Текст книги "Безупречный враг"

Глава 4

Море заботливой мамашей качало колыбель лодки, ныло на одной ноте простуженного северного ветра самую свою нехитрую песенку. Чайки то ли плакали, то ли кашляли… Отвратительный вечер, исполненный усталости. Стыдно и мучительно, даже непосильно тяжело признать бестолковость всех прежних затей. Он желал покинуть дом, он мнил себя взрослым, он намеревался взять ответственность за жизнь и покой Элиис… Хвастун. Трепло. Слабак.

Все, что он смог сделать в минувшие два десятка дней, – неприглядно и необратимо.

Первым делом, получив нож от молчаливого стража древней крови, повел себя как подлец. Попытался ударить того же стража в спину – а на что еще годен косорукий отпрыск содержателя ориима? Воин древней крови обернулся, огорченно и чуть презрительно покачал головой, вросшей по самые уши в непомерно широкие плечи… Забросил нож подальше в кусты и обеспечил негодного мальчишку щедрой порцией боли и звоном в ушах, надолго оставшимся гудеть под сводом черепа после оплеухи, вмиг превратившей день в ночь. Страж, вероятно, снова пожалел недотепу, подхватил безвольное тело и бережно уложил в траву. По крайней мере очнулся Юго именно там, чуть в стороне от тропы, и лежал он, уютно свернувшись на боку… Спина воина еще была видна вдали, у поворота улицы. Сын ориимщика вскинулся и, заглушая гул в собственных ушах, размазывая слезы и шмыгая носом, закричал в голос. Он выплескивал отчаяние, плохо понимая, что именно говорит и кому угрожает, зачем уродует рассвет черными словами и чудовищными проклятиями, дополняя их неисполнимыми клятвами. Стыд жег душу куда злее, чем боль в опухшем онемевшем ухе или багровой щеке. Элиис забрали! И ничего, совершенно ничего нельзя изменить. Он слаб, он негодный защитник для сирина. А Элиис – сирин, он всегда знал и скрывал как только мог.

Охрипнув и притомившись кричать, Юго ощутил себя опустошенным, почти мертвым. Он был вроде бы вполне спокоен, а на самом деле – исчерпан. Не осталось ни злобы, ни боли, ни отчаяния. Юго брел по улице, спотыкался и смотрел вниз.

Он слаб. Он ни на что не годен. Пройдет много лет, прежде чем он научится быть воином и накопит силу. Только тогда станет возможно или спасти Элиис, или отомстить за нее. Во второй раз никак нельзя оплошать… Мысли наслаивались, как пленки перламутра. Мысли кутали песчинку отчаяния и взращивали ее в нечто большое и ценное. Еще нет плана, но уже есть цель. И смысл. Он будет жить и научится важному. Тогда, много позже, он поумнеет и выстроит толковый взрослый план.

Короткий и яркий рассвет еще переливался огнями на горных вершинах, когда Юго добавил к немалому греху – подлому удару в спину – новый, еще более тяжкий. Он обокрал собственную семью. Без малейшего сожаления или намека на раскаяние добыл из главного тайника в скалах увесистый мешочек с серебром. Сунул деньги за пазуху, а в зев каменной дыры бросил браслет семьи. Не то чтобы он желал отречься от рода, просто знал мстительность отца и сберегал всех его должников от гнета подозрений и пытки нескончаемых угроз. Кражу монет Юго дополнил изъятием пищи и добротного дорожного короба из горы вещей, наспех выносимых из ориима. Все в селении так суетились и кричали, так спешили и толкались, исполняя приказы бывшего хозяина роскошного двухъярусного дома, что на Юго не обращали внимания. Еще бы! Пока что старый жрец бегает за араави, кланяется и благодарит, и осторожно выпрашивает новые милости и блага. Но как только араави отпустит ничтожного, ориим вмиг сделается храмом. Со всем имуществом, какое не успеют из него вынести.

Юго закинул плетенку за спину и пошел по тропе прочь от ненавистного селения, от глухой долины, вмиг ставшей чужой. Теперь здесь – суша, совсем сухая суша без намека на синь моря, жившую во взгляде сирина Элиис… Год назад сын содержателя ориима додумался до важного и, как ему казалось, даже единственно верного: из синеглазой получится прекрасная жена моряка. Он уже почти взрослый, еще год – и украдет себе невесту, нагребет из отцовых запасов серебра должные средства для покупки права на брак. Поселит Элиис на берегу, в тихой безлюдной бухте. Вряд ли сама Элиис хоть что-то знала об этих наивных детских планах приятеля. Но ее никто и не собирался спрашивать, в двенадцать лет несложно решать любые вопросы, особенно в воображении…

По горной тропе до нижнего селения удалось добраться быстро и без происшествий. Там, в смутно знакомом орииме, Юго вполне по-взрослому расположился на циновке перед низким, плетенным из прутьев столиком, порылся в кошеле, солидно поторговался и купил себе ужин и место для сна. Выделил немного меди пацану, доставившему ужин и так похожему на него самого – из вчерашнего дня.

Утром Юго заплатил еще несколько медяков за лепешки, прикупил рубаху и добротный пояс. Удобнее сложил пожитки и снова побрел по тропе, часто спотыкаясь, но продолжая за всяким поворотом высматривать море, синее и бескрайнее. Мечту жизни.

К вечеру море явилось. Оно было ярче взгляда Элиис и неохватнее неба. Восторг вскружил голову – и Юго не помня себя побежал… Полетел! Ноги едва касались земли, а может, и не касались? Всякий шаг вроде бы возносил ввысь и приближал к тому, что недавно было недосягаемо. Юго визжал и хохотал, не понимая даже, что выглядит он смешно, что на виду у всех – на островах близ берега мало безлюдных мест – вопит и прыгает, что бросил плетеный короб…

Он отдышался и немного поостыл к исходу сумерек. Сел на валун, ощущая в голове блаженную звенящую пустоту, а за спиной – столь же окончательную легкость утраченной ноши. Кошель отягощал рубаху за пазухой, между мечтой и ее искателем лежала всего-то узкая полоска земли, занятая небольшим портом и рыбацким селением.

Улыбаясь во весь рот, Юго снова шел и шел. Сумерки спеклись в тусклую ночь, зажатую скалами бухты, как стиснутыми зубами. Мальчишка притомился прыгать по камням и нехотя признал, что полоса земли не так и узка. Он свернул к первому попавшемуся орииму, с весьма сомнительным гостеприимством ощерившему пасть дверей. Было шумновато и грязновато, пахло, по совести сказать, просто отвратительной гнилью… Но Юго устало плюхнулся на циновки в углу, развязал слабыми от голода пальцами мешочек и добыл монету. По-взрослому заказал ужин и даже, чуть подумав, добавил к своим запросам брагу… А потом сразу наступило утро.

Слегка ныл затылок. Кошель более не отягощал руку, не топорщил ткань рубахи. Мелкие волны участливо толкали в бок и норовили разбудить.

Он лежал, смотрел в сиренево-синее небо – и ненавидел день, не нахмурившийся даже крошечной тучкой сострадания в ответ на величайшую беду мира. Нет серебра, вещей и браслета семьи. Нет ничего! Назад вернуться нельзя, да он и не пошел бы в долину даже под страхом смерти. На лодку наняться тоже невозможно. Кто возьмет на обучение нищего безродного оборванца, не способного уплатить положенные деньги?

Хуже, как тогда казалось наивному жителю гор, быть уже не могло…

– Этот, что ли? – брезгливо процедил голос где-то в вышине.

В бок презрительно пнули, смещая отозвавшееся болью тело ближе к воде. Юго хотел было вскинуться, извернуться, ускользнуть – но его ловко прижали, одним движением перевернув на живот и лишив остатков свободы движения. Мелкие камешки впились в щеку. Песок забил полуоткрытый рот, удушая слабый вскрик.

Совсем рядом с ухом проскрипели шаги:

– Тощий.

– Извольте видеть, домашний он, откормленный и здоровенький, жилистый. И ничуть ни разу не из швали, которые, ну, неоткупленные, – подобострастно засопел тот, кто сидел на спине и выкручивал Юго руку. – Честный улов.

– Слишком мал, – лениво процедил тот же брезгливо-скучающий голос.

– Что вы, что вы, мое слово не пустышка, – заторопился второй голос над самым ухом. – Тут вроде жабры без гнили, вот… Типа, видите, все приметы, у меня глаз наметенный. Вот вам слово, вот слово даю, верная наводка. Не пустышка, вываживать надобно, но рыба та самая, ну ясно дело, та самая. Дайте ему год-другой, ну надо обождать, вот… Все сделается заметно, – снова пообещал некто, сопя и вжимая локоть в спину.

– Сколько?

– Чуть что, сразу вы за жабры… Ну вот… Ну – пять, да. Пять!

– Тебя самого, обглодыша, за три не куплю, – процедил по-прежнему презрительный и ленивый голос. Скрипнул смехом: – На наживку ты гниловат. А вот если обманываешь, так и сделаю. На крюк – и за борт.

– Четыре. Что за день – всяк крюк в печень сует! Но за меньшее я, вот так и знайте, ну… Я прямиком туда, вот…

– Лови. Значит, искать не будут?

– Что за вопросы, мы не первый год сети тягаем, ну… Благодарствую, славный энэи. Ну не первый год, знаете ведь, ну…

– Гляди, чтобы не последний.

Воняющий гнилой рыбой мешок скрыл и море, и берег, и кусочек неба. Юго забился, действительно чувствуя себя рыбой на крюке, пойманной и обреченной. И затих он совсем как рыбина. Задохнулся в сырой гнили, ослаб и сник. Кто-то волок его по камням, не особенно сберегая от ссадин и ушибов. Затем вздернул на ноги и заставил плестись, вцепившись в шею, толкая в спину и угрожая острием ножа, приставленным к животу. Наконец жесткие руки швырнули вперед, Юго скорчился и ощутил, как качается пол. На душе сделалось куда чернее, чем было даже в худшее утро жизни. Вот и море. Он в лодке, нет сомнений. Но разве так мечталось? Разве так представлялось первое плавание?

Скоро те же грубые руки снова вцепились в плечо, швырнули вверх, подхватив под локоть. Другие руки поймали, проволокли по настилу из мелких ровных бамбуковых стволиков и обрушили во мрак и гнилую духоту темного замкнутого пространства. «Это и называется трюм», – тоскливо догадался Юго.

Он разобрал шаги. Мешок сдернули, сразу пнули под ребра, требуя подняться.

Мальчик медленно, нехотя подтянул колени к животу, перевернулся и сел, огляделся. Брюхо большой лодки было обшарпанным и грязным, зашитым редкой сеткой настила. На дне копилась серая слизь, мало похожая на воду. По бортам густо наросла плесень, разбавленная уродливыми, кисло вспененными потеками… Лицо рослого злодея, вынужденного пригибаться в тесном трюме, осталось неразличимо в полумраке. Борода тощая, волосы грязные, засаленные, длинные. Висят толстыми нитками. Одежда обтрепанная, но пояс дорогой и оружие наилучшее, сразу видно. Босая грязная нога пнула Юго в живот, снова сгибая к полу.

– Он сказал, ты нюхал пищу в орииме и что-то бурчал про дерьмовую готовку, – рявкнул хриплый голос. – Мой повар сдох. Теперь здесь сгниешь ты. Ясно? Пока я доволен жратвой, ты будешь подыхать медленно и не слишком болезненно. Жаровня там. Котел там. Рыба там. Приправы там. Разберешься. Если я не буду сыт к закату, отрублю тебе палец. На первый раз отделаешься малым наказанием. Понял?

Юго промолчал, хватая ртом вонючий воздух, какой-то совсем негодный для дыхания, прямо-таки застревающий в горле осклизлой тряпкой… Новый пинок, куда жестче прежнего, пришелся в ребра.

– Я твой хозяин. Мне надо отвечать. Сразу. Я все равно получу то, что желаю.

Из дыры в потолке, дающей единственный в трюме свет, спрыгнул еще один человек. Нагнулся, загремел цепью – только теперь Юго и заметил железяку, хитро свернувшуюся грудой звеньев в углу. Ржавая змея потянулась к жертве и захлопнула пасть на лодыжке. Юго скрипнул зубами.

– Ты понял?

В голосе прозвучала настоящая угроза. Умирать в опоганенном море было вдвойне противно. Снова ощущать себя жалким и негодным для борьбы – тем более.

– Понял, – кое-как выдавил Юго.

– Умный домашний мальчик, сказал, как велено. Тогда подыхай медленно, – заржал хозяин. Еще разок пнул в бок, не больно, просто для утверждения своего права приказывать. Хмыкнув, повернулся к подручному: – Что с товаром?

– Приняли. Проверили, хозяин, – тихо отозвался тот, кланяясь и торопливо выбираясь из трюма.

Следом сам хозяин подтянулся на руках и бросил сильное тело вверх. Со скрипом легла на обычное место деревянная решетка, расчертила свет дня на ячейки, словно и он более не свободен. Юго встал, уперся макушкой в бамбук палубы и сокрушенно вздохнул, горбя спину. При первом же шаге цепь противно скрипнула, а затем зазвенела надтреснутой непрерывной насмешкой… Три шага до котла. Пять – до стенки, сплетенной из бросовых веток, разгораживающей трюм надвое. Для пленника отведена носовая часть, так решил Юго. И снова заковылял к котлу. Надежды заполучить толковый поварской нож он не питал, но все же кухонные принадлежности осмотрел тщательно и только затем приступил к ненавистному занятию, опротивевшему еще дома, – к готовке на целую прорву чужого народа…

Вечером хозяин ухитрился слопать три рыбины и вроде бы остался доволен. Варево и иные остатки ужина были в драке поделены на палубе. Юго слышал шум, возню и крики. Но не отвлекался. Он точил никудышный нож и осматривал свою плавучую тюрьму, пока еще мог видеть в сумерках, а когда ночь совсем ослепила глаза, ощупывал. Чтобы сбежать, не надо быть самым сильным и рослым, достаточно выжить и сохранить хотя бы стремление к свободе. Пока – именно так. А еще важно хорошо есть и не ослабнуть.

Море шелестело за бортом. Дышало, напевало колыбельную. То ли утешало, то ли хитро обманывало… В мечтах отважный и могучий капитан Юго вел лучшую лодку Древа и лихо побеждал пиратов. Грезы щедро снабжали великолепного капитана знаниями, оружием, навыками боя, надежной командой и верными друзьями.

В настоящей жизни, увы, мальчишка Юго против воли готовил еду для самого настоящего грязного пирата… Иначе назвать «хозяина» было невозможно. Чего стоит хотя бы загадочный «товар», без осложнений поместившийся в крошечном трюмном ящике на корме! Так мало места занял, но обеспечил изрядную выгоду. Юго слышал, как ночью хлебнувший браги пират бубнил про дальние северные острова и большой куш. А гребцы при всяком движении мерно звякали железом, и это давало Юго понимание: они тоже не своей волей избрали место на лодке.

Море в первый раз удалось рассмотреть вблизи лишь на третий день. Лодка двигалась в основном ночами, с рассветом ныряя в щели береговых скал и прячась от внимательных глаз. Люди на палубе спали, устало постанывая. Некоторые метались в бреду, кто-то дышал хрипло, с присвистом. На рассвете капитан отсылал верных людей ловить рыбу. Затем улов бросали в трюм и ждали, пока Юго превратит добытое в годную пищу: лучшую – на блюде для хозяина – и всю остальную, сваленную в единый котел. После готовки трюм заполняли грязь и отвратительные запахи. Лишь к ночи удавалось выскрести его до относительной чистоты. И снова лодка мчалась по узким каналам или даже по широкому главному протоку…

– Эй, гниль, пора вылизывать палубу, – буркнул подручный пирата, спрыгивая в трюм, принюхиваясь с явным отвращением и начиная возиться возле заржавевшего крепления цепи к толстой скобе на борту. – Приказ хозяина.

– Понял, – безразлично отозвался Юго, усвоивший правило обязательного ответа.

Замок защелкнулся на новой скобе, укрепленной в самой палубе. Сильная рука вцепилась в волосы и выволокла вверх, едва не сорвав кожу с головы. Юго даже прикусил язык, чтобы не закричать, и вскарабкался, куда тянули, помогая себе руками и ногами. Он даже не понял в первый миг, что уже покинул трюм и теперь стоит на четвереньках на палубе. И вот оно – море. В каких-то трех шагах…

Голову толкнули вниз. Перед самым лицом плюхнулся вонючий ком старой губки.

– Лентяи чистят палубу языком, – лениво отметил пират. – Понял?

– Понял.

Юго с отвращением прихватил губку, нагнулся и начал тереть палубу. Рядом бухнуло ведерко. Вода плеснула под руки, стало сыро, запахло гнилью, смешанной с давно желанным соленым прибоем и чем-то еще неуловимым, сложным, настоящим. Против воли губы дрогнули и сложились в жалкое подобие улыбки. Все же это море. То самое огромное море из мечты, и ни один пират не способен опоганить его целиком. Юго покосился в сторону борта. День еще горел ярко, синева неба отражалась в прозрачной толще прибрежных вод. Белый песок пенился и мешался с прибоем. Скалы копили тепло дня на своих серых спинах… Палуба казалась бесконечно грязной и непомерно огромной. На руках набухали старые и свежие порезы, грозя превратиться в язвы. Ржавая змея цепи зло клацала, ползла следом, кольцо оковы давило на ногу, сдирая кожу. Соленая вода не разбирает горечи или сладости человечьих слез… Она добра лишь к сильным. А то, что океан умеет быть добрым, Юго знал накрепко, помня взгляд сирина.

Палубу следовало оттирать раз в три дня. И к этому пришлось привыкнуть так же, как к прочим мерзким обычаям лодки.

Десятый день пребывания в плену отличался от прежних. После заката две верткие лодки, несущие знаки охраны зура, пристроились в след пирата, и гребцам пришлось нелегко. Юго слушал, как свистит кнут. Вздрагивал, разбирая чужие стоны и охи, и удивлялся. Почему люди не бросают весла? Вряд ли им вредна погоня, стражи зура казнят пирата и выручат рабов…

К полуночи в трюм сунулся знакомый помощник пирата. Схватил повыше локтя и швырнул на палубу, ловко закрепив замок на нужной скобе. Посадил вторым гребцом к самому борту, отвесил подзатыльник.

– Думаешь, зуровы прилипалы спешат вас спасать? – насмешливо возвысил голос хозяин, на миг разгибаясь от своего весла. – Здесь пол-лодки неоткупленных. Все до единого, вы, огрызки, виновны в краже жемчуга, раз очутились рядом с товаром. Люди зура любят новые игрушки, еще не изломанные пытками и способные визжать в голос. Греби, если не хочешь увидеть изнанку собственной кожи задолго до смерти.

Юго поежился, налегая на неудобное весло даже не из-за страха: просто он был посажен вторым и видел, как безмерно измотан тощий, почти безумный оримэо, прикованный рядом…

К рассвету погоня отстала. Помощники капитана насмешливо буркнули, что это дело обычное, что остров зура остался далеко за кормой и стражи не такие дураки, чтобы надрываться за просто так в чужих водах. Нехотя Юго признал подлинной и вторую причину: пират исключительно хорошо знает весь лабиринт годных для движения каналов, помнит мелкие места, учитывает отливы и приливы. Когда полумертвого от усталости Юго спихнули в трюм, он свернулся клубком и заснул, не выбирая удобного сухого места. Перед погружением в небытие лишь одна мысль скользнула тусклым бликом на поверхности сознания. Пиратов, оказывается, ловить куда труднее, чем представлялось в мечтах. Вдобавок столь важным делом никто, в общем-то, и не занят по-настоящему. Древо, вот ведь незадача, вовсе не единый край, подвластный могучему газуру. Это пестрая мешанина островков и островов, и на всяком свой личный закон утверждает мелкий хозяин зур или вовсе ничтожный прилипала – ур. Его великолепие газур может и не знать, что пираты обнаглели. Кто ему скажет, тем признавая свою власть ничтожной, а свою шкуру – годной под кнут? А вауры, воины правителя, наверняка охраняют тех, кто силен и богат. Получается, ненавистная долина в горах – едва ли не лучшее место на всех островах? Юго скривился, признав свой вывод слабостью. В долине нет моря!

На следующую ночь хозяин вновь выгнал на весла всех и сам греб зло и ловко, успевая иногда нащупать кнут и подстегнуть выбившихся из сил. Лодка мчалась, резала встревоженную боковым ветром тьму и оставляла вспененный серебряный след. Это было красиво даже сквозь пот, заливающий глаза. Юго греб и иногда позволял себе подумать о том, что ему нравится на палубе. Нет, не на этой лодке, но палуба – она всегда палуба. И даже для пленника пиратской лодки полет на полном ходу восхитителен. Тонкая обшивка бортов звенит, рассерженные волны шипят…

При подходе к северным островам, образующим корни Древа, хозяин сделался осторожен и опасно раздражителен. Лодки зуров и малые корабли храма теперь патрулировали каналы все усерднее. Торговые суда сновали густо. Днем Юго видел это, встав на цыпочки, просунув голову в редкую трюмную решетку и еще немного подтянувшись на руках. Подолгу рассматривать море за бортом не получалось, руки болели, шея ныла, да и хозяин, всякий раз заметив любопытство, норовил подойти со спины и пнуть в ухо. Ночами, когда не сажали на весла, Юго тоже почти не спал. Он затачивал до остроты иглы старый сломанный нож, найденный в осклизлой жиже на дне. Без отмычки оставаться – нельзя. Без оружия – тем более. И если в оружии пока что сын ориимщика разбирался кое-как, оценивая лишь размер лезвия и богатство украшения ножен, то в отмычках он знал толк. Как и в замка́х. Папаша, тот еще ловкач, иной раз прихватывал в нижнем селении лишний кувшин браги. Дома же проверял запоры по три раза в день, опасаясь чужой сноровки. Но сын всегда умудрялся утянуть сладкий кус для малышки Элиис и еще нагрести еды себе про запас. Рано или поздно за ним накапливалась вина, настоящая или надуманная, и тогда Юго оказывался заперт надолго. Без пищи и даже воды – спьяну папаша просто забывал снабжать отпрыска самым необходимым для выживания. Спасибо Элиис: со слезами и жалобами, небыстро, но все же она отпирала замки раз за разом. Не из ловкости, а только из упрямства и понимания того, что по-другому нельзя, приятель просто не доживет до протрезвления своей нелепой родни…

Довольно большая лодка со знаком храма села на хвост пирату в восемнадцатую ночь плена. Стражи в синем проявили усердие, способное вызвать уважение, но двое суток спустя Юго мог ощущать лишь глухое раздражение, переходящее в ненависть. Он так вымотался, что уже не пробовал понять, кто в бесконечной гонке хороший и кто плохой. Он просто хотел выжить и отдохнуть. И когда перед рассветом храмовая лодка отстала, Юго радовался вместе со всеми.

Двадцать дней плена миновали, слиплись в единый ком утомления, пропитанный черным гнилым илом отчаяния… Юго лежал на палубе у самого борта, ветер ныл на одной ноте, море просыпалось хмурое и толкало лодку в борт, то ли играя, то ли всерьез обещая опрокинуть. Серый дождик сеялся так мелко, что походил на туман. Ветер рылся в волглом ворохе ненастья, разгребал серость и норовил нащупать восход.

Пират спал, его помощники тоже. Рабы вповалку лежали на палубе, храпели, сопели и вздыхали… Юго пришлось старательно повозить ладонью, срывая свежие и старые волдыри о палубу. Боль ошпарила руку и прокатилась спазмами по всему телу. Лишь такой ценой можно было избавиться от навязчивой сонливости. В первый раз пленник остался вне трюма и без пригляда. Если сейчас он не использует случай, все детские мечты окажутся разрушены собственной нерешительностью…

Острый осколок лезвия ножа не имел рукояти. Пришлось обмотать его обрывком ткани. Но и обмотанный, он ранил руку при каждом движении. Юго смаргивал слезы боли и продолжал, подтянув к животу обруч на лодыжке, шевелить железку в замочной скважине. Он по мере надобности подпихивал щепки, заготовленные заранее, растирал по лицу слезы отчаяния, когда щепки ломались, и начинал все сначала.

Когда замок щелкнул, Юго не поверил себе. Прильнул к палубе, закрыл глаза и некоторое время лежал, притворяясь спящим и унимая бешеный стук сердца. Казалось, что грохот способен разбудить всех и даже привести сюда лодку храма! Но ветер свистел по-прежнему, волна пихала лодку в борт. И багрянец рассвета разливался в клочковатом тумане все ярче, проникал даже под плотно закрытые веки.

Юго подвинулся еще ближе к борту, осмотрелся и снова прижался щекой к палубе. Лодка качалась в мелкой воде круглого, как раковина, залива. Два камня на веревках заменяли якоря и удерживали ее на выбранном месте более или менее надежно. Юго не мог видеть правого поплавка-тооло, зато левый, ближний, едва держался. Вчера капитан приказал сбросить оба, направив лодку в столь узкий канал, что борта несколько раз скребли по скалам. Тогда лодка храма и отстала, отказавшись от преследования. Миновав канал, пират приказал поставить запасные поплавки. Но все уже слишком устали, вязали и крепили тооло кое-как, и это было для пленника очень хорошо и важно. Он вырос в горах и плавал совсем плохо. Точнее, кое-как держался на мелкой воде единственного в долине озерка. Побег с лодки был почти невозможен и для сытого сильного Юго, а теперь, когда он едва шевелился, охрана вовсе не требовалась. Потому и спали беспробудно все, и рабы, и хозяева…

Сползти по гнутому бамбуку крепления к самому поплавку едва удалось. «Погрузиться в воду без плеска – уже победа», – подбодрил себя Юго, уходя в воду с головой. Море само выбросило вверх, оно оказалось куда добрее к пловцу, чем горное озеро. Чуть освоившись, Юго отдышался, слизнул соленые капли с губ и впервые поверил, что его действительно обнимает море, почти так, как мечталось. Перебирая руками, Юго сместился к веревкам. Вцепился в обломок ножа и стал пилить, уже не думая о боли. Если сейчас его заметят и поймают, не будет свободы. Никогда! Второй возможности сбежать пират просто не даст, да и жизнь может не оставить.

Когда тооло отделился от крепления, лодка сильно подпрыгнула, качнулась несколько раз и чуть накренилась. Новая волна ловко хлестнула в борт, и Юго прикусил язык – сейчас все проснутся! Но обошлось, усталость никого не отпустила из забытья. Вцепившись обеими руками в тооло, Юго принялся болтать ногами и постепенно поплыл прочь от лодки, все увереннее и быстрее. В воде тело сделалось легким, прохлада ненадолго освежила, наделила обманным ощущением прилива сил. У края бухты пришлось толкать тооло, перекатывая через мель. Затем он снова плыл, боясь оглянуться и так же опасаясь удаляться от врага вслепую.

Усталость, отогнанная страхом и болью, азартом и спешкой, навалилась пуще прежнего. Ноги сделались тяжеленными, руки обессилели и скользили по гладкому, осклизлому и верткому тооло. Вода все чаще смыкалась над головой, волны обнимали за плечи вовсе не дружески, они наваливались и топили. Юго выворачивался, вскидывался, хватал ртом воздух, желанный и едва достижимый, проглатываемый пополам с соленой пеной. А вокруг темнела растущая глубина, и волны горбились все выше и злее. Тооло норовил крутиться без устали, и проделывал это все более жестко и успешно, он принадлежал пирату и даже теперь словно бы исполнял его волю, издеваясь над беглецом, наказывая его и губя. Юго держался, всхлипывая и постанывая. Утро никак не пробивалось сквозь пелену дождя, и, казалось, вода пропитала мир целиком, вытеснив куда-то прочь воздух, свет и надежду.

Юго все дергался, рвался к поверхности, но вдохи давались ему все труднее и становились все реже. Тьма небытия смыкалась вокруг, остатки сознания едва примечали свет далеко вверху, в некоем подобии колодца. Свет удалялся, слабел, дрожал, гас… Он уже сделался мал, как слезинка или капля росы, когда вдруг блеснул теплой полуденной синевой взгляда Элиис. Сочувственного, доброго. Малышка всегда вызволяла своего друга из заточения, отпирала замки и помогала выбраться на свет. Юго улыбнулся, уже не соображая, что выдыхает последние пузыри воздуха. Тооло оказался рядом и сам лег под ладонь. Руку, кажется, свела судорога, но она же выбросила тело вверх.

Юго оказался лежащим на спине, всюду вокруг было серое море, и серая губка тумана мокла в нем, опускаясь все ниже. Ощущение теплого взгляда исчезало пугающе быстро. Глаза моря здесь и сейчас были иными. Юго прищурился и вроде бы рассмотрел блик света в зрачке.

– Мрачный прищур у рассвета и кровь на щеке, – прохрипел он, снова с головой уходя под воду.

Рядом плеснуло большое весло. Юго видел широкую лопасть очень отчетливо, и она удалялась, удалялась… Мрак обступил повторно и больше ничей взгляд не смог его отогнать.

Из темноты мир вывернулся наизнанку, в обычное свое положение, с хрустом, плеском и болью. Юго согнулся пополам, передавленный чьим-то коленом без всякой жалости. Горлом хлынула, как полагал сам Юго, кровь, и последний миг жизни стал исключительно близок.

– Во, выправляется, – с удовлетворением и без спешки отметил низкий солидный голос. – А ну мы его еще малость помнем.

Хотелось попросить о снисхождении, но рвота корчила и мяла, вместо слов горло отдавало жижу, соленую и горькую. По спине безжалостно лупили тяжеленной ладонью, перепутав кожу на ребрах с барабаном.

– Помрет, – уверенно изрек тонкий слабый голосок.

– Сдюжит, – соврал низкий и солидный, уже смутно знакомый.

На ребрах еще раз исполнили сложный ритм, напоследок хлопнули особенно звонко и ничуть не больно. Мир перевернулся, палуба оказалась под затылком, а небо – вверху, где ему и положено быть. Правда, большую часть дождя и серости закрывала жутковатого вида голова: косматая, всклокоченная. Лицо казалось смуглым почти до черноты. Одну глазницу, в лучших пиратских традициях, закрывала щегольская кожаная повязка. Серебряной ниткой по ней был вышит открытый глаз, и в нем, как в оправе, крепилась крупная черная жемчужина. Второй глаз, живой, подмигнул Юго.

Сын хозяина ориима испытал острое отчаяние, вдруг уверовав, что море и даже берега его кишат одними лишь пиратами и их прихвостнями! Стоит потерять сознание – и ты уже добыча на чьем-то крюке… И ты бьешься, дергаешься – мелкая рыбеха в соленой воде, кишащей хищниками куда крупнее и зубастее тебя.

– Живо повтори, что плел про серый глаз моря и кровь рассвета, – велел одноглазый, ловко хлопнув по одной щеке, а затем по другой. – Не моги дохнуть! У меня три лодки и две сотни душ, паруса стоят полные, а ты норовишь заблевать палубу ядовитыми пророчествами.

– Глаз у рассвета злой, – едва слышно шепнул Юго, плохо понимая, почему говорит именно так.

– Во, уперся накрепко, я ж вижу. – Одноглазый вроде бы остался доволен. – Значит, не бред. А ну пусть и бред, да в пользу мне… Паруса долой. Ошибется пискляк, после с него еще и шкуру сыму, одну иль две, ежели наскребу две-то.

Одноглазый старательно, чуть не со скрипом, проскреб затылок под вздыбленными волосами. Еще раз хлопнул Юго по щекам, убедился, что тот в ответ моргает и вроде даже сопит от возмущения. Заржал, ткнул толстым, железно крепким пальцем в прилипший к спине живот. Коротким жестом что-то велел людям, невидимым Юго.

Сбоку подсунули плотное одеяло, накрыли и принялись растирать ноги и руки. Подали плошку с чем-то горячим – по обильному пару видно. Одноглазый безжалостно вцепился в затылок, поддернул голову и, не слушая булькающих протестов, влил кипяток в рот, расплескав остатки по щекам и горлу.

– Хлебай, не лупи бельма, – назидательно пискнул тонкий голосок у самого уха.

– Ветер идет от большой воды, – опасливо шепнул новый, незнакомый голос.

Одноглазый встряхнулся, разбрасывая брызги с всклокоченных волос, закинул голову и расхохотался раскатисто и жутко. Врезал кулаком по палубе, загудевшей в ответ.