Текст книги "Мировая история"

В ходе вооруженных вторжений германцев сформировались первые народности современной Европы. Они подразделяются на четыре основные группы. Самые северные племена саксов, англов и ютов устремились на территорию старинной римской провинции Британия, начиная с IV столетия, и осели там задолго до того, как этот остров покинули его обитатели, когда последний римский император, провозглашенный своими солдатами, переправился с армией в Галлию в 407 году. Британию в то время оспаривали сменявшие друг друга группы захватчиков и романо-британские жители до появления на ее территории в начале VII века семи англосаксонских княжеств, окруженных кельтским миром, состоящим из Ирландии, Уэльса и Шотландии.

Притом что первые британцы все еще жили коммунами, предположительно сохранявшимися до X века, а возможно, и дольше, романо-британская цивилизация исчезла полностью, в отличие от остальных западных цивилизаций, от которых остались хоть какие-то следы. От романо-британской цивилизации не осталось даже языка; его практически полностью заменил германский язык. Мимолетные проявления последних попыток романо-британского сопротивления воплотились в легенде о короле Артуре и его рыцарях, которые служат неким напоминанием о высоком боевом искусстве конной гвардии последнего римского императора, но не более того.

Следов административной или культурной преемственности между этой провинцией империи и княжествами варваров фактически не сохранилось. Имперское наследие передалось будущей Англии в виде физических памятников. Они достались в форме руин городов и усадеб, редких христианских крестов или величественных сооружений типа Вала Адриана, над происхождением которых ломали голову переселенцы, пока им не осталось ничего другого, как поверить в легенду о том, что их возвели великаны, обладавшие сверхчеловеческой силой. Некоторые из этих реликвий, таких, например, как банный комплекс, сооруженный на термальных источниках в городе Бат, пропали из вида историков на сотни лет, а в XVII и XIX веках их вновь открыли люди усилиями хранителей древностей. Сохранились проложенные римлянами дороги, иногда на протяжении столетий служившие в качестве торговых маршрутов, даже когда их конструкции разрушались под действием времени, ненастья и любителей дармового строительного материала. В конце упомянем естественных переселенцев, прибывших вместе с римлянами и прижившихся в Британии: имеются в виду такие зверьки, как хорек, или растения вида горчицы, служившей приправой к жареной говядине, тысячу с лишним лет спустя ставшей своего рода мифологизированным блюдом. А вот от духовных ценностей, созданных римлянами, нам практически ничего не досталось. Исчезло романо-британское христианство, каким бы оно ни было, и хранители этой веры удалились на некоторое время в туманную даль, где монахи кельтской церкви вынашивают свои думы. Так возник еще один Рим, призванный преображать английскую нацию, а не римскую империю. А до преображения английской нации преобладающее, как нигде более, формирующее влияние в пределах данной старинной имперской территории будет оказывать германская традиция.

Совсем иная картина складывалась на противоположном берегу Ла-Манша. Очень многое там сохранилось в неизменном виде. После опустошения вандалами Галлия продолжала находиться в тени вестготов Аквитании. Участие в отражении нашествия гуннов позволило им взять на себя самую главную роль, какой они никогда не играли. К северо-востоку от Галлии тем не менее лежали земли германских племен – франков, которым еще предстояло отобрать у вестготов их тогдашнее превосходство. В отличие от вестготов франков никто не обращал в арианское вероисповедание; наряду со всем прочим по этой причине им должно было принадлежать будущее Европы. Они призваны сыграть ведущую роль в формировании контуров Европы, потеснив остальные племена варваров.

По захоронениям первых франков создается представление об объединении воинов, построенном на принципе подчинения нижестоящих чинов вышестоящим. Тяготеющие к оседлому образу жизни больше остальных тогдашних варваров, они в IV веке обосновались на территории современной Бельгии между реками Шельда и Мёз, где их признали римскими федератами. Часть их двинулась дальше вглубь Галлии. Одна группа франков осела в Турне, где из них выделилась правящая династия, позже названная Меровингами; третьим королем (если это слово уже можно употреблять) этой династии числится Хлодвиг. Он считается первым великим деятелем в истории страны, известной как Франкия (Франция), названной в честь народов, которых объединил король Хлодвиг I.

Хлодвиг I стал правителем западных франков в 481 году. Формально он тогда еще считался вассалом римского императора, но вскоре двинул свои войска на последних римских губернаторов Галлии и подчинил себе народы земель далеко к западу и вниз по течению Луары. Между тем восточные франки разгромили аламаннов, а когда Хлодвига I избрали еще и их королем, королевство франков охватывало всю территорию долины низовий Рейна и Северную Францию. Так сформировался центр государства франков, которое в положенное время стали считать наследником римского господства в Северной Европе. Хлодвиг I взял в жены принцессу еще одного германского народа – бургундцев. Эти бургундцы поселились в долине реки Роны, а также в области, уходящей на юго-восток к современной Женеве и Безансону. Она была католической, хотя ее народ принадлежал к арианскому вероисповеданию, и в какой-то момент после их венчания (традиционно относится к 496 году), а также после крещения на поле боя, напоминающего о Константине, сам Хлодвиг I перешел в католицизм. Тем самым он заручился поддержкой пользовавшейся величайшим авторитетом римской церкви, все еще сохранявшейся после крушения империи на землях варваров, в период истории, который теперь принято считать временем религиозной войны с остальными германскими народами Галлии. Католицизм к тому же считался путем к установлению дружбы с романо-галльским населением. Такое обращение в католика, несомненно, подразумевало политический ход и к тому же означало важный перелом. Править в Галлии должен был Новый Рим.

Первой жертвой Хлодвига I стали бургундцы, хотя их не удалось полностью усмирить до самой его кончины, когда править ими поставили принцев Меровингов, но сохранили структуру независимого государства. Потом франки взялись за вестготов; им оставили только юго-восточные территории, которые они занимали к северу от Пиренеев (позже названные Лангедок-Руссийоном и Провансом). Хлодвиг I считался теперь преемником римлян во всей Галлии; император его признал, назначив консулом.

Столицу франков Хлодвиг I перевел в Париж, и его похоронили там в церкви, как первого франкского короля, а не варвара. Но история Парижа как постоянной столицы тогда не начинается. Германское королевство не стало еще тем, что позже будут считать государством, да и римляне его не признали. Оно представляло собой некое наследие, состоящее, с одной стороны, из земель и, с другой, из родовых групп. Наследие Хлодвига I поделили между собой его сыновья, и франкское государство оставалось в раздробленном состоянии до 558 года. Несколько лет спустя оно снова распалось. Постепенно на его территории сложились три относительно устойчивые части франкского государства. Одна из них называлась Австразия со столицей в Меце, а центр его притяжения находился к востоку от Рейна; ее западным эквивалентом стала Нейстрия со столицей в Суассоне; под тем же самым правителем, но отдельно, находилось королевство Бургундия. Их правители постоянно спорили по поводу принадлежности приграничных земель.

В таких условиях начинает формироваться франкская нация, переставшая быть средоточением воинственных шаек варваров, они преобразились в народ, принадлежащий узнаваемому государству, говорящий на местном латинском диалекте, а в его недрах зарождалось сословие землевладельческого дворянства. Важно отметить, что от этой нации к тому же происходит христианское толкование роли варваров, изложенное в «Истории франков» (в 10 книгах, с автобиографией), составленной святым епископом Григорием Турским, принадлежавшим к романо-галльской аристократии. Видные деятели остальных варварских народов тоже оставили такого рода труды (возможно, величайшее среди них произведение посвящено Англии и принадлежит перу Беды Достопочтенного), авторы которых предприняли попытку примирения традиций, язычество все еще пользовалось большим авторитетом на фоне христианства и цивилизованного наследия. Нужно сказать, что Григорий представил картину жизни франков после смерти его кумира Хлодвига I, выглядевшую весьма мрачно; он считал, что франкские правители вели себя настолько неразумно, что их государство обречено на забвение.

Других варваров Меровинги в Галлию не пускали, зато отобрали у остготов земли к северу от Альп, где их величайшим королем считался Теодорих. Его право на власть в Италии, откуда он выбил остальных германцев, было признано римским императором в 497 году. Он относился к безусловным приверженцам власти Рима; крестным отцом Теодориха числился сам император, и до 18 лет его воспитывали в Константинополе. «Наша верховная власть представляется повторением вашей монархии, всего лишь подобием вашей единственной в мире империи», – написал он однажды императору в Константинополь из своей столицы в Равенне. На его монетах появилась надпись «Рим Непобедимый» (Roma Invicta), а когда Теодорих поехал в Рим, он в цирке провел игры в старом стиле. Но с точки зрения права он числился единственным остготом, наделенным статусом римского гражданина; его личная власть признавалась сенатом, но его соотечественники считались обычными наемными солдатами Римской империи. На гражданские должности он назначал римлян. Один из них считался его другом и советником. Его звали Боэций, философ, которому суждено было стать ведущим мыслителем своего времени, через которого наследие классического мира передалось ученым средневековой Европы.

Теодорих представляется разумным правителем, поддерживавшим добрые отношения с остальными варварскими народами (он женился на сестре Хлодвига), и пользовался среди них авторитетом первого среди равных. Однако он не разделял арианского вероисповедания своего народа, а духовное отчуждение в конечном счете сыграло против остготской власти. В отличие от франков и вопреки примеру своего правителя они не могли считаться преемниками римского прошлого. Поэтому после кончины Теодориха полководцы Восточной империи выгнали всех остготов из Италии и ее истории. Те покинули Италию в руинах, и на ее территорию в скором времени вторглись новые чужаки – племена лангобардов.

На западе Хлодвиг оставил вестготам фактически одну только Испанию, с территории которой они вытеснили местных вандалов. Там уже успели обосноваться другие германские народы. Ее ландшафт доставлял несколько иные трудности – одинаковые для всех последующих захватчиков и правителей, и властители королевства вестготов не смогли сопротивляться дальнейшей поступательной романизации, которая стала гораздо агрессивнее, чем при его основателях в Галлии, где они намного менее слились с существовавшим обществом, чем это сделали франки. Вестготы, а их насчитывалось намного меньше – около 100 тысяч человек, сплотились вокруг своих вождей, которые повели их из Старой Кастилии в другие провинции; их споры достигали такого накала, что на протяжении более полутора веков здесь на юге не удавалось восстановить власть императора. В конце концов короли вестготов обратились в католическую веру и через церковь мобилизовали авторитет испанских епископов. В 587 году закладывается долгая традиция католической монархии Испании.

Что все это нам дает, трудно сказать. Любые обобщения до добра не доводят. Практически все можно объяснить простым ходом времени; вестготы подверглись эволюции на протяжении трех веков от основания королевства Тулузы до конца их господства в Испании. Многое трансформировалось за такое долгое время. Притом что хозяйственная жизнь и технические приемы изменились, возможно, только в худшую сторону, формы мышления и нормотворчества подвергались радикальным, пусть даже медленным, преобразованиям во всех варварских королевствах. Считать их варварскими в скором времени стало не совсем справедливо (исключением, возможно, стоит назвать лангобардов). Германские соплеменники составляли меньшинство населения, зачастую они жили обособленно в окружении других народов, существовали в соответствии с издревле установившимся порядком и принуждались к своего рода согласию с завоеванным населением. Волны их вторжений на чужие земли могли с близкого расстояния выглядеть как паводок, но, когда он проходил, от него оставались только крошечные, изолированные, образно говоря, лужи в виде общин захватчиков, тут и там заменявших римских хозяев, но часто обитавших рядом и вместе с ними.

Браки между римлянами и варварами оставались вне закона до VI века, но никто их по большому счету не отслеживал. В Галлии франки позаимствовали латынь коренного населения, разбавив словами из франкского диалекта. К VII веку в западном европейском обществе уже сложилась совсем другая атмосфера, чем существовала в бурном V столетии.

Как бы там ни было, но варварское прошлое оставило отпечаток на истории Европы. Общества практически во всех варварских королевствах на протяжении долгого времени формировались на основе необратимых германских обычаев. Ими предусматривалась иерархия, получившая отражение в характерном для германцев механизме обеспечения общественного порядка, а также кровной мести. Всем мужчинам, равно как женщинам, скоту и имуществу любого предназначения, назначалась своя цена в буквальном смысле этого слова; в случае причинения кому-то вреда, если возмещения не обещалось, все в конечном счете улаживалось с учетом интересов всего рода или одной семьи. Короли все шире вели записи для памяти и тем самым в некотором смысле «издавали» разъяснения о том, что означали такие обычаи. Грамота тогда представлялась явлением настолько редким, что просто бессмысленным было возводить произведения наглядной агитации типа Вавилонской колонны или белых стендов для вывешивания на всеобщее обозрение декретов, как это делалось в греческих городах-государствах. Предусматриваться могли разве что памятки, составлявшиеся писцом на пергаменте для справки на будущее. Тем не менее в этом германском мире зародились основы юриспруденции, в один прекрасный день перенесшиеся через океаны к новым носителям культуры европейского замеса. Первой нормой права, с помощью которой к этому открылся путь, служило утверждение функции монарха или коллективного совета на объявление того, что следует регистрировать в письменном виде. Вельможи всех германских королевств тут же взялись за написание и кодификацию их законов.

В основе ранних форм публичного судопроизводства лежали не религиозные или надприродные принципы, и обычно применялись судебные процедуры, поэтому вполне естественно в таком случае, что, например, к суду вестготов Тулузы привлекались специалисты, владеющие навыками применения римского права. Но в этом проявлялась всего лишь одна форма признания, которую аристократия практически всех варварских государств применяла к римской традиции и формулировкам. Теодорих считал себя наместником римского императора; ему не составило труда определить свою собственную роль, зато перед ним стояла сложная задача не допустить раздражения его последователей, которые могли возмутиться любой чрезмерной романизацией. Предположительно сходные соображения изводили Хлодвига перед его обращением в новую веру, которое послужило актом его отождествления с империей, а также с церковью. На уровне чуть более низком, чем крупные исторические фигуры, дворяне и франков, и вестготов явно с большим удовольствием демонстрировали себя наследниками Рима через письма друг другу на латинском языке и покровительство развлекательной литературы. К тому же с римлянами складывались связи по интересам; ратников вестготов иногда привлекали к подавлению восстаний крестьян, представлявших опасность для романо-галльских землевладельцев, а также самих захватчиков. Однако, поскольку на их пути все еще стояло арианство, сохранялись пределы возможного отождествления варваров с романитас. Церковь, в конце концов, оставалась последним пережитком империи к западу от Константинополя.

Восточные императоры наблюдали за всеми этими изменениями с большой озабоченностью. Но они по рукам и ногам были скованы проблемами в собственных вотчинах, а в V веке к тому же добавился диктат со стороны их варварских военачальников. Они с дурным предчувствием наблюдали за завершающими годами марионеточных императоров Равенны и тут же признали Одоакра, свергшего последнего из них. Они по-прежнему настаивали на формальном притязании на управление единой империей Востока и Запада, фактически не подвергая сомнению самостоятельность Одоакра в Италии, пока ему не появилась достойная замена в лице Теодориха, которому присвоили титул патриция. Между тем персидских войн и нового нажима славян на Балканах было более чем достаточно, чтобы занять себя настоящим делом. Только с восшествием на престол императора Юстиниана в 527 году вроде бы забрезжила реальная надежда на восстановление императорского правления.

Через призму времени деятельность Юстиниана видится не совсем удачной. Тем не менее его поведение как императора народ воспринимал благожелательно; он делал то, что практически весь народ до сих пор ждет от сильного императора. Вдруг он однажды решится! Юстиниан гордился тем, что латынь была его родным языком; при всей широте размаха внешней политики империи он все еще мечтал о воссоединении и восстановлении империи в прежних ее границах с центром в Константинополе, который служил ему столицей. Судить о нем нам дано только на основе тех знаний, которыми мы располагаем, но правил он долгое время, и его современники ощущали на себе последствия его временных успехов. Они ждали, что достижения Юстиниана сложатся в настоящее возрождение империи. Как ни крути, а никто на самом деле не мог себе представить мир без Римской империи. Западные короли варваров безропотно подчинились Константинополю и принимали от него титулы; сами они за пурпур императора не боролись. Юстиниан стремился к диктаторской власти, и его современники считали такую цель понятной и достижимой. В его представлении о собственной роли просматривается определенная величавость; обидно, что внешне он выглядел мужчиной совсем неказистым.

Юстиниан практически постоянно вел войны. Он часто одерживал победы. Даже дорого ему стоившие персидские кампании (и выплаты дани персидскому царю) можно назвать вполне успешными в том смысле, что территориальные потери для империи были незначительными. Не удалось ему избежать и серьезных стратегических упущений; у него никак не получалось высвободить ресурсы для проведения политики восстановления империи на западе, которую Юстиниан ставил целью при заключении первого мирного договора с персами. Тем не менее его величайший военачальник Велизарий разгромил вандалов в Африке и возвратил эту страну в состав империи (хотя потребовалось еще десять лет, чтобы навести там должный порядок). Он продолжил вторжение на территорию Италии и развязал войну, которая закончилась в 554 году окончательным выселением остготов из Рима, а также объединением всей Италии в очередной раз под властью империи, пусть даже императорским легионам пришлось разрушить всю Италию сильнее, чем это когда-либо позволяли себе варвары. Все это были великие достижения, воспользоваться которыми с толком у Юстиниана не получилось. Большие дела ждали в Южной Испании, где полководцы императора воспользовались соперничеством между вестготами и снова установили императорскую власть в Кордове. К тому же по всему Западному Средиземноморью никто не мог соперничать в мощи с императорскими флотами; на протяжении столетия после кончины Юстиниана византийские суда не подвергались ни малейшей опасности.

Всему есть свой конец. К концу века большая часть Италии снова ушла из-под власти Константинополя, на этот раз к лангобардам. Так назывался еще один германский народ, насовсем покончивший с имперской властью на Апеннинском полуострове. В Восточной Европе тоже, вразрез с энергичной дипломатией подкупа и распространения миссионерской идеологии, Юстиниану так и не удалось добиться ничего толкового в отношениях с варварами. Можно предположить, что добиться долговечного успеха там было просто невозможно. Нажим на эти постоянно кочующие народы был слишком энергичным, и, кроме того, они видели перед собой великие трофеи. «Варвары, – написал один историк времен правления Юстиниана, – однажды попробовавшие римское богатство, навсегда запомнили к нему дорогу». С кончиной Юстиниана, потратившего огромные средства на возведение крепостей, предки будущих булгар осели во Фракии, а клин варварских народов расколол Западный и Восточный Рим.

Великие территориальные приобретения Юстиниана в полном масштабе его преемники сохранить не могли в силу остающейся опасности со стороны Персии, усиления нажима славян на Балканах, а в VII веке появился еще и новый соперник в лице ислама. Впереди римлян ждали ужасные времена. При всем том наследие Юстиниана продолжало играть свою роль через основанную им дипломатическую традицию, создание сети влияния среди варварских народов за пределами границы империи, натравливание их друг на друга, подкуп одного принца подачками или титулами, вступление в родство в качестве крестного родителя воцерковленных детей другого. Если бы не княжества-вассалы Кавказа, обращенные в христианскую веру еще при Юстиниане, или его союз с крымскими готами (которому суждено было просуществовать семь веков), сохранение Восточной империи было бы практически невозможно. В этом смысле во времена его правления к тому же закладываются приблизительные наметки будущей византийской сферы влияния.

Внутри своей империи Юстиниан оставил неизгладимый след. В момент его вступления на престол вверявшаяся его заботам монархия выглядела ущербной с той точки зрения, что внутри правящей верхушки сохранялся раскол на группы, способные заручиться общественной поддержкой, но в 532 году из-за этого раскола вспыхнул большой мятеж, послуживший хорошим предлогом для разгрома фракций раскольников, и, пусть даже пришлось спалить полгорода, Юстиниан избавился от внутренней угрозы его полновластию. Новый император в дальнейшем все более последовательно и неприкрыто демонстрировал свой диктат.

Ему посвящены роскошные архитектурные памятники; самым величественным из них выглядит собор Святой Софии (532–537 гг.), но знаками его правления и свидетельствами унаследованного богатства Восточной империи выступают общественные здания, церкви, бани и новые города, встречающиеся по всей ее территории. Самые богатые и наиболее цивилизованные провинции находились в Азии и Египте; крупнейшими городами были Александрия, Антиохия и Бейрут. Духовным, нормативным памятником правления Юстиниана остается кодификация римского права. Тысячелетнюю римскую юриспруденцию соединили в четырех сборниках – в форме, которая позволила оказывать громадное влияние на формулирование современных представлений о государстве на протяжении сотен лет. Усилия Юстиниана, направленные на проведение административных и организационных реформ, большими успехами не увенчались. Не представляет труда назвать недуги, опасность которых известна еще с III века, но при существовавших тогда расходах и обязательствах империи надежное лечение их находилось с большими сложностями. Продажа должностей, например, считалась известным злом, и Юстиниан отменил ее, но потом ему приходилось терпеть эту возродившуюся непреодолимую практику.

Главная нормативная реакция на данную проблему империи состояла в нарастающей регламентации деятельности ее граждан. В известной степени она проводилась в соответствии с традицией регулирования экономики, унаследованной Юстинианом. Точно так же, как земледельцев привязали к их наделам, ремесленников теперь приписали к традиционным корпорациям и гильдиям; даже бюрократия приобрела тенденцию к превращению в наследуемое ремесло. Получавшаяся в результате принятых мер жесткость конструкции вряд ли облегчала решение проблем империи.

Весьма некстати к тому же в начале VI века на Восток обрушилась серия исключительно катастрофических стихийных бедствий: ими во многом объясняется, почему Юстиниану было трудно оставить империю в лучшем состоянии, чем она ему досталась. Из-за землетрясения, голода и чумы опустели города и даже сама столица, где люди виделись на улицах привидениями. В древности люди отличались большой доверчивостью, но легенды о том, что император мог отделить голову от тела, а потом водрузить ее на место или исчезнуть из вида по собственной воле, служат основанием для предположения о том, что в осложнившихся условиях существования духовный мир Восточной империи уже снимался с якоря классической цивилизации. Юстиниану пришлось облегчить расчленение империи через навязывание своих религиозных воззрений и политических мер. Здесь речь идет о еще одном парадоксальном исходе, ведь он принес совсем не то, на что рассчитывал император. Он упразднил Афинскую академию, худо-бедно просуществовавшую до него 800 лет; мечтал войти в историю императором христиан, а не предводителем неверных. Поэтому издал указ о разрушении в своей столице всех статуй язычников. Хуже того, он поспешил с понижением гражданского статуса евреев и введением ограничений на свободу исполнения их религиозных обрядов. К тому времени уже прошли некоторые необратимые процессы. На погромы евреев все уже давно смотрели сквозь пальцы, синагоги разрушили; теперь Юстиниан дошел до того, что распорядился поменять иудейский календарь и вмешался в еврейский порядок богослужения. Он даже науськивал правителей варваров на гонения против евреев. Гетто в Константинополе появилось намного раньше, чем в городах Западной Европы.

Юстиниан еще более уверился в правомерности утверждения имперской власти в церковных делах по той причине, что проснулся реальный вкус к богословским диспутам. Последствия таких диспутов для кого-то оборачивались бедой; при таком подходе речь отнюдь не шла о восстановлении лояльности к империи со стороны несториан и монофизитов, то есть еретиков, которые отказались принимать определения конкретного отношения Бога Отца к Богу Сыну, заложенного в 451 году церковным собором в Халкидоне. Богословие таких инакомыслящих значило меньше, чем тот факт, что их символические догмы все больше связывались с важными лингвистическими и культурными группами. Неуемные еретики подпитывали сепаратистские настроения в ряде областей Египта и Сирии. В Египте приверженцы коптской церкви пошли своим собственным путем, встав в оппозицию православию в конце V века, а за ними последовали сирийские монофизиты, основавшие свою же собственную церковь. Обе эти церкви пользовались преданностью и поддержкой многочисленных и ревностных монахов этих стран. У некоторых из этих общин к тому же установились прочные связи с единомышленниками за пределами империи, так что в ход пошла внешняя политика. Несториане нашли пристанище в Персии, и евреи, хотя и не относящиеся к еретикам, обладали особым влиянием за границей; евреи Ирака поддержали вторжения персов на территорию Римской империи, а власти еврейских арабских государств в зоне Красного моря перекрывали торговые пути в Индию, когда в империи против евреев принимали меры враждебного характера.

Надеждам Юстиниана на воссоединение Западной и Восточной церквей не суждено было оправдаться, несмотря на все его рвение в этом деле. Потенциальное отчуждение между ними существовало всегда в силу различных культурных матриц, на которых они сформировались. Апологеты Западной церкви всегда отвергали возможность союза религиозной и светской власти, лежащего в основе политической теории Восточной империи; этой империи предстояло погибнуть, как уже погибли ее предшественники (и как предсказано в Библии), и преодолеть порог ада ей поможет все та же церковь. Теперь такие богословские расхождения приобрели большее значение, и расчленение, наиболее вероятно, осуществилось из-за раскола на Западе. Римский понтифик навестил Юстиниана, и император говорил о Риме как об «источнике иерейства», но в конце концов две христианские общины первыми пошли своими собственными путями, чтобы потом рассориться. Юстиниан с его представлением о верховной власти императора даже в делах богословия пал жертвой клерикальной непримиримости с обеих сторон.

Все это (наряду с остальными его многочисленными поступками) может означать, что истинные достижения Юстиниана заключались не в том, к чему он стремился и на какое-то время достиг (то есть восстановление единства империи), а в чем-то ином: облегчении пути к становлению новой, византийской цивилизации. После него появление такой цивилизации стало задачей достижимой, пусть даже его заслуги до сих пор не признаны. Византия развивалась куда-то в сторону от классического мира, в направлении стиля, явно связанного с ней, но не зависимого от нее. Этот процесс облегчали события, происходившие в то время одновременно на территории распространения восточной и западной культуры, до настоящего времени всецело зависящие от новых тенденций в жизни церкви.

Как часто бывало в более поздней истории, церковь и ее патриархи сначала не рассчитывали на какую-то возможность для себя в катастрофе. Они отождествляли себя с тем, что рушилось, и понятно почему.

В крахе Римской империи они видели крах цивилизации; церковь на Западе, за исключением муниципальной власти в обнищавших городах, часто оставалась единственным сохранившимся атрибутом романитас. Ее епископы располагали опытом управления народом, по крайней мере, не худшим, чем у местной знати, обладавшей достаточными умственными способностями, чтобы заняться разрешением новых проблем. Полуязыческое население смотрело на них с суеверным страхом и приписывало им чуть ли не магические способности. Во многих местах представители церкви остались последним воплощением власти, сохранившейся после ухода императорских армий и развала имперской администрации. Они были грамотными среди нового необразованного правящего сословия, претендующего на долю от наследия классического периода. С точки зрения социального происхождения, они часто принадлежали к знатным провинциальным родам; это означало, что они считались великими аристократами и владельцами, располагавшими материальными ресурсами для финансирования своих позиций как духовных наставников. Естественно, они могли взять на себя решение новых сложных задач.