Текст книги "Последний ход за белой королевой"

42. Утро в Женеве

Утром завтрак в кафе.

Я поинтересовался у портье, работают ли банки в субботу.

– О да, месье Лонов. Банки в субботу работают.

– Мы уже прощаемся? – спросила Кики.

Нет. Мы вместе с ней пойдем в банк. Французские спецслужбы могут заинтересоваться, если уже не заинтересовались, моими похождениями со статуэткой. Найдут Кики, начнут расспрашивать. Будет лучше, если она им расскажет, что я положил статуэтку в банк, и скажет, в какой. А дальше уже их дело.

– Сначала найдем банк «Люмме и Корпкс». Адрес: шестьдесят четыре, улица дю Рон.

Это по ту сторону реки. Три остановки на трамвае. Солидное серое трехэтажное здание, каких сотни в Женеве, и скромная табличка: «Люмме и Корпкс».

– Подожди меня в кафе напротив. Я скоро.

Недолгий разговор с любезным клерком – и я в отделении для хранения ценных предметов.

– Вы хотите бокс и номерной счет?

Именно этого я и хотел.

– Какого размера бокс?

Я показал статуэтку.

Через десять минут, уплатив двести франков, я входил в кафе, где меня ждала Кики. В руках я держал бумажку, на которую клерк записал номер о двенадцати цифрах. Теперь любой, назвав этот номер, мог получить Гоголя. Банков, столь просто осуществляющих подобные операции, в Швейцарии осталось немного, теперь понятно, почему они выбрали именно этот. Все разговоры о Лугано и Моска могли оказаться просто туфтой.

Кики сидела за столиком и пила кофе.

– Ты положил туда свой сверток?

– Да, но я заходил туда не только за этим. Ну-ка, скажи, что думают американка, немка, итальянка и француженка, если их друг заходит в банк.

Кики думала недолго:

– Американка не обращает внимания, это у них в порядке вещей. Немка удовлетворена: он откладывает деньги на свадьбу. Итальянка уверена, что он пошел грабить банк, и, убежденная в том, что у нее скоро появятся деньги, идет покупать туфли своему младшему брату.

– А француженка?

– У француженок редко бывают друзья, которые заскакивают в банк.

– Это как раз тот редкий случай. Смотри.

Я вынул из кармана чековую книжку и выписал чек на двадцать пять тысяч франков на имя Анжелики Дижон. Конечно, я мог бы выписать его и раньше, но будет лучше, если Кики решит, что именно из-за этого я не простился с ней утром и довел до банка.

Официант принес кофе.

– Это я заказала для тебя.

– Спасибо, Кики. Спасибо тебе за все.

– Ты к нам еще приедешь?

Я пожал плечами:

– Не знаю.

– Не хочешь сфотографироваться на память?

Я застыл с чашкой в руках. Кики захохотала:

– Ну, конечно! Агент ноль-ноль-семь фотографий не оставляет. А напрасно! Смотри, что я нарисовала, пока ты ходил в банк.

И протянула мне бумажную салфетку. На ней был изображен я, в полный рост и до того похожий на оригинал, что я не удержался:

– Ты молодец!

– Ты забыл, что я художница. Смотри еще.

Она протянула другую салфетку. И снова я, но только бегающий по крыше.

– Тебе понравилось?

– Честно говоря, мне бы не хотелось… – начал я, но Кики меня прервала.

– Ладно, ладно. Я все понимаю. Мои родители голосовали за Марше.

Она аккуратно разорвала оба рисунка. Потом взяла меню и на обратной стороне что-то рисовала с пару минут. Потом протянула мне:

– Это тебе на память.

На рисунке была она, веселая, с горящими глазами и полуоткрытым ртом, распущенные волосы закрывали часть лица.

– Спасибо, Кики.

– Я не подписала рисунок. Знаешь, почему?

– Нет.

– Потому что если ты приглядишься к волосам, то заметишь там цифры. И прочтешь номер моего телефона. Если я когда-нибудь выйду замуж на президента Колумбии, в Онфлере все равно будут знать, как меня найти.

Она встала.

– Не забудь расплатиться.

Она чмокнула меня в щеку и весело побежала к выходу:

– До встречи не знаю где!

Потом я встал, расплатился, вышел из кафе, которое, оказывается, называлось «До новых встреч», – уж не намек ли? – и двинулся в направлении советского представительства.

43. Банк «Люмме и Корпкс»

– Да, проблемы на границе могут быть, – согласился Карпов, наш сотрудник в представительстве. – На диппаспорт они ставят отметку о прилете. Поэтому вам лучше улетать по общегражданскому.

Я тоже так думал. Вчера, пересекая границу, я мог предъявить свой дипломатический паспорт, и у меня была бы отметка о въезде в Швейцарию, но обошлись без этого. Может быть, даже к лучшему. Свиссы могли бы сообщить французам, что хорошо известный им субъект покинул Францию в сопровождении дамы на машине с номером, зарегистрированным в Онфлере. И это на следующий день после загадочного убийства там человека, которого они давно подозревают в сотрудничестве с русскими.

– У вас в общегражданском паспорте нет штампа о въезде в Швейцарию, но, если вы въезжаете на машине, штамп в паспорт они ставят не всегда.

Это я знал.

Потом я поднялся на этаж выше и написал короткую телеграмму:

«Задание выполнил. Возвращаюсь в Москву».

Лонов.

Я уже собирался выйти из представительства, как Карпов догнал меня:

– Простите, не вы сегодня были в банке «Люмме и Корпкс»?

А вот это уже непонятно.

– Звонят из банка. Они ищут человека в сером костюме, который был у них сегодня. Имени они не знают, но им показалось, что это русский.

– Что они хотят?

– Произошла какая-то ошибка, и они просят, чтобы этот человек зашел к ним на десять минут.

– Да, это я.

– Что им сказать? Вы предпочтете…

– Скажите, что я зайду к ним через час.

Скрывать посещение банка не имело смысла, ничего противозаконного я не совершал. Кроме того, если они вычислили меня в представительстве, найдут и в аэропорту.

Через десять минут я снова входил в здание банка. Клерк узнал меня.

– Извините за беспокойство. Не могли бы вы пройти на второй этаж? Вас примет господин Моска.

Моска. Тот самый, о котором говорил мне в сауне Вербин. Недооценил я банк «Люмме и Корпкс». Недооценил и своего начальника, пославшего меня в баню к Вербину.

Моска оказался худым высоким субъектом с широким ртом. Увидев меня, он рассыпался в извинениях.

– Простите нас за беспокойство. Небольшое недоразумение. В ближайшие дни предстоит ремонт помещений банка, и сейфы будут на некоторое время перемещены в наш офис в Базеле. Это ненадолго. Всего на одну-две недели. Поэтому нужно переложить содержимое вашего кейса в другой, специально предназначенный для перевозки. Разумеется, если вам понадобится ваш кейс во время ремонта, мы вам его доставим сюда, но через пять часов после запроса.

Он продолжал излучать улыбку:

– Очень хорошо, что мы вас нашли. Господин Руссо сказал мне, что вы русский, и я позвонил в представительство. Я правильно сделал?

– Да. Спасибо.

Потом он посерьезнел:

– Конечно, господин Руссо узнал вас… но… Для того, чтобы открыть ваш сейф, мне нужно, чтобы вы сказали номер.

– Нет ничего проще.

Я протянул бумажку с номером.

Худой субъект снова засиял.

– Вот и прекрасно.

Мы с ним спустились в отделение для хранения ценных предметов.

Он достал мой кейс, потом принес другой, по виду не очень отличающийся от моего, только длиннее. Открыл мой кейс. Я вынул оттуда статуэтку.

– Не правда ли, красивая? – спросил я.

– О да, – Моска вежливо улыбнулся.

Теперь надо проверить, не подсунули ли они чего лишнего внутрь. Я отвинтил голову Гоголю: там по-прежнему лежали бумаги. Я их вынул, сделал вид, что просматриваю, потом снова положил внутрь статуэтки.

Тем временем Моска открыл другой сейф, и я положил туда статуэтку. Моска закрыл сейф.

– Я вас провожу.

У выхода Моска поклонился. Поклонился и клерк, с которым я беседовал раньше. Я понял, что это и есть тот самый господин Руссо, о котором упоминал Моска.

Я вышел из банка, пересек площадь, где еще несколько часов назад стояла машина Кики. В руках у меня по-прежнему был листок с номером счета. Мне почему-то захотелось потерять листок и забыть про этот банк. Если бы я не знал, кто такой Моска, то счел бы поведение и его, и клерка Руссо вполне естественным. Но если характеристика, данная Вербиным, верна – а в этом я не сомневался – то теперь надо сообразить, что могло произойти в банке после моего визита. Моска мог открыть кейс и обнаружить внутри статуэтки не то, что ожидал. А что ожидал? Наркоту? Алмаз? Неужели все-таки героин и история, рассказанная мне Лидой, не больше чем сказки матушки Червонной двойки? Похоже на то. Иначе зачем Моска сразу кинулся искать клиента, который положил статуэтку в сейф? Ну, а потом я у него на глазах открыл статуэтку и демонстративно показал, что там только бумаги. Он сделал вид, что содержимое статуэтки его не интересует. И что дальше? А дальше пусть разбираются сами. Я извозчик, валютный извозчик. Что дали, то и привез.

И я отправился в ресторан напротив фонтана. О жареных рыбешках в этом ресторане я всегда вспоминал, когда мне выписывали командировку в Женеву.

– Есть билет сегодня на Москву, но с пересадкой в Будапеште, – сообщил мне Карпов, когда я вернулся в представительство.

– Идет.

– С банком проблем не возникло?

– Нет. Москва ничего не ответила?

– Нет.

Вечером того же дня я был в Шереметьево.

Глава десятая
В РОДНЫХ ПЕНАТАХ

44. Упрощенный доклад

Начальство волновать я не стал. Доложил максимально упрощенно.

Прибыл в Онфлер. Приехал к Типографу. Объяснил задание. Тот ринулся его выполнять и вывел меня на члена группы марксистов-нонконформистов некую Лиду (краткая характеристика: «сочувствует Советскому Союзу, но в последнее время выступает с крайне левых позиций»). Лида сообщила, что бывший секретарь парткома Пичугин провез в тайнике, спрятанном в статуэтке Гоголя, три пакета героина, за что ее товарищи купили ему и его семье билеты в Париж. У кого находился Гоголь, Лида не знала…

Я прекрасно отдавал себе отчет в том, что, если расскажу о двух трупах и моем случайном спасении, неминуемо будет назначено служебное дознание. Конечно, до «сколько вам заплатили за убийство нашего агента» дело не дошло бы, но до окончания дознания – а длиться оно могло не один месяц – выезд за границу мне был бы закрыт. И я продолжал упрощать.

Я рассказал, что Типограф узнал, у кого Гоголь. Чтобы его выкупить, требовались наличные, двадцать тысяч франков. По чекам иностранных банков иностранцам наличные во французских банках не дают. Типограф сам не хотел светиться и порекомендовал некую Анжелику Дижон.

– Кто такая эта Дижон? – прервал меня Колосов.

– Художница. Я выписал чек на ее имя. Под гарантии Типографа она выдала мне наличные, и я получил Гоголя. Чек я выписал на двадцать пять тысяч франков, двадцать передал для оплаты статуэтки, а за оставшиеся пять муж Анжелики отвез меня на своей машине в Женеву.

– Кто ее муж?

– Тоже художник. Очень молчаливый субъект. Всю дорогу мы слушали кассеты с записями Депардье.

И рассказал про кассеты с записями Камю. Надо же было не очень удаляться от истины.

– Эту парочку можно использовать потом?

– Да, но на технических работах.

Я представил себе один из видов технической работы с Кики и про себя улыбнулся.

– Напиши о них отдельно. Дай характеристики и предложения. То, что эта Лида сочувствует Советскому Союзу – очень хорошо. Теперь Крючков потребует, чтобы наши во Франции связались с Типографом и тот убедился, что она поддерживает мирные инициативы Горбачева.

Он расхохотался.

– А вот этого как раз и не надо, – встрял я.

Мне меньше всего хотелось, чтобы кто-нибудь из наших начал в ближайшие недели искать покойного Типографа. И я сказал, что, по моему мнению, Типограф плотно связан с уголовными элементами и занимается перепродажей наркотиков.

– С ним надо завязывать, – закончил я свои доводы.

– Но тем не менее, – возразил Колосов, – задание твое он выполнил.

– Это верно. Но уж больно быстро. Не слишком ли он тесно связан с людьми, организовавшими уход Пичугина?

– Похоже на то, – согласился Колосов. – Это серьезно. Но завязывать мы с ним не будем. Напиши о нем отдельную бумагу.

– Твое предложение?

– Перевести в резерв.

В резерв – это хорошо. Долго потом придется его искать! Если решат меня проверить, пошлют кого-нибудь к Лиде. Но тогда пусть возьмут с собой пыточную машину, без нее Лида ничего не скажет. Или соврет.

Теперь надо было рассказать о записках.

– Когда я получил статуэтку и открыл ее, то обнаружил внутри рукопись на немецком языке.

– Что за записки? – обалдел Колосов. – Откуда они взялись?

– Лида рассказала мне, что они в Браззавиле попросили Пичугина провести наркотики, благо у него дипломатический паспорт и на таможне его не досмотрят. И он засунул пакеты с наркотой в тайник, а эти записки уже были там.

– То есть они принадлежали не нонконформистам, а Пичугину?

– Похоже.

– И что дальше?

– Когда они прилетели в Париж, он отдал им статуэтку вместе с наркотиками и записками.

– Значит, вернул наркотики и в придачу отдал статуэтку с записками. Так?

– Так.

– Выходит, ни статуэтка, ни записки ему нужны не были.

– Получается, что так.

– Твое мнение, откуда взялись эти записки?

– Не знаю. Скорее всего из Намибии. Думаю, что Пичугин должен был по заданию ЦК с моей помощью перевезти их в Женеву. А когда прилетел в Париж, просто их скинул.

– Почему?

– Потому что они представляли ценность только для ЦК, и ни для кого больше. Если бы они представляли какой-нибудь интерес, Пичугин не сбросил бы их.

– Это понятно. Но почему по-немецки?

– Скорее всего, потому, что писал их немец.

– Логично. В Намибии много немцев.

– Что в этих записках? Ты сделал копию?

– Я думаю написать в отчете, что записок я не читал. ЦК затребует отчет, и им вряд ли понравится, что мы читаем их документы.

– Это верно, но о чем там написано?

– Не знаю. В немецком я не силен. Их надо сначала перевести. Это почти двенадцать страниц мелким почерком.

Колосов задумался. Ему, конечно, было невтерпеж узнать, что это за записки, но на скандал с ЦК нарываться он не хотел.

– Ладно. Но переводи сам. Никого не подключай.

Он прекрасно знал, что сам я не переведу, и его слова означали, что я должен найти переводчика на стороне.

– Пиши отчет. Упомяни, что там были записки на немецком языке, которые ты не читал. Так?

– Я вообще не открывал статуэтку и не знаю, что она полая.

– И это верно. В конце концов они попросили нас доставить Гоголя из Браззавиля в Женеву. Так?

– Так.

– Ты Гоголя доставил?

– Доставил.

– Про то, что статуэтка полая, тебе говорили?

– Нет.

– И что интересного может быть в этих записках?! Знаю я их секреты. Вождь племени вуду сказал, что по ночам у костра читает вслух своим воинам «Капитал» и просит передать привет гуру Горбачеву.

Если выбросить все нецензурные слова, которые произносились в кабинете Колосова в течение следующего часа, то весь диалог выглядел бы следующим образом.

Колосов: «Ничего не смог поделать, пришлось соглашаться на то, чтобы ты поехал за этим Гоголем. Мы делаем важные дела, а новоиспеченные начальники из ЦК занимаются чепухой».

Я: «Труда мне особенного не составило. Но хорошо, что не засветился с криминалом».

Колосов: «От них всего можно ожидать. Что еще?»

– Пожалуй, из основного все.

– Ну, а мелочи потом. Только не тяни с отчетом.

– О банке писать подробно? – спросил я.

– Подробно, но в общих чертах. Был, сдал, снова вернулся. Беседовал с господином Моска. Ничего другого у тебя нет? Нет. Куда сейчас?

– В МИД. Надо сдать документы.

45. Вера переводит с немецкого

Говоря о том, что тороплюсь в МИД, я лукавил. В час дня меня ждала старая знакомая. В час тридцать я позвонил в дверь ее квартиры на Верхней Масловке.

Высокая брюнетка в джинсовом костюме открыла дверь:

– Это не по тебе на Савеловском вокзале часы ставят? Час туда, час сюда – какая разница!

– Сумасшедший день, – начал оправдываться я.

Крохотная квартирка, сплошь увешанная фотографиями, взглянув на которые даже самый начинающий Шерлок Холмс сразу бы определил причастность хозяйки к газетному делу: она – с актерами, она – с космонавтами, она – около огромного станка. На письменном столе рядом со старинной пишущей машинкой на видном месте – стопка тоненьких розовых книжек: «Вера Сумарокова. Поездка», первая книга хозяйки, предмет гордости.

Но сегодня Вера интересовала меня не как молодой, вот уже много лет подающий надежды журналист, а как переводчик немецкого языка. Прежде чем ступить на стезю журналистики, Вера десять лет отработала синхронным переводчиком немецкого языка и чуть было не защитила диссертацию.

– Ты по телефону сказал, что тебе нужна моя помощь.

– Верно. Мне нужно перевести вот это.

Я вынул из кармана двенадцать листочков.

– Ты можешь мне их оставить?

– Увы, нет. Хочу прямо сейчас узнать, что это такое. В общих чертах.

Вера пролистала несколько страниц:

– Сразу не могу. Неразборчивый почерк. Будет готово послезавтра.

– Мне не нужен подробный перевод.

– Все равно послезавтра. И дай мне наводку. Что это за записки? Откуда они у тебя? Кто автор?

– Их автор, по-видимому, проживает в Намибии.

– Это все?

– Все.

– Ты мне не сказал, как я выгляжу. Растолстела?

Это Вера спрашивала каждый раз.

– Нет.

– Как домашние?

– Все так же. Сын живет с моей бывшей, пишет какую-то чушь про пролетарских поэтов начала века. На меня обиделся. Я неодобрительно высказался про этих поэтов, а он мне: «Не понимаю, как ты, коммунист, можешь так говорить!» Словом, Павлик Морозов. Не звонит уже два месяца.

– А бывшая?

– Третий год пишет докторскую про Шолохова.

– И тоже не понимает тебя как коммуниста?

– Именно так.

Вера захохотала:

– Боюсь, что скоро придется тебя укрывать. При всех обстоятельствах. И при белых и при красных.

* * *

На следующий день я изложил все свои приключения в письменном виде. Написал финансовый отчет. Колосов завизировал, не глядя.

Отдельно сочинил бумагу о Типографе. Настойчиво рекомендовал перевести его в резерв. Получил резолюцию: «Перевести в резерв».

Позвонил Кузякину.

– Он в загранкомандировке, будет через неделю.

* * *

А еще через день, снова опоздав на час, явился к Вере с букетом цветов и, пока она расставляла цветы по двум вазам, уселся на мягкий, то ли антикварный, то ли от тетки доставшийся диван и принялся рассматривать фотографии, валявшиеся на соседнем стуле. Я уже собирался высказаться по поводу внешнего вида хозяйки, весьма привлекательного, на пляже, как та вернула меня к теме моего визита.

– Значит, говоришь, немец из Намибии?

– Да.

– Ты не догадываешься, что это за рукопись?

– Нет.

– Послушай.

Она взяла бумажку, где был написан перевод, и начала читать:

– «То было не какое-нибудь благородное дерево, а самое обыкновенное полено, из тех, которыми в зимнюю пору топят печи и камины, чтобы обогреть комнату».

Она остановилась, посмотрела на мое изумленное лицо, многозначительно вздохнула и продолжала:

– «Не знаю уж, какими путями, но в один прекрасный день этот кусок дерева оказался в мастерской старого столяра. Старика звали мастер Антонио, но весь свет именовал его «мастер Вишня», так как кончик его носа был подобен спелой вишне – вечно блестящий и сизо-красный».

Я обалдел:

– Что это?

– Карло Коллоди. «Приключения Пиноккио». Перевод на немецкий. Перевод хороший, профессиональный. Ты читал «Приключения Пиноккио»?

«Приключения Пиноккио» я не читал.

– Там больше ничего нет?

– Если только симпатическими чернилами… Читать дальше?

– Нет. Я все понял. Кто-то сделал из меня Буратино.

– Выходит, что так. Кофе хочешь?

Я не отказался, и Вера начала колдовать с туркой и через несколько минут налила две маленьких чашки кофе.

– Статьи мои читаешь?

– Читаю.

– И как?

– Не любят тебя в моей конторе.

– Не боишься знакомства со мной? Дурные связи.

– Ты – знакомство полезное. Власть переменится, буду у тебя скрываться. Пустишь?

– Пущу. И на твоем месте я бы уже вещички потихоньку перекидывала.

– Не торопишься?

– Сколько веревочке ни виться. Гром великий определенно скоро грянет. А дальше по тексту… Кто был ничем, тот станет всем. И наоборот.

– Вот как раз последнее меня и не радует.

* * *

«Ну, Червонная двойка, – думал я по дороге домой. – Придумала про записки на немецком языке, и я украл первые попавшиеся со стола у Типографа. Никакой я не Буратино, я просто необработанная деревяшка».

46. Приключения Буратино

– Весь твой отчет прочел. Вопросов нет. Садись, – приветствовал меня мой начальник. – А теперь расскажи, что написано в записках.

Я вынул из портфеля рукопись.

– Копия?

– Да. В одном экземпляре.

– Где перевод?

– Он не нужен.

– Почему?

– Его можно найти в любой библиотеке. Это «Золотой ключик».

– В каком плане?

– В прямом. Эти записки – немецкий текст «Приключения Пиноккио» Карло Коллоди.

Давно я не видел у своего начальника столь идиотской физиономии.

– Кто над кем пошутил?

– Не знаю.

Колосов встал, подошел к шкафу, вынул бутылку «Реми Мартен», разлил по рюмкам. А я вспомнил Кики. Что сделал бы американец на моем месте? Наверное, все доложил так, как было. Немец никогда бы не допустил ничего подобного. Итальянец бросил бы службу и женился на Кики. А француз? Француз вернулся бы в Онфлер и оттрахал Высокую табуретку. От этой веселой мысли я улыбнулся.

– Чего смеешься?

– Я чувствую себя Буратино, которого провели. И знаю, кто провел.

– Кто?

– Карабас Барабас. Кузякин.

– Буратино, Карабас Барабас, – проворчал шеф, опрокидывая рюмку.

Он закрыл бутылку, поставил ее в шкаф. Сел за стол.

– Ладно. Начнем с начала. Тебя просили перевезти статуэтку из Браззы в Женеву. Статуэтка оказалась полой. Что в ней должно было быть: наркотики, Буратино или ничего? Твое мнение.

– Ничего. Зачем ЦК перевозить наркотики аж из Намибии? И для чего тащить из Намибии никому не нужную рукопись?

– Убедил, но не совсем. Дальше.

– Пичугин решил слинять. Ему нужны были деньги на билет, и он договорился с леваками, которых знал раньше, чтобы они оплатили ему билет, а он взамен провезет их наркотики по дипломатическому паспорту.

– Похоже. Откуда взялась рукопись?

– Возможно, в ней какой-то шифр, который мы не понимаем. Либо это просто балласт, что маловероятно. Или записки засунули в статуэтку леваки. Случайно или нарочно, чтобы нас подурачить. От них всего можно ожидать, при нынешней их любви к нам.

– Похоже на правду. Но зачем им пустая шкатулка?

– Не знаю.

– Ты написал, что на тыльной части статуэтки выцарапаны цифры. – Он покопался в бумагах. – 261000 240491. Что они обозначают?

– Ни малейшего представления.

– А я еще вчера догадался. Двенадцать цифр, это номерной счет. Номер, который ты получил в банке, тоже имел двенадцать цифр. И тоже между шестой и седьмой цифрой промежуток. Ты перевез пустую статуэтку и номер банковского счета. Кто-то откроет этот счет. Заберет что-то и положит в статуэтку. Что будет дальше, мы не знаем.

Это было похоже на правду.

Колосов прошелся по кабинету. Потом сел за стол, взял «Правду», посмотрел последнюю страницу и расхохотался.

– Знаешь, чего я смеюсь?

– Не утаи.

– Не утаю. Завтра по телевизору «Золотой ключик». Посмотри. Может, поймешь, кто мы с тобой. А этому Карабасу, придет время, вы вставим золотой ключик в одно место.

Судя по всему, на золотой ключик он обиделся. Я тоже.

* * *

Прошло два месяца. В августе я решил взять две недели отпуска. Вера устроила мне путевку в дом отдыха Академии наук в Звенигороде.

Однажды, возвращаясь из леса, я увидел прогуливавшегося вдоль аллеи Пискунова.

– Меня отзывают, – сказал я Вере.

И не ошибся.

На следующий день я явился в кабинет к Колосову и ожидал приказа отбыть в Браззавиль.

Однако услышал я нечто нереальное. Я должен был лететь в Европу, где, кроме всего прочего, мне следовало найти господина Дижона (который не существует) и посетить господина Топалова (который скончался)!