Текст книги "Безупречный враг"

– Основа силы перламутровых жезлов – именно сирены. Их сила, влитая в золотую оправу древними… Увы, мы многое утратили и новых жезлов создавать не умеем, – тихо молвил Эраи. – Это великая тайна храма, и я прошу тебя не делиться ею ни с кем.

Элиис удивленно нахмурилась. Заглянула в тусклые утомленные глаза араави. Высмотрела там нечто – и серьезно кивнула.

– Голоса поющих полны очарования, неодолимого для простых людей и опасного для правителей. Отлично известно и до сих пор памятно, что три сотни лет назад сирены подняли бунт против храма, нашептав капитанам флота слова о мести. Они хотели не свободы – они хотели куда большего. Власти, полного подчинения всего Древа. Ведь голос позволяет управлять почти что каждым и отдавать приказы, не вызывающие сомнения. Пять крупных и десятки островов помельче сдались очарованию меда их речей и познали безжалостное правление сирен, не сдерживаемых более жестоким храмом. Стирание личности, труд до полного изнеможения, нищета, кровавое подавление малейшего проявления самостоятельности – сопутствующие признаки этого правления.

– Как страшно, – поежилась Элиис.

– Тут ты права, было тяжело… Всем стало страшно. Из страха и произрастает жестокость. С тех пор сирен выискивают еще детьми, пока они слабы. Их ломают и укрощают. Храм сперва придумал браслеты, позволяющие всегда знать местонахождение сладкоголосых и ограничивать их передвижение одним островом, а то и городом. Мы не умеем делать браслеты, это знание утрачено. Позже придумали иное средство, стали использовать ошейники, сокращающие воздействие голоса до нескольких десятков локтей. А теперь вот – цветок ош и клятву…

– Но у меня нет голоса, обманывающего и подчиняющего, – заверила Элиис. – За что меня – в клетку?

– Это тоже тайна, – вздохнул араави.

– Я больше не стану звать тебя людоедом, – вступила в торг Элиис. – Расскажи. Честно, никому и слова не передам!

– Верю. – Араави улыбнулся: вот и дало трещину детское упрямство! – Сирины не поддаются влиянию и управлению. А еще подобных тебе всегда рождалось слишком мало. Чтобы Волна не прорвалась к берегу, надо защитить сушу. С такой целью и выстроены башни на юго-западных и южных островах кроны Древа, корни которого ориентированы на север, а малые острова-ветви тянутся на три стороны света, формируя полукруг кроны. Сирины должны жить хотя бы в двенадцати башнях, иначе никто не может быть уверен в безопасности побережья. Храм опасается, что вы не останетесь в башнях по доброй воле.

– Это и есть тайна?

– Часть ее. – Эраи нахмурился, обдумывая правильность продолжения беседы. – Ладно! Вот тебе вся тайна.

Теперь араави склонился действительно к самому уху и выдохнул слова на редкость тихо:

– Воды вам послушны. Я уже говорил, ты слушала без внимания: вы можете стать оружием. Не усмирять Волну, а создавать бури и штормы, губя целые острова.

– Но я не хочу их губить! – охнула Элиис.

– Вспомни про сушеных акул, людоедов и особенно – про цветок ош, – грустно предложил Эраи.

Элиис прикусила губу и виновато смолкла. Ответа у нее не нашлось. Но, судя по упрямой складочке на лбу, мысль засела в сознании глубоко… Закончив ломать последнюю лепешку и вдоволь напившись, девочка нехотя уселась в крытые носилки. Свежесть вечера и усердное проветривание удалили духоту. На повторное предложение араави дать обещание не пытаться сбежать Элиис упрямо замотала головой. Сытость и отдых вернули силы – и для сопротивления в том числе.

Сквозь узкую щель в занавесях Элиис тайком следила за тем, как собирают лагерь. Видела бледную, мокрую с ног до головы сирену, устало опирающуюся на руку одного из стражей. Лоота больше ни о чем не просила, однако выглядела ужасно. Эта страдающая от озноба и тайной боли женщина вызывала у Элиис двойственное чувство: с одной стороны – отвращение к храму с его принуждением и неволей, а с другой – страх перед медоточивым голосом, силу которого ей недавно довелось испытать на себе.

Едва Лоота присоединилась к отряду, как араави Граат, ненадолго показавшийся не самым худшим из жрецов, снова стал виновником всех бед большого мира… Жестоким, опасным, непонятным. Он безразлично кивнул сирене, и та склонилась до земли, униженно умоляя о прощении. Носилки взмыли вверх, закачались на широких плечах стражей, камни тропы захрустели под их ногами, а сирена все шептала, жалко тащилась за араави и непрестанно извинялась.

– Если сок цветка – единственное стремление, доступное тебе, – нехотя молвил араави, ускоряя шаг и вырывая из рук женщины край своего одеяния, – отправляйся служить риил-араави острова Доито. Он будет добрым и заботливым хозяином. К тому же он стар и ему, живущему уединенно и лишенному жажды власти, нет причин бояться твоего предательства. Я сам прикажу выдавать тебе сок ош один раз в день, по допустимой и наименьшей потребности, утоляющей боль.

– Пощадите, – всхлипнула женщина, падая на колени. – Вы вернули мне память и надежду, как я могу снова все потерять? Поверьте мне, я вам верна. Храму верна.

– Ну да, еще как верна, – сухо усмехнулся араави. – До заката. Когда год назад я взялся избавить тебя от пагубного пристрастия, мне и в голову не приходило, что эта беда столь велика. С каждым днем я все больше сомневаюсь в самой возможности исцеления, Лоота. Иди, довольно ныть. Я не намерен вытирать сопли каждой дурной сирене.

Лоота окончательно сникла. Араави сделал несколько быстрых шагов, сердито тряхнув головой, затем остановился, обернулся, со смесью раздражения и сочувствия изучая склонившуюся к камням тропы женщину. Подошел к носилкам и чуть поклонился:

– Божественная, а не окажешь ли ты милость моей сирене? Полагаю, идти своими ногами она сейчас не в силах. Между тем времени нет. К восходу нам следует быть за перевалом, на слиянии двух троп. Нас там ждут.

– Окажу, – неуверенно отозвалась Элиис.

– Похвальная сговорчивость. Лоота, живо забирайся в носилки. Там тепло и удобно. Задернешь шторки, переоденешься в сухое, отдохнешь. Заодно в оплату доброты приведешь в порядок волосы сирина.

– Благодарю, – тихо прошелестел голос.

Тепло колыхнулось в нем, вызывая приязнь и мягкую радость. Девочка чуть поморщилась. Влияние сирены, пусть даже неосознанное и не направленное во зло, было ей противно. Оно казалось подобным злой шутке, однажды проделанной деревенскими мальчишками над слабой и беззащитной малышкой Элиис. Принесли кувшин со свежим жирным молоком, сказали:

– Пей, подарок.

Поначалу было приятно и радостно. Но на дне оказалась грязь…

Дети смеялись, держали за руки и плечи, пытались влить в горло и остатки молока, и осклизлую глинистую мерзость. Юго не допустил. Он был не самым крупным и крепким, но каким-то безмерно отчаянным. Врезался в общую кучу с разбега, раскидал всех, ругаясь и угрожая. Шутники сбились в плотную группку. Пошушукались и отступили… Они уже усвоили: Юго упрям. И если кого-то счел врагом, непременно отомстит, даже более сильному, старшему. А еще мальчика по-своему уважали. Он никогда не ходил жаловаться к отцу, не пытался втягивать в свою детскую месть взрослые истории с денежными долгами.

Сирена забралась в носилки и виновато сжалась в уголке, перебирая вещи и вздрагивая. Сперва Элиис решила – от холода. Потом разобрала, что женщина совершенно беззвучно плачет, глотая слезы и стараясь не поднимать головы, сохраняя свое состояние малозаметным.

– Тебе плохо? – испугалась Элиис.

– Нет, – замотала головой сирена. – Мне хорошо, божественная. Эраи Граат – самый добрый на всем Древе араави, он ничуть меня не обижает. Он достоин уважения, он разрешает мне помнить, кто я. Даже помогает.

– Странная доброта, – буркнула Элиис, отнимая у сирены большое мягкое полотнище и начиная сушить ее волосы. – Ты его боишься. Он тебе не верит.

– Когда я была мала и жрецы только приметили мою каплю божью, – тихо сказала сирена, – меня не везли в носилках и не звали дочерью богини, пусть и младшей ветви родства. Всех нас гнали, надев на шеи колодки, скрепив в ряды по трое. Горло деревяшками сдавили так, чтобы ни звука не вырвалось. Руки синели в обручах. Кормили нас всего один раз в день, и то при условии, что никто не разозлит стражников. Мы шли долго, я помню, как сперва болели ноги, а после уже все стало безразлично… Наконец нас доставили в крепость и там стало по-настоящему плохо. Нас учили послушанию. Тебе лучше не знать как. Никому лучше не знать. Теперь в западной крепости так не поступают. Наш добрый энэи Граат запретил.

– Подумаешь, – отмахнулась Элиис от сказанного. Считать араави «хорошим» она не желала.

– Сначала я боялась и исполняла все, – так же тихо прошептала сирена. – Потом не смогла. Один из нас провинился. Мне приказали убить его, используя яд голоса. Мы ели за одним столом три года. Его вывели на край скалы. И я… мне приказали, а я ослушалась.

Сирена сгорбилась и в отчаянии закрыла лицо руками. Элиис испуганно замерла. Отложила ткань и стала расчесывать темные густые волосы, прядь за прядью, иногда осторожно гладя вздрагивающие плечи женщины. Та не возражала и, кажется, даже ничего не замечала. Совсем тихо и быстро, так, что половину слов не разобрать, шептала о прошлом. Едва ли она прежде говорила хоть кому-то столь тайное и страшное, памятное и ненавистное. Шаг за шагом. Как ее привели в подвал и как туда же доставили приговоренного. Как снова и снова требовали исполнить волю жрецов-наставников. Как топили, вынуждая захлебываться, снова приводили в сознание и снова требовали убить… Пробовали иные способы воздействия.

Элиис прочесала последнюю прядь. Собрала волосы сирены на затылке и связала своей самой красивой ленточкой. Лоота наконец выдохлась, иссякла и замолчала. Долго сидела неподвижно, закрыв лицо руками. Потом попросила флягу, напилась.

– Спасибо, – попробовала улыбнуться она.

– Ты все же уступила?

– Я была глупа, – прикрыла глаза Лоота. – Более умные уступали сразу, поскольку поняли: когда сирене исполняется семнадцать, ее испытывают на послушание. Мне не позволили бы его убить… наверное. Скорее всего, именно так! Но я тогда была глупая, я не понимала, что мое дело – подчиняться жрецам и совершать в точности то, что мне велено. Не думать, только выслушивать приказ и исполнять. Я просто не знала, что может случиться с непокорными. Меня заперли в отдельной комнате. Десять дней не трогали. Я думала, простили или, наоборот, решили казнить. А они просто ждали, пока до крепости доберется тот, кого назначили мне в мужья. Дети от двух родителей-сирен часто имеют очень сильный дар. Через год у меня родился сын. Я точно помню, – губы Лооты жалко дрогнули, – именно сын. Я очень хорошо помню, он был здоровый мальчик, веселый и славный. Он хорошо кушал и быстро рос… Я тогда не пила сок ош, я все помню… Когда его отобрали, вот тогда все и началось. Помню, как приучали. Как доставили к хозяину… я сразу привыкла его звать именно так – хозяин. Помню три года жизни на Гоотро, я была молода и приносила много пользы храму.

– Переодевайся, ты вся дрожишь.

– А дальше… дальше все стерто. Десять лет жизни, вся моя молодость – как будто ее и не было, – с ужасом прошептала сирена, неловко стаскивая длинную рубаху. – Десять лет, а то и больше. Я не помню ничего!

Лоота быстро закуталась в ткань и теперь сидела неподвижно, уставившись невидящим взглядом в одну точку на полу. Элиис стало совсем жутко от тяжести прошлого этой женщины. Вдобавок перед глазами до сих пор была кожа на спине Лооты, которую удалось рассмотреть во время переодевания сирены. Рыхлая, бугристая, сильно попорченная то ли плетью, то ли тонким прутом. Не имея сил отказаться от поиска новых следов прошлого, Элиис изучила лицо и руки Лооты и заметила глубокие следы на запястьях. Сирена догадалась, неловко спрятала руки под ткань.

– Это появилось, уже когда я стала нехороша для Гоотро и меня вышвырнули из столицы, передали нищему западу… Доставили на остров Аоок. – Сирена нехотя выдавила пояснение и поморщилась. – Я поняла, что растворяюсь в этом проклятом соке ош… Хотела умереть. У ракушек острые кромки. Очень острые. Но за мной следили. Дальше я не помню совсем ничего. Сплошные обрывки, я не знаю, где правда, а где сны.

– И как же твой сын?

– Араави Граат обещал найти его, – вскинулась женщина. – Он добрый, он исполнит. Сказал, у меня уже взрослый мальчик. Ему должно быть теперь пятнадцать. Мне нельзя просить сок ош. Понимаешь? Никак нельзя.

– Но ты просишь, – отметила Элиис, выбрав самую красивую рубаху из стопки. – Такая годится?

– Любая годится, – благодарно улыбнулась сирена. – Ты тоже добрая. Ты меня не презираешь. И даже стараешься не бояться. Обычно нас опасаются. Сиренам, которых храм отдает для охраны газура, в присутствии знатных энэи надевают намордники, чтобы мы не могли не то что использовать голос – даже рта открыть. Я знаю, когда я была молода, меня хотели продать в жемчужный дворец на Гоотро.

Сирена натянула рубаху, еще раз благодарно улыбнулась и взяла гребень. Стала расчесывать волосы Элиис, тихонько напевая песенку про удачливого рыбака. Счет улова казался нескончаемым. Девочка зевала, встряхивалась и снова задремывала, убаюканная легким и сладким напевом. Прикосновения пальцев сирены к волосам были приятными и едва ощутимыми. Наконец, когда прическа оказалась готова, женщина склонилась к самому уху Элиис и шепнула одними губами:

– Мне надо получить совсем немного сока ош. Просто чтобы я смогла спокойно спать. Понимаешь? Это не вредно. Добудь. Склянка у араави, я знаю. Запомни, склянка у араави, в его поясном кошеле. Запомни…

– Ты… – Элиис резко вскинулась, отстраняясь. – Правильно тебе не верит араави!

– Молчи! – Негромкий вроде бы голос вдруг сделался жестким и ударил, как плеть.

Носилки тотчас замерли, дверца с треском распахнулась. На сей раз араави был в самом настоящем бешенстве. Элиис сдавленно охнула. Ей и в голову не приходило, что сухой усталый мужчина может выглядеть настолько страшно. Вроде бы ничего не делает – просто смотрит. А действует его взгляд куда сильнее, чем голос сирены. Этот взгляд скрутил Лооту в комок боли, бросил на пол носилок. Женщина всхлипнула и стала часто и мелко дрожать, повторяя: «Простите». Без конца, одно слово…

– Полагаю, Лоота уже отдохнула и может идти пешком. – Тон араави не предполагал возражений. – Элиис, все хорошо?

– Да. Ты будешь ее наказывать? Даже если я попрошу не делать ей дурного?

– Кто же пойдет против первой просьбы божественной? – слабо усмехнулся араави, и его гнев угас. – Лоота, поблагодари сирина. Пока, так и быть, ты можешь остаться в носилках, если будешь хранить молчание. Скоро мы достигнем лагеря, его огни уже видны впереди. В путь!

Последние слова предназначались носильщикам и стражам. Те не замедлили исполнить приказ. Элиис откинула занавесь и стала смотреть на ритмично покачивающуюся долину. Темнота и уклон тропы спрятали горы. Фиолетовое плотное небо было накрепко пристегнуто к своду мира гвоздями звезд. Широкие листья шелестели и у самых носилок. Тропа едва намечалась в буйной растительности, заметная лишь по белым камням с двух сторон, выложенным ровными нитками. Была она незнакомая, новая: сюда, за верхний перевал, из деревни никто и никогда не выбирался. Зачем? Путь через горы неудобен. К прибрежью куда проще добраться по воде, огибая остров. Не так уж он и велик. Но упрямый араави отчего-то избрал трудный путь…

Два факела в руках стражей казались пойманным в плен и сопровождающим отряд закатом, пока Элиис не посмотрела в оконце. Теперь же она с удивлением озиралась: ночь! Глубокая – пожалуй, даже перешагнувшая середину. Араави отослал стража вперед и пристроился у самых носилок. Улыбнулся сирину:

– Упрямая, как насчет обещания не сбегать? Хотя бы до рассвета. Я желал бы кое-что тебе показать. Совсем недопустимое для сиринов, но весьма важное.

– До рассвета… – напоказ задумалась Элиис. И, кое-как выдержав несколько мгновений, кивнула: – Да, но не более того, так и знай!

– Так и знаю, – отозвался араави. – Выбирайся, идем. Я отослал его вперед… Люблю красиво удивлять, грешен. Ну вылезай, не сопи. Это не обман, а небольшой подарок. Без подвоха. Слово даю.

Элиис хмыкнула, нехотя признаваясь себе: она верит араави. И ей интересно. И носилки надоели так окончательно, что хочется не вылезти – а выпрыгнуть!

То, что увидела Элиис, покинув носилки и оглядевшись, привело ее в восторг.

Коняка. Кажется, так этот загадочный зверь называется. Почему-то гости ориима всегда твердили, что коняки ужас какие злые, и даже называли их чудовищами… А поди проверь, врут ли: на всех островах коняк так мало, что можно прожить жизнь и ни одной не увидеть. Ей повезло. Коняка стояла возле араави и усердно выгребала мягкими губами что-то вкусное из хозяйской ладони. Коняка была огромная, намного крупнее барана, на котором однажды удалось посидеть верхом и даже прокатиться. Юго держал рогатого, а Элиис каталась, хохоча и взвизгивая от радости. Потом, само собой, крупный сильный баран стряхнул верного Юго, она тоже свалилась… Пришлось бежать, уворачиваясь от рогатого строптивца, возмущенного «укрощением».

Коняка стояла смирно. Была она вся, до последней шерстинки, белая. Шкуру имела тонкую, с коротким ворсом. Зато волосы на шее и хвост впечатляли.

– Коняка, – восхищенно прошептала Элиис. – Живая! Я точно не сбегу до зари. И даже до вечера!

– Не коняка, а конь, – рассмеялся араави.

Смеялся он впервые за все время, что Элиис была с ним знакома. И показался вполне себе обычным человеком, живым и настоящим, тоже впервые. Никакой он не ужасный людоед. Просто устал безмерно и, судя по всему, очень хочет спать. Вон как веки опухли. И лицо стало окончательно бледным, осунулось еще сильнее, вроде даже пожелтело.

– Ты устал, – посочувствовала Элиис.

– Охранять сирина трудно, ты во всякий миг готовишь побег, – отшутился Граат. – Иди сюда, я посажу тебя в седло. Мы поедем на самый гребень склона. Доберемся туда и затем вернемся.

– А ну как коняка меня скинет? – осторожно выказала опасение Элиис.

– Его зовут Коор. – Араави хлопнул коня по шее. – Он добрый и вообще не обижает детей. К тому же мы поедем вдвоем. Неужели ты боишься?

– Я ничего не боюсь.

– Так я и думал, – серьезно кивнул Граат.

Понять, не прячет ли он улыбку, не удалось. Араави сразу отвернулся к коню, поудобнее перехватил ремни в руке и как-то очень сразу и ловко оказался вверху, на белой спине. Страж бережно обнял Элиис, поднял и усадил боком на колени к араави.

Девочка восторженно вздохнула. Торопливо вцепилась одной рукой в длинные волосы на шее коня, а другой – в пояс араави. Отсюда весь мир – внизу! И носилки невысоки, и даже огромные стражи смотрят на нее снизу вверх. Никакие они не каменные – улыбаются…

Конь переступил ногами, земля покачнулась, провалилась куда-то и снова вернулась. Элиис счастливо взвизгнула, намотала гриву на кулак и впилась в одеяние араави.

– Поедем быстро, – предупредил тот.

– Хорошо, – обрадовалась Элиис.

Уверенная и надежная рука Граата обняла за плечи, сберегая от опасности падения. Его ноги сжали бока коня – и белый рванул вперед, словно собирался взлететь. Прыжок получился длинным. Он взмывающего, летящего движения горло перехватило горячим восторгом, смешанным с холодком ужаса, сбегающим по спине. Новый прыжок, и еще.

Элиис раскинула руки и засмеялась. Лететь оказалось не страшно и не сложно. И коняка вовсе не пытался сбросить, как глупый баран! Он считал араави другом. Может, он один во всем отряде не был ни вещью, ни рабом, ни даже слугой…

Туман в полете показался плотным, запахи спрессовались, воздух стал подобен ткани, влажной мягкой ткани, гладящей кожу. Стук ног коняки – звать его конем сразу не получилось, привычка сильнее понимания – отмерял рывки его движения. Элиис быстро освоилась и совсем перестала бояться. Втайне от самой себя она твердо верила: сушеная акула держит ее бережно и крепко, так что уж всяко не отпустит руки, а значит, падения не случится. Этого хитрющего араави даже сирены боятся.

Эраи откинулся назад, и конь пошел медленнее. Руки Граата вложили в ладони Элиис два ремня.

– Это поводья, – малопонятно пояснил араави. – Правый повод на себя – и Коор пойдет вправо. Левый потянешь – отклонится влево. Все просто. Управляй.

– Сама? – восхитилась Элиис.

– Конечно, – весело отозвался араави. – Ты же ничего не боишься. Коор таких уважает.

– А откуда на нашем острове коняка? – спросила Элиис, усердно натягивая правый повод.

– Это мой конь. Я ведь все-таки перламутровый араави, весьма важный жрец, – серьезно пояснил Граат. – Коор уже не молод. Ему на год больше, чем тебе. Скоро мне привезут нового. Не думаю, что он будет так же хорош. С этим мы друзья. Но я мог бы поселить Коора в твоей крепости, чтобы он прожил спокойную и долгую старость. В столичной крепости сирина есть удобные луга, ему там будет хорошо. Лучше, чем в замке сирен.

– В каком еще замке? – заподозрила неладное Элиис.

– Если ты не примешь коня в подарок, его придется отдать молодым сиренам как учебного. Там, в общем-то, неплохо, полный уход и корма вдоволь. Но сирены – они такие… Порой мстят за обиды своим ядовитым голосом.

– Ты решил меня хитро подкупить, – догадалась Элиис.

– Да, я долго выбирал годное для торга условие, – не стал спорить Граат.

– Ловко, – задумалась Элиис, глядя волосы на шее коня. – А почему он лохматый и белый? Седой?

– Кони бывают разных цветов, которые называют мастями. Белые действительно седые. Но не от старости, просто такими их создала богиня. Коор седой уже восемь лет. А лохматый… Это называется грива. Ее надо расчесывать и еще ее можно заплетать в косички, украшать лентами. Или даже жемчугом. Я научу тебя, выделю ленты и жемчуг.

– Ты слишком уж хитрый, – запереживала Элиис, не имея сил отпустить гриву и не в состоянии даже в мыслях расстаться с конякой. – Тебе трудно возражать.

– Надеюсь… Вот мы и приехали, – отметил Граат. – Это ребро горы, с него видно очень далеко во все стороны. Древний канон храма строго запрещает сиринам смотреть на море. Но отсюда, издали, я разрешаю. Только не говори коралловому владыке о моем самоуправстве, он очень рассердится.

– Не скажу. К тому же ничего не видно.

– Рассвет близок, не спеши. Смотри туда, в туман. Ты же сирин. Ты должна сердцем ощутить дыхание глубин. Если сладишь – туман уйдет. Ну же, или я зря все затеял и нарушил запреты?

Элиис кивнула и стала сосредоточенно смотреть. От усердия хотелось прикусить губу. Правда, Юго утверждал, что это плохая привычка: нельзя так явно выдавать свои сомнения. Море всегда было его мечтой, желанной и прекрасной. «Оно синее, – повторял Юго. – Оно дышит свежестью и брызги его соленые, белые и пушистые. Иногда море гладкое, как вода в бочке. А порой бешеное, вздымающее волны в рост родных гор». Много слов и, увы, все сказанное – одни лишь пустые слова, перенятые из чужих разговоров. Что таится за ними?

Элиис смотрела в туман, и взгляд увязал в его серости. Намокал, тяжелел, сползал вниз, стекал каплями, вливался в нечто огромное. Необъятное!

Девочка охнула и подалась вперед, плотнее сжав прядь конской гривы. Туман послушно скатался, как стриженная шерсть, сдутая со скользкой циновки. Океан оказался темной массой покоя без края и границы. Вдали – розовый с прозеленью, светящийся изнутри. Вблизи – сизо-серый, взблескивающий голубизной. Он дышал и гладил побережье мелкими волнами. Спокойный, сонный, благодушный. Элиис улыбнулась и даже подмигнула ему, как другу.

– Юго к тебе придет, слышишь? – шепнула она. – Я знаю. Ты уж не обижай его и береги лодку моего друга.

– Прощайся с морем. Нам пора, – неохотно и даже как-то виновато поторопил араави. – Но я рад, что нарушил правила. Прежде я сам ни разу не ощущал океан так. Спасибо, божественная.

– Не могу понять тебя, – призналась Элиис. – То ли шутишь, то ли обижаешь.

– Ни то и ни другое. Я удручающе серьезен, – вздохнул Граат. – Всегда был таким. Я сушеная акула.

– Расстроился? Могу больше не называть так.

– Нет. Просто это – правда. Я так давно и усердно иду к цели, что перестал понимать мир вне храма. Я тебе благодарен за возможность увидеть океан не как вместилище силы, обитель богини или безопасный заслон от войны, готовой нахлынуть на Древо с севера. В твоих глазах безбрежность вод – живое и прекрасное существо.

– Война с севера? – удивилась Элиис, деловито перетягивая повод с расшалившимся Коором. – Коняка, не спорь. Нам пора назад. Поворачивай же, туда вон, ну… Давай вот так, потихоньку. Хорошая коняка. Беленькая…

– Надо же, он не спорит, – улыбнулся Граат. – Почему тебя удивили мои слова про север?

– Юго сказал: там нет газура и там живут иначе. Туда можно сбежать и стать свободной.

– Газура на севере нет, – согласился араави. – Правители называются иначе. Князья, короли. Но в остальном они похожи на наше многогранное и прихотливое великолепие: очень хотят заполучить весь жемчуг океана.

Араави нахмурился, возвращаясь к привычному сухому спокойствию. Ему ли не знать про угрозу с севера! Пока коралловое Древо век за веком упрямо хранит все свои многочисленные каноны и традиции, пока храм и дворец равно сторонятся малейших нововведений, большой мир вокруг непрерывно и неустанно меняется. Короли и князья правят многочисленными народами и жадно ищут пространства для развития. Их земли велики, это ведь материк, а не группа малых островов. Флот севера силен. Кто-то должен обновить коралловое Древо и защитить его, показать чужакам, что здесь не стоит искать легкой поживы. А как не искать, если одна только цена жемчуга на севере в десятки раз отличается от обычной для островов?

Граат постарался бы защитить Древо. Но для этого надо много работать и многое терпеть, двигаясь к высшей своей цели медленно и упрямо, не допуская ошибок. Нельзя спешить с переменами, не овладев величайшей властью. И самое главное – сейчас для успеха большого дела ему надлежит исполнить малое. Доставить сирина в крепость. Потому что самую большую тайну он Элиис все же не рассказал. Пока.

Эта тайна, простая и страшная, есть самая большая беда и строжайший секрет храма. И заключается она в том, что избранным жрецам известно число взрослых сиринов, готовых противостоять Волне. Сейчас заняты и требуют охраны лишь семь крепостей. В прочих поддерживают гарнизоны, жгут факелы и старательно изображают все признаки течения обычной жизни. Потому как люди должны пребывать в покое и верить, что они под защитой.