Книга: Ветер ярости - Оксана Васякина

Мне понравился формат этой книги: семь частей, семь «тем», каждая начинается с разговора-интервью. Очень личного, Оксана открыто обсуждает и смерть отца, и тяжелую болезнь матери, и свои отношения, и ярость, вызванную осознанием масштаба и боли системного насилия над женщинами.

Читая стихи Васякиной, острые, неровные, цепляющие, призывающие обсуждать все, от выбора сладостей по скидке до панической атаки в вагоне метро, я ярко осознала, что прийти к поэзии Оксаны после ее прозы было для меня правильным решением. Для меня поэзия — это более сложная, более личная субстанция, к которой я подхожу с опаской. Но когда автор для меня уже знаком и любим, я падаю в стихи без страха — я знаю, чего ждать.

Из названия сборника может сложиться мысль, что главная эмоция тут — ярость. И ярость действительно есть, пронзительная, громкая — и очень мне знакомая. Насилие над женщинами встроено в нашу жизнь, и эти тексты — поддерживающая рука для тех, кто пережил насилие, для тех, кто с ним борется. Но еще эти тексты полны нежности, этого странного коктейля из грусти и щемящей любви.

Сборник был написан до смерти мамы Оксаны, но в стихах о ней уже просачивается боль потери. Оксана уже видит черту, слышит дыхание тления и собирает это в своих стихах. Она узнала, от чего умер отец, уже после смерти, но мама угасает от рака прямо тут, в несправедливой, жестокой реальности. Что ж, эту часть я восприняла близко к сердцу, потому что помню и парализующую боль болезни близкого, и отчаянную, глубокую пустоту на месте всех внутренностей, когда осознаешь свою собственную болезнь.

Страниц здесь совсем немного, меньше двухсот, но я будто бы прочувствовала каждую. Меня зацепило, до слез, до рваных как облака и как стихи Васякиной ночных мыслей.

Я не знаю, как закончить, поэтому лучше закончу цитатой:

поэзия должна мигрировать в язык на котором можно говорить о насилии и не впадать в завороженное упоение говорить о насилии и не замалчивать его

поэзия должна мигрировать в язык который остановит насилие

мужчина положил книжечку и ушёл а потом вернулся с ухоженной девушкой он снова взял книгу Лиды и передал девушке я смотрела на неё и она в белой белой белой блузке с прозрачной татуировкой на красивой красивой красивой коже прыснула смехом она читала и смеялась и перелистывала страницы и смеялась

красивая красивая красивая женщина в самом центре столицы в модном современном театре прыскала смехом над маленькой страшной книжечкой в руках

и мужчина спрашивал у неё хочет ли она такую поэзию себе и она отвечала нет и смеялась

она закрыла книжку торопливо положила её а потом нечаянно встретилась со мной взглядом я ждала её взгляда все это время

она смеялась мне в лицо и говорила спасибо

так вышло когда она начала говорить спасибо я начала говорить ей, вы знаете это моя любимая поэтесса она меня не услышала потому что говорила насмешливое спасибо

был второй звонок пришла продавщица программок чтобы купить себе журнал я отдавала сдачу и уронила монетку 50 копеек она сказала ничего но я начала искать монетку на полу она смутилась потому что я искала эту монетку для неё для продавщицы программок молодой девушки

но у меня было чувство что я до сих пор смотрю на ту женщину и она говорит спасибо а ещё что ей не нужна такая поэзия она все смеётся смеётся смеётся ей не нужна такая поэзия как монетка ценностью в 50 копеек продавщице театральных программок

Но при этом важно, что в этой же поэме умирает отец. Это вроде бы социальная лирика - несправедливо, что он умирает от СПИДа, никому не рассказывая о диагнозе, несправедливо, что он возил по раскалённой трассе кур и арбузы, пока посетители Электротеатра хихикали над книжкой Лиды Юсуповой - но ещё несправедливо, что он вообще умирает. Иногда кажется, что Васякина пишет не столько о власти, сколько о том, что Симона Вейль называет силой (force), способной сокрушить человека - социальное (в широком смысле, включая гендер) неравенство и связанное с ним насилие только наиболее очевидное ее проявление (я при этом совершенно не хочу ее деполитизировать); и в том, как и ее (лирические) герои_ни стоят беззащитные перед яростным (прекрасным или ужасным) миром, часто слышно что-то от Платонова, особенно в невозможной, неподъёмной (и не вошедшей в книгу) "Оде смерти", мостик к которой перекидывается от "Моего отца" через "Проспект мира":

мы разглядываем фотографии моей матери на Одноклассниках и она там в специальной программе приделала свою голову к телу стройной изысканной женщины у роскошного автомобиля и к телу огненной женщины-бабочки и я сквозь эти коллажи как будто лучше всего понимаю время чем когда смотрю на деревья в саду и разрушенную больницу сквозь черную решетку забора мама скоро умрет и я это точно знаю как знаю свою пухлую родинку на ноге как знаю дорогу до ресторана Макдональдс или как знаю сколько стоит книга и хлеб и я знаю точно что мама скоро умрет

она погибает и погружается в травы в безликую рыхлую землю и я слышу это движенье как движенье корней как падение нежных немыслимых лепестков и безответно прощаюсь прощаюсь прощаюсь и бьюсь в безвольной скупой немыслимой боли от безответной любви и мать погружается в землю

Дикая немыслимая нежность, да.