Текст книги "Комплекс Джейн Эйр. Психоаналитическое исследование Идеал-Я"

Сесио обнаружил феномен летарго в особого рода негативной терапевтической реакции, после чего область исследований летарго была существенно расширена, в том числе за счет топической дифференциации понятий летарго и латентного. По мнению Сесио, латентное не имеет ни репрезентаций, ни манифестаций, поэтому это слово наилучшим образом подходит для описания наименее осознаваемых психических содержаний. В свою очередь, летарго демонстрирует определенную тенденцию к репрезентации. Можно сказать, что летарго возникает тогда, когда латентное получает репрезентацию. Другими словами, когда у латентного содержания образуется репрезентация в предсознательном, это проявляется как летарго.

Летарго представляет собой промежуточное между бессознательным и предсознательным состояние. Отсюда важность интерпретаций летарго и его содержаний в анализе, поскольку это способ донесения до осознания бессознательных содержаний. Как полагает Сесио, из бессознательного-латентного подавленное содержание проходит цензуру и приобретает летаргические репрезентации. Если летаргическое – это получившее репрезентации латентное, тогда все ранние латентные содержания в момент приближения к осознанию проходят через состояние летарго. Подавленные содержания находятся за репрезентациями летарго, так как обнаружить подавленное содержание возможно только в тех случаях, когда оно получает доступ к репрезентации. Так Сесио приходит к пониманию значимости элементов смерти в процессах подавления и роли влечения смерти на службе Я. Репрезентации влечения смерти в состоянии летарго разнообразны, но наиболее типичной из них является мертвец. Само слово летарго, летаргия содержит эту репрезентацию. Летарго происходит от Леты – реки смерти в мифологии, и ассоциируется со словом «летальный», старостью, забвением, погребальной урной и снотворным (опиум). Таким образом, смерть представляет собой судьбу влечений, подвергшихся подавлению, а также тех сил, которые осуществили подавление. Вместе с тем, подавление этих влечений является условием жизни и развития Я.

Сесио замечает, что летарго как ступень выхода на поверхность сознания латентного материала всегда обнаруживается в переносе, и дифференцирует разные уровни летарго: от наиболее интенсивных манифестаций, когда пациент, аналитик или оба ощущают на сессии непреодолимую сонливость, воспринимающуюся как естественная или больше похожую на анестезию, сравнимую со смертью; до более слабых, едва заметных манифестаций, становящихся очевидными лишь в определенных обстоятельствах, указывающих на их онейроидную коннотацию. Например, когда летарго достигает определенной интенсивности, аналитик может по какой-то причине на короткое время прервать сеанс и выйти из кабинета. Необходимость такой передышки указывает на существующее различие атмосферы внутри кабинета и за его пределами. Но намного чаще летарго оказывается доступным осознанию через более узнаваемые манифестации: беспокойство, рассеянность, забывание, молчание, заторможенность, сонливость, дремоту, скуку и так далее.

Сесио в своих наблюдениях приходит к выводу, что летарго чаще репрезентируется в анальном регистре, когда летаргическое предстает как экскременты, и такое же удушающее, как кишечные газы. Чтобы лучше понять предложенную Сесио мысль, следует различать анальный и фекальный объекты. Анальный объект ассоциируется с эротизированными, либидинальными репрезентациями работы анальных сфинктеров и связанными с этой работой фантазиями удерживания и производства объектов. Фекальный объект ассоциируется с отравляющим, удушающим, преследующим объектом и таким образом представляет собой деструктивный, антилибидинальный полюс анально-организованного регистра психического. Эти репрезентации являются образованием, испытывающим на себе влияние другой, более подверженной сопротивлению репрезентации, в которой экскременты ассоциируются с абортированным ребенком. Весьма очевиден токсичный характер содержаний летарго: лета репрезентируется стариком с одурманивающим зельем, а состояние летарго ассоциируется с дурманом, отравлением. В переносе летарго также обнаруживает свое токсичное содержание, что приводит к так называемому профессиональному выгоранию, специфической усталости, интоксикации психоаналитика. Сесио объясняет это специфическое профессиональное выгорание вторжением в латентное и участием аналитика в проявлении летарго в переносе. В своей работе психоаналитик метафорически дает свою кровь, как мать дает кровь плоду, оживляя таким образом мертвецов, ищущих возможности восстать из погребенного бессознательного пациентов.

Семейная динамика в развитии Идеал-Я

Идеализации и разочарования родителей

Поскольку, в отличии от аргентинских авторов, я считаю, что судьбы структуры Идеал-Я определяются не столько филогенетическими объектами, сколько бессознательными идеализированными фантазиями ранних объектов привязанности, мне представляется важным затронуть вопрос участия семейной динамики в формировании и развитии индивидуального Идеал-Я.

Благодаря идеям Фрейда об экономике нарциссизма и работам Когута о ранних стадиях формирования нарциссизма, мы знаем, что идеализация образов ранних объектов привязанности является важным этапом психического развития, как и постепенное разочарование и отвод накопленного на стадии идеализации и отзеркаливания нарциссического либидо (Идеал-Я) от идеализированных образов родителей и инвестиции этого запаса либидо в актуальное-Я как объект. Этот процесс способствует установлению экономической автономии актуального-Я, его способности получать энергию от собственных идеалов и достижений. Когут, много внимания уделявший ранней потребности в идеализации и постепенном разочаровании в родителях, благодаря чему ребенок получает возможность от связи с идеализированными и могущественными богами и царями архаичной истории перейти к связи с актуальными родителями личной истории, очень мало сообщает о факторах, участвующих в этой динамике.

Сопротивление родителей – один из факторов фиксации ребенка на стадии идеализации. Это может происходить в связи с экстремальным, непереносимым разочарованием родителей и их утратой способности идеализировать друг друга, свои отношения и детей как актуальные объекты. Восприимчивость и готовность ребенка к прямой идентификации с идеалами родителей, обусловленная потребностью в их инвестициях для психического выживания и формирования собственного Идеал-Я как резервуара либидо для будущей экономической автономии, стимулируют нарциссизм родителей и оживляют архаичные содержания их Идеал-Я. Поэтому, повторюсь, что, на мой взгляд, нет необходимости в допущении о существовании наследственно обусловленных, филогенетических объектов, преходящих от предков в фетальном опыте. Вся драма разыгрывается в постнатальной жизни, когда родители получают надежду на актуализацию своих идеалов и не могут смириться с утратой этих надежд, если актуальное-Я ребенка их не оправдывает или им не соответствует. В этом пункте заключается принципиальное отличие предлагаемой мной модели Идеал-Я от модели Идеал-Я аргентинских психоаналитиков, идеи и положения которых, тем не менее, легли в основу моих размышлений.

Если в свое время родители уже пережили разочарование в своих архаичных идеалах, не утратив при этом способности инвестировать актуальные объекты, они смогут повторить эту процедуру с ребенком, позволив ему сначала напитаться собственными идеализированными представлениями, а затем откажутся от них в пользу развития индивидуальности ребенка. Однако если для родителей отказ от идеализированных представлений имел характер болезненной, травмирующей утраты, сопряженной с неспособностью идеализировать и инвестировать актуальные объекты, то такие родители будут различными путями создавать условия для того, чтобы ребенок оставался фиксированным на стадии идеализации и продолжал актуализировать, «давать жизнь» их идеалам. В этом случае ситуация приобретает перверсивный характер: не ребенок получает питание от идеалов родителей, а идеалы родителей получают питание от ребенка.

Например, родители могут поощрять беспомощность ребенка и таким образом длить актуализацию собственного грандиозного Идеал-Я всемогущего и всезнающего родителя-бога, родителя-царя. Эмансипация ребенка, его сепарация от Идеал-Я родителей в качестве субъекта личной истории будет представлять угрозу нарциссизму родителей, не способных справиться с собственными разочарованиями без нарциссической подпитки, идущей от идеализации со стороны ребенка. Такая динамика будет формировать у ребенка представления о хрупком объекте и собственной разрушительности. Процессы роста, развития, индивидуализации, эмансипации и конкуренции, воспринимающиеся как опасные, угрожающие разрушить «хороший», питающий объект, могут претерпевать защитное торможение в виде задержек ментального, сексуального, соматического и/или социального развития.

Другой фактор связан с потребностью поддержания связи с идеализированным образом одного родителя как средства защиты от прямой идентификации с экстремально разочарованным и разочаровывающим образом другого родителя. Например, осуществляя свои функции по уходу за ребенком, не справляющаяся со своим разочарованием или переживающая утрату мать через механизмы прямых идентификаций и проективной идентификации передает свои переживания и представления ребенку, создавая условия для организации его психических структур вокруг представлений об опасном и/или хрупком объекте и собственной плохости. В этом случае ребенок будет вдвойне нуждаться в либидинальных инвестициях отца для формирования своего нарциссизма и для защиты от «плохого» материнского объекта, что создаст риск фиксации на стадии идентификации с Идеал-Я отца. Этот переход от либидинального материнского объекта к отцовскому Идеал-Я был отмечен Ранк в работе «Травма рождения», а также упоминается в работах Кляйн как указание на символику материнской груди в репрезентациях отцовского пениса. Подобная динамика характерна для комплекса Электры, который будет рассмотрен в дальнейшем.

Если же защитная идентификация с Идеал-Я отца окажется невозможной (например, если фигура отца настолько же деструктивна и разочарована, как и фигура матери), может произойти торможение процессов организации психических элементов в структуры, поскольку организация элементов вокруг «плохого», фекального объекта является экономикой чистого влечения смерти, что несовместимо с психическим выживанием. Единственный путь выживания в этих невыносимых, удушающих условиях связан с режимом мазохизма, который позволяет производить удовольствие из неудовольствия и идеализировать, делать перевариваемыми «плохие», фекальные объекты. То есть мазохизм – это изначально режим по переработке отходов, но разрастаясь, становясь ведущим или даже единственным режимом психической экономики, мазохизм начинает превращать «хорошие» объекты в отходы, потому что только такие объекты могут попасть в мазохистическую экономику и поддерживать её баланс.

Для благоприятного прохождения и выхода из стадии идеализации чрезвычайно важным является сохранение способности родителей идеализировать друг друга: чтобы мать ребенка была идеальной женщиной для его отца, а отец ребенка был идеальным мужчиной для его матери. Имеется в виду не инфантильная, а зрелая форма идеализации, в которой инвестиции супругов направлены друг на друга как актуальные объекты со своей личной историей. В этом случае родители будут, во-первых, обеспечивать друг другу нарциссическую подпитку, что позволит им не обращаться за нарциссическими инвестициями к ребенку и пережить свои разочарования и разочарование ребенка. Во-вторых, когда мать и отец являются друг для друга объектами идеализации, это создает благоприятные условия для идентификации ребенка с актуальными «достаточно хорошими» мужчиной и женщиной, отцом и матерью личной истории (Эдипов комплекс), а не с абстрактными, умозрительными идеалами, не имеющими отношения к актуальной реальности архаичными образами богов и царей (Эдипова трагедия). Последнее происходит в случаях, когда родители разочарованы и утратили способность идеализировать друг друга и свои отношения, когда они фиксируют ребенка на идентификации со своими идеалами, корни которых уходят в историю предков, и, в частности, в инцестуозные аспекты отношений с идеализированными образами собственных родителей.

Комплекс Ореста

Когда мать не справляется с разочарованием в отце ребенка, когда её идеализированные представления радикально не совпадают с актуальной реальностью, ребенок, например мальчик, будет испытывать трудности идентификации с актуальным отцом – реальным мужчиной, поскольку в глазах матери он полностью обесценен и является «плохим» объектом, на который мать не направляет свои либидинальные инвестиции. Претендуя на либидинальные инвестиции матери, мальчик будет идентифицироваться с её идеализированным образом мужчины и отца. При этом для него окажется проблематичным выход из стадии идеализации: довольно сложно постепенно разочароваться в том, чего в актуальной реальности нет, а кроме того на примере собственного отца мальчик будет видеть сокрушительные последствия такого разочарования – полный разрыв с матерью как «хорошим», либидинально инвестирующим объектом и встреча с её разочарованием и антилибидинальными инвестициями, содержащими репрезентации ненависти к «плохому» объекту. Развитие собственного Идеал-Я и актуального-Я личной истории претерпевает фиксации на стадии прямой идентификации с идеалом матери, что в дальнейшей жизни будет выглядеть как раскачивание на качелях идеализации-обесценивания, когда периоды идентификации с идеалом матери, Я-Идеал, сменяются периодами идентификации с образом обесцененного, «плохого», актуального отца личной истории. Триггерами таких переключений выступают актуальные или воображаемые жизненные удачи и неудачи. Идентификация с идеалом матери может сформировать выраженные перфекционистские установки у ребенка, что будет являться источником, с одной стороны, действительно выдающихся социальных достижений, но, с другой стороны, чрезвычайно болезненного реагирования на неизбежные провалы и неудачи.

Когда поощряется и вознаграждается только поведение, ориентированное на актуализацию идеалов родителей, а попытки эмансипации и развития актуального-Я ребенка фрустрируются, формирование собственного Идеал-Я и его связи с актуальным-Я ребенка тормозится, из-за чего возникают проблемы в таких сферах деятельности, где инвестиции Идеал-Я играют определяющую роль – творчество, любовь, дружба, долгосрочное планирование, социальные достижения и т. д. Актуальное-Я оказывается чрезмерно зависимым от либидинальных инвестиций матери, которые возможно получить лишь при условии соответствия её идеалам. Если речь идет о фиксированных на идеале матери мужчинах, то их любовные отношения являются, во-первых, продолжением прямой идентификации с идеалом матери, и во-вторых, попыткой преодолеть власть этого идеала. В этих отношениях нарциссически окрашенная жажда всецелого обладания объектом, способность установить связь с объектом только став для него идеальным объектом желания, чередуются со страхом разочаровать объект. Разочарование объекта означает крах актуального-Я, которое лишается жизненно важных, питающих инвестиций либидинального объекта.

Для подобной динамики характерны маниакальная эйфория в те моменты, когда достигается идентификация Я с идеалом матери – Я-Идеал – и нарциссическая ярость с последующей суицидально окрашенной депрессией в моменты разочарования в неидеальном актуальном-Я. У таких мужчин, как правило, очень суровое Сверх-Я, сформированное из посланий матери: насколько она разочарована тем, что её сын не соответствует её ожиданиям, что он «весь в отца», что он «убивает» ее, убивает её идеал. Таким образом, основной запрет, исходящий от Сверх-Я, заключается в запрете на жизнь вне идентификации с идеалом – сначала идеалом матери, а потом и собственным Идеал-Я, являющимся прямым продолжением идеала матери. Такие мужчины действительно готовы покончить с собой, когда переживают жизненные неудачи, проявляющие нежизнеспособность одновременно грандиозного и инфантильного Идеал-Я или его несоответствие возможностям актуального-Я (а требования материнского идеала никогда не соответствуют актуальным возможностям ребенка). Даже если мужчине с подобной динамикой удается пройти, например в психотерапии, стадию эмансипации от идеала матери, укрепить актуальное-Я и развить зрелые источники нарциссических инвестиций через социальные связи (работу и любовь), воспоминания об эйфории бытия в качестве Я-Идеала всегда будут восприниматься как золотая эра и утраченный рай, а другие формы отношений будут казаться пресными и недостаточно возбуждающими. Это похоже на жизнь человека, поборовшего героиновую зависимость, но сохраняющего воспоминание о том блаженстве, которое он испытывал после первой инъекции и в сравнении с которым легитимные удовольствия оказываются недостаточно сильными.

Стоит отметить, что необходимая и нормальная идентификация ребенка с идеалом родителей – бытие в качестве Я-Идеала – происходит на той стадии психического развития, когда сознательные воспоминания ещё не производятся в силу неразвитости процессов ментализации. Вместе с тем раннее бытие в качестве Я-Идеала оставляет психический след, ощущаемый в дальнейшем как не поддающееся логике и вербализации чувство безусловной ценности собственной жизни, веры в себя и свои возможности. Фиксация на идеале родителей продлевает жизнь архаичной структуры Я-Идеал, которая в этом случае получает ментальную репрезентацию и постоянно стремится к актуализации в социальной жизни или любовных отношениях. Мужчинам с подобной динамикой трудно развивать отношения из стадии романтической идеализации в более зрелые формы привязанности, они чувствуют себя слишком разочарованными и болезненно реагируют на разочарования партнерши, когда романтические отношения утрачивают свои яркие краски. Они могут либо вступать в череду краткосрочных отношений именно ради периодов актуализации Я-Идеала (модель поведения Дон Жуана), либо вовсе избегать отношений, защищая свой инфантильный Идеал-Я от процедур кастрации и сопутствующих разочарований и утрат.

Рассмотренная динамика имеет инцестуозную природу, причем двойную. На одном уровне идентификация с идеалом матери помещает ребенка на то место в её психике, которое должно было принадлежать отцу ребенка. «Его величество дитя» одерживает эдипальную победу, причем безо всякой борьбы. Эдипальный триумф никогда не проходит бесследно для развития актуального-Я, которое оказывается самозванцем и вором на этом празднике жизни. Содержание комплекса самозванца вращается вокруг страха разоблачения, внезапной утраты привилегированного места и повторения судьбы обесцененного и отброшенного отца.

На другом уровне совершается инцестуозная связь матери с собственным отцом, поскольку образ её идеализированного отца является основным содержанием её идеала, с которым и идентифицируется мальчик. Комплекс самозванца усиливается тем, что ребенок никогда не обманывается насчет того, что влечение матери направлено вовсе не на него, не на его актуальное-Я, которое остается слабым и неразвитым без питающих материнских инвестиций, а на тот фантазм, который мать помещает в его Я, чтобы актуализировать свой идеал. Ребенок получает инвестиции от матери, только пока «вынашивает» в себе и актуализирует её идеал. Как только актуальное-Я ребенка осуществляет попытки эмансипации от идеала матери, мать отводит от ребенка свои инвестиции, совершая психический аборт, отказываясь питать и растить актуальное-Я ребенка. Таким образом, идентификация с идеалом матери для ребенка является не только единственным способом получить её инвестиции и выжить, но и способом защититься от «плохого» объекта в лице разгневанной, разочарованной матери, абортирующей Я ребенка как «плохой», фекальный, разочаровывающий и даже разрушительный (разрушающий идеал матери) объект. Если мать также транслирует сообщение о том, что эмансипация ребенка убивает ее, например когда мать становится депрессивной и больной из-за разочарований, неудач и «плохого» поведения ребенка, то идентификация ребенка с идеалом матери будет нагружена смыслом сохранения и поддержания жизни «хорошего» объекта.

Мужчины с подобной динамикой чрезвычайно ревнивы, так как, получая инвестиции от матери, они всегда чувствовали, что в действительности любовь матери принадлежит другому – идеальному отцу, поэтому в своей взрослой жизни эти мужчины в отношениях становятся одержимы фантазией об изменах партнерши с другим, и этот другой всегда превосходит их. Эти фантазии об измене часто имеют какие-то перверсивные элементы, отражающие инцестуозную природу связи матери с актуализированным в сыне идеалом её отца. Например, один из моих пациентов изводился фантазиями об изменах жены с отличающимися выдающейся потенцией гастарбайтерами, мигрантами с востока, нанятыми им для ремонтных работ в доме. Исследование семейной истории выявило, что у деда пациента по материнской линии были восточные корни. Проникновение мужчин с востока в квартиру (квартира, дом как репрезентация тела матери – дома для плода и младенца) актуализировало бессознательную фантазию об инцестуозной связи матери с её отцом.

Фиксированные на идеале матери мужчины претерпевают характерные трудности с отцовством, связанные с их враждебным, конкурентным отношением к детям. На это указывают и аргентинские авторы в исследовании жизни и смерти Стива Джобса: идеал и отцовство не совместимы. Если нарциссизм мужчины полностью зависит от того привилегированного положения, которое он занимает в жизни и психике женщины, он будет чувствовать себя разочарованным, преданным, брошенным, разгневанным и беспомощным, когда женщина погрузится в психосоматический симбиоз с ребенком. В этом симбиозе какое-то время не будет места третьему, а задача отца будет состоять в том, чтобы инвестировать мать, помогая ей таким образом выдерживать и осуществлять материнские функции. От отца требуется поддержка нарциссизма матери, чтобы она могла пережить и справиться с теми нарциссическими вызовами, которые актуализирует в ней беременность и развитие ребенка. Перед матерью стоит трудная задача – аккумулировать свой Идеал-Я, инвестировать им ребенка, а затем позволить себе и ребенку постепенно разочароваться друг в друге, чтобы создать связь двух субъектов со своей индивидуальностью и личной историей. И здесь ей понадобится поддержка со стороны, лучше всего, если это будет поддержка отца ребенка.

Но если мужчина фиксирован на том, чтобы существовать в качестве идеала, фаллоса матери, он будет воспринимать другого ребенка (даже если это его ребенок) как соперника, а занятие ребенком места идеала матери как измену (другой фаллос в теле матери). Он может начать искать сексуальные связи на стороне, аргументируя это тем, что его жена утратила сексуальную привлекательность, или тем, что она уделяет ему недостаточно внимания. Его отношение к матери ребенка, к «изменнице», будет наполнено скрытой или явной враждебностью: критика, обесценивание, указания на её недостатки внешности и ошибки в уходе и воспитании ребенка и ведении домашнего хозяйства, упреки в том, что она физически и психологически изменилась после рождения ребенка в худшую сторону или, напротив, эмоциональное дистанцирование, игнорирование, уход от участия в жизни матери и ребенка. В качестве защиты от собственной враждебности может сформироваться гиперпатерналистское поведение, когда отец начинает конкурировать с матерью, преждевременно вмешиваться и регламентировать раннее взаимодействие матери и ребенка: решает, когда и сколько ребенок должен есть и спать, как его нужно укачивать, лечить, одевать, сколько и где с ним гулять, играть, как и когда приучать к горшку, самостоятельному питанию, ходьбе, как реагировать на плач ребенка и т. д.

Зависть к ребенку, который воспринимается как занявший место идеала матери соперник, рационализируется стремлением «правильно воспитать», особенно если это мальчик. Под педагогическим лозунгом «вырастить мужика» часто скрывается бессознательное желание извлечь ребенка-фаллос из тела матери и изгнать или уничтожить соперника. Мать обвиняется в том, что она балует, изнеживает и тем самым портит ребенка. Для женщины враждебное, конкурентное отношение отца, обвиняющего её в плохости, не только не является поддержкой, но представляет угрозу её нарциссизму, который она должна аккумулировать для инвестиций в ребенка. Как следствие, она не находит сил отказаться от той нарциссической подпитки, которую получает от ребенка на стадии идеализации, и оказывается фиксирована на симбиотической связи с ребенком, без которого, как ей кажется, она уже не сможет выжить. В симбиозе с собственным ребенком она живет в пространстве актуализации своего Идеал-Я, выход из этого симбиоза означает не только кастрацию Идеал-Я, но и встречу с двумя разгневанными, разочарованными детьми – собственным ребенком и его отцом. Потребность длить симбиотические отношения становится убежищем от столкновения с кастрацией, утратами, разочарованием, собственной плохостью и враждебностью объекта.

Фиксированные на идеале матери мужчины часто достаточно развиты интеллектуально, так как им с детства приходится ломать голову над загадкой направленного на них и не на них желания матери. Непройденная стадия разочарования придает всей их ментальной деятельности характер разоблачения: их непреодолимо тянет к развенчанию авторитетов, поиску изъянов, двойной изнанки, несовершенств, демонстрации того, что все совсем не так, как кажется. Они даже могут достигать определенных успехов, если выберут для себя соответствующую профессию: журналистику, криминологию, медицину, литературную критику и, конечно же, психоанализ – столь пригодное для разоблачений и охоты на обманчивые желания поле. В этих случаях сублимация психических напряжений в профессиональной деятельности будет помогать им достигать равновесия в любовных и семейных отношениях. Иногда их разрушительная тяга к разоблачениям может сыграть с ними злую шутку или завести слишком далеко, поскольку некоторые вещи, чтобы они работали, не нужно чинить.

Наилучшим образом проиллюстрировать предложенные рассуждения можно посредством анализа мифа о семье Ореста и Электры. Необходимо особо подчеркнуть, что, привлекая в психологические и психоаналитические исследования материалы мифов и художественных произведений, мы не совершаем культурологический, литературный или исторический анализ самих мифов и художественных произведений, но лишь используем получившие резонанс и оставшиеся в культуре сюжеты как иллюстрации для тех конфигураций сложных психологических переживаний, с которыми мы сталкиваемся в нашей практике и повседневной жизни. Древнегреческие трагедии являются неисчерпаемым хранилищем описаний архаичных желаний и фантазий, судьбой которых должно быть погребение в бессознательном. Драма окультуренного человека заключается в том, что эти желания и фантазии, по выражению Фрейда, «не мертвы, как покойники, а подобны теням Одиссеи, которые, напившись крови, пробуждаются к жизни». Новые Оресты и Электры, Клитемнестры и Агамемноны и сегодня живут среди нас.

Агамемнон, отец Ореста и Электры, весьма противоречивая фигура. Он обладал скверным характером и внушительной, царственной внешностью, которую подчеркивал ношением аксессуаров с божественной символикой. В различных источниках отмечается, что Агамемнон был груб, жаден, завистлив и расчетлив. Он использовал людей, в том числе собственных жену и детей, для достижения своих честолюбивых целей. Так, ради обладания Клитемнестрой он убил её первого мужа и ребенка, а затем принес в жертву их общую старшую дочь Ифигению, чтобы умилостивить разгневанную на него богиню Артемиду. Не будет преувеличением сказать, что Клитемнестра, мать Ореста и Электры, ненавидела мужа. Если для всего окружающего света Агамемнон – великий царь и полководец, то для нее – насильник и убийца, из-за которого она потеряла двоих детей, и эту утрату Клитемнестра никогда не переставала оплакивать. Таким образом, в этой семье мы видим описанную нами динамику – отец, нарциссично самоутверждающийся в качестве Я-Идеала, и разочарованная, разгневанная, униженная мать. Агамемнон и Клитемнестра не поддерживают друг друга, не инвестируют друг друга либидинально, а конкурируют – есть место только Идеал-Я одного из партнеров, а Идеал-Я другого партнера абортируется. Эта связь является не либидинальной, а антилибидинальной – основанной на деструктивных репрезентациях зависти и ненависти.

Орест – младший ребенок и единственный сын Агамемнона и Клитемнестры. Орест рос в отсутствие Агамемнона, который в это время принимал участие в Троянской войне. Должно быть, у маленького Ореста не было недостатка в пище для идеализации отсутствующего отца – легендарного воина и царя. Идентификация с идеализированным отцом в последующем станет важной частью истории Ореста. В то же время актуальной реальностью Ореста была депрессивная, разгневанная и разочарованная мать, которая в отсутствие мужа вступила в связь с двоюродным братом Агамемнона – Эгисфом.

Согласно мифу, Эгисф – сын Фиеста и его дочери Пелопии. Таким образом, обнаруживается инцестуозное происхождение Эгисфа. Мы можем рассматривать фигуру Эгисфа как репрезентацию инцестуозной по своему содержанию связи разочарованной в муже Клитемнестры с сыном Орестом, на которого она перенесла все притязания своего Идеал-Я. Родство Эгисфа и Агамемнона подчеркивает идентичность желаний Клитемнестры в отношении обоих. Однако, поскольку Агамемнон оказался не в состоянии их удовлетворить – идеализированный Агамемнон (великий царь и воин) отсутствует, что символизирует утрату идеала, а актуальный Агамемнон разочаровывает своей жестокостью и изменами, – то эти желания были направлены на сына, ставшего средством актуализации Идеал-Я Клитемнестры. Связь с Эгисфом, репрезентирующая инцестуозную связь с Орестом, актуализирует Идеал-Я Клитемнестры, и на свет появляется не знающий ограничений, запретов и утрат Я-Идеал: Клитемнестра убивает Агамемнона, становится властительницей Микен и чуть не убивает собственного сына Ореста, актуальное-Я которого представляет угрозу её идентификации с Идеал-Я. Другими словами, Орест – это актуальное-Я личной истории, а Эгисф – это его двойник, архаичный, инцестуозный и отцеубийственный Идеал-Я. Они не могут сосуществовать, жизнь одного обеспечивается только смертью, абортом другого.