Текст книги "Последний ход за белой королевой"

51. Личный доктор

Лоретта сидела на террасе у самого тротуара.

– Ну, наконец-то, здравствуй.

– Здравствуй.

Я поцеловал ее в щеку, уселся рядом:

– Уф!

– Боже мой! Ты пьян!

Все женщины одинаковы.

– Ешь!

Она подвинула к мне тарелку с зеленью.

Я набросился на салат.

Руки действительно не совсем слушались. «Как у алкоголика!». И голова не то чтобы кружилась, но…

– Как ты здесь без меня?

Банальные фразы первых минут встречи, когда торопятся выяснить, не произошло ли чего-либо экстраординарного, в корне меняющего прежние отношения.

– Все по-старому.

Подошел официант. Я не стал мудрить:

– Суп страчателла, телячий бифштекс с жареным картофелем по-французски. И кружку пива. Холодного пива.

Лоретта вмешалась:

– Синьор пошутил. Он не хочет пива. Принесите стакан холодного чая.

Официант удалился.

– Самое лучшее для пользы дела – сохранить здоровье. Выглядишь ты плохо. Где ты сегодня обедал?

– В двух местах перекусил.

– У тебя больше нет изжоги? – в ее голосе промелькнула ирония.

– Почти нет.

– Почти? – она покачала головой. – Ты принимаешь мои таблетки?

– Давно кончились.

– Я тебе говорила, ты взял слишком мало.

Я решил перевести разговор на другую тему:

– Ты выглядишь усталой.

– Много работаю. По две-три операции в день.

– Плохо.

Она удивилась:

– Почему плохо?

– Какая ты хорошенькая!

– Была бы хорошенькая, бросил бы все и остался здесь.

Это было новым оборотом. Я не знал, что ответить.

Мне принесли суп.

– Связаться было нетрудно?

– Нет. Завтра в десять. У меня в кабинете.

– У тебя сегодня были сложные операции?

– Операций легких не бывает.

– А ты можешь человеку совершенно изменить лицо?

– Ты думаешь, тебе уже пора?

«Что она имеет в виду? Так постарел? Или – сделать пластическую операцию, чтобы уйти?»

* * *

Потом поехали к ней. Знакомый дом, знакомый подъезд, тот же почтовый ящик – две чахлые рекламки, тотчас выкинутые в рядом стоящую коробку – та же дверь с двумя замками.

Она пропустила меня вперед. Было темно, но выключатель я нашел сразу, и веселые бра, похожие на уличные фонарики, осветили прихожую. Одновременно зажегся свет на кухне. Все было по-старому, как два года назад. Над дверью в спальню меня приветствовал зевающий рыжий котенок, пушистый и голубоглазый, он, казалось, вот-вот выпрыгнет из рамки. У входа в салон раскачивалась ваза с цветком; она всегда раскачивалась, когда хлопали дверью. Цветок был из шелка, в последнее время делают их – просто не отличишь от настоящих, и я любил трогать лепестки пальцем, как бы отдавая дань искусству.

Лоретта прошла в спальню, а я остался в салоне. Она вскоре вернулась:

– Я сварю кофе.

И удалилась на кухню. Я немного посидел один, потом поплелся за ней:

– Тебе помочь?

– Помели зерна.

Она протянула два пакета.

– Почему два?

– Тебе без кофеина.

Я сделал вид, что удивлен:

– Почему?

Лоретта не ответила. Потом вынула из шкафа два маленьких кофейника, две вазочки: одну для печенья, другую для сахара.

Вернулись в салон.

Потом кофе, музыка. Женщина, организованная во всем, она не допускала изменений раз и навсегда заведенного порядка и традиций. Этих традиций, я, по крайней мере сегодня, нарушать не собирался.

Потом я заснул.

52. Крокодил и Сосулька

В кабинет к Лоретте можно пройти тремя путями: через регистратуру, общую для троих докторов, через дверку «частный вход доктора» или кружным путем: больничное отделение, лифт для больных и служебный коридор.

Сегодня я пошел через официальный вход. В приемной дежурила Виктория. Я знал ее уже лет десять. Хохотушка и фривольница, с копной роскошных рыжих волос и не менее роскошным бюстом. Я не помнил, чтобы этот бюст когда-нибудь полностью умещался в ее белом халате.

В приемной посетителей не было, и Виктория скучала. Увидав меня, она вскочила:

– Синьор Евгений! Как давно вас не было! Надолго к нам?

– На неделю.

– Вы к госпоже докторессе с личным визитом или хотите воспользоваться нашими услугами? Мы теперь многое можем. Улучшить, удлинить. И не только нос, синьор Евгений.

– Удлинить, говоришь? Это хорошо. Скажи мне, Виктория, что длинное составляет разницу между мужчиной и женщиной?

– Вы меня заставляете краснеть, синьор Евгений.

– Воинская повинность, Виктория. Ничего, кроме воинской повинности. Где синьорина докторесса?

– У себя.

Я прошел во внутренний коридор. Налево – рентгеновский кабинет и перевязочная, направо – физиотерапия и отделение Лоретты.

Занимала Лоретта три комнаты: одна – просто салон, никакого намека на медицину, если не считать толстые медицинские книги в шкафу, здесь она беседовала с пациентами; другая – процедурная, со специальным креслом, диваном, шкафами и третья, маленькая, что-то вроде подсобки, всегда запертая. Здесь я в последний раз встречался со своим агентом. Я открыл дверь кабинета – никого, в процедурной – никого, подсобка и на этот раз оказалась запертой.

– Пошли, – услышал я за спиной голос Лоретты и от неожиданности вздрогнул.

– Ты меня испугала.

Она не ответила. В голубом халате, с раскачивающимся на груди блестящим, странной формы прибором, она выглядела внушительной, серьезной, не домашней, даже выше ростом.

Через служебную дверь вышли в коридор.

– Он уже ждет, – и голос у нее был серьезный, не домашний.

Через минуту мы оказались в кабинете, где кроме агрегата внушительных размеров с дисплеями и трубками ничего не было, даже стульев.

– Мой коллега на стажировке в Хьюстоне. Теперь сюда.

И она открыла еще одну дверь.

* * *

Увидав меня, Крокодил вскочил с кресла:

– Очень рад вас видеть, Евгений Николаевич.

– Здравствуй.

Он подскочил к мне, протянул руку:

– Отлично выглядите, Евгений Николаевич, прямо Ален Делон.

– Стараюсь.

Ну, а кто действительно выглядел великолепно, так это сам Крокодил: пышущее здоровьем загорелое лицо, безмятежная улыбка первого любовника, невообразимых расцветок куртка, огненного цвета спортивные туфли. Не верилось, чтобы такой человек когда-нибудь болел (что верно, то верно, болел он редко) или был в плохом настроении (и это тоже правда). Лоретта никак не могла взять в толк, почему такого веселого и незлобивого на вид парня зовут Крокодил. И хотя я убеждал ее, что все дело в сказке про доброго крокодила Гену (а Крокодила звали действительно Геной), она не верила.

На самом деле все так и было. Или почти так. Гена женился еще до кэгэбэвской школы, когда учился в МАИ. Рядом с ним, красивым рослым парнем, его супруга, маленькая, с носиком пуговкой, большими круглыми глазами, действительно походила на Чебурашку. Он и звал ее Чебурашкой. Ну, а его, соответственно, прозвали Крокодилом Геной. Ушла от него Чебурашка еще до того, как серьезные дяди из кадров начали готовить его в Италию. Про нее забыли, а прозвище Крокодил осталось. А вскоре он совсем перестал быть Геной и превратился в человека с банальной итальянской фамилией Манини. Дама, которую он привез в Италию в качестве супруги, заболела; ее пришлось откомандировать в Москву, а ему разрешили продолжать работу одному. Местным он представлялся канадцем, родившимся в Канаде и получившим образование в США.

– Что нового на чужбине, Гена?

– Все на свете или новое, или старое, как на вещи смотреть.

– Ты, смотрю я, философом стал.

– Жизнь такая, Евгений Николаевич. Тяжелая.

– Сейчас станет еще тяжелей. Где кейс?

– Какой кейс?

– Тот, который ты получил от Сэма Дулиттла.

– Я вас не понимаю, Евгений Николаевич.

– Что непонятно? Кейс ты получил?

– Получил.

– И что с ним сделал?

– Как всегда передал Топалову.

– И дальше?

– Все. Я больше его не видел.

В дверях показалась Лоретта. Она кивнула головой, что должно было означать: «Все спокойно». Я тоже кивнул головой: «Спасибо». Она бесшумно исчезла.

– Начнем сначала. Когда и где ты получил кейс?

– Я летал в Виндхук. Там ребята Нуйомы действуют почти открыто. Однако кейс мне там не дали. Пришлось лететь в Луанду. Там я встретил Дулиттла, он передал мне кейс.

– Где это было?

– В правлении банка «Ангола Минерал».

– Кто это видел?

– Я не первый день этим занимаюсь. Прошло все нормально. Я сразу поехал в аэропорт. Спокойно прошел в самолет и прилетел в Рим. Никаких проблем с таможней не было. Кейсы они не вскрывают.

– Сколько времени у тебя был кейс?

– Три дня. Я как прилетел, сразу позвонил Топалову. Он явился через день. Я ему передал кейс.

– Где?

– Как всегда здесь. У докторессы. И все. Больше я кейса не видел.

Он помолчал, потом спросил:

– Из ваших вопросов я понял, что кейс пропал.

– Деньги не поступили в банк.

– Где-то обрыв цепи?

– Да.

Крокодил подсчитал в уме.

– Прошло уже много времени. Если не поступили, то…

– Что «то»?

– Надо допросить Топалова. С пристрастием. Лучше в моем присутствии. Тогда он не скажет, что кейс от меня не получил.

Интересно, знает ли он, что Топалова убили почти три месяца назад. Он продолжал:

– Скажу вам честно, Евгений Николаевич, он мне никогда не нравился. Я все время удивлялся, почему вы ему доверяете.

– Он уже почти двадцать лет работает безупречно.

– Двадцать лет… А сейчас времена другие. Кроме того… Тогда я не обратил внимания. Но сейчас, когда вы мне рассказали… Дело в том, что Топалова видели в Риме через несколько дней после того, как я передал ему кейс. А он должен был, получив кейс, сразу уехать.

– Кто видел?

– Мой агент.

– Кто твой агент?

– Сосулька.

Я обалдел:

– Какая еще Сосулька?

– Это ее кодовое имя. Она работает на меня.

– Ты о ней докладывал в Центр?

– Нет. Это мой агент, так сказать, по личной части.

– Где работает твой агент по личной части?

– Секретаршей у президента компании, выпускающей рыбные консервы. Она подслушивает разговоры патрона и пересказывает мне. Она уверена, что у меня небольшой консервный заводик. Так сказать, коммерческий шпионаж. Она это называет «маленькая услуга большому развратнику».

– Ты себя славно зарекомендовал.

– Стараюсь. Но я ее люблю не только за это.

– Уже понял. Где она видела Топалова?

– На художественной выставке. Он же художник. Точнее, скульптор. А отец у Сосульки тоже скульптор. Но скульптор, я вам скажу, странный. Каждая скульптура величиной с памятник на площади. При случае можно внутри от полиции спрятаться.

– Она прямо так тебе и доложила: «Вчера видела человека, с которым вы вместе работаете на Советский Союз»?

– Не совсем так. Года два назад я был на выставке вместе с Топаловым. Она нас видела вместе и теперь сказала, что встретила человека, с которым я был на выставке.

– Не ошиблась?

– Она описала его: пробор посередине головы и глупый вид. Топалов. Абсолютно Топалов.

– Она с ним говорила?

– Нет. Просто увидела – и все. Я не придал этому значения, но после того, как вы мне рассказали…

– Давай по датам. Когда ты получил кейс от Дулиттла?

Крокодил подумал, потом сказал:

– В апреле. Сразу же после первого апреля я полетел в Виндхук. Это было второе. Четвертого я был в Луанде и получил кейс. Вернулся в Рим пятого в пятницу. Восьмого прилетел Топалов, девятого мы с ним встретились у докторессы, и я передал кейс.

Уж больно точно он называет даты! Такое сразу вспомнить нельзя. Значит, готовился к разговору. А с другой стороны, как раз наоборот. Если бы готовился, тогда бы сделал вид, что сразу вспомнить даты не может.

– Когда твоя дама видела Топалова?

– Должен подумать… Хотя давайте посмотрим.

Он вынул маленький календарик.

– Выставки по средам. Стало быть, она видела его в среду семнадцатого.

Я посчитал:

– Значит, он находился в Риме больше недели. И кейс, скорее всего, был при нем. Мог он в Риме продать алмазы?

– В Риме все можно продать. Только вот цена… И зачем ему продавать их в Риме?

– Какой из себя этот кейс?

– Обыкновенный. Только с шестью замками с каждой стороны. Шесть цифр. Если бы было по три цифры, как в обычных кейсах, то достаточно набрать тысячу комбинаций слева и столько же справа. За пару часов можно осилить. Но тут по шесть цифр, по миллиону комбинаций с каждой стороны. И сделан он непонятно из чего. Но чувствуется, очень крепкий. Знаете, в Южной Африке есть такие сорта дерева, что изделия из них крепче стали.

– А ты в Виндхуке, случаем, статуэтки из дерева не покупал?

– Нет.

– Их там много?

– Много.

– А статуэток в виде Гоголя не видел?

Крокодил опешил:

– Да там не только Гоголя, там и Шекспира не знают. А что касается статуэток, то оттуда можно привезти редкую. Намибия была немецкой колонией, и там немцев много. Есть статуэтки Бисмарка и… не поверите… Геринга. Да. Но не удивляйтесь, не того Геринга, который фашист, а его отца. Тот был губернатором Намибии, и о нем там самые замечательные воспоминания. Есть даже улица Геринга. Такая вот получается консерватория.

Мне эта консерватория не нравилась. Больше всего на свете я не любил совпадения. И тут еще эта дама, о которой Крокодил не сообщил в Центр…

– Ты веришь всему, что тебе докладывает твоя Снегурочка?

– Сосулька, – поправил Крокодил. – Я ее зову Сосулькой. В отличие от настоящей сосульки, эта, когда ее положишь под одеяло, не тает. Но я рад, что слово «сосулька» у вас вызвало ассоциацию с морозом, а не с глаголом, от которого оно образовано. Стало быть, несмотря на общее разложение, нравы в Белокаменной еще крепки.

– Почему ты о ней ничего не сообщал в Центр?

– Можно личное?

– Валяй.

– Мне надо было это сделать с самого начала…

– Никогда не поздно.

– Можно, я начну с анекдота?

Я насторожился:

– Попробуй.

– Послали одного нашего проверять, как внедрился нелегал в Вашингтоне. Возвращается он и докладывает: «Все в порядке. Даже лучше, чем ожидали. Своими глазами видел: сидит в конгрессе, беседует с сенаторами, чуть не обнимается с вице-президентом. Меня узнал, подмигнул, мол, «все в порядке». Только одна маленькая неувязка вышла. Переволновался парень, когда меня увидел. Немного напутал ответный пароль. Вместо знака из двух пальцев, среднего и указательного, в виде буквы «В» – «виктория», «победа», он показал»…

И Крокодил, сжав правый кулак, согнул руку в локте и ударил по ней левой рукой.

– Ты к чему это?

– Так, – Крокодил виновато улыбнулся. – Вообще-то, я, Евгений Николаевич… только сразу не пугайтесь… я решил домой не возвращаться.

Я опешил:

– Ничего себе!

– Ну, правда, Евгений Николаевич. Нечего мне там делать! Я здесь пожил и вроде бы теперь я другой человек. Не смогу я там. Всю жизнь потом себе не прощу. Забастовки. Колбаса по сто рублей килограмм…

– Не драматизируй.

Я еще не понимал, говорит Крокодил серьезно или дурачится, от него всего можно ожидать.

Крокодил не останавливался:

– Власть вот-вот переменится, и мы с вами будем давать показания.

– Не паникуй.

– Махнем с вами куда-нибудь в Аризону. Ни один черт не сыщет!

– Ты и обо мне подумал? – я постарался улыбнуться, а сам соображал, как мне себя вести, не провокация ли.

– Деньжат у меня хватит на двоих. Синьора докторесса нам всем носы поменяет. А потом я женюсь на вдове конфетного короля. Начнем раздавать конфеты детям бесплатно, а сами будем кататься на яхте. Там, глядишь, и Топалова встретим. Да ладно. Это я пошутил. Так сказать, информация к размышлению. Просто вы сказали, что деньги не дошли. Но где-то они есть. Вы сказали: Топалов двадцать лет работал. Теперь новый отсчет.

* * *

Первым ушел Крокодил. Потом я.

Я поболтался по городу. Через полчаса позвонил в посольство. Тростников меня ждал:

– Нашли туфли вашего размера. Завтра поедем покупать.

Это означало, что слежка не заметила ничего подозрительного.

53. Электра и отец Гамлета

Настроение было отвратительное. Ничего нового я здесь не узнаю, но после беседы с Крокодилом я четко понял: старый порядок меняется и, как я впишусь в новый, кто знает.

Оставалось выполнить еще одно задание. Отшагав два квартала, я повернул за угол и около ювелирного магазина увидел телефонную будку.

Знакомый жесткий и звонкий голос отчеканил:

– Я вас слушаю.

– Здравствуйте. Вы меня узнали?

– Узнала. Вы отец Гамлета.

– Я бы хотел вас увидеть.

– Здесь, в Риме, есть очень красивая площадь, там, где памятник с четырьмя конями. Это в африканских кварталах. И напротив – маленькое кафе. Это так напоминает Париж. Вы там никогда не были?

Я знал эту площадь.

– Был.

– Ровно через час. Вас устроит?

– Устроит.

И повесила трубку.

Африканские кварталы – это респектабельные районы на северо-востоке Рима, построенные при Муссолини, что по римским меркам почти современность. Называются они африканскими из-за названия улиц: виале Сомали, виале Эфиопия.

Влетев на площадь, я сразу заметил на углу маленькое кафе.

Я вошел, взгромоздился на высокий стул у бара, заказал экспрессо.

– Короткий? – спросил бармен.

– Да.

– Сахар?

– Нет.

– Сливки?

– Нет.

Пока я разговаривал с барменом, на стул рядом села спортивного вида молодая женщина и тоже заказала кофе. Она не удостоила меня взглядом и на мою неуверенную улыбку стареющего ухажера с нехитрым: «Сегодня прохладная погода» бесстрастно бросила: «Да, сегодня холодно».

В этой угловатой спортсменке с неровно подстриженными рыжими волосами, стянутыми яркой красной лентой на лбу, с аляповато размазанной выше губ почти до носа карминовой помадой, в солнечных очках ромашкой, даже самый верный поклонник не узнал бы всемирно известную актрису.

Когда-то, лет двадцать назад, она сама пришла в советское посольство. Смазливую, с горящими глазами, ее тогда много снимали в кино. Пьесы с нею в главной роли уже в те годы успех имели не только в Италии: местный театр объехал с ними полмира. В отделе культуры компартии подтвердили: убеждений она самых прогрессивных и рекомендовали ее. Проходила она в Москве под кодовым именем «Электра».

За новое дело она взялась активно, так активно, что временами приходилось ее сдерживать. Экзальтированная по натуре, она умела заставить верить себе и на сцене и в жизни. Когда после спектакля, в древнегреческом хитоне, она являлась на дипломатические приемы, на политические «парти», на митинги в университет и говорила о справедливости, о том, что «хоть что-нибудь да надо уступить тем, кто ничего не имеет» – это впечатляло. Среди ее поклонников было так много интересных людей и так подробно она пересказывала, о чем говорилось в ее присутствии – поистине профессиональная актерская привычка запоминать текст – что после встреч с ней исписывались целые тетради; писать сама она отказывалась. Ко мне она относилась с особой симпатией, в Москве это знали и посмеивались.

Размолвка произошла в 80-м. После ввода войск в Афганистан и ссылки Сахарова она наговорила такого! Да еще про Брежнева персонально! Но окончательно рвать не стали: ко всем неприятностям, скандал с известной актрисой… «Как зайцу нехорошая болезнь, – хмыкнул тогда Колосов. – Надо подождать».

И правда, когда полгода назад я будто случайно встретил ее в Париже, она сама подошла ко мне:

– Почему не звоните?

– Да так как-то, – замялся я.

– Вы ведь не отвечаете за ваше руководство. У нас с вами почти одна и та же профессия. Мы произносим тексты, которые написали другие.

– Вы правы.

Тогда она подошла ко мне вплотную и заговорщическим тоном произнесла:

– Звоните только вы. Я не хочу менять связников.

Потом рассмеялась и громко сказала:

– Я действительно очень консервативна.

В это время ее кто-то позвал. Она сказала на прощание:

– Непременно звоните.

И скрылась в лифте.

Теперь мне дали установку возобновить с ней контакты. Тем более, что, по имевшимся у нас данным, она могла со дня на день стать министром культуры.

* * *

Рядом подсел какой-то скуластый парень.

Я придвинулся к нему и, не поворачивая головы, прошептал:

– Правда, красивая женщина справа от меня?

От удивления парень открыл рот:

– Это смотря кому… – Потом покосился на женщину и тоже прошептал: – Вообще-то ничего. На один раз.

Я повернулся к Электре:

– Видите, молодому человеку вы тоже очень понравились.

Потом парень ушел, а Электра, почти не разжимая губ, отчетливо произнесла:

– Вам нужно, чтобы я взорвала что-то?

Я обалдел. Увидав мое замешательство, она рассмеялась:

– Тогда зачем я маскировалась?! Ничего взрывать не будем?

– Не будем.

– А воровать?

– И воровать не будем.

– С вами скучно. Знаете, мы на сцене только и делаем, что убиваем, обманываем. И, честно говоря, хочется в жизни никого не убивать и ничего не воровать.

– А любить? – спросил я.

– О да, это лучше делать в жизни.

Потом она снова спросила тихо:

– У вас ко мне какая-нибудь профессиональная просьба.

– Нет. Я просто предложил начальству возобновить с вами дружеские связи. Просто встречи – и ничего больше. Для встреч выделили меня.

– И правильно сделали, что вас. Заезжайте ко мне. Если нет спектакля, то вечером я всегда дома.

Она протянула мне визитку. На обратной стороне был нарисован план, по которому можно найти ее виллу.

– А теперь до свиданья. Мне еще надо успеть сегодня убить пару римских легионеров.

И легко поднявшись со стула, она ушла.

Поистине: «Уже не молода, но все еще прелестна».