Текст книги "Камуфлет"

Часть III.
Площадка

Глава первая.
Возвращение. Полдень

Вот ты и пробил головой стену. Что будешь делать в соседней камере?

Станислав Ежи Лец

Я вернулся в двенадцать ноль-ноль.

И что с Лубянкой?

Провал на глазах затягивается асфальтом, горловина сужается, ещё немного – и площадь в бетоне. Из-под земли доносится гул прибоя, всё плотнее заглушаемый неумолчным городским шумом.

Большая часть оцепления снята, осталось два-три десятка бойцов. Вот один подошёл к месту, где был край Провала. Опустился – прикладом оземь тук-тук – и побежал к машине, докладывать отцам-командирам.

Через минуту воины собрались возле моей лестницы. Экипировку обновили: спасательные круги вместо автоматов, парашютные ранцы за спиной.

По команде бойцы двинулись через Лубянку, неровной цепью прочёсывая площадь. Невидимый оркестр под сурдинку исполнял «Танец маленьких лебедей». Дойдя до края, солдаты, перестроившись в колонну, развернулись обратно. Взвод продефилировал через площадь, чеканя шаг под ритмы «Болеро».

Время? Полдень. И стрелки неподвижны.

Бойцы забрасывают в кузов КАМАЗа столбы и канат. А в центре площади прямо из бетона прорастают цветы прежней клумбы.

Скамейка подо мной качнулась; мгновение невесомости, стоп – я на уровне Лубянки. А лестница как сквозь землю провалилась.

Часы? Секундная стрелка дрогнула и засеменила, как положено.

Я прошёл обратно сквозь зеркало, из эпицентра в центр истории. Я сделал это! И не просто поднялся – вернулся с добычей.

Ух ты, взмок, хоть выжимай, и зуб на зуб не попадает; единственное тёплое, даже горячее место – левая щека. Потрогал: на пальцах кровь.

Эх, водочки бы, и закусить, да хоть и на земле вытянуться. Но нельзя, здесь вам не тут. А ещё бы в сухое переодеться. И с этим погодим: перво-наперво добычу разделать.

Интересно, что ценнее окажется: вторая производная или стакан?

Вторую производную ещё переваривать; зато главная тема готова.

Итак, стакан? На руках две карты: понты дороже денег и пока неведомый (ой ли?) тест.

Мокрая одежда ускоряет прояснение вопроса. И как раньше не сообразил? Мог, мог догадаться! Не хотел: подсознание противилось.

Что в конце вечера творилось-то?

Я возвращаюсь в комнату, Белый разливает… Что там оставалось, «Гостиный Двор» или «Бостон»? Неважно. Его стакан уже на треть наполнен, Белый плескает в мой и, не отрываясь:

– Александр Павлович, не стесняйся, записывай без конспирации.

Вопрос номер один. Вправе офицер ФСБ в отсутствие хозяина шарить в его карманах?

Ответ. Нет. Без санкции – нет.

Вопрос номер два. Мог ли профи из ФСБ так проколоться: незаконно узнав моё отчество, тут же и проговориться?

Ответ. Ни в коем случае, даже после поллитры.

Вопрос номер три. Тогда что?

Ответ. Получается, по карманам Ратников не рыскал. Точнее, сработал не он.

Вопрос (со счёта сбился). А кто же?

Ответ. Прежний Белый, сорокалетней выдержки.

Вопрос. А он право имел?

Ответ. Легко. Старый приятель предложил тебе без чинов – вернуться в пацанский мир, где понты дороже денег, а иногда и жизни. Да и не было нужды заглядывать в твой паспорт, проще пареной репы через контору пробить. Запрос по мобильнику, пока ты в сортире, а ответ получил во вторую твою отлучку. Элементарно, Ватсон.

Вопрос. А ты как отреагировал?

Ответ. Как дундук паровозный.

Вопрос. Причина?

Ответ. Пить меньше надо.

Вопрос. А если честно?

Ответ. Напившись, человек проявляет истинную суть. Вот ты и показался во всей красе. Соль-то была в недоверии. Сомневался в нём, ибо судил по себе.

Вопрос. А стакан тут при чём?

Ответ. А то не знаешь, как правильно водку разливают? Вспомни, сначала Белый плеснул себе, на треть стакана. Потом в твой, – и обратился к тебе, ответа ждёт. Ты отозвался неверно. Дальше говорить с тобой не о чем. Он долил тебе, потом себе – доверху, на посошок. Вот здесь и кольнуло, но ты отвернулся. И правильно покоя тебе не давал этот самый стакан. Знак. Ты не прошёл тест на вшивость.

Вердикт: виновен. Садись, двойка.

А может, Белый по старой памяти совета искал? Как сорок лет назад, с трудными задачками? Всерьёз обсудить хотел какой-то проект, ту самую вторую производную.

И как знать, вдруг бы удалось подправить? Они же знать не хотят, что замысел всегда искажается. В упор не видят: в жизни не как в теории. Когда речь о людях, лучшая антивирусная программа – вакцина: вирус, но ослабленный. Ох, нутром чую, снова напортачат. И получится как всегда.

А эти смешные подозрения насчёт… Какой к чёрту «вербануть», он же меня знал. И в конторе Белый по другой части. Да и больно ты нужен: у них от добровольцев снова отбоя нет.

Вот же пьяный дурак, вот же налил глаза!

Из колоды моей утащили туза…[58]58
  Владимир Высоцкий. Очи чёрные. I. Погоня.


[Закрыть]

И что теперь? Разыскать его, Белого? Тут и стараться особо не надо: во-о-н Самый Высокий Дом, рукой подать. А что, завалиться этак запросто к дежурному и выдать. Ищу, мол, секретного полковника Ратникова; такой блондинистый, вместе в техникуме учились, в общаге в одной комнате жили. Зачем нужен? Да не так мы посидели, понимаешь; надо бы повторить, да по-хорошему.

Бредятина.

На забугорном Западе говорят: с пола нельзя упасть. Это у них нельзя. У нас очень даже можно. Потому как традиция русская: погреба да подвалы. Упадёшь – не встанешь. А на Лубянке подвалы оч-чень глубокие.

И возьмут раба божьего Александра под белы рученьки. И отведут, куда следует. И на конвейер поставят. А там всё расскажешь, и про Академию тоже. И что тогда будет-станется – большой вопрос. Как устами младенца сказано-спрошено: если слон на кита взлезет, кто кого сборет?

А меня в психушку, на освободившуюся после Ивана Бездомного коечку.

Нет уж, в это весёленькое зданьице зайти – как-нибудь в другой раз.

Автомобильный поток иссяк; пройдя в центр площади, походил вокруг клумбы. Неужели это было со мной?

Итак, решены задачи. И главное, писательский дар вернётся. Домой, домой!

Глава вторая.
Пучина

Шаг в пропасть – тоже путь к переменам.

Неизвестный автор

– Сколько ты выпил сегодня?

– Пятьдесят, чазовские пятьдесят.

– Думаешь, я поверила? Что происходит, Саша? Ты пьёшь каждый день – и помногу. Я хочу знать, в чём дело. Тебе не пора лечиться?

Нет, меня следовало убить. Мы падали в пропасть, и к обрыву нас подвёл я.

Как легко и приятно было уверить себя: творческий дар вернулся, мои книги обязательно «выстрелят». Обрубил все концы. Уволился со службы, спокойной государственной должности. Ушёл от совмещения – преподавания в институте; не стал искать гранты. Всю ставку сделал на сочинительство. Заключил договор с издательством на новую книгу; аванс казался огромным. Но деньги закончились, а рукопись… Родил полста страниц – и стоп. А что удавалось вымучить, шло в корзину для мусора.

Пробовал курить и хатха-йогу, психостимуляторы и… в общем, всё. Немного выручала водка. Пятьдесят грамм – полстраницы, сто – страница. Двести граммов помогали родить две страницы, но их приходилось переписывать на трезвую голову. После чего – в корзину. Продолжать в том же духе? Сопьюсь раньше, чем закончу работу.

Оставалось последнее: прибегнуть к спецсредствам Академии.

И кое-что разглядеть удалось. Знакомая картина: из солнечной утробы выглянула сверкающая змея. Через мгновение, оторвавшись от Солнца, она несётся к Земле.

Неужели никому нет спасения? Но на пути ослепительной молнии встаёт Луна.

Досмотреть не успеваю: картина сворачивается в экранное полотно. В углу возникает подпись: «…овский». Айвазовский? Не похоже. Ага, Тавровский.

Полотно скукоживается до бумажного листа, рядом возникает золотистый чемоданчик с приоткрытой крышкой. Лист втягивается в узкую щель, зарисовка пропадает во тьме.

Через минуту вновь светлеет, и взору является невысокий человечек с чёрными, сросшимися на переносице бровями и седоватой шевелюрой. Тавровский.

Он всматривается в меня:

– Вы согласны с нашим предложением?

– Да.

Седой человечек щёлкает пальцами.

– Падай, – до жути знакомый голос. – Ты убит.

Теперь и водка без пользы. Я никто. Безработный пенсионер, к тому же компьютерно безграмотный. И главное, обременённый огромным долгом. Аванс надо возвращать по-любому, а таких денег у меня нет и не будет. Нас выгонят на улицу.

– Саша, о чём ты думаешь? Может, выпьешь немного? Грамм пятьдесят?

– Выпить? Что-то не хочется.

Глава третья.
Таганка

Одна правда сгорела, другая в уме осталась. Третью до людей донесёшь. Четвёртую кто-нибудь да поймёт. А пятую ни тебе, ни мне не узнать. Главное, сам себе не соври.

Евгений Шестаков, «Пьяные сказки». Сказка № 49

Пётр был хорош. Чистое юное лицо; волосы, аккуратно собранные в косичку; выразительный взгляд больших глаз. Я смотрел на него – и не мог налюбоваться. Он должен стать моим. Да, я возьму его – прямо сейчас. А каков он сзади?

И реверс у рублёвика отличный. Крылышки орлиные – пёрышко к пёрышку. Красавец. Ранимое место – выпуклый центр орла, где герб московский. Нет, не потёрто нисколечко; всадник чудный, что называется, муха не сидела.

Вещь! Но чересчур уж хороша для рубля Петра Третьего. Где моя лупа? Поле гладкое, никаких бугорков-шариков. Не литьё, нет.

Раковины? Ни одной. Самые интимные места – границы букв при выходе на поле; цифры: 1, 7, 6, 2. Все границы чёткие. Однозначно не литьё. Реальная чеканка.

Но это не всё.

Гурт. Сложнее всего подделать боковую поверхность монеты. Гурт шнуровидный, чёткий.

Что ещё? Звон. Крупная серебряная монета должна гулко звенеть.

Положил Петра на ноготь большого пальца и щелчком подбросил.

Рублёвик взлетел с переливчатым звуком, а его владелец – парнишка лет двадцати – проводил монету равнодушным взглядом. Ну и нервы! Вспорхни так моё тысячедолларовое сокровище, я бы напрягся. Видать, хозяин Петра – крепкий профессионал.

Зажал монету в кулаке. Итак: металл – серебро, изготовлено штампом высокого качества. Уровень государственного монетного двора. Тут не тысяча, а все полторы, в таком-то сохране. А дома ушла бы за две; глядишь, протянули бы месяц-другой. Но с монетой что-то не так. Да, многое подзабыл я за время простоя.

– Сколько? – лишь бы голос не выдал.

– Тыща двести, – ответил хозяин.

Нормально. Но у меня-то последняя штука баксов. А может, сбросит?

– За восемьсот отдашь? Восемьсот баксов – приличная сумма.

О! Надо показать живые деньги, в новых купюрах. Вытащил пачку двадцаток с Джексоном, пошуршал.

– Восемьсот? Годится, – сдавленным голосом ответил парнишка, с трудом удержав руку. Ага, он потянулся за долларами, монету я держал в другой руке.

Приём с новенькими наличными сработал. Вот повезло!

Стоп. Эйфория означает – тебя дурят. Добрых дядей не бывает; да и не должен профи реагировать так явно.

В чём дело? Владелец Петра растерянно смотрит мне за спину. И оттуда – знакомый голос:

– Восемьсот, говоришь? На, держи.

Внимание моё раздвоилось. Слух – на обладателя голоса, зрение – на его купюры. Голос мог принадлежать только Белому. Это и был он, собственной персоной. А банкноты выглядели неожиданно: сотенные, только наши. Восемьсот рублей.

Парнишка молча взял деньги, небрежно пересчитал, сунул в карман, исподлобья взглянул на Белого. Перевёл взгляд на меня, вяло кивнул и вразвалочку удалился. Пётр остался у меня.

Белый, откуда? В подобные случайности я не верил.

– И правильно делаешь. Всё, что здесь происходит, делается с ведома спецслужб, – он сверкнул голливудской улыбкой. – Давненько не виделись, Костя. Я уж думал, ты того, – он оглянулся, – в грунт, на минус полтора…

– …С пеплом поступить аналогично, – отозвался я машинально.

Белый протянул руку:

– Мы не вполне знакомы. Позволь представиться: руководитель группы активных действий первого сектора Академии Метанаук Анатолий Ратников.

Я в растерянности пожал руку.

Белый рассмеялся:

– Только не нужно щипать себя и давить пальцем на глаз. Пошли, Костя, остальное в машине.

Чёрт побери! Белый – сотрудник секретнейшего сектора Академии. Да не просто сотрудник, а главный активист.

Пока шли, Белый болтал о пустяках; я понемногу приходил в себя.

– Костя, удивил ты меня. Да разожми кулак, убери в карман это фуфло.

– Но ведь гурт… и звон…

– Да, тяжёлый случай. Хорошее местечко ты нашёл для покупки, ничего не скажешь. Здесь, на Таганке, коллекционный Пётр – и за восемьсот баксов. Эх, не гонялся бы ты, поп, за дешевизной. В наше время покупать редкую монету без провенанса[59]59
  Провенанс – история владения предметом, его родословная.


[Закрыть] – идиотизм.

– По-твоему, это фальшак?

– Не совсем. Новодел. Легально отчеканили серию репродукций царских рублей, специально для нумизматов. Ты не знал?

– Нет, мимо прошло.

– Считай это подарком, в честь нашей встречи. А вот и машинка.

Машинка оказалась породистой, но без вызова: новенькая серая «Вольво».

Устроившись в уютном, как родное гнездо, кресле, не удержался:

– Штирлиц сел в машину: «Можно трогать». – «Ого-го!» – потрогала Кэт.

– Ты всё тот же, – Белый расхохотался. – Как живёшь, Костя?

– Живу я как поганка, – любые монеты стали враз безразличны, хоть старинные, хоть новодельные. – Живу я как поганка, а мне летать охота.

– Летать, говоришь, – Белый осторожно отъехал со стоянки и не спеша повёл машину по узкой улочке. – Я ведь из первого сектора. Понимаешь?

«Вольво» мягко перевалила через «лежачего полицейского» возле храма и приткнулась к обочине.

– Безопасность цивилизации. Так?

– Близко. А имя начальника сектора тебе знакомо?

Даже не подозрение, смутная тень мелькнула в закоулках подсознания, – руки и ноги противно задрожали.

Белый внимательно посмотрел на меня:

– Молодец, догадался. Сам догадался. Говорил же твоему тьютору: глубже надо, глубже. А может, теперь оно и к лучшему. Верно, Тавровский. Леон Альбертович Тавровский. Тот самый.

– А… а куда мы едем? – во рту пересохло. – В Академию мне нельзя. Ты в курсе насчёт моего долга?

– Десять ярдов? Я в теме, – он помолчал. – Долги надо возвращать. Но мы пока не едем.

– А… а почему мы не едем?

– Потому что стоим на месте. Посидим, помолчим. Подумаем о вечном. Музыку послушаем, твою любимую, – он включил магнитолу – и я понял, что услышу. Брамс. Третья симфония, аллегретто.

– Музыку послушаем, – повторил Белый через минуту. – И ещё кое-что, – он нажал кнопку на приборной панели.

– …Верно, Тавровский, – услышал я голос Белого, записанный, очевидно, на диктофон. – Леон Альбертович Тавровский. Тот самый.

Не понял. Решил удивить эфэсбэшными приколами?

– А… а куда мы едем? — знакомый голос. – В Академию мне нельзя. Ты в курсе насчёт моего долга?

– Десять ярдов? Я в теме, – во время паузы Брамс звучит особенно выразительно. – Долги надо возвращать. Но мы пока не едем.

– А… а почему мы не едем? – да это же мой, мой настоящий голос! Но как отличается от того, что привык слышать изнутри, через черепную коробку! И главное – это тот самый голос.

– Потому что стоим на месте. Посидим, помолчим. Подумаем о вечном. Музыку послушаем, твою любимую.

Мелодия из магнитолы почти сливается с повтором в диктофонной записи; едва заметный диссонанс придаёт космическую глубину. Сдвиг мелодий сходит на нет, и вот – совпадение.

И вновь всплывают странные слова, что произносил Голос. Но теперь я знаю, кому он, голос, принадлежит. И наступает прозрение. Я смотрю на уличный пейзаж, но вижу другое.

Перед глазами картина, похожая на обратный замедленный показ в кинофильме. Будто осколки разбитой чашки вновь смыкаются в целое.

Обломки рвутся навстречу и стыкуются воедино. Голос; Солнце и ослепительный выброс; скользящее по земной поверхности пятно лунной тени…

– А вот теперь – поехали.

Глава четвёртая.
Прозрение

Зачем же долгой жизни

Ты желаешь,

Коль тайну мира

Так и не узнаешь?

Фирдоуси

Выйдя из машины, Белый шагает к проходной. Дежурит старый знакомец, здоровенный охранник. Как он поступит, ведь путь сюда мне заказан? Но цербер смотрит на Белого, вытягивается, насколько позволяет живот; грудь колесом; а глаза-то, глаза – он буквально ест Ратникова, кушает преданным взглядом. Страж переводит взгляд на меня. Нахмуренные брови, расставленные ноги, рука на кобуре – сама неприступность.

А ведь я знаю твоё слабое место, вояка! Ну-ка…

– Этот со мной, – небрежно киваю на Белого и, обогнав его, проскальзываю мимо опешившего привратника. Ратников, загадочно хмыкнув, шагает следом, и мы направляемся в главный корпус.

В кабине лифта Белый проводит брелком по пульту. Под панелью высвечивается другая: против каждого этажа – знак «минус». Ратников нажимает на «-13», секунды свободного падения, двери распахнулись, мы в узком коридоре. Бетонные стены, встроенные в потолок круглые светильники.

Белый останавливается перед стальной дверью с табличкой «I/III», пробежка пальцами по цифровому коду – тяжёлая плита плавно отходит в сторону.

Обстановка в кабинете спартанская: письменный стол, два стула; в углу столик, сервированный кофе; солидный сейф, высокий холодильник. Вместо окна весёленькая картина с лужайкой.

Сейчас я узнаю все секреты.

Белый подходит к сейфу, колдует с кодовым замком, поворачивает тугой штурвал. Дверца открывается, на свет появляется… коньяк, а вослед пара пузатых рюмок.

Ого, «Двин».

– Ален Делон не пьёт одеколон?

– Тарзан не пьёт нарзан. В России коньяк почему-то закусывают лимоном. Варварство. Я придумал кое-что получше, – достав из холодильника помидоры и разрезав на тонкие ломтики, посыпает сахарным песком.

– Присаживайся, Костя. Помидоры с сахаром – китайское блюдо. Но мы обойдёмся без палочек, – появляются две длинные серебряные ложки. – Гармонично и практично. Давай, за встречу!

Тёплая волна идёт вниз, растекается по телу.

Белый серьёзен, и я молчу. Пауза затягивается, не выдержав, перевожу взгляд на коньяк. Бутылка исчезает в сейфе.

– Догадался?

– Да. Золотой чемоданчик. Но как я смог заглянуть вовнутрь?

– Железо. Железо-55.

Вот оно что!

Год назад, особый отдел, «Золотой чемоданчик», «Сверхновый Завет», абсолютно сугубо. Снаружи контейнера лишь дозволенные листы. Но что внутри?

Правильно говорят: если нельзя, но очень хочется, то можно. Чемоданчик-то оказался алюминиевый, покрытый золотистой оксидной плёнкой. Казалось бы, какая разница: золото, алюминий? Сквозь металл не видно. Да, если смотреть в обычном свете. А вот для гамма-лучей миллиметровый алюминиевый лист прозрачен.

Гамма-излучение считается смертельно опасным. Не совсем так. Жёсткая радиация атомного взрыва – да. Но бывает мягкое излучение; похожее применяют при досмотре багажа в аэропортах. Радиоактивный изотоп – железо-55 – испускает именно мягкие гамма-лучи.

Такие лучи просвечивают алюминий, но задерживаются микрочастицами тяжёлых металлов в составе чернил. Так можно прочитать текст упрятанного в контейнер документа.

Теперь вспомнилось: я вмонтировал миниатюрный источник излучения в авторучку; дальнейшее – дело техники. Правда, выписывать не решился, а прочитанное повторял про себя для памяти. Вот откуда таинственный голос, что произносил загадочные слова.

Но солнечная вспышка? Не мог же я узреть её в чемоданчике.

– Белый, но как…

– Избирательное стирание памяти. К счастью, в нелинейный массив ты залез неглубоко, в пределах яруса. Иначе бы так легко не отделался.

Ясно. В грунт, на минус полтора.

– Но я же видел! Солнечная вспышка, огненная атака на Землю…

– Вспоминаешь? Твоё последнее желание.

– ?

– Перед стиранием памяти, есть в Академии такой обычай. Собрали особую коллегию; присутствовал Тавровский, Сергей, и я тоже – помнишь?

– Хоть убей.

– После приговора тебе предложили выбрать, в пределах разумного.

– И?

– Ты захотел узнать о главном проекте. Дескать, всё равно сотрёте. И заказал визуализацию: лучше, мол, один раз увидеть. Шеф дал добро, и ты узнал всё. Но ненадолго. Такая вот ситуёвина.

– Вот оно что. А скажи…

– Хватит пока. Знаю, о чём спросишь, потерпи до совещания. Но требуется твоё согласие на участие в проекте. Суть уже ясна?

– Подожди-ка, я что – возвращаюсь в Академию? А долг? Десять миллиардов?

– Детали – у Тавровского. Так что, мы идём?

Так я попал в главное закулисье. Но это совсем другая история.

О других книгах серии «Поперёк программы»

Директория 2

Миллион долларов до конца света

Если у вас муж-алкоголик и маленькие дети; если вы смертельно больны, а денег на лечение нет; если вы писатель, и вдруг теряете дар сочинительства, то… то скоро это станет неважно. Через год Солнце яростно вспыхнет, и поток смертоносной плазмы накроет Землю. Каждый третий погибнет, а дети перестанут рождаться.

Судьбу обречённого человечества решает Академия Метанаук. Используя открывшуюся оказию, тайная организация планирует «большую прополку»: сохранить лучших представителей гомо сапиенс, а от «редисок» избавиться. Но попасть в число избранных не просто: нужно заработать миллион долларов. Герои погружаются в секреты биржевых и азартных игр, сетевого маркетинга и книжного бизнеса.

Действие происходит и в России, и в Америке. Атмосфера близка к романам Ильи Ильфа и Евгения Петрова.

С содержанием книги можно ознакомиться на сайте автора: www.armadiff.ru

Директория 3

Эликсир для президента

2033 год. Общество разорвано на две части. Преступники изолированы в Большой Зоне (Би Зед), а мир скатывается в загнивающее общество потребления. Но существует и третья сила – Академия Метанаук, которая незримо приглядывает за человечеством.

В Большой Зоне тайно создают эликсир бессмертия. Но как его собираются использовать? Нет ли здесь угрозы для цивилизации?

Разведчики Академии, засылаемые в Би Зед, погибают один за другим. Разгадать замыслы преступного мира предлагают внештатному сотруднику Академии Александру Константинову (А.К.): скромный научный работник не должен вызвать подозрения. В качестве награды А.К. обещают эликсир – для него и любимой жены.

Кабы знать, чем обернётся задание! Каково это – жить с волками и самому не стать зверем? Сможет ли наш герой выполнить задачу? И главный вопрос: готовы люди принять бессмертие или неурочный дар взорвёт общество?

С содержанием книги можно ознакомиться на сайте автора: www.armadiff.ru