Текст книги "Одд и ключ времени. История необыкновенного путешествия"

Рядом с ней, поджав колени к груди, сидел сухощавый старик со свирепым выражением лица, покрытого черной глиной. Его нижняя губа была проколота в нескольких местах и щерилась вставленными в нее кабаньими клыками. Свои зубы – крепкие и белые, как у юноши, – он скалил всякий раз, когда кто-то из Хум смотрел в его сторону. В целом старик напоминал безумного кузнечика-переростка, в любую секунду готового распрямить сильные ноги и прыгнуть на любого, кто подойдет слишком близко. Руки старого воина были крепко связаны за спиной.

Хларг недовольно смотрел на Одда. Его лоб украшала длинная глубокая рана, наскоро залепленная кашицей из целебных трав. В руке застрял каменный наконечник дротика, вытащить который на ходу было невозможно. Вождь снова посмотрел на пленников и отвернулся, всем своим видом показывая, что не желает развивать тему.

Одд терпеливо обошел сурового воина и принялся за свое:

– Яг-зы придут за ними. Будет война. Будет смерть. Будет голод. Плохо. Зачем? Отпусти. Будет мир. Все целы. Много Хум. Сильный народ!

Хларг снова хотел отвернуться, но вертеться на месте до бесконечности было невозможно. В конце концов, вождь племени – это важная персона, и ему не пристало танцевать на одной ноге из-за какого-то тощехвостого болтуна… Но в том-то все и дело, что Одд не досужий болтун, а настоящий герой, дважды придумавший, как спасти людей. Дважды проведший за нос сильных и жестоких врагов. Сам Хларг и другие воины, которых осталось меньше половины, были обязаны ему жизнью. Вождь топнул ногой, не в силах сдержать возмущение, главным образом оттого, что так много думать за один раз ему не приходилось еще никогда в жизни.

Корб Много Цапель, кажется, только сейчас понял, что оказался в стане вражеского племени, каковым, в принципе, у Яг-зы считалось всякое, а часто и свое собственное. Но малыш еще не был сведущ в большой политике и поэтому относился к людям с относительным дружелюбием. Он напрочь отказывался считать Одда, Супа и Гумса своими врагами, хотя и признавал, что они вполне могли ими быть. Гипотетически, да. Конечно. Но всамоделишние враги ведь не спасают тебя на болоте, не кормят жареной дичью и не выносят на плечах с горящего луга? В этом противоречивом настроении Корб держался стороной, стараясь не попадаться лишний раз на глаза. Для верности он залез на высокое дерево и наблюдал за происходящим из пожелтевшей листвы, обгладывая здоровенную глухариную ногу.

– Пхо, да скажи ты ему! – Одд тоже начинал закипать.

«Какое мне дело, в конце концов, до жизни этого дикого народца?! Что я тут, жить собрался?» – думал Одд, но на деле не мог уступить, будучи уверенным, что это приведет к бесконечной войне племен.

«Дочка вождя! Подумаешь, эка важность! И еще этот утыканный, как елка, старик. Кто он там у них? Жрец или колдун… Старый гриб! Но ведь они из принципа придут за своими. Соберут лучших воинов и нагрянут однажды ночью, когда никто не будет ждать. Точно так же, как три дня назад поступили мы сами».

Хларгу удалось вытащить из плена двоих охотников, похищенных Яг-зы. У одного была сломана нога, и он не смог бежать. Он так и остался на болотах, отказавшись обременять товарищей: с раненым на носилках они бы не выбрались через топи. Такк Шесть Хвостов подставил грудь и предпочел умереть от руки своего вождя, чтобы не возвращаться в плен. Почетная смерть настоящего воина племени Хум. Его ожерелье из бобровых резцов Хларг взял с собой, чтобы отдать семье.

Второй, Свистт Шатай Дерево, сражался и бежал с остальными. Сейчас он сидел у костра, перевязывая ремнем раздробленную кисть.

Шестипалый пожал плечами. Мол, да, наверное, придут… Будем сражаться.

«Дохлый номер», – с досадой подумал Одд.

Неожиданно он нашел подкрепление в лице своих спутников – Супа и Гумса. Встревать в спор наперекор вождю было рискованным делом. Но, кажется, их взгляды на войну в последние дни сильно переменились.

Хларг что-то пробурчал, помахивая дубиной у ноги. Из темноты перед ним выросла рыжая улыбающаяся копна. Шестипалый несколько раз стукнул себя кулаком в лоб и осклабился еще шире, словно тренировал щеки для того, чтобы однажды проглотить луну.

Вождь медленно и важно кивнул, дав высочайшее согласие на то, чтобы отпустить пленников.

Медведь в шалаше

Все те месяцы, что Одд провел с племенем Хум, став его частью, причем частью полезной и даже почитаемой за умения и находчивость, он не расставался со своим таинственным оружием или чем там на самом деле была найденная в шахте штуковина. Мальчик часто и подолгу рассматривал ее, пытаясь сообразить, что могли значить все эти цепочки знаков и нарезки на серебристых, холодных даже в жару кольцах. Когда же был близко враг или что-то угрожало ему – приближалась ли к ночной стоянке волчья стая или на пути за камнем притаился орк – булава обжигала руку ледяным холодом. За это Одда начали считать в племени чуть ли не колдуном.

По толщине рукоять булавы отлично помещалась в ладони. В длину она была с локоть взрослого человека. А толстый ее конец – размером с кошачью голову (если в ваших местах водятся кошки с пуд весом), украшенный сложным резным рисунком, в котором угадывались какие-то песьеголовые чудища со змеиным хвостом и драконы со светящимися в темноте изумрудными глазами. Во всяком случае, у них были широкие перепончатые крылья и, судя по виду, прескверный характер, отличающий всякого уважающего себя дракона.

Трудно даже представить, сколько булава пролежала под землей, пока ее волею случая не нашел Одд. Ведь для того, чтобы оказаться в глубине под горой, она должна была когда-то упасть на дно древнего океана, который исчез бессчетные тысячелетия назад. А это означало, что кто-то должен был давным-давно придумать и сделать ее, а потом оказаться там и уронить в воду, прежде чем толстые слои ила покроют таинственный артефакт, затвердев от времени, вода отступит, и придонные скалы превратятся в лесистые склоны Яттерданда…

Кем был этот неведомый гений? Что делал и что стало с ним самим?

На эти вопросы Одд даже приблизительно не мог ответить, но надеялся, что ответ найдется когда-нибудь сам. Как и ответ на мучивший его вопрос: что ему делать дальше? Оставаться с дикарями? Попытать счастья и повернуть диски наугад, рискуя снова оказаться в руках у орков или еще где похуже?

Когда он думал об этом, незаметно засыпая после ужина в теплых шкурах вблизи уютно потрескивающего костра, то ему в голову приходили и совершенно другие мысли, почти видения – зыбкие, но явственные, оставляющие глубокий след на сердце… Вот он, взрослый и сильный, стоит у входа родовой пещеры, всматриваясь в закат, разлившийся над долиной. Великий вождь племени Хум. Муж и отец. Мудрый всеведущий Ыдд Песчаная Кожа, как все называли его теперь. Письменность – первое, что будет основано им! Письменность и законы, записанные на языке Хум, понятные каждому человеку его народа. Он научит их строить теплые прочные дома, мельницы, сеять хлеб, разводить скот. Научит добывать руду и уголь в толще горы. Его народ будет великим и сильным. Он будет обладать знанием, записанным на века. А сам он, похищенный у родных мальчишка, тощий раб подземного короля, прибившийся к племени волею судьбы, спасаясь от чудовищ, пришедших убить его в темноте, станет легендой. Основой тысяч счастливых жизней…

Но какой-то невидимый крепкий якорь тянул его обратно, и мыслями он возвращался к своему покинутому дому, который еще не построен. К матери, которой еще предстоит родиться. Он – песчинка в руках времени. И песчинка эта создана для того, чтобы сломать зубья огромной грохочущей машины рабства и тысячелетнего страха. Он нужен своему миру и своему времени. Его жизнь больше не принадлежит ему. Ему нужно найти способ вернуться и сделать то, что он должен сделать!

Чтобы случайно не сдвинуть кольца, Одд обмотал рукоять булавы кожаным ремнем. Но, понимая, что раньше или позже он сделает это – намеренно или случайно – мальчик взял за привычку всюду носить с собой самое необходимое, которое может ему понадобиться в неизвестном месте и времени. На ремнях за плечами или у его ног на привале всегда находился кожаный мешок с теплым свитером (уроки бабушки не пропали даром, хотя свитер из козьего подшерстка получился не с первого раза и выглядел, мягко говоря, не лучшим образом), вяленым мясом, флягой воды и набором для разведения огня. Под меховой курткой – острый обсидиановый нож и веревка в пятьдесят локтей вокруг пояса.

Технологии каменного века были по большей части настолько примитивны, что даже то немногое, что знал Одд, стало настоящим кладезем для приютившего его племени. Смутная вера в то, что его пребывание здесь не пройдет для народа бесследно, оправдалась. Благодаря этим знаниям очень скоро племя Хум стало самым богатым и сильным в долине. Но Одд этого уже не увидел, отправившись дальше в свое путешествие по реке времени. Это был не его мир и не его войны.

Однажды в хижине глубокой ночью уже на пороге весны Одду приснился страшный сон, будто он оказался среди бескрайней, залитой солнцем равнины голубой воды. Волна накатывала за волной, накрывая его с головой, слепя глаза солью. Булава и одежда тянули вниз, но пальцы намертво вцепились в холодный металл, он никак не мог разжать их, опускаясь все глубже и уже не находя сил вынырнуть на поверхность. Теперь он, сдавленный водяной толщей, медленно опускался на серое холодное дно, где никто не найдет его до конца времен… Когда дыхание уже перехватило и он готов был впустить воду в рвущуюся от боли грудь, из придонных камней сложилось уродливое смеющееся лицо: снизу на него смотрел огромный уродливый орк, обнаживший зубы, чтобы проглотить свою барахтающуюся жертву. Мальчик проснулся от ужаса и ощущения тяжести, сдавившей грудь.

Из темноты на него уставились два круглых коричневых глаза. Кто-то громко сопел и порыкивал, но это определенно был не орк. Неведомый гость как ни в чем не бывало топтался по нему, придавив грудь и мешая дышать. Одд быстро перевернулся на бок и вскочил на колени, готовый отразить нападение. Сердце колотилось как сумасшедшее. К запаху смолы и свежего лапника примешивался отчетливый запах мокрой шерсти.

Одд осторожно придвинулся к выходу и приподнял полог, чтобы свет костра попал внутрь, а сам он мог выскочить наружу. В полосе мерцающего оранжевого света он обнаружил перед собой испуганного тощего медвежонка, который неуклюже отбежал в сторону и попытался укрыться в дальнем конце шалаша, перепуганный не меньше хозяина жилища. Видимо, медвежонок осиротел и долго блуждал по лесу, найдя наконец теплое место, и теперь сам не знал, как себя вести. Этим счастливым для медвежонка местом оказался шалаш на выступе скалы рядом с пещерой, в котором устроился Одд.

С боков детеныша клочьями свисала шерсть, а мордочка была покрыта рубцами и запекшейся кровью. Судя по всему, он едва ушел от какого-то хищника – волка или лисицы, решившей испытать судьбу, напав на медведя. Обычно запах хозяина леса – уже достаточная защита от прожорливых хищников, но одинокий медвежонок вполне мог стать жертвой оголодавших к весне псовых.

– Откуда ж ты взялся, глупый, ободранный, голодный маленький медведь? – спросил Одд у бурого комка шерсти, ерзавшего в поисках съестного.

Только что, не обращая внимания на вопрос, медвежонок обнаружил мешок с соломкой из копченой щуки, которую Одд припас в качестве лакомства.

– Ну уж нет! Это для меня, – сказал он поскуливающему детенышу и вытащил из другого мешка кусок запеченной оленины, оставшейся после ужина. Тот схватил угощение и жадно зачавкал в темноте.

В сказках, которые рассказывали Одду в детстве, главному герою на пути рано или поздно всегда попадался знак. И уж тут нельзя было зевать: видишь знак – действуй! Главное, правильно угадать, что он означает…

По чести говоря, с этим всегда возникали сложности. Одд так и не мог взять в голову, почему, например, завидев старого ворона на сухом дубе у развилки дорог молодой герой поступает так, а не иначе. А именно: тут же поворачивает вправо, теряет коня, ссорится с ведьмой и спасает никчемную красавицу?

В долине Яттерланд, как и в любой глубинке – не то что в большом городе, где их заменяют газеты – любили разные знаки и постоянно прибегали к их помощи. Одни из них означали, что пора переставлять ульи, другие, что скоро будет гроза, третьи, возможно, не значили ничего, но все равно их было принято подмечать, пересказывая друг другу за ужином.

– Знаешь, когда я шел с огорода, твой пес почесался левой лапой и чихнул на орешник. Зима будет морозной, вот увидишь, – важно говорил один сосед другому, с шумом прихлебывая чай на крыльце.

– Да, наверно, наверно… – протягивал второй, отгоняя ос от варенья.

Оба чинно сидели в плетеных креслах, попыхивая глиняными трубками, и не бросали слов на ветер.

За долгую зиму всегда находился хотя бы один не-припомню-такого-раньше-холодный день и пара-другая удивительно-теплых-как-весной солнечных деньков. Так что какой бы лапой ни чесался пес, примета всегда срабатывала, и он мог гордиться собой, как заправский оракул.

Бабушки Одда, та, что жила с ними, и другая, жившая в соседней деревне, были прямо-таки кладезями знаний насчет всяких добрых и зловредных примет. Иногда Одду казалось, что так им проще выбирать что-то, хотя они вполне могли обойтись и без подсказок. Например, что готовить к ужину? Баранину с репой или утку с яблоком? В общем и целом все равно. Но ведь приятно быть уверенным в том, что сегодня правильно готовить баранину, потому что ласточка пролетела над крышей слева, а не справа (иначе вам было бы не избежать жирной утки на ужин и последующих мук переедания – для этого придется дождаться следующей субботы).

Одд поразмыслил и решил, что напугавший его сон и забравшийся в шалаш голодный медвежонок чего-нибудь да значат. Скорее всего, то, что ему пора идти дальше. Прямо сейчас. Это решение вызрело в нем за прошедшие месяцы, и теперь оставалось только сделать шаг навстречу своему будущему.

«Что же… Спасибо глупому медвежонку! Судьба будет благосклонна и к нему. Во всяком случае, в ближайшее время», – подумал Одд, сгреб в охапку разомлевшего от тепла и пищи детеныша и повернул кольца на булаве.

Вокруг ничего не изменилось.

Отвратительная прогулка

Из глубокого подземелья на вершину горы вела кажущаяся бесконечной винтовая лестница. Все ее ступени были скользкими от грязи и забросаны мусором. По ним давным-давно никто не ходил, кроме нескольких орков, а от них чистоты не жди.

Харкан был воистину злым и могущественным колдуном, но страдал от чудовищной одышки и всех видов сыпи и лишаев, встречающихся в природе.

В колодце между лестничными пролетами был подвешен грубо сбитый из досок ящик, служивший лифтом самому зловредному и опасному обитателю Яттерланда – хозяину зловонных орочьих нор, глубоких орочьих шахт и самих безобразных орков.

Сейчас Харкан как раз выбрался на свежий воздух, зажав крючковатый нос засаленной тряпкой, чтобы не чувствовать запаха лесов и горного снега. Он ненавидел этот мир, в который однажды попал, так и не сумев выбраться.

«Хорошо хоть, что в нем оказались эти мерзкие твари, которых было так легко заставить служить себе! Помнится, первые из них еще как-то сопротивлялись, – вспоминал Харкан, глядя на своих прячущихся в тени уродливых рабов. – Ха! Когда я подговорил младших перебить своих родителей и надоумил их воровать детей из долины, все они стали моими со своими гнилыми потрохами».

Жидкая замасленная бороденка подземного колдуна трепалась на ветру. Негнущаяся коротковатая мантия, сшитая из кусков кожи, напоминала давно не чищеный колокол, видавший лучшие дни. Из-под нее торчали тощие ноги в красных болячках, обутые в стоптанные башмаки. Те, кто жил бок о бок с орками, быстро отвыкал следить за собой – потому что даже самый злостный неряха выглядел рядом с ними опрятно, как наряженная к свадьбе принцесса.

Ради забавы Харкан столкнул одного из слуг в пропасть. Остальные было захихикали, но осеклись, посмотрев на хозяина. Колдун был явно не в духе, и никому не хотелось сейчас проверить глубину ущелья на собственной шкуре. Впрочем, он всегда был не в духе, поэтому дольше всех жили те орки, которые никогда не попадались ему на глаза. Рассказывали, что где-то глубоко-глубоко в тесном, замурованном склепе все еще живет орк, которому больше тысячи лет. Что питается он плесенью со стен, а пьет воду, стекающую с потолка. И что иногда заблудившиеся в древних подземельях слышат, как он храпит за стеной склепа, но боятся открывать, потому что старый дурак начинает громко браниться на чем свет стоит, если кто-то подходит слишком близко.

Харкан еще раз зло посмотрел на долину, с разных концов которой в небо поднимались тонкие полоски печного дыма. Люди в деревнях готовили ужин.

– Отвратительно! Мерзкие людишки! Я вас ненавижу! – изводился он, стоя на краю обрыва. – И премерзкие коты и собаки! – крикнул он напоследок, постояв немного, расчесывая болячку на шее.

Ветер крепчал, и слоистое, как пирог, облако затянуло вид. Колдун отвлекся от созерцания зеленых, напитанных жизнью предгорий, которые так его раздражали. Он нашарил на груди половину тонкого сломанного диска с квадратами и треугольниками по краю, сжал узловатыми пальцами так, что побелели костяшки, и кивнул оркам, чтобы его спускали обратно на дно колодца. Злости, накопленной за эту прогулку, хватит на ближайшие десять лет. А потом он сделает усилие над собой и еще раз поднимется сюда, чтобы посмотреть на долину и снова хорошенько разъяриться.

Над головой спускающегося во тьму Харкана громко стукнула о камень чугунная крышка. Теперь вход в его личные покои не обнаружит даже самый зоркий охотник.

Внизу он неловко выбрался из своего скрипучего лифта и пошел вдоль узкой изогнутой галереи, стены которой освещали факелы. Все-таки по большей части он был человеком и не мог видеть в темноте.

На стенах и потолке галереи были развешаны всевозможные предметы, вдохновлявшие колдуна и радовавшие его глаз. Приколотые к доске высохшие жабы (помогает от аллергии на орков), сморщенный глаз акулы (большая редкость, между прочим!), клок немытой козлиной шерсти и, конечно, пупырчатая шкура прежнего правителя орков Кодла Подай-Вали XI – отвратительного жирдяя, питавшегося исключительно своими подданными.

Все поверхности галереи и даже укромные полные пыли и пауков уголки были вычурно украшены драгоценными камнями, от вида которых Харкан был сам не свой. Чем больше блесток – тем лучше! Кто может с этим поспорить? А также с прелестью ссохшейся лягушачьей лапки, свисающей с потолка на настоящей (!) шелковой нити, привезенной из далекой страны, где этих ниток, к слову, пруд пруди.

В тайне орки презирали своего хозяина, но это ничего не меняло – они до тошноты боялись его и оставались его безропотными рабами. Зато у них были свои рабы, с которыми можно было поступать как угодно: толпа измученных детей, которые сутками работали в шахтах ради каких-то непонятных камешков, что требовал приносить ему Харкан.

Самим оркам не было нужно ничего, кроме как мучить кого-нибудь да собирать падаль в лесу. Всякие камешки – голубые, красные и зеленые – для них ничего не значили. Во всяком случае, не больше, чем любой кусок известняка или ком глины под ногами. Но они слушались колдуна и таскали тачка за тачкой добытые в шахтах самоцветы, которые тот, по-видимому, просто обожал.

Харкан миновал галерею с милыми его сердцу драгоценностями и оказался в большой и гулкой полутемной пещере, напоминавшей сильно запущенный цирковой шатер. Это была резиденция правителя подземелий, где тот проводил большую часть своей насыщенной недобрыми делами жизни.

Невозможно было сказать наверняка, возникла она тут сама собой, прихотью подземных течений, или кто-то вырезал ее в горе в незапамятные времена. Пещера была идеально круглой с высоким куполом потолка, увешанного сталагмитами. Ее центр занимало черное круглое же озеро с неровным, как оборванный край бумаги, берегом. Берег, надо сказать, был основательно загажен и производил впечатление большой, сложенной кольцом мусорной кучи, от ароматов которой на глазах выступали слезы.

К острому выступающему в воду утесу за кольцо была привязана лодка с крупными рубинами по борту, на которой правитель подземелий любил устраивать моцион после плотного ужина. Гребцы с ужасом ждали этого момента, потому что одного из двоих он всегда сбрасывал в воду, громко хохоча под сводчатым куполом пещеры. Выплывать на берег строго-настрого запрещалось: брошенный в воду орк обязан был тонуть, судорожно кривляясь в ледяной воде, иначе Харкан был недоволен. Пытавшихся спастись глушили веслом, чтобы не нарушать традиции.

Рядом, если пересечь эту, была еще одна излюбленная пещера Харкана, поменьше, в центре которой располагалась узкая бездонная дыра. Время от времени колдун собирал там орков из своего окружения, чтобы привести в исполнение приговор справедливого суда. Вина всегда находилась, если вы беспокоитесь о том, за что именно несчастных сбрасывали в эту дыру, из которой беспрестанно слышался протяжный пугающий вой.

Угодить в нее было проще простого: например, вопрос «За что меня хотят туда сбросить?» сам по себе карался смертной казнью.

Что было там, на дне колодца, и что это в нем так протяжно-зловеще воет, можно было легко узнать: любой любопытный немедленно отправлялся проверить это лично со связанными руками и ногами. Колодец был настолько глубоким, что крики замирали гораздо раньше, чем жертва достигала его дна, так что поделиться всеми впечатлениями от полета и приземления естествоиспытатель не мог. Может быть, он вел к центру земли, а может, и куда-нибудь еще дальше…