Текст книги "Мировая история"

Кушанский период ознаменован свежей порцией иноземного влияния на индийскую культуру, часто оно шло с запада, если судить по эллинскому стилю в индийской скульптуре, особенно в изображении Будды. Новый стиль в скульптуре индийцев выделяется в отдельную эпоху тем, что изображение Будды само по себе уже представляется нововведением, появившимся во времена Кушанского царства. Кушаны вывели искусство скульптуры на великую высоту, и греческие образцы уступили место формам изображения Будды, узнаваемым в наши дни. В них нашла отражение развивающаяся сложность буддистской религии. Буддизм завоевывал популярность и воплощался в материальных формах; Будда превращался в бога. Причем не следует забывать о прочих многочисленных изменениях. Наблюдалось взаимное проникновение таких явлений, как милленаризм (сакрализации 1000-летнего периода времени), выражения религии в более эмоциональной форме и постоянно усложняющиеся философские системы. Обозначение индуистской или буддистской «ортодоксальности» во всем этом выглядит надуманной попыткой.

В конце концов кушаны сдались на милость державы более могущественной. В начале III века н. э. Бактрией и Кабульской долиной овладел персидский царь Артаксеркс. Чуть позже еще один сасанидский царь взял кушанскую столицу Пешавар. Такие события вполне естественно могут вызвать сожаление и раздражение. Рассуждая о них, любезный читатель должен согласиться с Вольтером: «Что до меня, если один царь сменяет другого на берегах Окса и Яксартеса?» (Амударьи и Сырдарьи). Все напоминало братоубийственные стычки франкских царей или англосаксонских королевств гептархии (семивластия) в незначительно большем масштабе. На самом деле сложно рассмотреть важное значение в этих превратностях судьбы вне фактов двух больших констант индийской истории: роли северо-западной границы как культурного канала и поглощающей способности индуистской цивилизации. Ни один из вторгающихся народов не смог в конечном счете выстоять перед ассимилирующей силой, всегда присущей Индии. Новые правители издавна правили индуистскими царствами (чьи корни тянутся к временам еще до появления Маурьев, к политическим объединениям V и IV веков до н. э.), и все они перенимали индийский уклад жизни.

Захватчики никогда не проникали глубоко в южном направлении. После распада империи Маурьев Деканское плоскогорье долгое время оставалось обособленной территорией под властью собственных правителей-дравидов. Его культурная индивидуальность сохраняется даже сегодня. После завершения эпохи Маурьев произошло усиление арийского влияния, но индуизм с буддизмом никуда не исчезли, политической интеграции юга и севера фактически не получилось до британского колониального господства.

В наступивший период смутного времени далеко не все контакты жителей Индии с иноземцами сопровождались насилием. Торговля с римскими купцами выросла настолько заметно, что Плиний Старший обвинил (незаслуженно) этих купцов в вывозе всего золота из его империи. Мы, стоит признать, располагаем скудной достоверной информацией, кроме той, что касается прибытия из Индии посольств для проведения переговоров по вопросам торговли. Но по данному факту можно предположить, что одна особенность торговли Индии с Западом уже установлена; участники средиземноморских рынков нуждались в предметах роскоши, которые можно было поставлять только из Индии, а взамен, кроме золотых слитков, предложить римлянам было нечего. Такой порядок продержался до XIX века. К тому же просматриваются еще некоторые интересные атрибуты межконтинентальных контактов, связанные с торговлей. Морское единство культуры торговых общин; в греческом языке появляются тамильские названия товаров, и индийцы с юга торговали с Египтом еще с эллинских времен. Позже римские купцы жили в южных портах, где тамильские цари пользовались услугами римских телохранителей. Наконец, что бы там ни говорили об апостоле Фоме, все-таки можно согласиться с тем фактом, что впервые христианство появилось на территории Индии в западных торговых портах, предположительно, уже в I столетии нашей эры.

Политическое единство на севере удалось восстановить по прошествии еще сотен лет. Новое государство долины Ганга в виде империи Гуптов выглядело тогда наследием пяти веков смуты. Ее центр находился в Патне, где обосновались правители династии императоров Гуптов. Первый из них, но уже новый Чандрагупта, начал править в 320 году, и за 100 лет север Индии опять на какое-то время получилось объединить и обезопасить от внешнего нажима на границы и вторжений иноземцев. Империя Гуптов по размеру не шла ни в какое сравнение с империей Ашоки, зато Гуптам удалось дольше предохранять ее от распада. На протяжении примерно двух веков север Индии при них пережил нечто вроде эпохи Антонинов, позже вспоминавшейся с ностальгией как классический период индийской истории.

В эпоху Гуптов случилась первая великая консолидация индийского искусства. С древнейших времен мало что сохранилось, пока не усовершенствовалась техника резьбы по камню при династии Маурьев. Кульминацией развития местной традиции каменной кладки считаются колонны, служащие ее главными памятниками. Долгое время резьба по камню и каменное строительство носили на себе следы стилей, развившихся в эпоху деревянного зодчества, но их приемы удалось значительно усовершенствовать еще до того, как началось греческое влияние, когда-то считавшееся источником происхождения индийской каменной скульптуры. Зато греки принесли с Запада новые художественные сюжеты и приемы работы. Если судить по тому, что дошло до наших дней, основные свидетельства такого влияния обнаруживаются в буддистской скульптуре, появившейся уже в период расцвета христианской эпохи. Но еще до наступления периода Гуптов появилась роскошная и исконная традиция индуистских скульптур, и с того времени изобразительная жизнь Индии выглядит зрелой и вполне самостоятельной. Во времена Гуптов начинается возведение великого числа каменных храмов (отличавшихся от выкопанных и украшенных пещер), которые пользуются большой славой в индийском искусстве и архитектуре до наступления мусульманской эпохи.

Цивилизация Гуптов к тому же прославилась литературными достижениями подданных их династии. Опять прослеживаются глубокие корни литературного творчества индийцев. Стандартизация и систематизация санскритской грамоты незадолго до наступления времен династии Маурьев открыли путь к литературе, которой могла пользоваться элита всего субконтинента. Санскрит служил связью, объединявшей север с югом вразрез с их культурными различиями. Великим эпопеям придали их классическую форму на санскрите (хотя с ними к тому же можно ознакомиться в переводе на местные наречия), на санскрите писал и величайший индийский поэт Калидаса. Он к тому же считается драматургом, и в эпоху Гуптов из туманного прошлого появился индийский театр, традиции которого сохраняются и переносятся в популярную индийскую кинематографию нашего времени.

Эпоха династии Гуптов считается великой еще и с точки зрения интеллектуального прогресса. Десятичную систему исчисления индийские математики изобрели в V столетии. Обывателю такое открытие может показаться более значимым, чем возрождение и расцвет индийской философской мысли того же самого периода истории. Это возрождение никак не ограничивалось религиозными воззрениями, однако то, что из них можно почерпнуть с точки зрения общих отношений или направления развития культуры, представляется в высшей степени спорным. Литературное произведение типа пресловутой Камасутры больше всего может удивить западного наблюдателя пристальным вниманием к приемам, использование которых при всей их причудливости для отдельного человека в лучшем случае способно привлечь внимание и занять время совсем тонкого слоя элиты. Отрицательный момент лежит на поверхности: упор на дхарме брахманской традиции или аскетической строгости некоторых индийских наставников, а также допустимость чувственного удовольствия, предложенного авторами многих текстов наряду с Камасутрой, не имеет ничего общего с порывистым, воинственным пуританством, мощно обосновавшимся и в христианских, и в исламских традициях. Индийская цивилизация двигалась к совсем другим ритмам, чем те, что ценились дальше на западе; здесь, возможно, залегает глубочайшая мощь и объяснение силы ее сопротивления иноземным культурам.

В эпоху династии Гуптов индийская цивилизация приобрела свой зрелый, классический вид. Хронология, диктуемая политическими событиями, здесь представляется некоей помехой; важные изменения приходят за границы любого произвольного периода времени. Тем не менее в культуре династии Гуптов можно ощутить присутствие полностью развитого индуистского общества. Его выдающейся особенностью становится кастовая система, которая к тому времени стала накладываться на исходное деление ведического общества, состоявшего из четырех сословий, и усложнила это общество. Оно концентрировалось в пределах каст, внутри которых индийцы запирались в четко ограниченных группах для заключения брака и, обычно, для профессионального занятия, когда подавляющее большинство индийцев существовало за счет земледелия. Города по большей части служили огромными базарами или крупными центрами паломничества. Практически все индийцы тогда, как и теперь, относились к сословию земледельцев, жизнь которых протекала в пределах представлений о религиозной культуре, уже сложившихся в ее фундаментальной форме во времена, предшествовавшие династии Маурьев.

В их живучести и авторитете сомневаться не приходилось; притом что предстояло их тщательное осмысление на протяжении предстоящих веков, эти представления уже сформулировали во времена династии Гуптов в грандиозных произведениях каменной резьбы и скульптуры, служащих воплощением власти популярной религии и занимающих свое место рядом со ступами и Буддами времен до прихода к власти династии Гуптов, ставшими постоянной особенностью индийского пейзажа. Как это ни парадоксально, но Индия во многом из-за ее религиозного искусства считается страной, где находится, возможно, больше свидетельств умонастроений людей, чем их материальной жизни. Мы можем знать мало о конкретном способе, с помощью которого Гупты облагали земледельцев податью (хотя это легко предположить), зато в освоении бесконечного танца богов и демонов, формирования и исчезновения эскизов животных и символов мы можем прикоснуться к миру, все еще живому и видимому в деревенских святынях и процессиях буддистов наших дней. В Индии, как нигде, появляется шанс взглянуть на жизнь бесчисленных миллионов людей, историю которых следует освещать в таких книгах, как этот труд, но которые обычно проходят мимо нас незамеченными.

В кульминационный момент развития индуистской цивилизации между временами династии Гуптов и приходом ислама плодотворность индийской религии, служившей почвой индийской культуры, едва ли реагировала на политические перемены. Одним из признаков перемен стало появление к 600 году важного нового культа, который быстро занял свое место в индуистском пантеоне, сохраняющееся за ним до сих пор. Речь идет о поклонении богине-матери по имени Деви. Кто-то видит в ней выражение нового чувственного начала, которым отмечены одновременно индуизм и буддизм. Поклонение ей встраивалось в общее кипение религиозной жизни на протяжении парочки веков или больше, поскольку новая популярная эмоциональность связывалась с поклонением Шиве и Вишну приблизительно в то же самое время. Установление точных дат тут не очень полезно; нам следует думать о продолжающемся изменении на протяжении всех веков, перекликающихся с веками ранней христианской эры, результатом которой было окончательное превращение древней брахманской религии в индуизм.

От него там произошел целый спектр обрядов и верований на все случаи жизни. Индуизм происходил от философской системы Веданты в виде абстрактного символа веры с упором на нереальности фактического и материального и желательности достижения отчуждения от них в истинном знании действительности – брахмы, до простых деревенских алтарей, у которых поклонялись местным божествам и которые легко подстраивались к культам Шивы или Вишну с помощью веры в то, что эти два ведущих божества могут появиться в нескольких воплощениях. Религиозный пыл тем самым нашел свое выражение в противопоставлении – одновременной популяризации идолопоклонства и новой аскезе. Принесение в жертву животных никогда не прекращалось. Теперь оно утверждалась новой строгостью консервативных религиозных обрядов. То же самое касалось нового жесткого отношения к женщинам и их дальнейшего закабаления. Религиозное выражение этого проявилось в широком распространении брака несовершеннолетних и появлении традиции под названием сати, или публичного самосожжения вдовы вместе с телом мужа на погребальном костре.

Все-таки богатство индийской культуры было таково, что подобное огрубление религии сопровождалось развитием до высшей точки философской традиции веданты, ставшей кульминацией ведической традиции, и новой разработки направления буддизма под названием Махаяна, которым утверждалась божественность Будды. Корни последнего уходили в ранние отступления от учения Будды, посвященного размышлениям, чистоте и отрешенности. Сторонники таких отступлений предпочитали обрядовый и простой религиозный подход и также обращали внимание на новое толкование роли Будды. Вместо того чтобы просто считать его наставником и примером, в Будде теперь видели величайшего из бодхисатв, то есть спасителей, призванных на блаженство самоубийства, но отказавшихся от него и оставшихся в этом мире, чтобы показать людям путь к спасению.

Достижение статуса бодхисатвы постепенно становилось целью многих буддистов. Среди прочего усилия буддистского собора, созванного правителем кушанов Канишкой (который, кстати, к тому же использовал римский титул Кайсара), направлялись на реинтеграцию двух тенденций в буддизме, расходившихся все дальше друг от друга. Все усилия оказались потраченными впустую. Буддизм Махаяны (слово на санскрите означает «большая колесница») получил последователей, которые поклоняются Будде, считающимся спасителем, достойным обожествления, и являющимся в вероисповедании одним из проявлений великого, единственного небесного Будды. Его начинают рассматривать в качестве единого духа всего сущего в индуизме. Благочиние аскетизма и созерцания, присущее догме Гаутамы, теперь все больше ограничивалось меньшинством ортодоксальных буддистов, причем последователи Махаяны пользовались популярностью в массах новообращенных. Одним из показателей этого можно назвать распространение в I и II веках н. э. большого числа статуй и изображений Будды, а ведь такое раньше не приветствовалось в силу запрета, наложенного самим Буддой, на идолопоклонство. Буддизм Махаяны в конечном счете пришел на смену предыдущим формам буддизма в Индии и к тому же распространился вдоль торговых путей через Центральную Азию в Китай и Японию. Наиболее ортодоксальная традиция удачнее всего прижилась в Юго-Восточной Азии и Индонезии.

Тем самым индуизм и буддизм одновременно подверглись изменениям, послужившим усилению их привлекательности. Условия для индуистской религии выглядят более благоприятными, причем свою роль в этом сыграл региональный фактор; со времен кушанов центр индийского буддизма находился на северо-западе или в области, наиболее открытой для опустошительных набегов гуннов. Индуизму досталась плодотворная почва юга Индостана. Северо-запад и юг, понятное дело, представляли собой области, где сложились наиболее благоприятные условия для перемешивания культурных потоков с притоком из канонического средиземноморского мира, поступавшего наземным и морским путем.

Такого рода изменения вызывают ощущение кульминации и предела. Оно вызрело незадолго до прихода на субконтинент ислама, но случилось это достаточно рано для закрепления философского воззрения, которым с тех пор отмечена культура Индии и которое продемонстрировало поразительную невосприимчивость к любым иным взглядам. В его основе лежало представление о бесконечных витках сотворения и возвращения в неведомое состояние, картина мироздания, которой предусматривался спиралевидный, а не линейный ход истории. Что это означало для изменения фактической манеры поведения индийцев (вплоть до наших дней), представляется серьезным вопросом, суть которого практически невозможно ухватить. Можно было бы рассчитывать на пассивное и недоверчивое отношение к ценности практического действия, но все далеко не однозначно. Редкие христиане живут в полном соответствии с провозглашаемыми ими нормами морали, поэтому нам даже неприлично ждать от индуистов предельной последовательности. Практическое предназначение индийских храмов как места для принесения пожертвований и покаяния сохраняется до сих пор. Причем направленность культуры как таковой при всем этом может определяться акцентом на отличных способах мышления. К тому же трудно не ощутить, что история Индии во многом зависела от мировоззрения, носители которого больше внимания уделяли пределам, а не потенциалу человеческой деятельности.

7
Классический Китай

Поразительная преемственность и нетронутость классической китайской цивилизации объясняется ее относительной удаленностью от Европы; Китай представлялся труднодоступным для иноземного влияния, далеким от источников прямых потрясений, коснувшихся остальных великих цивилизаций. Исламская традиция принесла в Индию больше изменений, чем появление буддизма в Китае, возможно, потому, что китайцы обладали еще большей способностью к ассимиляции иноземного влияния. Можно предположить, что цивилизация каждой из этих стран сформировалась на различных основаниях. В Индии великими регуляторами культурных колебаний служили религия и неотделимая от нее кастовая система. В Китае все строилось на культуре административной верхушки, сохранявшейся при всех династиях и империях. Именно она удерживала Китай на предназначенном ему курсе развития.

Этой государственной верхушке мы обязаны роскошным письменным наследием в виде документов, регулярно составлявшихся с древнейших времен. Благодаря им китайские исторические хроники представляются бесценными документальными свидетельствами, содержащими, как правило, надежные факты, хотя их подбором занимались представители меньшинства народа по своему усмотрению и к своей выгоде. Конфуцианские мудрецы, занимавшиеся ведением исторических хронологий, преследовали практическую и нравоучительную цель: они хотели собрать коллекцию примеров и сведений, с помощью которых будет легче укреплять традиционные общественные устои и ценности. В своих описаниях событий они выдвигают на передний план их обоснованность и закономерность. С учетом потребностей управленческого аппарата громадной страны такой подход удивления не вызывает; ответственные деятели стремились к сохранению единообразия и упорядоченности. Однако авторы таких летописей слишком многое оставляют без внимания. Даже уже в исторические времена составляет большую сложность (в классическом средиземноморском мире все значительно облегчалось) обнаружение сведений о том, что представляла собой жизнь подавляющего большинства народных масс. Более того, из официальных исторических произведений можно получить обманчивое впечатление одновременно о неизменной природе китайской администрации и о распространении в обществе конфуцианских ценностей. На протяжении долгого времени понимание китайского административного аппарата оставалось доступным представителям меньшинства китайского народа даже притом, что в конечном счете его разделят многие китайцы и одобрит, пусть даже бездумно и бессознательно, подавляющее большинство.

Официальная культура Китая отличается предельной самодостаточностью.

То внешнее влияние, которое на ней все-таки сказалось, произвело едва заметный эффект, но все-таки производит большое впечатление. Фундаментальное объяснение этому опять-таки лежит в сфере географического положения страны. На протяжении практически всей истории Китай оставался обращенным на восток, в сторону своих богатейших провинций междуречья Янцзы и Хуанхэ, а также морского побережья. Понятно, что Китай находился гораздо дальше от классического Запада, чем империи Маурьев и Гуптов. Общение китайцев с ним даже через посредников практически отсутствовало, хотя до начала VII века н. э. народы Персии, Византии и Средиземноморья уже пользовались китайским шелком и высоко ценили китайский фарфор, поступавшие к ним по великим торговым путям, проложенным через Центральную Азию. С классической Индией у Китая конечно же сложились намного более тесные отношения, не говоря уже об отношениях со среднеазиатскими империями и народами, а также с Кореей и Вьетнамом. Однако отличительной чертой Китая, особенно при династии Хань, следует назвать то, что на протяжении длительного времени у него на границах отсутствовали великие государства, достойные того, чтобы поддерживать с ними дружеские отношения. Однако не стоит впадать в заблуждение по поводу того, что Китай будто бы находился в некоем обособленном положении: притом что где-то относительно далеко на западе образовался своеобразный центр западной цивилизации, распространявшейся на запад и на север Европы, зато Китай существовал внутри азиатского мира, в котором во времена классического периода происходило множество самых разнообразных событий.

История Китая между завершением эпохи Сражающихся царств и восшествием на престол династии Тан в 618 году н. э. располагает своего рода хронологическим стержнем из возвышения и исчезновения правящих династий. Время их правления отмечено конкретными датами, но в этом просматривается элемент искусственного подхода или, по крайней мере, опасность проявить чрезмерную доверчивость в обращении к ним. Приход династии к полноценной власти над целой империей мог продолжаться несколько десятилетий, а ослабление власти вплоть до самого свержения династии могло происходить и того дольше. С учетом такого допущения использование династического календаря представляется вполне полезным. По нему ведется деление китайской истории на важнейшие периоды до XX века. И этим периодам присвоены имена соответствующих императорских династий, достигавших в их время пика своего правления. Две первые династии, интересующие нас, смогли объединить Китай. Это – династии Цинь и Хань.

Восхождением к власти династии Цинь отмечается радикальный переход в истории Китая от существования множества царств к созданию одного крупного государства. Притом что территория, на которой теперь располагается известный нам Китай, еще не раз подвергнется дроблению на мелкие княжества, понятие объединенной империи появляется во времена династии Цинь, и сформулировал его великий китайский император Цинь Шихуанди. Китайская империя рождалась на сломе эпох в большой крови, но ее прообразы появились гораздо раньше в глубине китайской истории. Задолго до того, как император Цинь «объединил» Китай в 221 году до н. э., уже существовали представления о культурном и идейном единстве, разрабатывавшиеся как минимум больше тысячи лет. Только далекий от исторической науки человек осмелился бы говорить, будто с III века до н. э. естественной формой существования Китая было единое государство (многие римские историки разделяли такое же заблуждение по поводу своей империи, и кое-кто из них дожил до момента его развенчания), но никто не отрицает того, что многие китайцы видят свою историю именно в таком свете. И такое представление сыграло свою роль в до сих пор успешном переходе Китая от империи к современному единому государству.

Представители династии Цинь, покончившие с раздробленностью Китая периода Сражающихся царств, пришли из западного царства, все еще кое-кем считающегося варварским, примерно в IV веке до н. э. Тем не менее род Цинь процветал в числе прочего в силу радикального государственного переустройства, произведенного одним склонным к легизму министром около 356 года до н. э., а еще, предположительно, благодаря поступлению на вооружение их ратников нового длинного железного меча. После поглощения Восточной Сычуани Цини в 325 году до н. э. потребовали для себя статуса царства. Кульминационный момент достижений Циней наступил с поражением их последнего противника в 221 году до н. э. и объединением Китая при императоре и династии, в честь которой их стране дается ее европейское название.

Человек, которого родители нарекли Ин Чженом, а все китайцы знают как Цинь Шихуанди (первый император династии Цинь), родился в 259 году до н. э. и стал царем, когда ему исполнилось тринадцать лет.

Его царству Цинь уже принадлежала большая власть, когда он вступил на престол, однако сохранялось внутреннее разобщение. Юный царь Чжен, как его тогда звали, подозревал своих родственников в заговоре против него; он приговорил свою мать к ссылке, замененной домашним арестом, и распорядился казнить ее признанного любовника, которого разорвали на части пятью упряжками колесниц. Главного министра своего отца он заставил наложить на себя руки, приняв яд. Чжен без особой радости вводил свои войска в сражение. К 230 году до н. э. он явно вынашивал планы разгрома всех остальных царств и в подходящий момент приступил к его выполнению, вразрез с решением совета его консультантов, обеспокоенных отсутствием у их господина чувства меры. К 223 году до н. э. царь Чжен нанес поражение крупнейшему царству периода Сражающихся царств под названием Чу, располагавшемуся на юге Центрального Китая. Два года спустя он покорил царство Ци на Шаньдунском полуострове, последнее остававшееся независимым государство прежней эпохи. Провозглашая «новую страну», Чжен изобрел новые титулы для себя (первый император) и для своих чиновников. Между тем он занялся южными областями, куда никто из китайских правителей еще победоносно не вторгался. К 213 году до н. э. его империя простиралась до нынешней провинции Гуандун на юге, а его войска вторгались на территорию Вьетнама и в другие районы юго-восточных азиатских пограничных областей. Все китайцы признали, что им достался не обычный царь, и создавал он необычное государство.

Цинь Шихуанди мечтал о мощной централизованной империи, в которой стержнем всего и вся служило государство. Он дал старт масштабным программам строительства, направленным на то, чтобы соединить империю в единое целое: проложил протяженные судоходные каналы (такие как канал Линцю на юге, связавший Янцзы с рекой Чжуцзян) и дороги, чтобы двигать по ним свои армии скорым маршем даже в самые отдаленные уголки империи. Как и многие мужчины, признанные великими лидерами, первый император династии Цинь отличался соединением в характере неуравновешенной и жестокой мании величия с глубоким пониманием своего времени (неудивительно, что Мао Цзэдун нашел в нем единственного императора, достойного восхищения). Унаследовав сражающееся царство, Цинь Шихуанди расширил его пределы и усилил войско, сделав сутью империи Цинь ее способность завоевания и удержания покоренных земель. Главным инструментом своей политики Цинь Шихуанди избрал мощную армию империи, набранную из крестьянства, поставленного под командование полководцев, подобранных в соответствии с их способностями и по принципу личной преданности императору. Еще до его крупных завоеваний один сторонний наблюдатель отметил, что «характер династии Цинь силен. Ландшафт их царства сложен. Методы правления жестоки. Поощрения и наказания заслуженны. Их народ не сдается; все они люди воинственные». Все эти реляции император династии Цинь распорядился выгравировать по всему Китаю после 221 года до н. э.

Государство при династии Цинь представляло собой абсолютную монархию, с попытками вмешательства в малейшие подробности жизни его подданных. Остатки бывших элит, тех, кто пережил резню, устроенную Цинями, перевезли в столицу, чтобы они жили там под тщательным надзором. В скором времени после покорения на приобретенных территориях вводили общие стандарты государственного обмена – меры веса, длины, деньги и налоги. Особый интерес этот император династии Цинь проявлял к ученым, способным по его ощущениям представлять опасность для его дела в силу иномыслия; мудрецы должны были придерживаться официальной идеологии либо согласиться на смерть или ссылку на выбор. Великие хранилища древних трудов перевели в непосредственное распоряжение государственных чиновников, которые решили, что пользоваться этими трудами могли ученые, получившие на то особое благоволение. Продвижение по службе, как правило, определялось заслугами вельможи, и император Цинь Шихуанди недоверчиво относился к тем, кто домогался у него должности под предлогом своего благородного рождения. Наивысшим актом государственного согласования жизни подданных империи стала к тому же унификация языка через упрощение написания иероглифов и стандартизацию синтаксиса. Так появился единый письменный язык Китайской империи. На практике это означало, что элите подданных династии Цинь предстояло изучать стандартизированный письменный (разговорным можно было не владеть) язык, совершенно определенно отличавшийся от непонятных наречий народов, населявших империю.

Империя династии Цинь раскинулась на обширной территории. Притом что ее культурное ядро оставалось в долине реки Хуанхэ, где проживало больше трех четвертей населения Китая, вотчина Циней уходила на большие расстояния в северном, западном и южном направлениях. Однако территориальные приобретения Циней не означали появления единой страны. Единство пришло гораздо позже. Бассейн Янцзы кое-кто все еще считал пограничной зоной, а земли, простиравшиеся дальше на юг и запад, рассматривались в качестве областей военной оккупации дикими племенами. На севере в результате покорения соседей империи Цини вошли в соприкосновение с группами кочевников, перемещавшимися по степям Центральной Азии; с этими группами Цини и их преемники старались упорядочивать и ограничивать общение одновременно по культурным и военным соображениям. Предствление о едином Китае, приближающемся к его современным границам, принадлежит правителям следующих веков.

Хотя империи Цинь Шихуанди отмерено было всего лишь 15 лет существования, само ее появление видится большим достижением. С этого времени Китай можно считать гнездом поглощающей новые пространства самодостаточной цивилизации. Судьбу этой цивилизации можно было предугадать по самым первым особенностям ее эволюции. С учетом потенциала собственных памятников культуры эпохи неолита, побудительных факторов культурного обмена и какой-никакой миграции с севера, первые ростки цивилизации появились в нескольких уголках Китая еще перед наступлением X столетия до н. э. К концу периода Сражающихся царств между некоторыми из них возникли сходства, перевесившие все имевшиеся различия. Политическое единство, достигнутое через покорение соседей при династии Цинь на сто с лишним лет, в известном смысле послужило логическим венцом культурного объединения, уже продвигавшегося полным ходом. Кое-кто из западных историков утверждает, будто ощущение принадлежности к китайской национальности возникло еще до наступления 221 года до н. э.; если исходить из такого предположения, можно прийти к выводу о том, что покорение китайцами самих себя особой сложности не составляло. Основополагающим управленческим нововведениям Циней предстояла долгая жизнь после смещения их с престола императорами династии Хань, правившими на протяжении практически 400 лет (206 год до н. э. – 220 год н. э. с эпизодическим антрактом в начале христианской эпохи).