавших ему милостыню, Глава Города приносил цифру, означающую количество раз, когда он сказал «нет». Каждое утро сборщики значений говорили, что именно нужно считать. А ещё раньше вычислительная машина определяла задание каждому и рассылала списки сборщикам по беспроводной связи.

С тех пор в Городе царит Равновесие. Как это получается, доподлинно известно только Анатоху, даже мне – Расчётчику Главного Числа – не открылась эта тайна, а одно только чудо, необъяснимое и светоносное. Да и сам Анатох неспроста сошёл с ума, ползал в канаве и ел коровий навоз, оплачивая разумом цену своего открытия. И видя, как бесславно заканчивает он дни, городские власти решили поначалу отказаться от вычислений. Но, лишившись ежедневного числа, которое до этого успокаивало или, наоборот, вызывало тревогу, они будто сами запретили установленный ими же порядок, а простые горожане потеряли ориентир в жизни. И тогда официально сообщили, что разум Анатоха не выдержал величия того, что он открыл, и назвали его именем улицу и научный институт, в котором он работал, пока не сошёл с ума. И с тех пор в городе стали считать Равновесие.

Ко мне часто подходят с разговорами люди, что они якобы нашли некие рычаги управления Равновесием. Вот вчера в пивной подходил Мусорщик и сказал, что когда он считает, сколько раз останавливался на красный свет светофора, Главное Число всегда получается близким к нулю. Ну, не смешной ли? Я всегда шучу в таких случаях и говорю в ответ: «Не выводите меня из равновесия».

Как-то я разговорился по этому поводу с одним сборщиком значений, и он дельно сказал, что в тот момент, когда каждый увидит себя деталью механизма Равновесия, какой-нибудь шестеренкой, винтиком, и объяснит себе и всем, как её поворот приводит в движение другие, и как всё движется к Главному Числу, – мир развалится и наступит беспредел, потому что цифры никогда ничего не объясняют, а число только описывает то, что, как мы думаем, называется Равновесием.

Может быть и прав Граф, он всё пытался найти цифрам аналог букв. Мечтает, чтобы стало как раньше, когда люди искали равновесие в словах. Говорит, что такое равновесие ближе нашей сущности. Но у него получаются какие-то непроизносимые сочетания букв. Наверное, нам такое не по силам. Люди рассказывали, что довольно часто ему выпадает считать слово «вчера» в выпусках новостей. Вот такая ирония Равновесия.

Талант /Поклонник

Талант зарывали в землю трое молодых невыспавшихся мужчин, небритых и с красными лицами, копавших могилу всю ночь в промёрзшей глине.

Престарелые родители, старший брат, двое друзей и я – единственный поклонник – стояли и смотрели, как комья окаменевшей глины глухо падают на крышку гроба. Невыносимое зрелище. Чёрная молчаливая пустота, с которой Талант разговаривал всю свою недолгую жизнь, сменилась такой же тёмной, молчаливой и мёртвой могилой. В какой-то момент я не выдержал и сказал могильщикам:

– Знайте, что вы хороните талант!

Но могильщики даже не прервали свою работу. У всех были трагичные неподвижные лица.

А потом чёрную молчаливую пустоту, словно прорвало. В ней что-то щёлкнуло, и она заговорила о нём. Как будто воскресила из мёртвых и родила заново Талант, плоть которого догнивала в земле. Мне стало больно. Как было больно ему затеряться среди людей. И как я затерялся среди множества его почитателей.

Я возненавидел их всех. И всё время думал, что дорога ложка к обеду. Я долго так думал вслух и всюду говорил, что из пустоты он перешёл в пустоту и все виновны. Меня перестали пускать в те места и на те мероприятия, где вдруг стали посмертно почитать Талант, и количество этих мест нарастало, как снежный ком, катящийся с горы, с каждым годом. Я стал известным своими сумасшедшими выходками. Таким же был Доктор Куртц, одержимый желанием оживить мертвецов. В своей среде он был нерукопожатным и, несмотря на блестящий ум, его мало где принимали всерьёз. Всё из-за того, что Куртц никогда не отказывал таким людям, как я.

Мы выкопали Талант накануне его пятидесятилетнего юбилея, который пустота решила отметить широко и отдать Таланту почести, которых он не знал при жизни. У нас были свои взгляды на это. Несколько недель Доктор Куртц колдовал над разложившимся трупом, обливая его химическими составами, подключая датчики, что-то измеряя и корректируя, в умершие ткани мозга встроил чипы, которые ласково называл «душечками». И ещё у него была теория, что паразиты в организме человека будут до последнего поддерживать в нём угасающую жизнь.

Ночью, перед празднованием, мы проникли в музей-квартиру Таланта, что было совсем непросто. Если бы не многочисленные умения Доктора Куртца, боюсь, я бы так и тешил себя бесплодными мечтами о сатисфакции.

Когда вошли служители музея-квартиры, мы сидели на диване. Талант в своей обычной позе нога на ногу, на стуле возле окна. Мы давно их поджидали. При виде двигающегося истлевшего мертвеца, окончательный распад которого Доктор Куртц остановил на время своими химическими составами, женщины закричали, и одной стало плохо с сердцем. Потом набежали организаторы торжественного мероприятия и много полиции. Я им прокричал в издевательской манере:

– Что же вы не приветствуете юбиляра? – и пошёл его обнимать, зная, что Талант весь покрыт приятно пахнущей, прозрачной, защитной эмульсией.

Талант встал и пошёл мне навстречу, и мы тепло обнялись. Как только мы отошли друг от друга, полицейские набросились на меня, повалили на пол и заковали в наручники, сцепив руки за спиной. То же самое они сделали с Доктором Куртцем. Прижатый коленом полицейского к полу, я лежал на спине и смотрел на Таланта, стоявшего совсем рядом и, конечно же, не понимающего, что происходит.

– Вам не нужен Талант! – кричал я. – Он не нужен вам живым! Даже ожившим! – я не стыдился пафоса. – Вы все – некрофилы! Это вы любите мёртвых! Это вы почитаете мертвецов!

Случай получил широкий общественный резонанс, был суд. Как не странно, у нас появились сторонники, но основную массу ужаснул наш поступок. В последнем слове я этой массе сказал:

– То, что мы сделали с мертвецом один раз, вы делаете с Талантом каждый день. Запах гниения возбуждает вас. В гробах вы ищете, чем бы поживится, как падальщики.

И теперь, когда задуманное сделано и за всё заплачено, мне оставалось точно так же безответно обращаться к своей молчаливой пустоте. И я гордился этим, пока она мне ответила, что я был неправ. И я признал, что я неправ. Талант умер, чтобы родится заново, как семя умирает и перерождается в высокое, прекрасное, долговечное, ветвистое дерево. Господи! Это же такая старая истина, про которую я забыл в своей гордыне!

Энергоэффективность

У боссов те же контролёры, что и у нас, неприкасаемых нет. Контролёров можно понять, градус конкуренции зашкаливает и ничего не остаётся, как истово биться за свои показатели. Годовой отчёт – самая большая потеря килокалорий у контролёров.

Однокашник рассказывал, как контролёр из их парка потратил три годовых запаса, чтобы не потерять место. Вся молодёжь стремится в первую очередь в контролёры. Если ты из простой семьи, за тобой никто не стоит, то другой возможности накопить столько килокалорий, чтобы к сорока годам с уверенностью смотреть в будущее, просто нет. Бонусы контролёров – это несколько самых жирных годовых доходов государственного служащего. Или нужно жить, как я, в режиме жёсткой экономии. Ещё со средней школы я начал копить по мелочи, но в школе трудно, много энергии приходится тратить. А о высшей школе и говорить нечего. Или надо быть таким же способным, как Жирный.

Но сегодня на совещании Босс сказал ему:

– Я вижу только жирного. Больше ничего не вижу, – и я подумал, что контролёры вряд ли смогут на основании этих слов улучшить свои показатели. Босс не сказал ничего понапрасну, Жирный перестал быть эффективным.

А когда-то Жирный входил в аудиторию, не задерживаясь перед табличкой с количеством баллов за прослушивание лекции. Он всё схватывал на лету, а мне учёба давалась ценой невероятных усилий, и я всем был должен, теряя баллы, которые обменивали на килокалории. Все пять лет учёбы я ходил со старым счётчиком, каждый день стараясь превзойти по энергозатратам предыдущий.

– От вас никакого толку, – сказал Жирному Босс, – вы ухудшаете общий КПД. Посмотрите, – он показал на экран, – вы самый энергоёмкий в фонде. А отдачи никакой. Раньше отдача была, и мы закрывали глаза. А сейчас контролёры только выписывают за вас штрафы.

С удовлетворением я увидел свою фамилию в числе самых энергоэффективных сотрудников. Несколько лет подряд я вообще был первым, но сейчас нацелился на активное накопление килокалорий и немного снизил свой личный коэффициент полезного действия.

Таких, как я, появляется всё больше и больше. Для нас даже есть специальные магазины с продукцией, на производство которой потрачено минимум энергии. Но и в обычных магазинах легко увидеть близкого по духу человека, по той скурпулёзности, с которой мы изучаем этикетки. Среди нас все поджарые, экономные в движениях и работают обычно в фондах по стратегическому планированию. Были дни, когда я не потратил ни одной калории на работе. Существуют, конечно, праздники, на которых хочется оторваться. Помню в какой-то Новый Год так было хорошо, посмотрел по привычке на счётчик, а он уже в минусе:

– Всё, – говорю, – с меня хватит!

А Жирный не может так остановится, кричит:

– Забудь! – и кидает мне на счёт ещё.

Он такой безрассудный, при его возможностях и моей экономии Жирный давно уже плевал бы на всех, как богач. А похоже, что закончит свои дни, как тощий люд, тратящий больше килокалорий, чем зарабатывает. Будет слабеть, страдать, болеть и каждый раз слушать отказы врачей, потому что банк его килокалорий пуст. Жирный лучше меня знает закон сохранения энергии: энергия не возникает из ничего и не может исчезнуть в никуда. Нельзя быть таким щедрым для других.

По крайней мере, я рассчитываю, что энергично доживу до ста пятидесяти лет на ежедневной тысяче дополнительных килокалорий. Отец, правда, говорит, что у меня ничего не получится. Сам он на пенсии, из накопленных запасов с трудом выделяет по триста и надеется дотянуть до ста лет, но отцы нередко завидуют успехам своих детей.

Жирному я по-дружески посоветовал:

– Сбрасывай вес в копилку, пока не поздно.

– Мне такая энергозатратность не по карману, – развёл руками Жирный.

– Это надо посчитать, может и окупится.

– Посчитай, – печально улыбнулся Жирный, – может ещё и в долг дашь?

Чтобы не давать в долг, я намеренно сделал накопительный вклад без возможности им воспользоваться до шестидесяти пяти лет.

Перед сном я посмотрел на счётчик, оставалось двести двадцать семь нерастраченных килокалорий из ежедневного лимита, установленного государством для лиц моей категории. Я посмотрел на входившую в спальню жену и подумал, что для ночных ласк этого мало, снял килокалории сканером и отправил через рассылку в банк, потеряв шесть на транзакции.

Художник

Почти каждый день я хожу по городу с блокнотом, смотрю на людей на улицах, на людей и дома, на людей и еду, на людей и погоду. Иногда я прошу их мне попозировать. Люди удивляются, когда видят, что я их не рисую, а записываю то, что приходят мне в голову.

Я их пытаюсь успокоить, что это всего лишь наброски, но они хотят увидеть своё изображение. А ещё многие спрашивают, где можно купить мои книги? Но у меня нет книг. Я предлагаю оставить адрес, чтобы я мог найти их, когда все слова сложатся в портрет. Но люди всегда остаются разочарованными, я приношу им лист бумаги с текстом, а они надеются увидеть себя в книге, и ещё хотят, чтобы я был популярным. Они читают о себе и потом говорят при встрече, что ничего более странного не читали, или говорят, что я – сумасшедший, или молча проходят мимо, как будто не замечают меня. Ни разу я не слышал слов благодарности. Им сложно полюбить мой текст. Я смотрю на человека и записываю, как если бы страдал от заикания и забыл половину слов, получается птичий язык, «рыба», слова без всякого смысла, как капли краски на холсте, которые являются частью невидимого целого, но в целое их не могут соединить. Я не домысливаю и не придумываю. Я знаю. Я знаю, где искать. Я без этого не могу. Я словно расшифровываю донесение, которое неведомо откуда приходит и непонятно для кого предназначено.

В другом городе я так же почти каждый день ходил по улицам, так что меня стали узнавать. И один состоятельный господин предложил написать его. Я согласился, потому что он спросил:

– Вы, наверное, голодны?

А я ответил, что редко бываю сыт.

– Говорят, художник должен быть голодным.

– Тогда вам не стоит меня кормить, иначе, по этой логике, художника во мне будет всё меньше и меньше с каждым куском проглоченным мной, – пошутил я.

Он привёз меня в свой дом, в котором даже вода в унитазе шумела с каким-то особенным убаюкивающим журчанием. Господин показал мне свою большую библиотеку, под которую была отведена комната, там были и бумажные книги и забавно размещённые на невидимом трёхмерном экране файлы книг. Он показал мне на одну из полок и сказал:

– Здесь только книги обо мне. И хвалебные, и ругающие меня, и ни одна мне не нравится. Они будто специально написаны, как я хочу. Понимаете меня? А вы, я слышал, пишете как-то особенно про людей. Необычно. Смутите меня.

– Я пишу, как получается.

– Вот-вот.

Он спросил, что мне нужно для работы?

– Возможность ходить и смотреть на вас.

Через несколько недель я принёс ему текст. Господин прочитал его, и когда читал, то всё время улыбался, и ничего не сказал по прочтении. И щедро расплатился за мой труд.

Я видел его час назад, он отдыхал. Фотографировал Волшебный Фонтан, из которого вверх летят мыльные пузыри. Рядом с ним стояла некрасивая молодая женщина, о которой я написал: «Свеча, с которой не потерян».

У меня тоже есть такая свеча. Только не женщина.

Мужчина

Никогда не сомневался: мужчина ли я? Даже когда отец говорил: «Ну, что ты, как баба, ведёшь себя!» Всё во мне мужское. А здесь так не принято, никто ни за что не ручается. Нередко слышишь, как мужчины в твоём окружении говорят друг другу, как про какую-то обыденную вещь: «Я ещё не определился, кто я, пока попробую с мужчиной пожить». Сложно здесь таким, как я.

Не понимаю, как можно быть несчастным оттого, что ты – мужчина? Как можно в мужском теле считать себя женщиной? Если родился мужчиной, то и не может быть других мнений.

Мне нравится, что я – мужчина. Мужчина выше женщины, потому что женщина не равна мужчине и должна зависеть от него, подчиняться ему и помогать, иначе они не станут семьёй.

Но здесь всё не так. У нас женщины не работают инженерами – пусконаладчиками, а здесь нет мужских и женских профессий, женщины равны мужчинам, словно нет божественной разницы между нами. Ради семьи я вынужден был идти в подчинение к женщине, переступать чрез свою природу, чтобы женщина научила меня, мужчину, профессии, командовала мной. Каждый день, утром и вечером, мы переодевались в общей раздевалке, наши шкафчики стояли рядом, и она вела себя так, словно мы мужчины – приятели. Стояла передо мной голая и задавала неприличные вопросы:

– Тяжело вдали от семьи? Наверное, хочется кому-нибудь засадить? Не даёт покоя дружок, – и без стыда смеялась, предлагая, как здесь говорят, себя в партнёры, и называя это желанием помочь.

Я думал, что такая только Роза, но здесь все женщины такие. И мужчины тоже. Здесь словно не замечают, что одни из них мужчины, а другие – женщины. Я не понимаю многих шуток. У них, например, есть такой комический персонаж – мужчина с сиськами, который любит печь пирожки с вареньем. Когда они смотрят сценки с ним, то очень сильно смеются и часто повторяют его шутки. Здесь над странными мужчинами смеются больше, чем над глупыми женщинами.

Я хотел бы изменить их мир, потому что он меня шокирует и кажется неправильным, но я здесь пришлый, а они родились на этой земле, я вынужден принять их жизнь. Всё, что я должен, это как можно больше зарабатывать и как можно дольше оставаться работать. По меркам тех мест, откуда я приехал, я очень много зарабатываю, и моя семья, оставшаяся на родине, ни в чём не нуждается и я – гордость семьи, добытчик, мужчина. В отличии от меня, эти извращённые люди с легкостью принимают всех такими, какие они есть. У нас им бы пришлось сильно измениться. Я всё время думаю: может ли это закончится хорошим для них? что их ждёт впереди?

Поначалу я сдружился с Ахметом. Мы много времени проводили вместе, у нас было много общих тем для разговоров. Однажды Ахмет показал свои семейные фотографии, и я понял, что он родился девочкой. Я ничего ему не сказал, что меня это шокировало, и мне стало неприятно с ним рядом находится. Но у них другая цивилизация, успешнее нашей, у них всё лучшее в мире. Они козыряют этим аргументом и говорят, что это главное доказательство правильности их жизни. Возможно, такие взгляды приведут их к распаду и краху. Но пока их жизнь доказывает обратное.

Кларенс, ещё один инженер-пусконаладчик, тоже родившийся девочкой, сказал как – то, что может часами смотреть на свой эрегированный член.

– Это не самое главное, – сказал я ему, сам удивляясь, что вступил в подобный разговор. – А если бы не было полового члена, несчастный случай произошёл с человеком, что бы изменилось? Он перестал бы быть мужчиной?

– Ничего бы не изменилось, – улыбнулся Кларенс, – пришили бы новый, – и рассмеялся, а потом стал серьёзнее и сказал, – ты не понимаешь, как это, когда внутри тебя – мужчина, а в зеркале ты видишь женщину.

– Если бы я родился с женским телом, то и был бы женщиной, – сказал я ему.

– Ты этого не знаешь. Когда-то люди терпели боль, а потом нашли способ, как не чувствовать боли. Так и здесь, если я по природе другой, зачем верить оболочке?

– Мужчины разные. Ты думаешь, мужчина не может быть немного женщиной? Вы всё сводите к сексу, а про душу забываете. Каким бы мужчина не был, он всё ровно остаётся мужчиной. Это как чай и кофе, в том и в другом есть вода, но когда заказываешь американо, не думаешь, что он ближе к чаю, а крепкий чай ближе к кофе. Я не хочу вас учить, но технологии не всегда полезны. Иногда полезнее ходить пешком.

– Всё это придёт и к вам, потому что вещи, созданные в нашем мире становятся частью вашего мира, они показывают всем, куда идти дальше, как бы кто не сопротивлялся.

– Я знаю.

Можно ли сохранить себя в чуждой среде? В какой-то момент мне захотелось разобраться, насколько человек, родившийся мужчиной, но, как они говорят, не являющийся по своей внутренней природе мужчиной, с помощью врачей превратившийся в женщину, это женщина во всех смыслах. Если специалист сделает из меня женщину, потому что я стал находить в себе проявления женской природы, то стану ли я полноценной женщиной? Если да, то тогда, действительно, нет никакой разницы между мужчиной и женщиной, кроме телесной формы и воспитания. Если человек волен выбирать свою природу, если у всех появилась такая возможность, если социум готов менять свои взгляды, тогда какой смысл во всех этих моральных и нравственных нормах? Зачем мы называем друг друга мужчинами и женщинами?

Её звали Листра. Она придумывала диалоги для юмористических телешоу. И жила по соседству со мной. Я видел, что у неё нет партнёра, что она живёт одна, при этом всегда жизнерадостная. Когда мы о чём-то разговаривали, то мне всегда было легко с ней, и я забывал о своём вынужденном одиночестве. Она тоже раньше была мужчиной. Я много раз видел её голой, потому что здесь это считается нормой, и несколько раз при мне она мастурбировала. В таких случаях обычно они говорят, что им захотелось этого, и все остальные ведут себя, как ни в чём не бывало, могут присоединиться, как будто кто-то сделал себе чашку кофе, и другие не против поступить так же. Я никогда не находил сил при этом присутствовать и уходил. Для меня это неприемлемо.

Но на следующий день мне снова хотелось увидеться с Листрой, поговорить, послушать новости, просто посидеть вместе.

Я изводил себя вопросами. Если она когда-то была мужчиной, должно же что-то сохраниться в ней от мужчины?

Я смотрю на себя в зеркало и вижу мужчину. А она смотрит на себя в зеркало и видит женщину. Но и внутри меня – мужчина, а внутри Листры мужчина и женщина сражались друг с другом, и женщина оказалась сильней, хотя женщина должна быть слабее, по природе, но внутренняя природа Листры победила тело. Так получается? Или нет?

Здесь делят людей совсем по другому. Мужчин и женщин, на мой взгляд, совсем не различают. Часто показывают в криминальных новостях, как банда девушек-подростков держит в страхе целый район, и никого это не удивляет. Как-то Роза избила мужчину на парковке, и он сидел на корточках и жаловался, что вызовет полицию. А Роза кричала в ответ зло: «Да вызывай!».

Листра мечтает о ребёнке, она не может родить сама, но их врачи и это научились делать.

– Хорошо бы с партнёром, – мечтает она.

Может у неё мышление мужское? Мне так не кажется. У себя на родине я встречал похожих женщин. Мы говорим между собой, что у них мужской ум, но они остаются для нас женщинами.

Неужели только тело различает нас?

Я не мог переступить через себя и лечь с Листрой в постель, хотя она была не против. И я был бы не против, но мне мешало моё воспитание. Если бы я не слышал от неё, как раньше она испытывала один очень сильный оргазм, а теперь может кончить несколько раз и так ещё лучше, или что ей снятся сны, будто она снова мужчина:

– Утром просыпаюсь и не понимаю, почему мне было так жутко во сне. Я ведь точно знаю, что всё можно исправить, и что я теперь женщина, – и Листра смеётся в голос.

– А в тебе осталось что-то от того мужчины?

Листра смотрит на меня, как на дикого, необразованного аборигена:

– Это моя личность, а не мужские или женские остатки. Моя личность осталась со мной. Как ты этого не можешь понять?

– Я понимаю, но я чувствую внутри себя мужчину, он не может исчезнуть. А женщины внутри меня нет.

– А внутри меня была женщина с внешностью мужчины – такая ошибка природы. И слава богу, её научились исправлять.

Я не мог ей доказать, что исправили не всё, что божий замысел вряд ли был в этом, по крайней мере, я так верю. Верю, что я не знаю главного аргумента, но он есть. Её тело, признаю, это совершенная имитация, но думаю, что это всё ровно подделка, которой ни она, ни я не чувствуем.

Однажды, не зная, я занимался сексом с женщиной подобной Листре и не почувствовал, что это неполноценная женщина.

Листра говорит:

– Есть же бесплодные женщины, и они находят способы родить детей. Бесплодность не делает их меньше женщинами.

Странный мир. Мужчин и женщин. Без мужчин и без женщин.

Я раньше думал, что мужчине трудно оставаться мужчиной, когда он слаб, что это женщине присуща слабость, и её тяготит положение, когда она вынуждена быть сильной. А здесь можно быть сильными женщинами и слабыми мужчинами, на равных жить друг с другом, выполнять одну и ту же работу и не отличаться по меркам моего мира практически ни в чём.

Может они таким образом преодолевают давление социума? Здесь с лёгкостью меняют свою природу, словно хватаясь за спасательный круг. И слабый мужчина становится женщиной, а сильная женщина мужчиной, словно надеются, что решат свои проблемы.

Во мне черты отца и мамы, бабушек и дедушек – мужчин и женщин нашего рода, но я остаюсь мужчиной, хотя иногда это и больно, потому что образ мужчины, которому меня научили, нередко сильнее моих возможностей, а женщины ведут себя, как падший ангел, который требует от творения во грехе совершенства.

Их женщины такие же, как и мужчины. Их мужчины украшают себя подобно женщинам. Нет языка женщин и языка мужчин. Не мужского мира и мира женского. Я схожу с ума от этого равенства. Потому что я – мужчина.