Текст книги "Не любовь"

Глава 12

Последнее утро уходящего года началось с восклицания тети Нади: «Вот, елки-палки, а майонез-то остался дома!»

– Как, ты забыла? – тут же отозвалась Тамара Ярославская, младшая дочь бабы Нины и мать Миры. – А оливье? А шуба? А чем мы будем заливать фаршированные яйца? – схватившись за голову, закричала она.

– А божачкі мае! – всплеснула руками баба Нина, напуганная криками. – Што тут у вас здарылася?

– Эй, вы чего там орете? – из-за занавески высунулась заспанная и недовольная физиономия Степика.

– Катастрофа!

Мирослава натянула на голову одеяло. Несмотря на все волнения прошедшего дня, она долго не могла уснуть, и вот теперь утром, когда хотелось бы еще поспать, приехавшие утренним рейсом родственники так бесцеремонно лишали ее этой возможности…

Девушка, достаточно хорошо знавшая и свою мать, и ее сестру, догадывалась, чем может закончиться «катастрофа».

И не ошиблась.

Баба Нина напрасно пыталась убедить дочерей, что они запросто обойдутся и без майонеза, в конце концов у нее есть сметана. Но женщины ничего слушать не желали, махали на нее руками и в результате вынудили Степика встать и отправиться к Поляковым, чтобы на машине Леши съездить в райцентр за майонезом и за много чем еще. При более тщательном исследовании привезенных продуктов выяснилось, что забыли не только майонез. К тому же женщины, посовещавшись, поручили Степику купить еще копченостей, грибов и бутылку водки, на всякий случай, не помешает.

Рудинский, едва успев одеться и хлебнуть чайку, в крайнем раздражении понесся к Поляковым. А там тоже приехали гости, дети Лешиной бабушки, и дом наполнился голосами…

Не пробыв в этом балагане и двадцати минут, Леша и Гарик решили, что просто свихнутся, если что-нибудь не предпримут, и тут подоспел Степик. Его просьбу съездить в райцентр они восприняли как спасение. Их даже уговаривать не пришлось. Убравшись из дома, загрузились в машину и покинули деревню.

А девчонки, устав дуться и решив в канун Нового года благосклонно простить ребят, отправились к Поляковым, чтобы предложить мир и обсудить предстоящие гулянья, которые собирались устроить в доме Наташкиной бабушки.

Каково же было их удивление и возмущение, когда они узнали, что ребят, в общем-то, нет. В доме Поляковых даже не представляли, куда те подевались. И только в доме бабы Нины, куда девушки благоразумно заглянули, Мира смогла им поведать, что парни уехали за покупками, но скоро должны вернуться.

Мира предложила девчонкам чаю, и, не обращая внимания на носящихся по дому маму и тетю, они устроились за столом. Маринка и Наташка жаловались Мирославе на ребят, а та слушала, согласно кивала, но мысленно была далеко. С каждой прошедшей минутой, с каждым пройденным часом волнение и напряжение внутри нее возрастали. Она чувствовала, как все колотится внутри и дрожат руки. Сосредоточиться, собраться не получалось. Сколько раз уже она выходила на улицу и стояла, глядя в сторону хутора. Ей хотелось туда. Но она не знала, там ли сейчас Вадим. Вчера он не сказал, что они снова встретятся. Вдруг он уехал? Конечно, он имел право уехать к родным, чтобы в кругу семьи встретить Новый год! А если больше не вернется? И она никогда не увидит его…

Потом появился Степик.

Мире и вовсе захотелось провалиться сквозь землю. Рудинский ходил по дому, смеялся, шутил с мамой и теткой, рассказывал анекдоты и подначивал свою мать Наташкой, намекая, что не устоит и женится на ней, но в его отношении к Мирославе чувствовалось какое-то напряжение. Возможно, его ощущала одна Мира, говорят же, что на воре и шапка горит, только встретиться взглядом со Степиком не могла. Боясь выдать себя, силилась улыбаться, участвовать в общем разговоре…

Хотелось, чтобы Степик ушел. Впервые общество горячо любимого родственника было ей неприятно, более того, невыносимо.

Он ушел вечером. С девчонками ребята все же помирились. И теперь отвечали за шашлыки. Дома ему, в общем-то, заняться было нечем, а путаться под ногами матери и тетки надоело. Он ушел, пообещав заглянуть ближе к полуночи.

Этот бесконечный день, последний день уходящего года, подходил к концу.

За окном стемнело. В уголке, под иконой, нарядили небольшую сосенку. Баба Нина, утомленная суетой, прилегла отдохнуть, а мама и тетя Надя накрывали на стол.

Выдвинув его на середину комнаты, застелили льняной скатертью и расставили старенькую фаянсовую посуду, разномастные рюмки, из которых собирались пить и шампанское, и водку.

Мира сделала из веток сосны небольшой венок, переплела его старой выцветшей мишурой, привязала несколько потускневших от времени стеклянных шаров, а внутрь вставила небольшой огарок свечи. Получилось очень даже мило. Венок разместили в центре праздничного стола. А дальше пошли всевозможные салаты, закуски, бутерброды и на резка…

Гостей не ждали. И в гости не собирались.

Поэтому Мира не стала переодеваться во что-то нарядное, оставшись в потертых джинсах, синей водолазке и черной вязаной безрукавке. Она лишь умылась да причесалась, собрав волосы в высокий хвост.

Когда наконец сели за стол, чтобы проводить уходящий год, и тетя Надя разлила шампанское, в дверь тихонько постучали.

Пришла баба Маруся.

Смущенно потоптавшись на пороге, она поздравила всех с наступающим праздником и, наверное, ушла бы, но Тамара и Надя остановили ее. Помогли раздеться и усадили за стол.

Потом прибежал Степик. Поздравил с праздником, который вот-вот наступит, налил сам себе шампанского, чокнулся со всеми, выпил, взял бутерброд и уже с набитым ртом сообщил, что у Поляковых точно такой же стол и собрались все родственники. В том числе тетя Лена и тетя Люда, дочки Лешкиной бабушки. Он только что заходил с парнями поздравить их, хлопнул с ними по рюмке водки. И они, женщины эти, в отличие от матери и тетки, лекции и нравоучения не читали. Тем более в канун Нового года. Они расслабляются вовсю и другим не мешают!

Мама и тетя Надя вспомнили, что дочери Поляковых некогда были не только их одноклассницами и соседками, но еще и лучшими подругами. В общем, они отправили Степика к Поляковым с наказом передать привет Лене и Люде и пригласить обеих в гости…

Степик, махнув всем на прощание рукой, ушел, не пробыв дома и пяти минут.

А у Мирославы сложилось впечатление, что Рудинский приходил только для того, чтобы удостовериться, что она дома.

Мира глотнула шампанского, положила себе кусок курицы и пару ложек оливье. Но есть не хотелось совершенно. Она ковыряла вилкой в салате, почти не прислушиваясь к тому, о чем говорят родные. И вдруг обернулась к окну.

Девушке почудился чей-то пристальный взгляд, как будто оттуда, из-за разрисованного инеем окна, из морозной новогодней ночи кто-то смотрел на нее. Сердце екнуло в груди и заколотилось…

Она отложила вилку и встала из-за стола. Она не могла больше так, не могла быть здесь. Она задыхалась. Ей нужно было на улицу, нужно было на хутор… Может быть, там станет чуточку легче.

Не сказав никому ни слова, Мира обулась, натянула на голову шапку, сдернула с вешалки пуховик и вышла из дома.

Да так и замерла на крыльце.

Усилившийся к ночи мороз осыпал все кругом серебром. Так, словно хотел по-своему украсить новогоднюю ночь. Свет далеких звезд, луны и снега рассеивал темноту ночи, все сверкало и переливалось. Застывшие деревья, заборы, стены дома, входная дверь и крыльцо, на котором она стояла, искрились. И сам воздух как будто тоже мерцал. Как будто сверху чья-то невидимая рука пригоршнями бросала серебро на землю…

Мира, как зачарованная, смотрела, не решаясь сдвинуться с места, потом протянула руку и коснулась теплыми пальцами деревянных перил. Мелкие кристаллики инея тут же растаяли, превратившись в капельки влаги…

Стояла оглушительная тишина, мир словно уснул, замер, затих, и вдруг заскрипел снег под чьими-то ногами…

Мирослава резко обернулась и увидела темный силуэт, показавшийся из-за дома.

Сердце подпрыгнуло в груди. Мира сорвалась с места, сбежала со ступеней и, стремительно преодолев разделяющее расстояние, уткнулась в неподвижную фигуру мужчины.

Он вытащил руки из карманов куртки, собираясь то ли обнять ее, то ли оттолкнуть. Правда, дожидаться этого и выяснять Мира не стала. Резко отшатнулась от него, для пущей убедительности даже отступила на шаг.

– Извини… – забормотала охрипшим, срывающимся голосом. – Извини, я не хотела… Это я просто… – сделав еще шаг назад, споткнулась и чуть не упала в сугроб.

Вадим успел схватить ее за рукав куртки, предотвращая падение.

– Мира, перестань. Все в порядке, – сказал он.

Его голос тоже был охрипшим. И каким-то странно серьезным. Не слышно ни привычной веселости, ни неповторимой нежности. И капюшон все так же надвинут на лицо. Но он был здесь. Он не уехал. Он пришел. Только это имело значение. Только этого было достаточно, чтобы Мира почувствовала себя самой счастливой на свете…

– Что-то случилось? – спросил он.

– Нет… – тряхнула головой девушка, не совсем понимая, что он имеет в виду. – А что?

– У тебя за столом вид был не совсем радостный! Вернее, совсем не радостный! Ты так вяло ковырялась вилкой в салате… – Вадим улыбнулся.

– Откуда ты… – начала девушка и умолкла. – Ты наблюдал за мной?

Не зря ей чудился чей-то взгляд.

– Я ждал, пока ты выйдешь…

– Я думала, ты уехал! Я так хотела, чтобы ты пришел, но поверить в то, что ты останешься в Новый год один на хуторе, было сложно!

– Почему один? Я надеялся, что ты составишь мне компанию. Теперь, когда… В общем, теперь, когда ты все равно уже видела меня, изображать таинственность, встречаться и мерзнуть в лесу бессмысленно. Пойдешь со мной на хутор? – медленно произнес он.

Мира замерла и подняла на него глаза. Свет далеких звезд, луны и снега отражался на ее бледной коже, мерцал в глазах.

– Да, – просто сказала она. – Только маме скажу, что отлучусь на пару часиков! Скажу, что меня позвали в гости…

Она бросилась к дому, торопясь и боясь, что, когда вернется, Вадим исчезнет.

Но он не исчез. Все так же стоял на расчищенной дорожке и посматривал по сторонам. Когда Мирослава вернулась, он молча пропустил ее вперед, и они двинулись к хутору.

Всю дорогу молчали, погрузившись в собственные мысли. Мира чувствовала возрастающее волнение. Снова и снова задавала себе одни и те же вопросы. Почему так запросто шла за ним? Почему так безоговорочно верила? Ведь он мог навредить ей… Мог, да! Много раз, но ни разу не обидел. Она знала его всего несколько дней, видела его глаза, но он все равно был незнакомцем, темной тенью, появляющейся в ночи и быстро исчезающей. Эти короткие встречи, прикосновения, его смех и странный, порой пугающий интерес к ней… Всего этого было слишком мало, чтобы влюбиться по-настоящему, и вместе с тем оказалось достаточно.

Несколько раз споткнувшись, она чуть не падала, но рука Вадима вовремя успевала поддержать ее…

Они прошли заснеженные огороды и луга, речку, лес и вышли на поляну. Маленький домик с белыми ставнями сейчас, в лунном свете, напоминал корабль в бескрайнем море снегов. Домик, в который Мира так стремилась попасть, который понравился ей с первого взгляда.

Вадим открыл калитку, пропуская девушку вперед. Вулкан, выбравшись из будки, залаял, но хозяин прикрикнул на него, и пес спрятался. Поднявшись с Мирой на резное крыльцо, Вадим немного повозился с замком, затем предупредительно распахнул перед девушкой дверь. Из темноты комнаты на нее повеяло теплом, наполненным какими-то незнакомыми ароматами. Так не пахло в доме бабы Нины и у Поляковых, да и у нее дома. Не зря говорят, что каждый дом пахнет по-особому… Здесь пахло хвоей и солнцем, а еще какой-то сухой травой и, безусловно, Вадимом – его парфюмом.

Переступив порог, будто попав в другой мир, другое измерение, Мира утонула в этих ароматах…

Вадим затворил дверь, зажег свет, и девушка снова оказалась в комнате, обшитой золотистым деревом.

– Я замерз ужасно, – заговорил он. – Да и ты, наверное, тоже. Проходи, не стесняйся, не в первый раз же у меня в гостях! Жаль, нет шампанского, сегодня все же Новый год! Как-то я совершенно не подумал об этом… Но мы можем попить чаю. К нему у меня есть булочки. Я сейчас поставлю самовар, а ты пока можешь погреться у печки, она горячая, я топил ее вечером.

Мира кивнула и, сбросив пуховик и шапку, подошла к печке-голландке. Она совсем не замерзла, но, чувствуя стеснение и неловкость, послушно прижала ладони к горячей плитке. Ей послышалось, или в голосе Вадима появилась нервозность?

Мира покосилась в его сторону. Сняв куртку и шапку, он хозяйничал у стола. Его темные волосы смешно торчали в разные стороны. Расставляя чашки, Вадим небрежно провел по волосам ладонью, пытаясь их пригладить. Мира улыбнулась. Это выглядело по-детски. И ей вдруг так захотелось подойти к нему, коснуться волос, провести по ним рукой.

Почувствовав на себе ее взгляд, Вадим обернулся, а Мира тут же отвернулась, чувствуя, как легкий румянец смущения коснулся щек.

Девушка отошла от печки и, засунув руки в задние карманы джинсов, прошлась по комнате, осматриваясь. Остановившись у большой рамки, где были собраны старые фотографии, вгляделась в лица запечатленных на них людей. Вот мужчина обнимает счастливо улыбающуюся женщину. Вот снова они, а на руках у них мальчик. Эти фото, пожелтевшие от времени, были особенно потрепаны, понятно, что сохранились они чудом и лет им столько…

А вот парень в военной форме. Серьезное лицо, гордо выпяченная грудь, но видно – совсем мальчишка. А потом снова он, но уже куда взрослее, суровее, что ли… И опять он, а рядом миловидная женщина с маленьким мальчиком на руках. Что-то неуловимо знакомое почудилось Мире в чертах этого мужчины. Она поискала глазами еще фотографии с ним, а потом обернулась к Вадиму.

– А это?.. – спросила она.

– Это мой дед Максим.

– Вы похожи!

Все говорили, что Вадим похож на деда. И сходство это было не только внешним, а много глубже, именно поэтому он был особенно близок с дедом. Да что там скрывать, был любимцем.

Вадим – младший сын одного из сыновей старого еврея, поселившегося после войны на месте сожженного немцами хутора. Его отец, закончивший восемь классов, уехал в райцентр, там продолжил учиться, женился, обзавелся детьми и изредка наведывался на хутор. Не любил он это уединенное место, не любил вспоминать ту некую ущербность, которую чувствовал в родительском доме. Ущербность, связанную с прошлым.

Двое старших братьев Вадима, во всем походившие на мать, вертлявую, говорливую, взрывную женщину, рожденную от союза еврея и армянки, были погодками. Их, как и мать, истинную горожанку, не тянуло ни к земле, ни тем более к родительскому дому отца. У матери к тому же со свекровью отношения с самого начала не сложились. И свекра она мало интересовала.

Но Вадим, младше своих братьев чуть ли не на десять лет, пошел в деда и, в отличие от них и родителей, любил бывать на хуторе. И, конечно, ему была известна история вражды между хутором и деревней. Знал он и то, как и за что репрессировали людей из Смоленска. Дед Максим много об этом рассказывал, часто вспоминал отца, так и не смирившегося с приговором, и мать, которая не смогла привыкнуть к лагерной жизни. Они оба погибли в войну, но до последнего конца вспоминали Смоленский край, свою родину, свою улицу, дом, друзей.

Может быть, поэтому на хуторе они держались особняком, не пуская чужаков. Может быть, таким образом хотели сохранить ту атмосферу, тот уклад и порядок, которые привычны им. К тому же их связывала одна беда, одно клеймо – враги народа. И как к врагам народа к ним и относились. Они чурались деревенских, а те при встрече не упускали случая оскорбить, унизить. Их можно было обворовать и избить, но вряд ли кто понес бы за это наказание. Женщины с хутора никогда не ходили в лес одни, опасаясь наткнуться на местных мужиков, которых притягивал хутор, особенно после рюмки-другой. Случалось, мужики приставали к женщинам, домогались их. Однажды произошла трагедия. Юную девушку нашли утонувшей в реке. Свидетелей не было, да никто и не собирался разбираться в случившемся. Власть была на стороне Старых Дорог. Она порождала бессильную ярость и ненависть. А людям с хутора хотелось, чтобы их оставили в покое, дали возможность просто жить.

– Расскажи мне о нем! – попросила Мира.

– Давай мы хотя бы сядем за стол. Вот и самовар уже закипел! – сказал Вадим и улыбнулся. – Какой ты любишь чай? Есть зеленый и еще черный с какими-то цветами…

Мира отошла от рамки с фотографиями и уселась за стол, пододвигая к себе чашку, наполненную кипятком.

– Я буду черный! – сказала она.

Вадим подлил ей заварки, придвинул сахарницу и тоже сел за стол.

Воцарилось молчание. Вадим, опустив глаза, сосредоточенно помешивал ложкой чай, а Мира не сводила с него глаз.

– Дед был замечательным человеком! – заговорил наконец он, отрывая взгляд от чашки. – Настоящим мужчиной. Героем. Я люблю и уважаю своих родителей, но дед… Он с самого детства был для меня по-настоящему близким человеком. Я гордился им. Он ведь был всего лишь шестнадцатилетним пареньком, когда началась война и его в сорок первом призвали на фронт, а вернулся поседевшим двадцатилетним мужчиной. Он пришел на хутор, но вместо хутора попал на пепелище. Построив на опушке землянку, вместе со всей послевоенной страной терпел голод и холод. Валяя в лесу деревья, со временем построил бревенчатую времянку с печкой-буржуйкой. Охотясь в лесу, собирая грибы и ягоды, разработал небольшой участок земли, засеял ее пшеницей. Он мечтал построить дом, жениться, родить детей, завести хозяйство… Одиночество хутора угнетало его… – Вадим замолчал и отхлебнул чаю.

Мира, затаив дыхание, смотрела на него и ждала продолжения.

Он не стал рассказывать девушке, как однажды, в суровую зиму, когда с едой было особенно худо, дед Максим отправился в деревню, постучал в первую попавшуюся хату и попросил немного пшеницы… В ответ услышал отборную брань, приправленную криками, оскорблениями и проклятиями. До конца дней своих дед Максим не мог забыть глаз молодой женщины, полыхнувших огнем ненависти. Она смотрела на него так, как будто это он виноват во всех ее несчастьях и бедах. Как будто он не пострадал вместе с остальными. Он ведь был таким же, как они. Вырос на этой земле и не помнил другой жизни, которую знали его родители в Смоленске. И, сражаясь с фашистами за эту землю, искупил грехи отцов, если таковые на самом деле имелись.

Той же ночью дед прокрался в чей-то деревенский сарай, зарезал поросенка и унес с собой. А утром на пороге встретил деревенских мужиков с ружьями в руках. Больше никогда дед Максим не ходил в Старые Дороги, но для себя решил: ни одно деяние со стороны деревенских не останется безнаказанным. Он сумеет постоять за себя и за своих детей и внуков. Он и сыновьям своим это внушал, и пусть они не раз приходили со школы с разбитыми носами, но сдачи умели давать. И внукам своим тоже не раз это повторял.

Особенно Вадимке, который так походил на него.

Вадим не мог всего этого рассказать Мире. И не потому, что не хотел жаловаться или чего-то стыдился, в ее глазах он видел только участие и сострадание… Вадим знал, что девушка относится к хутору не так, как все это время относились деревенские. Он понимал, что все, что расскажет сейчас, она примет близко к сердцу. Ему не хотелось взваливать на ее хрупкие плечи несчастья и беды своей семьи.

– Дед женился на женщине из райцентра. Белоруске, которую не волновало прошлое мужа. Они познакомились на рынке, когда дед ездил продать мешок-другой пшеницы, картофеля, сушеных грибов. Баба Оля жила с мачехой. Ее отец погиб на фронте. Может, и не случилось между ними особой любви, но ничто не помешало прожить жизнь вместе в согласии и уважении. Бабушка с радостью переехала к деду на хутор, скоро они построили добротный дом, обзавелись скотиной, разработали еще земли, родили первенца…

Земля, лес, река кормили их. Всю жизнь они работали на земле, всю жизнь пытались жить честно.

Мои отец и дядя выросли, окончили по восемь классов и уехали в райцентр. Дед надеялся, что кто-нибудь из них останется на хуторе, приведет жену, станет работать на земле, а он отойдет от дел и займется своим любимым занятием – пасекой. Но надежды его оказались напрасными…

Ни отец Вадима, ни его дядя не хотели оставаться на хуторе. Они только и ждали возможности уехать, натерпевшись разного от мальчишек со Старых Дорог, вместе с которыми ходили в школу за пять километров. Возвращаться на хутор они не собирались. Их не прельщала работа на земле. Они выучились, нашли работу, получили жилье, обзавелись семьями.

– Пасекой… – растерянно повторила Мира, вспомнив то, что рассказывала ей баба Маруся. – И пасекой ему тоже не дали заниматься…

Вадим усмехнулся.

– Да, но в этом, в принципе, я виноват.

Дед догадывался, кто разорил его пасеку, но истинной причины так и не узнал. Вадим не смог ему признаться, что только он во всем виноват. Ведь если бы он не пошел в Старые Дороги…

После того, как баба Оля умерла, сыновья звали отца к себе, однако дед Максим до конца оставался верен своему дому и своей земле. На каникулы к нему приезжали внуки, но надолго не задерживались. Их пугала уединенность хутора, где зимой в лесу выли волки, а летом не разрешалось ходить в деревню, чтобы поиграть с местными мальчишками. Сколько дед не втолковывал, дети все равно не понимали, почему не могут играть в деревне. У себя дома, во дворе и в школе у них были друзья и товарищи, которых совершенно не интересовали ни прошлое их предков, ни принадлежность к какой-либо национальности. Но здесь отчего-то все было иначе. Однажды они улизнули с хутора и пришли в деревню – их гнали обратно под свист и улюлюканье до самого хутора, как псов, оскорбляя и бросая вслед камни.

Вадим тоже всего этого не понимал, но у деда любил бывать.

Он любил бревенчатый дом, прогулки по лесу и ловлю рыбы в маленькой речушке, но больше всего – слушать рассказы деда о былом. О том, как дед сам был мальчишкой, о его родителях, о войне, о голоде, о том, как страна возрождалась после военной разрухи. Рассказывал дед и о Старых Дорогах. Рассказывал и вздыхал, не скрывая горечи и обиды, прочно засевшей в сердце.

Дед Максим рассказывал, а внук слушал, слушал и чувствовал, как обида за деда бередит душу, крепко берет за сердце и не отпускает. Мальчик часто представлял, как вырастет и отомстит всем дедовым обидчикам. Тайком от деда, рискуя быть пойманным, паренек часто прокрадывался в деревню, бродил по ночам по улицам, заглядывал в окна, развлекаясь мелкими пакостями. Разрушал шалаш, построенный мальчишками, обрезал «тарзанку» на дереве, опорожнял рыболовные сети, резал их, устраивал хитроумные ловушки на тропинках. И радовался, когда кто-либо из местных в них попадал. Он пугал деревенских старух и, пробираясь во дворы, открывал калитки и сараи, а поутру хозяйки находили свою живность на огородах или где-нибудь за деревней. Он был счастлив, когда получалось досадить им, но вместе с тем ему хотелось стать частью компании деревенской детворы. В райцентре были приятели, но куда больше манило вместе с деревенскими мальчишками бегать по лесу, играя в «казаков-разбойников» и в войнушку, соревноваться в стрельбе из рогатки, сидеть у костра до утра, строить зимой снежные крепости, кататься гурьбой с горки, прыгать с «тарзанки». Но, подобно своим братьям, Вадим так и не рискнул открыто войти в деревню. А однажды, видимо догадавшись, кто развлекается мелкопакостничеством в деревне, его выловили. Мальчишки сильно побили Вадима, хоть и были младше. Они взяли верх количеством, а в заводилах у них оказались Степик и Леша Поляков. Тогда же они разорили и дедову пасеку – страсть его и гордость.

К давнишним обидам деда прибавились собственные. Желание отомстить навсегда укоренилось в мыслях Вадима. Отомстить за всех, кто когда-либо жил на хуторе…

…На мгновение взгляды молодых людей встретились. Мира смотрела на Вадима прямо и открыто. Он не смог вынести ее взгляда, вспомнив о своем плане мести, и отвел глаза.

– Почему ты приходил в деревню? – спросила девушка.

– Разве твой брат тебе не рассказывал?

– Рассказывал, но я хочу, чтобы и ты рассказал!

– Знаешь, что я там устраивал?

– Знаю. По большому счету, мальчишки заслуживали…

– Нет, – Вадим криво улыбнулся. – На самом деле я завидовал. Я наблюдал, как они играли в лесу, как ловили рыбу и сидели у костра, бренча на гитаре, всего лишь наблюдал. Но хотел быть с ними и понимал, что никогда и ни за что они не примут меня в свою компанию. Я хотел дружить с ними и знал, что этого не будет. Вот за это и мстил им. А они потом отомстили мне.

– Хочешь, я буду с тобой дружить? – сказала Мира и отважно протянула руку Вадиму.

Мужчина взял ее ладонь в свою и осторожно сжал.

– Хочу! – сказал он и не сразу отпустил ее руку. – Чай, наверное, уже остыл. Подлить кипятка?

– Нет, не надо! Мне нормально! – улыбнулась она.

Вадим отпустил ее руку, и девушка теперь не знала, куда ее деть.

Обхватив обеими руками чашку, поднесла ее к губам и стала пить чай.

– Тебе вчера не влетело? – спросил Вадим, подливая себе кипятка.

– Ну, как сказать… Почти нет. Степик нашел на речке мои рукавички.

– И мой шарф.

Девушка подняла на мужчину глаза.

– Да, я его тоже оставил на речке. Когда вытащил из воды тебя, было не до мелочей. Он обо всем догадался?

– Нет… То есть, я не знаю. Меня искали, нашли у бабы Маруси. Я сказала, что провела у нее весь день, но, скорее всего, Степик не поверил. Однако это не важно… – поспешно заверила Мира, хотя на самом деле оба знали, что важно.

– Мира… – тяжело вздохнул Вадим.

– А расскажи мне, чем ты занимался вчера вечером, да и сегодня тоже… – перебила его девушка, страшась, что он скажет ей, что им лучше больше не встречаться, и проводит домой.

Вадим улыбнулся.

– Ну чем я мог заниматься здесь один? Читал, сидел у печки, потом прошелся немного, выгулял Вулкана. Готовил себе обед… – перечислил он.

«Думал о тебе, – мысленно добавил. – Все время думал о тебе».

– А к нам с утра гости приехали. Моя мама и тетя Надя, мама Степика. И такой переполох устроили, представляешь, забыли купить майонез! И все, катастрофа! Степику пришлось ехать в райцентр…

– А кто из тех двух женщин, что сидели за столом, твоя мать? – спросил Вадим.

– Моя мама та, что со светлыми волосами. А другая – тетя.

– Ты похожа на свою мать и вместе с тем совсем другая! – заметил он.

– У нас говорят, что я вообще ни на кого не похожа!

– А чем твои родители занимаются?

– Папа – тракторист, мама – в строительной бригаде при колхозе. Они выпивают, – неожиданно добавила девушка. Хоть и не собиралась. Она никогда и никому не рассказывала этого. Даже бабушке. Мира стыдилась порока родителей, словно он коснулся и ее. А ведь ей так хотелось, чтобы у нее все было так же, как у всех. Ей казалось, что, если она будет об этом молчать, не станет ни с кем обсуждать, все как-нибудь утрясется, уляжется, все будет хорошо.

– Выпивают? – удивленно вскинул брови Вадим. – А кто в наше время не выпивает? В праздники, в компании друзей… Они взрослые люди, не чай же им пить… – он выразительно покосился на чашки, что стояли перед ним, и улыбнулся.

Но Мира в ответ не улыбнулась.

– Нет, ты не понял. И в праздники, и с друзьями, после работы, каждый день, через день. Знаешь, как это бывает в колхозах? Продали что-то, а расплачиваются в таких случаях всегда спиртным. У мамы на работе многие женщины выпивают. А потом она приходит домой пьяная. Очень пьяная, совершенно невменяемая, не похожая на себя. Начинает нести какую-то околесицу. А глаза у нее при этом стеклянные, ничего не выражающие… Она превращается в другого человека, злоязычного, жестокого, безумного. А потом начинают выяснять отношения и скандалить. Они с папой страшно ругаются, порой даже дерутся. И я все время боюсь, что однажды папа покалечит маму, а то и вовсе убьет.

Боль отразилась на Мирином лице, и Вадим почувствовал, как от непривычной для него жалости сжалось сердце.

– Иногда я пытаюсь их успокоить, вмешаться, но они меня не слышат, слишком увлеченные пьяными разборками. Потом утром я прошу маму не пить, она обещает, конечно, но ненадолго. Проходит день-другой, и все повторяется опять… Они катятся в пропасть, и я боюсь, что остановить это падение невозможно. Мне кажется, и это самое ужасное, в выпивке они находят какое-то удовольствие, некий смысл, который потеряла их жизнь… – голос девушки дрожал и срывался. Спазмы сдавливали горло, но глаза оставались сухи.

Говорить было трудно, но еще труднее с такой проблемой жить. Эта боль терзала Миру не один год, но только сейчас, с Вадимом, она смогла выплеснуть ее.

Мужчина тяжело вздохнул.

– Мира, но какой же смысл они могут находить в водке, если у них есть ты? Ты смысл их жизни! У тебя еще есть братья или сестры?

Девушка покачала головой.

– Только Степик. Но даже ему я не могу всего рассказать. Родственники ни о чем не подозревают, бабушка, кажется, догадывается, но каждый раз я уверяю ее, что у нас все в порядке. Я не хочу тревожить ее, у нее слабое сердце.

– Может, лучше сказать родным? Возможно, общими усилиями вы справитесь с проблемой. Можно ведь их закодировать. Я знаю людей, которые, прибегнув к подобной процедуре, не пьют совсем и их даже не тянет.

– Что ты! Мои на это не пойдут! Они не признают себя алкоголиками. Они не понимают, не осознают… И считают тот образ жизни, который ведут, вполне приемлемым. Нет, они не алкоголики, просто любят выпить. Они же работают, их уважают, зачем им кодироваться?

– Мира, потерпи еще немного! Вот окончишь школу, поступишь куда-нибудь, уедешь и начнешь новую жизнь… А родители пусть со своей жизнью разбираются сами. Если им плевать, что ты страдаешь, значит, и тебе незачем все принимать близко к сердцу. Ты ничего не изменишь. Они взрослые люди…

Девушка невесело улыбнулась.

– Знать бы еще, кем бы мне хотелось стать… – вздохнула она.

– Что, совсем никаких предпочтений?

Мирослава тряхнула головой.

– Ну, ничего. Время у тебя есть.

– А если никем не хочется быть? Вот просто совсем…

– Так не бывает! – Вадим улыбнулся и глотнул чаю, о котором забыл, слушая Миру.

– Бывает. У нас в классе только несколько человек точно знают, кем хотят видеть себя в будущем, остальные же… Остальным лишь бы пойти куда-нибудь, чтобы после школы не сидеть дома. Потому что для выпускника ничего хуже этого и быть не может! Вот что ты делал после школы?

– В университете учился.

– Да? – несколько разочарованно протянула девушка.

– Да! – все так же улыбаясь, кивнул он. – Ну, что? Ты согрелась немного? – спросил, отодвигая чашку с недопитым чаем.