Текст книги "Мировая история"

Политическое устройство этого общества просматривается неясно. Дворец служил не только резиденцией августейших особ, но и в известном смысле центром хозяйственной жизни – огромным лабазом, который вполне можно назвать венцом передовой формы обмена, основанной на перераспределении благ самим правителем. Вместе с тем дворец служил храмом, но в качестве крепости он не использовался. В поздние времена это был центр высокоорганизованной структуры, вдохновение которой, возможно, придавало азиатское направление; торговые люди должны были знать о существовании образованных империй Египта и Месопотамии. Одним из источников нашего знания о деятельности минойского правительства является огромная коллекция из тысяч табличек, представляющих собой его административные документы. Они указывают на существование жесткой иерархии и систематизированной администрации, но о ее практическом функционировании нам ничего не известно. Каким бы толковым это правительство ни было, единственный показатель, прочитывающийся в этих документах, говорит о главной его задаче: осуществление тщательного и продуманного надзора, немыслимого в более позднем греческом мире. Если проводить какие-либо аналогии, то снова напрашиваются азиатские империи и Египет.

Успешное вторжение с европейского материка само по себе представляется знаком того, что условия, в которых появление этой цивилизации стало возможным, начали рушиться в тревожные времена завершения бронзового века. Долгое время жители Крита не видели соперника, способного угрожать берегам их острова. Египтяне могли быть слишком заняты своими заботами; с севера и вовсе не могло нависать никакой опасности. Постепенно ситуация менялась. На материке уже наблюдалось новое движение, отличное от того, которое вызывали «индоевропейские» народы, уже многократно упоминавшиеся в нашем повествовании. Некоторые из них снова проникли на Крит после окончательного краха Кносса; они проявили себя успешными колонистами, освоившими низменные области и загнавшими минойцев с их захиревшей культурой в отдельные небольшие города, которые стали им убежищами, вследствие чего они исчезли со сцены всемирной истории.

Как ни странно, всего-то за 2 или 3 века до этого критская культура считалась господствующей в Греции, а сам Крит всегда представлялся в сознании греков загадочной землей, утраченной страной золотых грез.

Прямая передача достижений минойской культуры на материк происходила через первые ахейские народы (это название обычно присваивается древним племенам, говорившим на греческом языке), которые в XVIII и XVII веках до н. э. приходили в Аттику и Пелопоннес и образовывали там города и поселки. Они пришли на земли, население которых давно поддерживало контакт с Азией и уже внесло свой вклад в будущее, выдержав испытание символом греческой жизни в виде укрепления возвышенного места в городе, или акрополя. Только что прибывшие люди в культурном плане едва ли превосходили тех, кого они завоевали, хотя привели с собой лошадей и боевые колесницы. По сравнению с критянами они были варварами, не имевшими собственного искусства. Более осведомленные о роли насилия и войны в обществе, чем островитяне (несомненно, потому, что понятия не имели о защитных свойствах моря, зато прекрасно представляли опасность угрозы со стороны территории их собственной родины, с которой они пришли), незваные гости надежно укрепили свои города и настроили крепостей. Их цивилизацию отличал милитаристский стиль. Иногда они выбирали места, где в более поздние века возникали центры греческих городов-государств; среди них числятся Афины и Пилос. Они не были очень большими, в самом крупном насчитывалось до нескольких тысяч жителей. Один из ключевых центров находился в городе Микены, название которого присвоили цивилизации, в середине 2-го тысячелетия в конце концов распространившейся на всю Грецию бронзового века.

От этой цивилизации осталось несколько бесподобных реликвий, ведь она была очень богата золотом; находившаяся под мощным влиянием минойского искусства, она к тому же содействовала слиянию греческой культуры и культур коренных народов на материке. Организационная основа микенской культуры уходила корнями в патриархальные представления о добре и зле, но не только в них. Тяга к формализации бытия, обнаруженная в письменах на табличках из Кносса, а также из Пилоса, расположенного на западе Пелопоннеса, отнесенных приблизительно к 1200 году до н. э., свидетельствует о ветре перемен, дувшем с Крита в сторону материка. В каждом значимом городе правил свой царь. Царь в Микенах считался главным в сообществе воевод-землевладельцев, издольщиками и рабами которых были коренные островитяне, и, возможно, с самого начала он был главой своего рода федерации царей. Сохранилась хеттская дипломатическая переписка, свидетельствующая об определенной степени политического единства в микенской Греции. В табличках Пилоса обозначен тщательный надзор и контроль над жизнью общины, а также важные различия между чиновниками и, в более существенной степени, между рабом и свободным человеком. Нам не дано знать, что такие различия означали в реальности. Не так много нам известно и о хозяйственной жизни, лежащей в основе культуры, кроме того, что централизованное управление ею велось из царского двора, как это было на Крите.

Какой бы ни была материальная основа культуры, наиболее зримо представленной в Микенах, к 1400 году до н. э. она распространилась по всей материковой Греции и многим островам. Она представляла собой единое целое, хотя устойчивые различия греческого диалекта сохранились, и по ним отличали один народ от другого до классических времен. Микены пришли на смену критскому торговому владычеству в Средиземноморье и заняли там господствующее положение. Микенские купцы открыли торговые фактории в Леванте, и их уважали как носителей власти хеттские цари. Иногда микенские экспортные гончарные изделия вытесняли минойскую глиняную посуду, и даже сохранились примеры того, как за минойскими поселенцами следовали поселенцы микенские.

Микенская, если можно так выразиться, империя находилась на подъеме в XV и XIV веках до н. э. Некоторое время ей на пользу шла слабость Египта и дробление хеттской власти; пока великие державы ушли на второй план, этот небольшой народ, обогатившийся за счет торговли, занимал незаслуженно высокое место в окружающем мире. Микенские поселения возникли на побережье Малой Азии; торговля с другими азиатскими городами, особенно с Троей, расположенной у входа в Черное море, бурно развивалась. Но примерно с 1300 года до н. э. заметны некоторые признаки увядания. Одной из причин может показаться война; ахейцы в конце столетия захватили важные районы во время нашествия на Египет, а в наше время их набег, осуществленный около 1200 года до н. э. и увековеченный в эпосе как «Осада Трои», мы считаем великим. Тревожными предпосылками к этим событиям послужила серия династических мятежей в самих микенских городах.

На пороге стояли времена, которые можно назвать «темными веками» бассейна Эгейского моря, и они точно так же покрыты завесой тайны, как все, что происходило на Ближнем Востоке приблизительно в то же время. К моменту, когда пала Троя, новые вторжения варваров на территорию материковой Греции уже начались. В самом конце XIII века некоторые большие микенские центры подверглись разрушению, возможно, в результате землетрясения или вторжения врагов, и первая Греция раздробилась на не связанные между собой поселения. Микенская цивилизация перестала существовать, но население покинуло не все свои родные места, по крайней мере, кто-то там оставался. Около X века до н. э. вроде бы заметно оживление. В тогдашних легендах много говорится об одной конкретной группе переселенцев, названных дорийцами. Энергичные и храбрые, они остались в народной памяти как потомки Геракла. При всей опасности спора по поводу существования более поздних диалектов греческого языка у вполне определенных и компактных групп древних завоевателей, по традиции их относят к носителям дорийского языка, который сохранился до классической эпохи как диалект, а те группы поместили отдельно. В этом случае, как полагали ученые, традиция находила оправдание. Дорийские общины в Спарте и Аргосе, позже ставших городами-государствами, образовывались сами собой.

Но другие народы тоже помогали формированию новой цивилизации в то смутное время. Наибольших успехов добились те, кого позже определили как народ, говорящий на «ионическом» наречии греческого языка раннего Средневековья. Выходцы из Аттики (где Афины либо сохранились, либо ассимилировали захватчиков, которые пришли вслед за микенцами), они пустили корни на Кикладах и в Ионии, в настоящее время турецком побережье Эгейского моря. Здесь в качестве переселенцев и пиратов они захватили или основали города, если не на островах, то почти всегда на побережье или около него, которые в будущем превратились в города-государства народа-морехода. Часто места, которые они выбирали, оказывались уже занятыми микенцами. Иногда, в Смирне, например, они заняли место поселившихся здесь раньше греков.

Таким образом, складывается картина, в лучшем случае невразумительная, и по большому счету для ее восприятия сохранились только разрозненные доказательства. Однако из такой сумятицы постепенно снова должна появиться гармоничная цивилизация, существовавшая в Эгейском бассейне в бронзовом веке. Хотя сначала предстояло пережить века раскола и сепаратизма, нового периода провинциализма в космополитическом мире. Торговля едва дышала, а связи с Азией зачахли. Им на смену шло физическое переселение людей, иногда века требовались на то, чтобы сформировать новые устойчивые типы общин, однако вырисовывались зачатки будущего греческого мира.

Случился колоссальный откат в цивилизованной жизни, который должен напомнить нам о том, насколько хрупкой могла быть цивилизация в античные времена. Наиболее наглядным доказательством этой хрупкости стал мор, случившийся в 1100 и 1000 годах до н. э. Он принял настолько широкий размах и проявился с такой жестокостью, что некоторые ученые искали объяснения во внезапном катаклизме, проявившемся, возможно, в эпидемии чумы или изменении климата до такой степени, что сразу и кардинальным образом сократилась и без того небольшая пахотная территория на Балканах и склонах Эгейского побережья. Какой бы ни была причина, последствия случившегося можно наблюдать в отказе людей от изящества и высокого мастерства; прекратилась обработка твердых самоцветов, роспись фресок и изготовление тонких гончарных изделий. Культурная преемственность от пожилых к молодым могла существовать только в виде изустно передаваемых песен, мифов и религиозных представлений.

Это тревожное время очень скупо, смутно и неточно отражено в поэтических балладах, позже записанных как легенды в «Илиаде» и «Одиссее». Они включают сюжеты, передававшиеся на протяжении нескольких поколений в форме сказаний, происхождение которых лежит в традиции, практически современной событиям, излагаемым в них, хотя позже их приписали одному поэту – Гомеру. Как раз с тем, о чем сложены эти сказания, труднее всего согласиться; последнее время отмечается единодушие в том, что речь не может идти о микенских временах, тем более о том, что происходило сразу после них. Центральный эпизод «Илиады» с описанием штурма Трои не имеет ничего общего с реальностью, хотя в самом произведении автор мог рассказать о реальных действиях ахейцев по силовому урегулированию обстановки в Малой Азии. Верить остается разве что в скудную социальную и концептуальную информацию, содержащуюся в этом поэтическом произведении. Хотя Гомер передает впечатление о некоторой особой исключительности, признанной за микенским царем, речь идет о постмикенском бассейне Эгейского моря VIII века до н. э., когда по прошествии «темных веков» начинается возрождение. Перед нами предстает общество, возглавляемое военачальниками-варварами, а не правителями, распоряжающимися регулярными армиями или контролирующими бюрократию как монархи Азии. Гомеровские цари выглядят величайшими среди крупной знати, главами знатных семей, их признанная власть умеряется действительной властью практически равных им подданных и измеряется способностью навязать им свою волю; их жизнь представляется беспокойной и обременительной. В этих стихах лишь урывками освещается первобытное общество, все еще пребывающее в расстройстве, возможно, уже стабилизирующееся, но не настолько передовое, каким были Микены, и даже смутно не предвещающее того, чем предстоит стать Греции.

Новой цивилизации, которой суждено в конечном счете явиться из вековечной неразберихи, во многом помогло возобновление отношений с Востоком. Весьма важным представляется тот факт, что эллины (под этим названием захватчиков Греции стали отличать от их предшественников) расселились на островах и на Азиатском материке; они обеспечили множество точек соприкосновения культур двух разных миров. Но не только они одни служили поддержанию связи между Азией и Европой. Семена цивилизации постоянно переносили с места на место посредники всемирной истории в лице великих торговых народов.

Одному из них, принадлежащему еще одной группе мореходов, досталась долгая и беспокойная судьба, хотя не такая долгая, как гласит легенда об этом народе; финикийцы утверждали, будто они прибыли в город Тир около 2700 года до н. э. К данному утверждению можно относиться точно так же, как к происхождению царей дорийцев от Геракла. Как бы то ни было, но в XX веке до н. э. они уже обосновались на побережье современного Ливана, а египтяне начали получать от них деловую древесину кедра. Финикийцы принадлежали к семье семитских народов. По примеру арабов Красного моря они занялись мореходством, потому что географически им было выгоднее осваивать морские просторы, чем материковое бездорожье. В конце концов они обжили узкую прибрежную полосу, служившую историческим каналом общения между Африкой и Азией. Позади них находилось нищее захолустье земледельческих районов, изрезанное холмами, сбегающими с гор до моря таким образом, что объединить прибрежные районы не получалось. Существовали параллели с судьбой более поздних греческих государств, тяготевших к морю при сходных обстоятельствах, и в каждом случае у их правителей получалась не просто торговля, но и колонизация.

При слабости в военном отношении финикийцев (находились поочередно под властью иудеев, египтян и хеттов) не может быть полностью случайным то, что они появляются из исторической тени только после окончания великих дней Египта, Микен и хеттской империи. К тому же их процветание наступало в условиях ослабления и других народов. Как раз после X века до н. э., когда великая эпоха минойской торговли ушла в небытие, наступает золотой век финикийских городов Библоса, Тира и Сидона. Их тогдашнее значение находим в библейском тексте об участии финикийцев в строительстве храма Соломона; «И я буду давать тебе плату за рабов твоих, какую ты назначишь; ибо ты знаешь, – говорит Соломон, – что у нас нет людей, которые умели бы рубить дерева так, как Сидоняне» (3 Цар., 5: 6). Древние летописцы часто обращали внимание на репутацию финикийцев как торговцев и колонистов.

Они были первыми мореходами, рискнувшими выйти из Средиземноморья в Атлантику для осуществления торговли вдоль побережий. Обладавшие навыками мореплавания на дальние расстояния, они могли позволить себе предпринять экспедиции, о которых представители других народов не решались даже мечтать.

Они к тому же располагали пользующимися спросом товарами на продажу, поэтому им приходилось развивать навыки, необходимые для торговли с доставкой товаров на дальние расстояния. Их краски издавна пользовались широкой известностью, к тому же финикийцы поставляли на внешний рынок текстиль, древесину, стекло и рабов. Несомненно торговые запросы стимулировали изобретательность финикийцев; как раз в Библосе (от названия которого греки могли позаимствовать слово для обозначения названия книги) придумали алфавит, позже адаптированный греками. Так совершен был великий шаг, благодаря которому появилась возможность более широкого распространения грамоты. Однако никакой яркой финикийской литературы до наших дней не дошло, хотя в финикийском искусстве прослеживается тенденция к отображению роли этого народа как посредника, заимствовавшего и копировавшего азиатские и египетские творческие образцы, предположительно, ради удовлетворения потребностей своих клиентов.

Главным делом финикийцев считалась торговля, и сначала для ее ведения заморских поселений не требовалось. Потом все больше их представителей стало появляться в поселениях или факториях, иногда открывавшихся там, где еще до них торговлей занимались микенцы. Самые удаленные фактории находились по ту сторону входа в Средиземное море, где на территории Кадиса и Могадора (современного Эс-Сувейра в Марокко) финикийцы основали Гадир, через который можно было налаживать торговлю из Средиземноморья в Атлантику, а также обеспечивать поставки серебра и олова. В результате на побережье Средиземного моря появилось приблизительно 25 таких портов, первый из которых открыли на Кипре в Китионе (современная Ларнака) в конце IX века до н. э. Иногда поселения финикийцев образовывались на местах прежних финикийских факторий, например на Сицилии.

Эти колонии могли появиться в период обострения проблем, свалившихся на финикийские города-государства после утраты самостоятельности в начале 1-го тысячелетия. Сидон сравняли с землей в VII веке, а дочерей царя Тира отправили в гарем ассирийского владыки Ашурбанипала. После этого от Финикии остались только ее поселения, разбросанные по Средиземноморью и сохранившиеся кое-где еще. Однако их учреждение к тому же может служить отражением беспокойства финикийцев по поводу некой волны греческой колонизации на западе, угрожавшей срывом поставок металлов, в частности, британского олова и испанского серебра. Таким опасением можно объяснить основание финикийцами веком раньше города Карфагена; ему предназначалась роль престола власти, причем гораздо более внушительной, чем власть в Тире и Сидоне за все времена, и продолжилось учреждение собственной финикийской череды поселений. Финикия продолжала существовать еще очень долго после ее формального сокрушения.

Финикийцы вошли в историю в качестве одних из главных распространителей своей цивилизации, но, волей-неволей, наряду с ними следует назвать других: микенцев за их вклад в распространение культуры и эллинов за побуждение к движению этнического мира бассейна Эгейского моря. Роль критян еще более велика; настоящие творцы, они не просто заимствовали достижения великих устоявшихся центров культуры, а переиначивали эти заимствования, а потом давали им вторую жизнь. Эти народы способствовали стремительным переменам мира. Одним важным побочным эффектом, о котором пока говорилось очень мало, следует назвать побуждение к развитию народов континентальной Европы. В поиске полезных ископаемых искатели и старатели медленно продвигались все глубже в неизведанное пространство Европы. Уже во 2-м тысячелетии появляются первые признаки сложного будущего континента; бусинки, найденные в Микенах, изготовили в Британии из балтийского янтаря. Торговля всегда медленно приносила плоды, но они были весомы: ничего не оставалось от уединения, менялись отношения одних народов с другими, придавая миру в целом новые очертания. Но не станем связывать это с перемешиванием содержимого этнического котла бассейна Эгейского моря, и оставим в покое бурную историю Азиатского материка, исчислявшуюся со 2-го тысячелетия до н. э.

На протяжении около 800 лет, приблизительно после окончания времени Кносса, история Ближнего Востока действительно выглядит очень запутанной, если взглянуть на нее во всемирном масштабе. В это время продолжались споры по поводу распоряжения растущим богатством предельно точно определившегося земледельческого района древнего мира; появлявшиеся и пропадавшие империи не могли найти ресурсы в пустынных и степных районах на границах Ближнего Востока, обусловливающие их покорение, и в судьбе этих империй трудно найти какую-либо непрерывную нить. Захватчики стремительно сменяли друг друга, некоторые из них оставляли после себя новые общины, другие – создавали новые учреждения взамен утраченных. Такие быстрые перемены едва ли осознавались участниками этих случайно и неожиданно происходивших событий, когда, например, сжигали их дома, насиловали жен и дочерей, сыновей уводили в рабство или когда все случалось без такого кровавого драматизма, и они обнаруживали, что новый губернатор назначает повышенные поборы.

На материковой части неприкаянные народы забредали в области, где имелись сложившиеся центры управления и проживания, действенные и испытанные временем политические структуры, а также многочисленные иерархии специалистов в сфере администрации, религии и науки. Поэтому с приходом новых народов стиралось не так много из ранее достигнутого, как это случилось в бассейне Эгейского моря. Другим усмирявшим фактором служил контакт, который многие варвары уже наладили с представителями цивилизации в этом регионе. Пришельцам хотелось не разрушать цивилизацию, а самим пользоваться ее плодами. В силу этих двух факторов в конечном счете случилось распространение цивилизации вширь и вглубь, а также укрепление тенденции космополитизма на протяженном и сложном, но цивилизованном и взаимосвязанном Ближнем Востоке.

История начинается в глубокой древности, где-то ближе к началу XX века до н. э., с момента вторжения хеттов на территорию Малой Азии. Они представляли собой новый вид людей на Ближнем Востоке, то есть индоевропейцев, прибывавших из западной евразийской степи, отличавшихся языком и культурой. Но они были далеко не примитивными варварами. У них имелась правовая система, и они впитали многое из того, что мог дать Вавилон. Хетты пользовались фактической монополией на железо в Азии; такая монополия играла большую роль не только в земледелии, но и наряду с их мастерством в фортификации и изготовлении боевых колесниц давала хеттам военное превосходство, ставшее бедствием для Египта и Месопотамии. Набег, в результате которого потерпел поражение Вавилон около 1590 года до н. э., стал высшим достижением первой хеттской империи. Затем наступил черед заката и забвения.

Позже, уже в первой половине XIV века, пришло время возрождения хеттской власти. При этой второй, еще более великолепной эпохе случилось так, что господство хеттов простерлось от берегов Средиземного моря до Персидского залива. Они доминировали над всем Плодородным полумесяцем, кроме Египта, и успешно бросали вызов даже этой великой военной державе, одновременно практически непрерывно находясь в состоянии войны с микенцами. Но, как все остальные империи, она рухнула приблизительно через 100 лет, ее конец наступил около 1200 года до н. э. Просматривается близость по времени, которую кое-кто считает слишком явной, чтобы говорить о каком-либо совпадении между крахом хеттской державы и набегами «народов моря», описанными в египетских летописях. Конкретными победителями хеттов были люди из Фракии, называвшиеся фригийцами, и принадлежали они к еще одной индоевропейской группе племен, которая позже окажет значительное влияние на греческую культуру.

Еще одним показателем великого перемещения человеческих масс в данную эпоху следует назвать переселение «народов моря». Оснащенные железным вооружением с начала XII века до н. э., они совершали набеги на материковую часть Средиземноморского бассейна и разоряли города сирийцев и левантийцев. Некоторые из них могли быть «беженцами» из микенских городов, перебравшимися сначала на архипелаг Додеканес, а затем на остров Кипр. Одна их группа – филистимляне – осели в Ханаане около 1175 года до н. э., и напоминанием о них служит современное название Палестины, образованное от имени данного племени. Но главными жертвами «народов моря» стали египтяне. Наподобие викингов северных морей, 2 тысячи лет спустя прибывавшие морем захватчики и налетчики снова и снова высаживались в дельте Нила, не смущаясь эпизодическими поражениями, однажды даже отобрав контроль над этой территорией у фараона. Египет переживал напряженное время. В начале XI века до н. э. он распался на две части, на которые претендовали правители двух царств. «Народы моря» были не единственными врагами; однажды в дельте Нила появился ливийский флот, но набег его пехоты египтяне смогли отразить. Ситуация у Нубийской границы на юге все еще оставалась спокойной, но около 1000 года до н. э. на территории Судана появилось самостоятельное царство, позже доставлявшее большие неприятности соседям. Приливная волна варварских народов смывала на своем пути старые структуры Ближнего Востока точно так же, как сгубила микенскую Грецию.

События развивались настолько стремительно и непредсказуемо, что всем стало ясно: наступила эпоха слишком сложная и туманная для прямолинейного изложения ее сути. К счастью, очень скоро появляются две путеводные нити сквозь этот сумбур. Одна из них снова выводит нас на уже избитую тему, касающуюся продолжения месопотамской традиции, вступившей в последнюю фазу. Вторая представляется достаточно новой. Все начинается с события, точное время которого установить не удается, зато нам известно о нем только лишь через традицию, описанную несколько веков спустя, но оно могло случиться во времена испытаний, выпавших на долю египтян по вине «народов моря». Как бы и когда это событие ни случилось, но поворотный момент в мировой истории приходится на исход из Египта народа, который египтяне назвали иудеями, а позже во всем мире стали называть евреями.

Для многих на протяжении долгих веков история человечества до появления христианства была историей евреев и того, что они излагали в виде истории других народов. Обе эти истории записаны в книгах под названием Ветхий Завет, служащих Священными Писаниями еврейского народа, впоследствии распространенными по всему миру на многих языках заботами христианских миссионеров и изобретателями печатного станка. Евреи стали первым народом, достигшим отвлеченного понятия Бога и запретившим изображение его лика. Ни один народ не оказал великого исторического воздействия, располагая таким относительно незначительным происхождением и ресурсами. Причем его происхождение представляется на самом деле столь незначительным, что сомнения в нем не развеяны до сих пор.

Происхождение евреев прослеживается среди семитских кочевых племен Аравии, доисторическое и историческое стремление которых состояло в проникновении в земли побогаче Плодородного полумесяца, расположенного ближе всего к их изначальной родине. Первая стадия их существования, в которой просматривается история евреев, представляется в виде эпохи патриархов, традиции которых воплощены в библейских сюжетах, посвященных Аврааму, Исааку и Иакову. О серьезных основаниях для отрицания фактического существования мужчин, от которых пошли эти гигантские и легендарные фигуры, говорить не приходится. И если они существовали на самом деле, то было это приблизительно в 1800 году до н. э., а их судьба связана с неразберихой, наступившей после разрушения Ура.

В Библии говорится, что Авраам пришел из Ура в Ханаан; с этим утверждением вполне можно согласиться, так как оно не вступает в противоречие с тем, что мы знаем о расселении аморитов и других племен, случившемся в следующие 400 лет. Те из них, кого запомнили как потомков Авраама, в конечном счете получили известность как «иудеи» в значении этого слова «странник», которое не появляется в египетских письмах и надписях раньше XIV или XIII века до н. э. А ведь к тому времени они давно осели в Ханаане.

Именно как жители Ханаана народ Авраама впервые упоминается в Библии. Они предстают перед нами в образе овцеводов, организованных по родоплеменному признаку, неуживчивых в общении с соседями и родственниками, когда дело касалось дележа колодцев и выпасов для скота, все еще склонных к продолжению скитаний по Ближнему Востоку из-за засухи и голода. Одна из их групп, как нас уверяют, могла отправиться в Египет в начале XVII века до н. э.; в Библии она появляется как семья Иакова.

По мере изложения сюжета в Ветхом Завете мы узнаем о великом сыне Иакова – Иосифе, поднявшемся до больших высот на фараоновой службе. В этом месте мы могли бы надеяться на помощь египетских летописей. Появляется предположение о том, что это произошло во время господства гиксосов, так как только периодом больших пертурбаций можно объяснить невероятное возвышение в египетской бюрократии инородца. Именно так все могло и быть, только вот никаких доказательств в подтверждение или опровержение библейской легенды не существует.

Нам до всех этих сомнений дела нет, и интереса ни для кого они не представляют, кроме разве что для дипломированных ученых. Зато большой интерес вызывают события, произошедшие 1000–3000 лет спустя.

Тогда судьбы целого мира зависели от христианской и исламской цивилизаций, корни которых лежат в духовной традиции крошечного, с трудом заметного семитского племени, на протяжении веков едва различимого правителями великих империй Месопотамии и Египта на фоне многочисленных точно таких же неприкаянных переселенцев. Так уже случилось, что иудеи так или иначе пришли к единственному в своем роде духовному прозрению.

Во всем мире древнего Ближнего Востока просматривается функционирование сил, самим своим существованием способствующих прибавлению привлекательности монотеистическим вероисповеданиям. Власть местных божеств можно было подвергнуть сомнению после размышлений о причинах мощных восстаний и стихийных бедствий, снова и снова проносившихся по региону вслед за крушением первой вавилонской империи. Религиозные нововведения Эхнатона и растущая напористость культа Мардука выглядели ответами на подобные вызовы обществу. При этом одни только иудеи и те, кто дошел до того, чтобы разделить их верования, смогли довести дело до некоторого момента перед наступлением VII века до н. э., когда многобожие и местничество уступили место последовательному и бескомпромиссному единобожию. На первой стадии очищения возобладало предположение о том, что народ Израиля (так стали называть потомков Иакова) пользовался исключительным покровительством племенного божества, бога-ревнителя Яхве, который заключил договор с избранным своим народом, пообещав вернуть его в Землю обетованную, то есть Ханаан, куда Яхве уже привел Авраама из Ура. И эта Земля обетованная вплоть до наших дней остается центром этнического притяжения евреев. Выполнение такого обещания стало для евреев идеей фикс. Народу Израиля пообещали, что за любым его деянием последует нечто, о чем он мечтает. Такая трактовка радикально отличалась от всего, что витало в духовной атмосфере Месопотамии или Египта.