Текст книги "Последний ход за белой королевой"

54. Синьор Игельвертор

Оставалось еще одно дело. Я набрал номер, который долго запоминал в Москве. Подошла женщина.

– Синьора Игельвертора, пожалуйста.

Синьор подошел тут же.

– Вы оставили машину с зажженными фарами.

Игельвертор поблагодарил, я повесил трубку. Если Игельвертор понял пароль – а в этом я не сомневался – он будет ждать меня в отеле «Бельведер». О встрече с этим человеком начальники не узнают.

На самом деле настоящая фамилия Игельвертора – Листьев, и он бывший мой коллега. Ни я, ни мои друзья не сомневались, что виноват был тогдашний резидент. Банальная в принципе история: жена в Москве, а тут авария, вроде бы ничего серьезного, но от резидента не скроешь, машина помята. И еще оказалось, ехал он из ресторана, понятное дело, навеселе, и не один, а с секретаршей торгпредства, и в третьем часу ночи. Резиденту бы не раздувать, Листьев – не новичок, двадцать лет стажа, второй человек в резидентуре, а он – послу, тот – в партком; словом, начали «дело». И Листьев «ушел». Ребята из отдела, как водится, «осудили», а жене помогали, чем могли. Более того, Листьев давал деньги в Риме кому-нибудь из бывших своих коллег, те их тратили, а по приезду в Москву возвращали жене в рублях.

Я вошел в отель, поднялся на лифте на девятый этаж, потом по лестнице спустился на восьмой. Листьев уже стоял у лифта и улыбался:

– Привет, Женя.

– Привет. Как ты тут?

– Нормально.

«Совершенно не изменился, – удивился я. – Ни сединки. Красится, что ли!»

Мы поднялись на десятый этаж, чинно продефилировали по коридору и нырнули в узкую комнатенку, где тихонько постукивал автомат для льда. Здесь можно говорить.

– Как там, в отечестве?

– Сам знаешь.

– Знаю. Газеты читать противно. Что нового в конторе?

– Все по-старому. О тебе была пара публикаций.

– Знаю, не забываете.

– На, письмо от жены, – я вынул из кармана небольшой листок. – Ответ писать будешь?

– Сначала прочту, – Листьев пробежал глазами письмо. – Нет, не буду. На той неделе вышла оказия, исписал страниц пять.

Он положил письмо в карман:

– Все жду, когда отечественная демократия дорастет до того, что жену выпустят.

– По бабам бегать надоело?

– По бабам и при жене можно. Одному скучно. А тут инфляция.

– Только не говори, что уж очень нуждаешься.

– Особо не разбежишься. На уровне среднего класса. Очень среднего.

– А мы у себя дома все ниже низшего и с каждым днем всё ниже.

– Сами виноваты. Как Колосов?

– На месте.

– Все такой же шутник?

– Такой же. Тут он ушутил мне одно дело. Кстати… Ты знал Топалова?

– Типографа?

– Да.

– Знал.

– И что он за человек? В двух словах.

– Художественная натура. Глуп.

– Мог он убежать с нашими деньгами?

– То есть он был в цепочке? – уточнил Листьев. – Взял деньги и смылся?

– Что-то подобное.

– Вряд ли. Он трус. Хотя… Теперь такое время. Но вряд ли. А сам как? Не собираешься?

– Что?

– Смыться. Я вчера вечером видел фильм про Везувий. – Он взял в руки пару ледышек, попробовал жонглировать, не получилось. – Жил бы ты, к примеру, под Везувием, и тебя предупредили бы, что вулкан вот-вот начнет извергаться и всем крышка. Что бы ты выбрал? Чтобы тебя пепел задушил, но через пару тысяч лет тебя бы откопали, ты бы стал экспонатом, и на тебя глазели бы экскурсанты? Или смылся бы и прожил спокойно с десяток годков, безо всякого вклада в мировую историю? Вопрос? Вопрос. Вот ты спросил, как я? Нормально. И ностальгия не мучает. Березки во сне не вижу. У меня от этой ностальгии средство есть. Прекрасное, доложу я тебе. Держу дома портрет Горбачева. Самый лучший антиностальгин. Посмотрю на портрет – ностальгию как рукой сняло.

Он снова взял ледышки, снова попытался жонглировать, снова не получилось.

– Не умеешь, – прокомментировал я.

– Раньше умел. Слушай, я прямо расстроился. Неужели даже Типограф сбежал? Как кошки перед землетрясением. Инстинкт, что ли.

Я вспомнил Кузякина.

– Никакого инстинкта у кошек нет. Их просто кто-то вовремя предупреждает.

* * *

В номер я вернулся в шесть.

В восемь сбежал вниз по ступенькам площади Испании, перекусил в маленьком кафе – здесь они называются «tavola calda». Вернулся в отель, посмотрел телевизор и лег спать.

55. Последний день в Риме

Что я узнал за три дня? Ничего существенного. По указанию начальства я должен был встретиться с тремя агентами. Одного из них, Типографа, уже почти три месяца нет в живых. С Крокодилом я встретился. Оставался Мишель.

В посольство я отправился пешком.

Суббота. В посольстве пусто. Я на это рассчитывал. Поднялся в резидентуру и начал сочинять телеграмму. Сочинял долго. Но к обеду кончил.

Пообедав в центре, вернулся на площадь Испании, пошел по улице Маргутта.

Я люблю эту улицу. Когда бываю в Риме, всегда сюда забегаю. Интересно, как на художественной выставке: картины, безделушки якобы двухсотлетней давности.

Я остановился у торговца «античным» товаром. Две одинаковые картинки на дереве, одна значится шестнадцатым веком, другая аж пятнадцатым. И цены разные. Та, что постарше, дороже.

– Почему у тебя цены разные? – спросил я торговца. – Ведь тебе, чтобы сделать и ту, и другую, нужно одинаковое время.

– Ошибаетесь, синьор, вещь постарше делать труднее. Надо подстарить дерево, проверить краски. Все это требует времени и умения. Главное, работа с деревом.

– Скажи, а раньше кейсы из дерева делали? Говорят, есть очень твердые породы.

Торговец не задумался:

– Нет, кейсы никогда из дерева не делали. И никогда не будут.

– Почему?

– А потому что дерево горит, как может быть известно любезному синьору.

Я вернулся в отель, посмотрел на часы: ровно два. До поезда еще почти десять часов. Зря не поехал прямым рейсом: и без пересадок, и не спать в вагоне.

Стоп! Еще не поздно. Я рассчитался с отелем, вызвал такси и в три был в Термини. Сдал билет на вечерний поезд и купил на дневной. Предупредить Кики я не смогу. Ничего страшного, переночую в Сан Ремо, а утром встречусь с ней, как договорились.

* * *

Поезд хоть был и не спальный, но заснул я сразу. Проснулся, купил в баре «панини», выпил чашку кофе. Поезд должен был прийти в Сан Ремо в 22.56. В 22.50 он плавно подкатил к освещенному вокзалу. «Молодцы», – подумал я. Однако высокая оценка итальянских железнодорожников оказалась преждевременной: это только Генуя, а до Сан Ремо еще три часа.

В Сан Ремо мы приехали в два часа ночи. На площади перед вокзалом стоял один «Фиат» с флажком «такси», но шофера внутри не было. Прождав минут десять, я понял, что надо идти пешком, и зашагал в направлении отеля «Бельведер». Через полчаса быстрого шага я уже был в отеле, где меня не ждали, но номер нашли быстро.

* * *

Когда я проснулся и посмотрел на часы, то ужаснулся: пять минут одиннадцатого. Кики ждет меня у «Аристона» уже почти полчаса.

Через пять минут я был около знаменитого кинотеатра и сразу увидел Кики: армейского типа гимнастерка цвета хаки и короткие красные штанишки, которые было бы правильнее назвать трусами, удивительно гармонировали с ее веселым личиком и большими глазами.

– Что говорит американка, когда к ней опаздывают на свидание? – я решил ее упредить.

– Американка не удивляется, она знает, какие пробки на дорогах, и спросит, все ли в порядке с машиной. Немка уверена, что его вызвал начальник, о котором он говорил в прошлый раз и который обещал повышение по службе. У итальянки нет часов, она ориентируется по часам на площади, а они отстают. Поэтому она не поняла, что он опоздал.

– А француженка?

– Француженка сама опаздывает.

– Как ты добралась?

– Я приехала вчера поздно вечером. Переночевала в гостинице.

– В какой?

– Самой ближайшей. В «Бельведере». Это дорогая гостиница, но ты оплатишь.

– В Бельведере? В каком номере?

– В двадцать шестом. А что?

– А то, что я ночевал в номере двадцать восемь. Рядом.

А вот это настоящее совпадение!

– Твое счастье, что ты не пошел к соседке, а то бы получил по физиономии. Ты завтракал?

– Нет.

После обеда она потащила меня в Аристон. Быть в Сан Ремо и не посетить Аристон, где проходят знаменитые фестивали?! А до Монпелье всего четыре часа!

– Фильмы все по-итальянски. Ты понимаешь по-итальянски?

– Нет. Но это неважно.

После кино мы добрались до ее новой машины. Прекрасная «Рено Регата». И в путь.

– Как дела в Онфлере? Тебя не допрашивали в связи со смертью Топалова?

– А я тут при чем?

– Что говорили по поводу его смерти?

– Разборка между торговцами наркотиками. Сначала Вальтер убил Топалова, потом сам врезался в витрину магазина, разбился насмерть. Все очень просто.

Действительно, очень просто.

– К тебе не было вопросов по в поводу новой машины?

– Были, но и тут все ясно. Подарил любовник. Какой-то мрачный тип выспрашивал у Табуретки, чем ты занимался в Онфлере, и она сказала правду. «Чем он занимался, когда не спал с моей художницей, не знаю. Но свободного времени она оставляла ему немного».

– Поверили?

– Но ведь это правда.

Границу проехали, не заметив. Поужинали около Марселя. В Монпелье добрались к десяти часам утра.

Глава двенадцатая
НА БЕРЕГУ СРЕДИЗЕМНОГО МОРЯ

56. Счастье рыбака

В Монпелье остановились в отеле «Меркур», переночевали на сей раз в одном номере.

После завтрака гуляли по новому кварталу Антигона, построенному, как сказано в проспекте, в греческом стиле. Мне трудно представить себе, какими были улицы в древних Афинах, но то, что там не было автомобильного движения, мы поняли сразу. Уж на что Кики проворно разбирается в мудреных парижских дорожных знаках, но здесь она дважды заезжала на тротуар, один раз оказалась на горке, откуда не было спуска, пришлось ехать задом, два раза заезжала на трамвайные линии. И каждый раз местные жители сохраняли полное спокойствие, пассажиры остановившихся из-за нас трамваев не только бесстрастно ждали, но и улыбались. И я не удивлялся. Олимпийское спокойствие – это очень по-древнегречески.

Придя в номер, Кики плюхнулась на кровать:

– Всё. Сегодня ни в какой Сет я не поеду.

– И не надо. Сегодня понедельник. Рестораны могут быть закрыты. Сегодня у нас семейный день.

– Семейный день – это прекрасно. В древней Греции в гостиницах вряд ли были автоматы по продаже воды, поэтому ты спустишься вниз, найдешь магазин и купишь пару бутылок виттеля.

К счастью, автомат по продаже оказался около регистрации.

Остаток дня мы провели в Монпелье, а на следующий день утром отправились в Сет, где я должен был встретиться с Мишелем.

Добрались до Сета за час. Быстро нашли набережную и поразились десятком, если не больше, рыбных ресторанчиков.

Мы вошли в первый с нехитрым названием «Terre et mer», что означало «Земля и море».

Я спросил, будет ли сегодня Мишель.

– Будет. Часа через два.

– А где он сейчас?

Официант долго не размышлял:

– Ищите в «Le bonheur du pêcheur».

– «Le Pêcheur» с шапкой над «е»?

Ибо по-французски «Pêcheur» – это рыбак, а «Pécheur» – грешник. Поэтому без знака над «e» название ресторана можно истолковать и как «Счастье рыбака», и как «Счастье грешника».

– Какая разница! У них в прошлом году был повар по фамилии Смит. Говорил, что француз, но «Merlan en colère» (мерлан в гневе) делал так, что мерлану было от чего прийти в гнев.

В «Счастье рыбака» мы действительно нашли Мишеля. Сначала услышали, потом увидели. Он сидел на стуле с гитарой в руках и пел «Hécatombe» Брассенса.

* * *

Мишеля я знал лет двадцать. Род его занятий определить было трудно: он то продавал что-то, то устраивал выставки, то организовывал путешествия. У него было одно неоспоримое и крайне ценное для нас достоинство. Он знал «весь Париж». Во время войны он был в сопротивлении, какое-то время состоял в компартии. После венгерских событий из компартии вышел. С нами работал охотно, я бы даже сказал, с увлечением. «Очень уж я не люблю богатых», – объяснял он свою помощь нам.

Последние годы мы использовали его для продажи ценностей, в основном необработанных камней. Иногда золота. Но наркотики – никогда. Зелье он сам не употреблял и боялся всего, что связано с ним.

Увидав меня, он подмигнул. Я подождал, пока он закончит песню. Подошел.

– Еще две песни – и я буду свободен.

Пел он Брассенса. Да и что еще можно петь в Сете, в городе, где жил и похоронен Жорж Брассенс, где воздух пропитан его песнями и морем. Мишель постригся под Брассенса, отпустил усы, держал гитару как Брассенс. Должен признаться, пел он здорово.

Мы с Кики сели за маленький столик. Закончив петь, Мишель подошел к нам.

– Ну как?

– Просто здорово, – я говорил искренне. – Ты давно здесь?

– Почти полтора года.

– Давно не видел Топалова?

– Давно. И не сожалею.

– А как давно?

– Да года полтора, не меньше. Как сюда перебрался, его не встречал. И это прекрасно.

– Почему?

– Понимаешь, Эжен, он в последние годы, по-моему, связался с наркотиками. Ты знаешь, я с дурью никогда не связывался. Наркотики – это и вредно, и опасно. Прекрасная мадмуазель со мной согласна? – взглянул он на Кики.

Кики согласилась, а он продолжил:

– Но наркотики меня однажды спасли. Да-да! Один субъект написал на меня донос, будто я не очень честно принимаю ставки на скачки – это в принципе было правдой – и что я помогаю некоторым дамам скрывать секреты от их мужей, что тоже не ложь. Но он еще написал, будто я сбываю наркотики. Это его погубило. Комиссар семнадцатого округа Луи-Жак Эммануэль – представляешь, с такой фамилией живет всю жизнь с одной женой! – сказал: «Мишеля я знаю уже десять лет, он никогда не будет заниматься наркотиками, а посему это пасквиль, и рассматривать его я не буду».

– Что ты знаешь про Топалова?

– Я тебе сказал, что последние полтора года его не видел. Ну, а в прошлом… Не волнуйся, Эжен, не расскажу даже под пыткой.

– Как твое мнение, если Топалову надо будет продать необработанные камни, к кому он обратится?

– Ах, вот в чем дело! Я не знаю. Раз он связался с наркотиками, у него должны быть новые приятели. Вычеркни его из своих друзей, Эжен. А если он камни взял и деньги не отдал, спиши в убыток.

Наверное, он прав.

– Еще есть вопросы?

Больше вопросов у меня не было.

– Тебе правда понравилось, как я пою Брассенса?

– Правда.

– А ведь я хорошо знал Жоржа. Подумать только, его уже нет почти десять лет! Как летит время! После войны мы дружили. Именно Жорж подсказал мне идею с отгадыванием пола младенцев. Я на этом прилично заработал. Мы жили на эти деньги почти год.

– Что за идея? – вежливо поинтересовался я.

– Я предсказывал пол младенцев за восемь месяцев до рождения. Тогда еще медицина не доросла до того, чтобы узнавать пол ребенка до появления на свет. Мой метод был прост. Я раздавал родителям анкету. Те должны были указать дату зачатия, ответить на вопросы антропологического, медицинского и интимного характера, вложить в конверт всего десять франков и послать в клинику. Условия честные. Если пол отгадан – деньги наши. Если нет – деньги возвращаются.

– Ну и в чем секрет? – удивился я.

– Я всем без исключения писал: у вас родится мальчик. По статистике мальчиков и девочек рождается приблизительно поровну. Таким образом, в пятидесяти процентах правильный ответ обеспечен.

– А как же с другими?

– Они на радостях или забывали про меня, или стеснялись требовать назад такую мизерную сумму. Ну, а если просили, я посылал мамаше розу, поздравлял отца с рождением очень красивой девочки, будущей матери, и спрашивал, в какой банк перевести деньги. После этого только порядочная свинья требовала вернуть десять франков назад.

– Я бы точно не потребовала, – вздохнула Кики.

– И как все кончилось?

– Не как, а где. В полиции. Я им объяснял, что моя идея приводит к повышению рождаемости в нашей стране, что это важная государственная задача…

– И в результате?

– Отсидел год. Кстати. Один из моих, если так можно выразиться, клиентов содержит отличный ресторан недалеко отсюда. Я ему предсказал троих мальчиков. Троих мальчиков! Рекомендую заглянуть. «Дикая утка». Буйабес у него лучше, чем в Марселе на Бельгийской набережной.

Всё. Больше ничего я не узнаю. Можно ехать в Марсель, послать депешу из генконсульства и потом за деньгами в Браззавиль.

А Мишель продолжал:

– Знаешь, кого я вчера видел в этом ресторане?

– Кого?

– Вадима.

Я насторожился:

– Какого Вадима?

– Из вашего ЦК.

– Кузякина?

– Я просто удивляюсь, как человек может жить с такой труднопроизносимой фамилией.

– Где этот ресторан?

– На полпути отсюда до Монпелье. Мне сказали, он там бывает каждый вечер. С какими-то типами. И дамы при них.

– Ты их знаешь?

– Я знаю весь Париж. Знаю Лазурный берег. Этих я не знаю.

Он повернулся к Кики:

– Вы пьете кленовый сироп?

– Нет, – удивилась она.

– А вам и не надо. У вас замечательная фигура, а тебе, Эжен, пора начать. Ты не пьешь кленовый сироп, потому что не знаешь метода канадского профессора Джуделя-Джонсона. Он доказал, что кленовый сироп сжимает скелет человека. Многие женщины стесняются широких плеч, больших ступней, высокого роста. Если пить кленовый сироп, то женщины смогут стать более миниатюрными, более женственными. Я продавал этот сироп…

– И чем все кончилось на этот раз?

– Не чем, а где. В полиции. Сначала представитель канадской компании, с которой я заключил договор о распространении кленового сиропа во Франции, сообщил мне, что расторгает договор и порекомендовал двадцать пять лет не появляться в Канаде.

– Почему двадцать пять?

– Это срок давности за подобного рода нарушения в Канаде. Ну, а во Франции…

– Что во Франции?

– Отсидел год. Ты никогда не пробовал петь, Эжен?

– Нет.

– Ты с твоей прелестной спутницей мог бы петь под Стон и Шарден. У меня есть знакомый в Нанте, он все устроит.

Я обещал подумать. Потом мы попрощались и ушли.

– «L'avventura, c'est la vie que je mène avec toi (Вся жизнь с тобой – сплошная авантюра), – по дороге к машине пела Кики припев известной песни Стон и Шарден. А потом сказала: – И точно с тобой сплошные авантюры.

Сели в машину. Кики включила зажигание:

– Ты знаешь, что скажет американка, когда ее познакомят с такими людьми, как Мишель? Она объявит, что это очень деловой человек и у него есть чему поучиться. Немка сразу побежит в полицию. А итальянка обрадуется: надо выдать за него двоюродную тетку Джильду, она тоже очень веселая, через год она выйдет из тюрьмы, тогда и познакомим.

– А француженка?

– Скажет матери: ты знаешь, мама, меня, наверное, скоро посадят.

57. «Дикая утка»

Поворот Кики не прозевала. Машина нырнула в зелень кустов и оказалась на извилистой дороге, бегущей вдоль моря. Кики затормозила у двухэтажного дома с горящей рекламой «Дикая утка».

– Нам столик с видом на море.

Метр, широкоплечий атлет – такие бывают на обложках мужских журналов – развел руками:

– Очень жаль, мадемуазель, что вы не позвонили заранее. Сегодня у нас много посетителей.

И показал на столик в центре зала:

– Могу вам предложить этот.

Кики повернулась к мне:

– Как?

Я хотел уже сказать «да», но в этот момент обратил внимание на шумную компанию у окна. В центре восседал субъект с огромными усами. А рядом с ним – не кто иной, как Кузякин, собственной персоной.

– Женька! Какими судьбами?

Кузякин выскочил из-за стола, подбежал ко мне, расцеловал:

– Как я рад тебя видеть! Я тебя так люблю, старина! Садись к нам. Вместе с дамой. Это мой лучший друг Женька!

– Я тоже рад тебя видеть, Вадим.

Кузякин подозвал метра:

– Еще два стула.

Меня и Кики усадили между Кузякиным и человеком с усами. Кузякин схватил бутылку виски:

– Давайте выпьем! За Женьку. За его даму.

Я тем временем рассматривал компанию: восемь человек – кроме Кузякина и человека с усами еще трое мужчин и три женщины. Мужчины – в годах, с сединой, при галстуках, женщины – молодые и на удивление одинаковые, светлые от яркой блондинки до каштановой, с одной и той же прической «маленький паж»: челка и прямые волосы, подровненные по линейке у плеч. «Явно на один вкус», – подумал я.

В разговор вступила одна из «маленьких пажей», она начала рассказывать, как собиралась в этом году поехать на две недели в Москву, но передумала.

Кузякин перешел на русский:

– Пойдем свежим воздухом подышим.

Вышли на террасу.

– Красотища-то какая! – Кузякин взял меня за пуговицу. – Баба у тебя, скажу я, класс. Завидую, старикашка, и радуюсь. Молодчина. Как зовут?

– Кики.

– Отличная девка. Бедра – предел совершенства. А губы, губы! Сам-то как?

– Нормально.

– Как дела?

– Не очень.

– Как прошлый раз съездил? Хотя знаю. Наш шеф просил вашего шефа тебя отблагодарить.

– До меня это не дошло, – огрызнулся я.

– Понял.

– А я не понял. Я ничего не понял! Не понял, зачем ездил. Не понял, какому американцу предназначался этот Гоголь!

Кузякин смотрел на меня широко открытыми глазами:

– При чем тут американец? Какой американец?

– Американский журналист, который интересуется Гоголем.

– Ты открывал статуэтку?

– Да.

– Ну?

– Нашел там записки.

– Чьи?

– Немца.

– Какого?

– Того, кто передал эту статуэтку Пичугину.

– Первый раз слышу. Там должны были лежать пакеты с порошками.

– Но немец…

– Брось ты этого немца. Не бери в голову. Все это – вчерашний день, старина. Паст перфектум, давно забытое прошлое. Товара у него больше нет.

– Какого товара?

Видя, что я ничего не понимаю, Кузякин обнял меня.

– Видишь ли, Женя, немец этот – нацист страшный, петля по нему плачет. Сидит себе в Намибии. Как его наши нашли, не знаю. Знаю только, что он в каком-то концлагере санитаром был. А там изобрели особый наркотик. Назвали «Мефистофель». Понюхаешь этого порошка – и все выложишь как на духу. Ты скажешь, что вам он нужен больше, чем нам. И ошибешься. Ко всему прочему это наркотик. И не простой. Я по наркоте не большой специалист, но, говорят, этот особенный, сильнее героина. И главное, его легко синтезировать. Понимаешь, наркотик сильнее героина, и его легко синтезировать. Тот, кто научится его производить, закроет все каналы героина. Пользоваться будут только им. Ты представляешь, какие деньжищи?! Ну и мои шефы решили его заполучить. Маленький образец у них есть, они захотели побольше.

– А почему не через нас?

– Ну да, обычно через вас. Но вы теперь совсем не те. Даже кейсы теряете. Мои начальники решили, что все сделают сами. Знаешь, почему? Не хотят делиться с вашими. И попали в лужу. Нельзя в одиночку. Надо было вместе. Но ты ведь ничего не знал! Наркотик упустили. И теперь надо его искать. Вот эти ребята, с кем я сижу, – мерзавцы. Бандиты. Они обещали меня вывести на человека, который забрал у тебя наркотики. Ведь забрал?

– Не отказываюсь.

– Знаешь, как немцы назвали свой наркотик? «Фельдмаршал».

Его слова про кейс задели меня. Он тоже знает про кейс. Это уже не утечка информации, это слив.

– Что ты знаешь про кейс?

– То, что его увели. А кто увел, выяснить должен ты. Понимаешь, старик, твой кейс и мой «фельдмаршал» повязаны между собой. Ты найдешь кейс, найдешь и «фельдмаршала». Я найду «фельдмаршала», найду и кейс.

Интересно, знает ли он, что Топалова убили? Знает ли он про Плеко? Но спрашивать не буду. Все равно правду не скажет, только дам лишнюю информацию.

– Ты думаешь выйти на «фельдмаршала» через типов, с которыми ужинаешь?

– Надеюсь.

Он хлопнул меня по плечу:

– Когда назад?

– Через неделю.

– Не торопишься?

– Начальство велит.

– Честно скажу, в вашем ведомстве верю одному тебе. Мы с тобой, старик, столько на своих плечах перетаскали – и всё на вторых ролях. Всё – мальчики.

– Что верно, то верно, – согласился я.

– Слушай, – он посмотрел мне в глаза, – а что если тебе… Прости – прощай, и рвануть. Раньше тех, кто не возвращался, называли «невозвращенец», а теперь, тех, кто возвращается, называют «извращенец».

– Легко сказать! А на что жить? Статейки писать и на трамвае ездить?

– Правильно рассуждаешь. Правильно. Потому что в курсе дела. Местные, они поболтают, а красивой жизни не создадут. А красивая жизнь – это самое главное. Здесь я тебе, старикашка, помогу. Как другу. Я тебя люблю.

– Надо подумать. Сразу как-то трудно.

А он продолжал свое:

– Сейчас важно не проморгать. И плотно держаться стаей. Стаей, старикашка, стаей. Только решай скорее. А не то тебя опять кто-нибудь пошлет за Гоголем.