Текст книги "Камуфлет"

Итак, другой будильник. Но как проверишь, кого бы спросить?

Я спросил у ясеня,

Я спросил у тополя.

Эти не ответят, один киногерой интересовался уже.

Я спросил астролога…

Тоже бесполезно. Созвездия – это видимость. Звёзды вроде рядышком, а на самом деле могут быть дальше, чем звёздочки на полярных сторонах небосвода. Астрология – штука иллюзорная.

Я спросил астролога,

Я спросил уролога.

Доктор не ответил мне,

Только показал.

Доктор плохой, хороший не показывает, а смотрит. Ну, доктор, погоди!

Долго будешь слёзы лить

Под моим окном.

С чего бы игривые мысли? Не иначе, откат после стресса, бесполезно бороться. А может родиться ценное – стоит лишь отпустить вожжи:

Мои мысли, мои какуны.

Ладно, с доктором проехали. Ну их к бесу, гнилую интеллигенцию. Кого бы попроще?

Я спросил у слесаря,

Слесаря-сантехника.

Слесарь не ответил мне,

Молча лишь послал.

Они что, сговорились? И потом, как это: послал молча? А, понятно. Учили нас в детстве: пальцем показывать нехорошо. А палец показывать ещё хуже. Особенно средний. Совсем плохо, если половину руки. А целую руку – нормально: верной дорогой идёте, товарищи.

Ладно, дальше пойдём.

Я спросил электрика Петрова:

Ты зачем на шею провод намотал?

Ничего Петров мне не ответил,

Только тихо ботами болтал.

Тьфу ты, с чего начали… Классика бессмертна, остальное лишь производное от неё. Так сказать, вторая производная.

ВТОРАЯ ПРОИЗВОДНАЯ – это же знак!

А детонации нет. Ключевая фраза висит в одиночестве, в мысли не отливается.

А чего я всё мужиков спрашиваю?

И пошли тотчас оне

Все к евоновой жене.

К евоновой – это к чьей? Электрика? Жена электрика выше подозрений. Погоди, если он того, в ботах, то какая она жена? Скорее вдова.

Пей «жигулёвское», кушай лимон!

День твой последний пришёл, гегемон![24]24
  «Красная бурда».


[Закрыть]

Привет от Фрейда? Месть хамоватому сантехнику? М-да, свежая мысль. Относительно. Так сказать, второй свежести. А что значит вторая свежесть? Известно – тухлость, для здоровья опасную.

Стоп! Опасность – вот главное. Не хотят, чтобы я думал над этим. Столько преград, и нешуточных. В чём зерно? Не будильник, другое. Сны… Влияние!

Именно так! Давление на мысли во сне, когда защита отсутствует и сила воздействия безгранична. Захотели стереть затмение – и я забыл. Да что там, амнезия-то всеобщая. Смотрят и не видят. И с аэропортами так же.

Но как запомнился музей Брэдбери? Знание нежелательное, а ведь сохранилось. Колонна и затмение – в чём разница? Почему хромосомы не стёрлись?

А, тогда я записал. Бумага правду помнит!

Вот оно! Фиксация вне собственной памяти. Да, прав был прапорщик: Если вы такие идиоты, что не можете запомнить, то заведите записную книжку. А если и это не поможет – заведите вторую, как это сделал я.

Но ведь надо ещё захотеть записать. Тоже канал влияния. Не так всё просто.

А кстати, что за бумажка в руке?

«Сотрудник I уровня Константинов.

Вам надлежит немедленно явиться…»

Ёклмн, я ведь лишь один адрес отработал. И Калганов, не к ночи будь помянут. Но в Академию надо по-любому. Заодно и к Сергею загляну, а то без поддержки-то буксую.

Что на часах? Двенадцать ноль-ноль – и стрелки замерли. Естественно. Перевести на пять минут вперёд; глаза закрываю, головку утопить, глаза открываю…

Ступень седьмая.
Суета несусветная
Академия, режим реального времени

Начальство разделяется на низшее, среднее и высшее по степени причиняемого им вреда.

Ходжа Насреддин

И куда же теперь? К Вольдемару – это на час как минимум. С Вотрубой непонятно: через пять минут отпустит или до вечера промурыжит. Нет, всё-таки к Вотрубе. А начнёт он тянуть муму за хвост, прямо скажу: меня вон Брёвин дожидается; не обессудь, куманёк, Боливар не вынесет двоих.

Вспомнилась первая встреча с нашим главбухом. Табличка на дверях – «Пан Вотруба» – ещё цветочки. Бывают же совпадения, а может, юмор такой. Но, увидев круглую плешь и чёрные усики – точнёхонько из «Кабачка «13 стульев», – обалдел. Сидит себе, счётами щёлкает, на квадратные глаза мои – ноль внимания.

Потом Сергей объяснил: чудо это в Академию взяли как раз из-за внешности. С условиями: бухгалтерские курсы и берёшь польскую фамилию. Ну и понты держишь: нарукавники, счёты. Так и прижился пан в Академии, как тут и был.

– Пан Вотруба, приглашали? Константинов, из пятого.

– А-а-а, наконец-то, наконец-то, голубчик. Заждались вас. Где же отчёт о последнем погружении?

– Какой отчёт, Пан Вотруба? Мне ещё четыре ступени шлюзоваться.

– Так-так, про четыре ступени помните. А превышение сметы на шесть порядков – не круто? Посмотрим-ка, что у нас, – достал из стола папку с тесёмками. – Итак. Комплекс мобильный ракетный – один штук; Феликс железный кондиционированный – один штук; фугас вакуумно-ани… аннигиляционный, направленного действия, тридцать килотонн – один штук; система активного гашения света и звука, кольцевая, скрытая – одна штука; вода океаническая натуральная – сорок миллионов метров кубических; реабилитация территории полная; ну, дальше мелочи, сами обсчитаете.

Ну и наезд!

Ненавижу финансовую тряхомудию: сальда-бульда, прибля-убля, сумма прописью. Подсчитать да обосновать? Это не ишака купить. Откуда мне знать, сколько стоит аренда тягача из-под МБР?

Подожди, какая аренда, он же пропал к едреней матери, ни колёсика не осталось. Один запах горящей серы.

А серп и молот? Вспомнил, вспомнил, где их раньше видел! На ВВЦ[25]25
  ВВЦ – Всероссийский выставочный центр.


[Закрыть], бывшей вэдэнэхэ[26]26
  ВДНХ – Выставка достижений народного хозяйства СССР.


[Закрыть]: скульптура Мухиной «Рабочий и колхозница». И звёзды рубиновые – вылитые кремлёвские. Скоммуниздили, значит, а через меня списать хотят.

Стой. Что он сказал, первое самое? Комплекс мобильный ракетный? Не было комплекса. Тягач был, но без ракеты. Эдмундыч был, точно, а ракеты не было.

И «Тополь» хотят на меня повесить? Здесь не деньгами, куда серьёзней пахнет. И тут как везде. Эх, родина-мать… Как я устал. Уехать бы куда. Чтобы в белых штанах и на латиноамериканском языке. В Аргентину, в Ебунас-Райнис. Амиго?! О, пэрдонэ. Фрейд попутал.

– И что будем с денежками решать? – прервал мечтания мои пан Вотруба.

– А много денежков-то? Откуда проблема, у Академии ведь ресурсы безграничные. Или на Солнце водород кончается? Списать. Первый раз, что ли?

– Не надо меня учить, – насупился главбух. – Мы уже поработали, сметку прикинули. А денежков за вами, – он пощёлкал счётами, – плюс двести рублей суточных… Это будет ровно десять миллиардов тридцать восемь миллионов двести сорок одна тысяча триста четырнадцать рубликов. Как обоснуете, голубчик мой транжиристый? Иначе возмещать придётся.

А и правда – как?

Зачем нужен Провал размером с Лубянку и глубиной в километры? Почему не лужа с шариками от пинг-понга?

Откуда мне знать? И зовут меня не Зигмунд, и фамилия не Фрейд. Ну люблю я масштабные вещи. А почему? Натура такая, от природы широкая. Или наоборот, слабое место. По причине зарплаты, не совместимой с жизнью.

– Десять миллиардов столичный бюджет не потянет, – нудил главбух, – выползет недостача. Экономней надо работать, голубчик, экономней.

Столичный бюджет? Все соки из России сосут, а делиться не хотят? Погоди-погоди…

Перед глазами возникла фантастическая картина: Лужков отмахивается от Счётной палаты моим отчётиком. Вот это прикол! А я-то купился, как ребёнок.

– Ну, Пан Вотруба, вы и фрукт! Что ли в Академии день смеха дополнительный? Ловко разыграли, а я ведь поверил. Не зря из «Кабачка» вас притащили, наш человек. «Столичный бюджет»! Дайте руку пожать, кормилец.

Но пан Вотруба веселье разделить не спешил. Нахмурившись, угрожающе понизил голос:

– Оставьте смефуёчки, голубь вы мой жизнерадостный. Никто из кабака меня не вытаскивал, и вообще я непьющий. А вы когда последний раз в Академии были? Пон-нятно. И с закрытым циркуляром не знакомились? Относительно финансовых отношений с Материком?

– Не-а. А если расходы не обосную, пан Вотруба? Из зарплаты будете вычитать? Типа алиментов? Тогда присваивайте сразу четвёртый уровень, чтобы времени рассчитаться хватило. А может, кое-кто так и прорвался в бессмертные? То-то я смотрю…

– Перестаньте ёрничать, – перебил он. – В циркуляре, что прочитать не удосужились, чёткие указания на сей счёт имеются. Какие, не догадываетесь?

Я замер.

– Вот именно, смекалистый вы наш. Безвозвратное удаление. Персональный номер терминируем – и нет вас тут, как и не было. Так что решайте, обоснование или возврат. В двухлетний срок.

Ох, блин, не прожить без Академии, совсем зачахну.

А Вотруба всё втолковывал. О чём это?

– …что мы какие-нибудь скупердяи. Вот, кстати, – бумажку вытащил, – ваша заявка на канцтовары. Решено удовлетворить.

Ага, процесс отлажен.

– Выполнена ваша заявочка, – на свет явился гроссбух устрашающих размеров. – Распишитесь в получении.

– А канцтовары-то где?

– На складе, где им быть? У меня бумаги только. И вот ещё тут подпись. Обязательство о непричинении.

– О непричинении – чего?

– Да как же, охрана труда, и в инструкции пункт – о непричинении вреда.

– А инструкция?

– Да на складе же, голубь наш непонятливый. И ведь не первый день работаете. Расписывайтесь, где птицей-галкой открыжено.

– Вы хоть намекните, пан Вотруба, в чём суть этого… непричинения?

– Только идиотом не прикидывайтесь. Мы с вами взрослые люди, – он поправил галстук. – И понимаем: канцтовары могут быть использованы не лишь по прямому назначению. И в отсутствие должного контроля и самоконтроля за применением представляют опасность, – он задумался. – Например, степлер и антистеплер. Вполне даже могут. Это самое. При нецелевом использовании, значит. В том смысле, что в других целях.

У меня даже рот открылся.

– Не по-прямому… в других целях? Да в каких ещё целях-то?

– В нехороших, – он значительно посмотрел мне в глаза. – В садистских, например. Антистеплер в особенности. Не говоря уже о шиле.

Да, тут вам не здесь.

Но главное – десять миллиардов. С гаком.

Вотруба догадался о моём состоянии, отпустил с миром:

– Идите, голуба, к начальнику сектора, в ножки падайте. Да, про экологический ущерб не забудьте.

– Так ведь…

– Лишь необратимые изменения. Запах горящей серы не считается.

Ангидрид твою перекись водорода через перманганат калия!

Что же делать? К Брёвину – без выбора: раньше сядешь – раньше выйдешь. Но вряд ли спишет, расходы-то астрономические.

А схитрю-ка, напишу как бы между прочим.

«Начальнику V сектора,

действительному члену

Академии IV уровня

г. Калганову-Брёвину В. М.

от сотрудника I уровня

Константинова А. П.

Заявление

Уважаемый Вольдемар Модестович!

В связи с успешным ходом проведения чистящего эксперимента в режиме творческого сочетания прошу Вас ходатайствовать о присвоении мне уровня II. Ввиду того, что я не был своевременно информирован относительно нового порядка финансовых аспектов взаимодействия Академии с Материком, прошу Вашего разрешения на списание расходов в порядке, ранее установленном и согласованном Вами.

Подпись. Дата»

Это я хорошо загнул: «успешным ходом проведения» и «относительно порядка аспектов», должно понравиться. А сумму не будем, начальство не грузят мелочами. Отксерим, и вперёд.

Знакомая монументальная вывеска. Его высочество на троне, живым изваянием. Мечта Церетели.

– Разрешите, Вольдемар Модестович?

Руки не подаёт. И правильно: нас много, а он один, рук на всех не напасёшься.

– Вольдемар Модестович, приглашали?

Начальственный взгляд затуманился, на лбу морщины раздумий выступили.

Берём быка за рога.

– У меня как раз тут заявленьице, резолюция ваша требуется.

Осанистый Вольдемар принимает бумаги. Придвигает хрустальную шкатулочку, ту самую, что я в первую встречу заприметил. Крышку долой. На свет появляется стержень-восьмигранник, сотни бриллиантовых радуг слепят глаза. Что же это?

Разнимает стержень на две части. На большей половинке – перо из розового золота. Да это авторучка! Вспомнил: «Монтеграппа». Бесценное сокровище, на Материке таких раз, два и обчёлся. И стоит миллион евро.

Неужто подпишет? Чудом ювелирного искусства?

Но нет, пока нет; основательно знакомится со вторым экземпляром. Господи, что он делает?

Изумлённый взгляд столоначальника:

– Так ведь это одно и то же?

– Конечно, здесь три экземпляра. Один штук в кадры пойдёт, другой в бухгалтерию.

Суровеет Вольдемар, бумаги в сторону (нет, не подпишет). Сильно мрачный стал. Я в зеркало себе не улыбаюсь, оттого что серьезный такой[27]27
  К/ф «Алёша Попович и Тугарин Змей».


[Закрыть].

– А ведь мы… э-э… как вас там…

– Александр Павлович.

– Да, так вот. Не за этим звали.

– Готов любую задачу выполнить, поставленную вами, Вольдемар Модестович, – сделал внимательное лицо и приподнялся.

– Ты мне это прекратите. Молчать надо, когда со старшими разговариваешь, – убрал «Монтеграппу» в хрустальный гробик.

Ё-мое! Выдержу ли?

– Так вот, э-э… как вас там… (я смолчал). До нас дошли сведения, вы в стенах Академии вы слов не таких употребляете. Выражения используешь всякие, которые возбраняются (у ё!..). И тем самым производите, – выдвинул верхний ящик и скосил взгляд, – производите структурно-лингвистическое… хм… попорчение языковой ментальности.

– Простите, Вольдемар Модестович, не понял. Попу… чего? В смысле – кого? Или уж тогда – чью?

– Ты мне это прекратите, понимаешь, – насупился он. – Нельзя так вести! Вы попортили лингво-вербальные межличностные отношения в секторе. И отдельные заразились и, невольно будучи, тоже стали применять.

А, всё равно не подпишет.

– Хотите сказать, я навёл порчу на лясоточение?

– Э… как вас там… под нашим эгидом числишься, а слово «порча» применяете? У нас учреждение научное, а не секта фанатичная. Употребляем выражения (очи долу), адекватно отражающие смысл, имманентно присущий именно этим словам и выражениям. Я доступно излагаю?

Ох, блин, тяжело дышать в газовой камере. Но где ж я слышал эту изощренно-хамскую, изящную до гениальности фразу: я доступно излагаю? И как хочется добавить: мои труды читать надо. И это смешанное – на ты и на вы – обращение? Вот память, блин.

Стоп, что-то не так. Молчит. Калганов молчит – это ж надо! Ага, ответа ждёт. На предмет доступности. Похоже, свои труды на мне проверяет? Терять нечего, нажмём немного.

– Насчет доступности я бы так сказал, Вольдемар Мудестович (лишь буква поменялась, но как отчество стало… имманентнее, что ли), – он вздрогнул, но не ответил: как бы не понял.

– Крайне глубокий дефицит освещения вопроса, практически адекватный таковому в анусе у американца африканского происхождения. Непонятно? Темно, говорю, как у негра в жопе. Так доступно? Видите, очень даже имманентная адекватность получается, Вольдемар… Мудистович.

Да, такого Калганова-Брёвина я ещё не видел.

Он вскочил и навис грозовой тучей:

– Мальчишка! Надо себе отдавать – я бессмертный. А ты не отдаваете! Мы на вас возлагали, а ты не оправдываешь. Из-за таких, как вы, – метал он молнии, – нынче на Материке вся молодежь такая. Сперва сначала ваших слов наслушают, а там, – он слегка споткнулся, – а там известно что бывает.

– Известно что кому?

– Это самое начнут… половым сексом развратничать.

– Угу. И онанизмом мастурбировать.

Мама, роди меня обратно! Не могу этого динозавра слушать. Эх, антистеплер бы сейчас! Не говоря уже о шиле.

– Нет уж, милейший Вольдемар Модестович, – я пытался быть вежливым. – Из-за ваших братьев по разуму на Материке одна восьмая часть суши мочой обоссана.

– Хватит, – он зловеще нахмурился. – Бесчинствовать среди тут не имеете. Тут вам не здесь, – сгрёб бумаги – и в клочки.

– Впредь до погашения расходов, – Калганов мстительно улыбнулся, – вход в Академию ограничен. Лишь по вызову старших по уровню, – обрывки летят в урну.

– Вон отсюда! Иди.

Называется, порешал вопросы. Сегодня точно не мой день. И куда же меня послали?

Статус-кво восстановил за проходной. Помешкал секунду, – что-то будет? – перевёл часы обратно, на двенадцать ноль-ноль. Голова закружилась, впереди замаячила грядущая ступень эскалатора.

Ступень восьмая.
Дорога
Эскалатор, режим реального времени

Не велика радость подниматься всё выше, если по-прежнему остаёшься на лестнице.

Фридрих Геббель

А дальше – дорога. Машин совсем нет, и тишина. Что-то не так? А, вот оно.

Среди трассы – лестница с бетонными ступеньками, высокая да широкая. Ни обойти, ни объехать. Подняться – опять большак, прямой да ровный. И путь хорошо просматривается. Но уж больно крутая лесенка.

А я на Материке по холмам-пригоркам так налазился. На Урале у нас куда ни пойдёшь, всё в гору.

Не люблю я величавых гор:

Горы у людей воруют небо.[28]28
  Александр Дольский. Горы и глубины.


[Закрыть]

А чего я рассуждаю, время транжирю? У меня что, выбор имеется?

Таки да: впереди малоприметная колея – сперва влево уходит, а дальше снова с большаком сходится. И просёлочек этот – безо всяких дурацких лестниц посередине.

Чего раздумывать? Свернуть, да и топать себе дальше. Градиент высоты положительный, из виртуала в реал.

Но в конце просёлка многоэтажка – торчит костяшкой доминошной. Ну да, обзор перекрывает, и что с того? А почему-то кольнуло. Что ни говори, опять распутье, точка бифуркации.

Но всё лучше, чем по крутым ступеням. Ходу, ходу.

Откуда ни возьмись – гаишник. Пузатенький, в серой униформе. И на животе, сумкой кенгуриной, карман-клапан. Да с крупной надписью.

Охренеть!

И размахивает Сиканчук палкой полосатой. Ба, тот самый, из оцепления! Выдали ему, значит, новую форму и жезл – взамен чёрным спецназовцем исструганного.

Ух, как они там в лёжку валялись. Зато ни раненых, ни убитых. Не зря, не зря предки наши акустическое оружие уважали. Соловей-разбойник с его свистом-посвистом. Или это… ну как же… в школе проходили… А, во: перекуём мечи на орала.

Сержантик-то не узнаёт меня будто бы. А сам небось только и думает, что о моих баксах-двадцаточках. Накось-выкуси! Нету закона, пешехода ошкурить за превышение скорости. Или уже приняли? А пусть докажет!

– Гражданин, тормозите. Проводится операция «Вихрь-антипьянь». А ну, дыхни! – и трубочку суёт известную.

– Чего?

– Я сказал: будьте любезны.

Реакция положительная. Ещё бы, после вчерашнего-то.

– Гражданин, пройдёмте.

Некогда прохаживаться.

– Слушай, сержант. Это алкоголь эндогенный, внутри организма вырабатывается. Особенно в телах славянской национальности. Адаптивная реакция на суровые условия проживания. Я доступно излагаю? Ферштеен? Нихт ферштеен. Мои труды читать надо. Не веришь? А ну-ка, сам дыхни (хрен тебе, а не баксы с Джексоном).

– Чего?

– Я сказал: будьте любезны.

Реакция положительная (ага, после оцепления стресс снимал).

Вперёд, вперёд! И лишь ветер в ушах. А вслед доносится:

– Гражданин, эта дорога… э…о…у…и.

Без тебя вижу, что дорога. Продолжаем движение.

Ещё странность: обочины от полотна вниз уходят. И чем дальше, тем сильнее. Дорога сама по себе, остальное отдельно. Неприятно, блин.

Издалека доносится:

Где-то кони пляшут в такт,

Нехотя и плавно.

Вдоль дороги всё не так,

а в конце – подавно.[29]29
  Владимир Высоцкий. Моя цыганская.


[Закрыть]

Ерунда. Главное, градиент положительный. Продолжаем движение.

Теперь подходящий саундтрек подобрать. Марши на крутом волоку[30]30
  Волок – старинное название дороги.


[Закрыть] не годятся. О, мелодия сама возникает. Анданте из пятого концерта Паганини, круче допинга тащит.

Но почему так долго? И с ритма сбиваюсь. А вот уже совсем худо идётся. И музыка тягостная:

Напрасно – жду – подмо-ги – я-а-а-а,

чужа-я – это – ко-лея-а-а-а[31]31
  Владимир Высоцкий. Чужая колея.


[Закрыть].

Вниз не смотреть, а то голова закружится. Как трудно: не просто крутизна, а возрастающая. Вторая производная.

И лестницы нету. Где же вы, родные ступенечки? Позади остались, милые. А возвращаться поздно. Сказано же: не ходи по косогору – сапоги стопчешь.

На что же похоже, совсем из другого мира? Счётчик! Они включили счётчик с нарастающим итогом. Так бывает, когда выбираешь неверную стезю. Поначалу заманчиво, но долг всё копится.

Круто, ох и круто. Почти стена, пусть и кривая. А куда занесет нелёгкая, оттуда кривая не вывезет.

А дальше? Вертикаль. Нет, хуже, отрицательный уклон с возвратным загибом. Вот что двадцатиэтажка скрывала! Разрыв дорожного полотна. Разводной Калинов мост[32]32
  Калинов мост в русском эпосе соединял царство живых с царством мёртвых.


[Закрыть].

Да и будь у меня альпинистские причиндалы – без пользы. Я ведь не Рэмбо-скалолаз. Крандец котёнку.

Как я ошибся,

Как наказан![33]33
  А. С. Пушкин – Евгений Онегин.


[Закрыть]

А может, успею? Сколько там натикало? Двенадцать ноль-ноль. Но терять-то нечего. Спущусь да обойду нехорошее место по обочине.

Бег – серия прыжков с одной ноги на другую. Под гору бежать легко, вот я и на обочине. Подъём небольшой, но всё же приходится на шаг перейти.

Продолжаем движение. Справа полотно дорожное, всё круче вверх уходящее. Слева родные просторы, буераками украшенные, мусором заваленные, да мочой щедро политые. Изредка попадаются пыльные кустики пожухлой травы. И среди этой красоты – колючая проволока. И в мотках, и обрезками, и клубками крупными. К чему бы? Ох, неспроста это. А впереди что? Кустарник, поперёк обочины. И в нём та же проволока. Кустов немного, можно и обойти по пустоши, хотя там колючка ещё гуще. Ни фига, прорвёмся.

Что опять не так? Зловоние, смрад мертвенный.

Ходьба – ряд падений с одной ноги на другую. Я падал медленно и неотвратимо.

Стоп! Колючка, колючка, зачем ты здесь? Замер в позе, законами механики не допустимой – и неизбежно должен приземлиться. Даже кобру угляди, к броску готовую. И вдруг замеченная мина не сорвала бы финиш моего шага-падения.

Спина изгибается, трещит хребёт. Но последний шаг – ни за что на свете!

Говорят, за секунду до гибели вся жизнь проносится. Было такое со мной? Нет. Змея и мина – вот что вспыхнуло. Лучше бы змея. Яд не сразу действует – к скамейке рвануть. Москва, центр, надежда на спасение. Да ядовитую гадину прихватить, для медицинской ясности.

Кессонка? Не всегда приговор. Глубина тут небольшая, почти перископная. Интеллектуальная добыча, увы, теряется. Плевать.

А мина? Тоже не самое страшное: не успею понять, что умер.

Тело моё извивалось, пытаясь увернуться от более жуткой участи. Хрустел, прогибаясь волнами, позвоночник; но равновесие потерял. Лишь развернулся, чтобы на бок упасть. Только не вперёд! Щёку распорол о проволоку, ерунда.

* * *

Она: стальная лента, в тугую пружину взведённая. Зацепишься – заживо в мясорубку попал. А будешь дёргаться, ещё глубже вопьётся, пока не замотает до смерти. Христовы муки.

Вот гады, колючка-то для отвода глаз. Ну, сволочи! И Женевская конвенция не указ, что хотят, то и делают. Людей за человеков не считают, как с диверсантами вражескими.

Чёрт, зубы дробь выбивают. И вонища эта. Но я везунчик, живой среди живых. Но без надежды на спасение. Ни сил, ни времени – дорога недоступна. Эх ты, головушка победная!

Я человек конченый, патроны расстреляны, свечи погасли[34]34
  Монтескьё.


[Закрыть].

Похоже, зависаю в расщелине между мирами. Увязну – уже не вырваться. Пересадка организма? Мегапикселей не напасешься. И придётся делить вечность с Пилатом, его знаменитой мигренью и верным Мухтаром. Невесёлая компания.

А ведь сам виноват. Чуяло сердце: левая дорога нехорошая. Недолго музыка играла, недолго фраер танцевал.

Музыка? При чём тут?.. Ага, попал в ключевое слово нечаянно. А дальше? Игра «Угадай мелодию»? Главная тема смутно знакомая. Нет, позабыл. Отложить, само всплывёт? Время, время.

Спецсредства? Не жалую эти штуки, привыкаешь легко. Но вот сейчас без них – никак.

С чего начать? Активируем Corpus Callosum[35]35
  Corpus Callosum – структура мозга, связывающая левое и правое полушария.


[Закрыть] – и окситоцина[36]36
  Окситоцин – гормон, усиливающий чувство единения, взаимной привязанности (на жаргоне журналистов – гормон любви).


[Закрыть] побольше.

Сразу вспомнилось, и гадать нечего. Первая симфония Калинникова. Вся русская душа – в ней. Несомненно, нетленка. Попади Василий Сергеевич в Академию – жить бы ему на полвека дольше. И символом нашей музыки не Пётр Ильич бы стал.

Итак: «Угадай мелодию» – выбираю помощь друга. Можно сделать один звонок? Как в анекдоте: «Вован, пришли двух пацанов, тут мужик деньги отдавать не хочет».

Прямо в десятку – с ключевым словом. Так идут наши пацаны. Не едут – идут, летят по дороге. Бесшумно, на гиперзвуке. Плечо в плечо, как истребители на параде. И музыка – наша.

Круто. Но кто же они?

А, лиха беда начало! Подключить биоимаджинговые технологии. Стимулировать передний гипоталамус, утроить выработку эндогенного псилоцибина.

Но лиц не различить: от сгоревшей мошкары шлемы чёрные.

Усилить звук.

– Костя, Костя! Своих не узнаешь? – голоса знакомые-презнакомые. – Будем через минуту. На дорогу вернись, спиной к нам, руки в стороны.

Как это – спиной? А вдруг чужой вклинится? Все гуру твердят: прикрывай спину, прижимайся к стене. Не давай себя окружить, держи врагов в поле зрения.

А может, не те наставники: уроки выживания для одиночек дают, в каждом противника видеть учат. Вот мы в команде-то и не умеем.

Но дальше-то что? И мелодия – наша. Смогу ли вернуться?

Вон прежняя дорога – лицом к жуткой кривой стене встал, и руки в стороны.

И – острая боль в суставах (вот отчего давно болели плечи). Громовой удар в барабанные перепонки – догоняющая звуковая волна. Остаётся поджать ноги, и мы несёмся на гигантский серый трамплин. Короткий подъём на форсаже – и круто вверх, ещё круче, вертикально вверх, вверх и назад – свободный полёт, петля Нестерова. Какой дурак её мёртвой назвал? Она жизни спасает. Оглянуться, не оборачиваясь.

Небо под ногами не пугает, а вот над головой… Жуткий кусок Океана, сжатый в круглом жерле Провала. Он, Океан, не исчезал, он всегда был рядом; и оцепление сняли не полностью.

Упасть не опасаюсь – ребята под руки стальной хваткой держат. Но если Океан обрушится?

А вот и скамейка с неподвижно сидящим человеком. Пока всё сходится.

Ага, сержант Сиканчук палкой государственной машет. Интересно, какой пункт ПДД мы нарушили? Не сможем тормознуть, прости, начальник. Не поминай лихом.

За нами гонится эскадра по пятам,

На море штиль – и не избегнуть встречи!

Но нам сказал спокойно капитан:

«Ещё не вечер, ещё не вечер».[37]37
  Владимир Высоцкий. Ещё не вечер.


[Закрыть]

На посадку заходим по крутой глиссаде, плавно приземлились. Шлемы пацаны так и не сняли.

Но что-то я забыл. А, конечно.

– Ребята, от Белого привет.

– Ты видел его?

– Вчера водку пьянствовали.

Молчат. Не поверили? Подняли руки в приветствии – и вновь грохот за звуковым барьером. Затихающие раскаты – две точки исчезают в бесконечности.

И вы видите, что я спасся, и знаете из моих слов, каким образом мне удалось спастись.[38]38
  Эдгар Аллан По. Низвержение в Мальстрем.


[Закрыть]

Где ж я теперь? Снова на столбовой; а тупик с жуткой загогулиной остался внизу. До площадки лишь две ступени. Но и времени – раз-два и обчёлся.

Не успеть без Учителя.