Текст книги "Мертвый кортеж"

– Закурить не желаете?

– Не имею такой привычки.

– Счастливый человек. – Такер выжал из себя натужную улыбку. – Ладно, мистер Фурри. Вы меня убедили. Оставьте номер, куда вам звонить. Буду держать вас в курсе. Но помните, что в случае крайней необходимости я не постесняюсь обратиться к вам за обещанной помощью!

– Разумеется, я буду об этом помнить, – подтвердил Мохнатый Тони.

Он повернул голову ко мне:

– А вы что скажете, детектив? У вас уже есть подозреваемые?

– Мы ждем результатов экспертизы, – сказал капитан, вновь отвлекая внимание на себя. – До того момента, как они окажутся у детектива Гиллигана, от любых догадок не больше проку, чем от таскания воды в решете.

– Прошел уже почти целый день, – отметил Мохнатый Тони.

– Вот именно. День. Не год. Даже не неделя. Я повторюсь: тыкать пальцем в небо – не наш профиль, – произнес Квинси. – А на экспертизу времени требуется не так мало, как бы нам всем хотелось. Имейте терпение, мистер Фурри.

– Я-то имею, – пробасил хозяин Севера, – а вот у общества цветочников с этим явные проблемы. И мне не хотелось бы, чтобы это нетерпение вылилось в нечто, мало связанное со словом «покой».

– Куда вы клоните? – нахмурился капитан.

– Если убийца не будет пойман в ближайшее время, может случиться непоправимое, – продолжил Мохнатый Тони, глядя то на меня, то на Такера. – Вам, надо думать, знакомо имя Кайла Мейси?

– А, так вот вы о чем! – понял Такер. – Ну, о Кайле-то мы помним, конечно же. Я как раз собирался отправить к нему своих ребят. Так что все под контролем, мистер Фурри.

– Сказать по правде, я беспокоюсь даже не о самом мистере Мейси, – покачал головой Мохнатый Тони, – а о последствиях его возможной смерти. Если гоблины расправятся с хозяином «Букетной долины», людскому возмущению не будет предела. Начнутся погромы, и Цветочный бульвар из тихого, умиротворенного места превратится в кровавую баню. То есть, как минимум, это горы трупов, а как максимум – начало самой настоящей гражданской войны.

– С еще большим количеством трупов, – закончил капитан, задумчиво кивая.

Пальцы его застучали по столешнице. Я стоял, глядя в пол. На душе было скверно; Мохнатый Тони, как всегда, говорил без утайки, без лишних прикрас, при этом отнюдь не сгущая краски. Он озвучил мысли, которые мы с Такером упрямо гнали прочь, которых боялись и которые, тем не менее, упрямо будоражили наш разум.

Когда человека убивает человек, это всего лишь трагедия. Когда человека убивает гоблин, это уже расизм. Ну а у нас помимо этого будет еще и нежелание гоблинов пускать в профессию людей. Чем не повод для всеобщего смертоубийства?

– В общем, я обозначил масштабы трагедии, – сказал Мохнатый Тони, поднимаясь со стула, – а там уж думайте сами. Только учтите: если ситуация выйдет из-под вашего контроля, я вмешаюсь без предупреждения, и тогда даже не пытайтесь меня остановить. Я не позволю, чтобы Цветочный бульвар утонул в крови.

С этими словами хозяин Севера вышел из кабинета и плотно закрыл за собой дверь.

– Проклятый уголовник, – выругался Квинси, откинувшись на спинку кресла. – Вздумал меня учить… Меня! Офицера полиции, главу полицейского управления Бокстона!

– Но ведь он прав, сэр, – тихо заметил я.

Такер резко повернул голову и посмотрел на меня так, будто я только что вонзил нож ему в спину. Однако огонь в его глазах быстро угас, и Квинси, шумно выдохнув сизый дым, признал:

– Прав. И потому нам кровь из носу надо в кратчайшие сроки отыскать ублюдка, отправившего слепого цветочника в царство Вечного Червя. Напомни, когда там будут готовы результаты?

– Гафтенберг сказал зайти ближе к обеду.

– Ближе к обеду? – оторопело хмыкнул капитан. – Ха! Совсем обленился, негодяй!.. Иди в лабораторию прямо сейчас и скажи старому прощелыге, что он должен закончить с экспертизой через пятнадцать минут. А мы тут пока попытаемся узнать, есть ли у Мейси алиби.

Я кивнул и, отклеившись от стены, пошел к двери.

Угораздило же нас попасть в передрягу, думал я, шагая через общий зал к выходу. Как в картах: бывает, масть идет, а, бывает, одна мелочь приходит, только и успеваешь сливать. Слепого флориста убивают прямо посреди Цветочного бульвара, в двух кварталах от дома, буквально через месяц после открытия «Букетной долины». Удивительное «совпадение»! На месте Дир-Дира я бы тоже не преминул заострить на этом внимание собратьев.

Однако Кайл Мейси был из той редкой породы людей, кого не станешь подозревать, даже если очень сильно захочешь. Как верно заметил Такер, физически парень не мог соперничать даже с низкорослым гремлином, что уж говорить о старом, но все еще довольно крепком гоблине. Любой, кто был знаком с Кайлом хотя бы шапочно, подтвердил бы, что человека более безобидного и доброго не то что в Бокстоне – во всей Чернике не сыщешь. Шар ведь не зря определил для Мейси судьбу цветочника: мягкий и чуткий, парень действительно привнес во флористику толику изящества, которой так недоставало гоблинам, – при всей своей трепетной любви к цветам зеленокожие ребята оставались неуклюжими и грубоватыми верзилами. Как говаривал Ромидаль: «Научиться играть на рояле может любой, но не у всякого выйдет музыка». Вот и тут была ровно та же закавыка: букеты гоблинов, несомненно, талантливые и красивые, до гениальных творений Мейси дотягивали едва ли.

Так что нежелание пускать в профессию посторонних – всего лишь отговорка. На самом деле гоблины просто боялись потерять в деньгах.

Банально, конечно, но зато логично и весьма похоже на правду.

С мотивами неизвестного убийцы было куда сложней. Понять, с кем мы столкнулись – с хладнокровным киллером или же психопатом, – я пока что не мог. Все, чем я располагал, – это запах рыбы. Жертва не видела нападавшего, потому что была слепа. Собака жертвы видела нападавшего, но не могла его описать, потому что была собакой. Отправленная Рупертом по следу мерзавца, она бессовестным образом привела нас в рыбацкий поселок и, по сути, макнула головой в воду, будто намекая, что мне следует остудить свой пыл, забыть о чародействе и сосредоточиться на традиционных приемах сыска.

Таким образом, мне оставалось надеяться лишь на профессионализм ворчуна Гафтенберга. Шагая к дверям лаборатории, я уже знал, что он спросит, едва увидит меня.

– Надо понимать, убийцу ты не нашел? – проскрипел Адам, подозрительно сощурившись.

Он, в белом халате и тонких хирургических перчатках, восседал на высоком табурете рядом с лабораторной стойкой, заставленной всевозможным химическим оборудованием. Уйма пробирок с цветными эликсирами внутри, горелки, держатели, различные аппараты на перфокартах и стеклышки с образцами – от вида всего этого у меня закружилась голова.

– Не нашел, – нехотя признал я.

– Что ж, этого следовало ожидать, – с притворным огорчением вздохнул Адам. – На одной удаче далеко на уедешь. Иногда требуется и головой поработать!..

Сказав это, судмедэксперт вновь склонился над микроскопом. Он словно разом позабыл обо мне, уйдя в крохотный мирок анализов и экспериментов – мирок, который был Адаму куда милей настоящего.

– Мне нужны результаты, Гафтенберг, – устав от бессмысленного ожидания, сказал я.

– А что, сейчас уже обед? – делано удивился судмедэксперт, даже не взглянув в мою сторону. – Нет, не обед. Возвращайся через три часа и получишь свои результаты.

– Я не располагаю таким количеством времени, – мотнул головой я.

– Не хочу показаться грубым, но это – твои проблемы, – развел руками Адам.

Он хотел опять сбежать в проклятый мирок улик, однако я беспощадно остановил его фразой:

– Так и передам капитану.

– Капитану? – переспросил Гафтенберг, глядя на меня так, будто прежде ни о каких капитанах слыхом не слыхивал.

– Такер сказал, что, если ты не отдашь мне результаты экспертизы через пятнадцать минут, – произнес я равнодушно, – он сам придет в лабораторию и устроит тебе хорошую взбучку.

– Что? Да как… Что такого ты ему сказал, Тайлер?

– Да ничего особенного. Просто передал твои слова.

– Какие?

– Вчерашние. Такер спросил, когда будут готовы результаты. Я ответил, что к обеду. Тогда он разозлился и сказал, что, если ты не отдашь их мне…

– Ладно, не повторяйся, – перебил меня Гафтенберг.

Он всерьез задумался. Я терпеливо ждал, пока его седую голову наконец посетит дельная мысль. Конечно, мой поступок более приличествовал школьному ябеде, чем полицейскому детективу, однако в данном случае действовать иначе было бессмысленно: не упомяни я о Такере, Гафтенберг попросту выставил бы меня за дверь. Теперь же у меня появился реальный шанс разжиться необходимыми данными гораздо раньше пресловутого полудня.

– Твоя взяла, Тайлер, – сдался Адам. – Я тут бьюсь, точно рыба об лед, сил не жалею, перепроверяю по двадцать раз… но вам, оперативным сотрудникам, до моих мук конечно же дела нет!

Ухватив за уголок черную папку с бумагами, он резким движением подвинул ее к себе. Я протянул руку, намереваясь забрать результаты.

Он с неприязнью посмотрел на мою ладонь, обреченно вздохнул, но с папкой все-таки расстался. Я едва сдержал самодовольную улыбку: нет, старый брюзга ошибся – немного везения у меня еще осталось. Зажав трофейную папку под мышкой, я вновь отправился в управление.

Усевшись за рабочий стол, я раскрыл талмуд Гафтенберга и углубился в чтение. По большей части, это была лишь кучка тяжеловесных, заумных словечек, призванных своей вычурностью скрыть практически полное отсутствие полезных делу фактов. Иначе говоря, Адам нашел совсем немного.

– Боги… – простонал я, перелистывая очередную страницу. – Ну и зануда…

Писанина Гафтенберга, по сути, бессмысленная, быстро мне наскучила, и я пролистал в самый конец, дабы ознакомиться с заключением. И вот тут-то я наконец смог обнаружить кое-что интересное.

Оказывается, в складках одежды убитого Фег-Фега нашелся осколок черной пуговицы. Гафтенбергу не удалось восстановить надпись, однако я тут же узнал ее, едва увидел снимок. Это был кусочек пуговицы с символикой «Дядюшка Скрэби». Я удивленно выгнул бровь и, поднеся лист ближе к глазам, еще раз осмотрел фото, приложенное к отчету. Нет, все верно. Эту «Д» я ни с чем не спутаю: столько раз ее видел.

Дядюшка Скрэби, добродушный седобородый гном, безумно любил море и до дрожи в коленях боялся суши, поэтому при первой же возможности купил старую шхуну и покинул большую землю. Впрочем, каждый день в районе полудня он приплывал обратно в порт, где торговал рыбой до наступления темноты, а потом гнал свой кораблик прочь, подальше от города. Бросив якорь в нескольких милях от берега, гном запирался в каюте, где блаженно спал до рассвета, а потом полдня удил рыбу. Цикл повторялся снова и снова до тех самых пор, пока шесть месяцев назад шхуна не пропала из виду. Городской люд насторожился: изо дня в день его кораблик, названный Скрэби в собственную честь, исправно доставлял рыбу страждущим жителям Бокстона, а тут – не приплыл. И на следующий день – тоже. И после… Неделю спустя самые любопытные отправились на поиски дядюшкиного корабля и вскоре его нашли. Шхуна стояла на якоре милях в десяти от берега, мерно покачиваясь на волнах. Сам Скрэби обнаружился в капитанской каюте – лежа на мятых простынях, гном блаженно улыбался. Душа его, судя по всему, теперь ловила рыбу в холодных реках Покоя. Решив не тревожить мертвеца, любопытные убрались восвояси, а корабль так и остался в открытом море – этакий плавучий склеп неунывающему рыбаку.

И вот спустя полгода Гафтенберг находит обломок пуговицы с его куртки на Цветочном бульваре.

Теперь ясно, почему Сосиска притащила нас на берег: судя по уликам, негодяй нашел приют на заброшенной шхуне. И зачем, интересно, ему понадобилась куртка покойного рыбака? Я все больше уверялся, что имею дело с психопатом, пусть и достаточно остроумным. Сделай он дело чисто, я бы голову сломал, но не вспомнил о наследии дядюшки Скрэби. Однако теперь в моих руках оказалась толстенная нить, которую я ни при каких обстоятельствах не собирался выпускать.

Обломок пуговицы, рыбная вонь… До чего же ты неосторожен, мой самонадеянный друг.

Захлопнув папку, я встал из-за стола и отправился к капитану.

Мне нужны были два сержанта и дежурная самоходка.

* * *

Полчаса спустя я выбрался из кабины и первым делом закурил. В порту царила привычная дневная суета. Потрепанные огры с тяжеленными мешками на горбах сновали туда-сюда, а дородные купцы прохаживались по пирсам, наблюдая за разгрузкой. Бойкие торгаши, прячась в тени тряпичных навесов, задорными окликами привлекали внимание горожан и потрясали заморскими диковинками в надежде, что их блеск покорит кого-то из прохожих. Пока сержанты Роксбери и Пеленгатон, пыхтя, вылезали из дежурной самоходки, мне удалось докурить сигарету практически до фильтра и вдоволь налюбоваться здешним пейзажем.

– За мной, – сказал я, услышав, как хлопнула дверь за спиной, и первым устремился к лестнице, ведущей в рыбацкий квартал.

Спустившись по ступенькам, мы оказались в царстве неряшливых лачуг. При дневном свете они уже не казались такими зловещими и угрюмыми, однако уродство их теперь стало еще более явным. Солнце обличало множественные недостатки, без утайки демонстрировало трещины и дыры в стенах, опорах и крышах. Складывалось впечатление, что рыбаки – удивительно неприхотливый народец, которому совершенно не важно, где жить. Лишь бы была коробка, куда можно забираться после очередной вылазки в открытое море, да женщина из того же теста, готовая терпеть постоянную вонь и окружающую убогость. Конечно, тут легко было перепутать причину и следствие, ведь даже прожженный рыбак ни за что не отказался бы от льняных простыней и хорошего вина. Но Шар Предназначений не оказывает услуг, не идет милосердно навстречу; если ты рожден быть рыбаком, тебе не стать королем или купцом. Твой удел – это сети, лодка и море. И тут важно понять, что Шар не делает тебя кем-то – он всего лишь говорит тебе, кто ты есть. Он просто констатирует факт.

Обходя хаотично расставленные домишки, мы вскоре выбрались на берег. По счастью, не все рыбаки пребывали в открытом море: три мужика, все как один растрепанные и грязные, восседали на старых, плохо сбитых ящиках, перевернутых кверху дном. Завидев нас, они тут же попрятали взгляды в грязно-зеленый песок. Надо думать, полицейским тут не слишком-то рады.

– Добрый день, господа! – поздоровался я, когда мы остановились футах в пяти от их «ящичной» компашки.

– Добрый, сэр, – ответил за всех рыжий мужчина с бакенбардами, переходящими в неаккуратную, клочковатую бороду. Правый глаз незнакомца был затянут уродливым бельмом.

– А не хочет ли кто-то из вас, друзья, – сказал я, уперев руки в бока, – помочь следствию не словом, а делом?

– Любое дело денег стоит, – буркнул рыжий, оглаживая бороду.

Судя по манерам и колоритной внешности, кто-то из его предков – возможно, дед или прадед – был лепреконом.

– Зато честно, – усмехнулся я, покосившись на стоящих позади сержантов.

Они поддержали мое веселье робкими улыбками.

– И сколько же вы хотите, уважаемый? – спросил я.

– Зависит от того, чего желаете вы, сэр.

– Попасть на борт «Дядюшки Скрэби».

– Куда, сэр? – неуверенно хмыкнул рыжий.

Он покосился на друзей, а потом спросил:

– Простите мне мой интерес, сэр, но… что вы там забыли?

– Это закрытая информация, – отрезал я.

– Следовало догадаться!.. Ну да в любом случае, мы на шхуну старины Скрэби ни ногой, – покачал головой собеседник. – Это, знаете ли, все равно, что могилы грабить, сэр.

– Боюсь, эту могилу уже ограбили до нас, – вынув из кармана снимок пуговицы, я продемонстрировал его рыбаку.

– Это еще что такое? – недоуменно спросил рыжий.

– Обломок пуговицы с символикой «Дядюшки Скрэби», – пояснил я. – Видите характерную «Д»?

То-то.

– Кажись, и впрямь она, – нехотя признал рыбак. – И где, интересно, вы этот обломок зафотоаппаратили, сэр?

– В Бокстоне, – ответил я. – Рядом с местом преступления.

Уточнять, что речь идет об убийстве, я не стал, резонно предположив, что рыбаки не захотят плыть в логово душегуба. А вот проучить обычного стервятника, посмевшего грабить плавучий склеп многоуважаемого гнома, они вполне могли сподобиться. Тем более, что Скрэби был одним из их племени – парнем с клеймом удочки на правой скуле.

– Но как она там очутилась? – не унимался потомок лепреконов.

– Предположительно, негодяй был в куртке дядюшки. Иного объяснения я, по крайне мере, не вижу.

– По-вашему, вор сейчас находится на борту корабля? – задумчиво пожевав нижнюю губу, спросил рыжий.

– По крайне мере, вероятность этого крайне высока.

– Ага… – рассеянно отозвался бородач.

Рыбаки снова начали переглядываться, пока рыжий наконец не сдался:

– Ладно, уговорили, сэр. Постоим за дядюшку, сплаваем да изловим гада…

Поднявшись с ящика, бородач побрел к небольшой парусной лодке, привязанной к опоре мостика, донельзя хлипкого на вид. Оглянувшись через плечо, он добавил:

– Благо, ветер нынче попутный.

Вслед за хозяином лодки мы поднялись на борт. Пара оставшихся рыбаков провожала наше отплытие хмурыми взглядами.

– Твои друзья всегда такие неразговорчивые? – спросил я, когда молчуны скрылись из виду.

– Они немые, – без тени улыбки ответил рыжий.

Я счел за лучшее прикусить язык. Теперь понятно, почему с нами говорил один лишь бородач.

М-да…

Ставить под сомнение предназначение, данное Шаром, конечно, опрометчиво и глупо, но я, признаться, всегда недоумевал, почему иные калеки должны трудиться наравне со всеми? Вероятно, секрет заключался в истовом желании инвалидов быть не хуже других; порой оно позволяло им покорять вершины, о которых обычные жители Черники даже не помышляли. А вездесущий Шар, судя по всему, улавливал подобные настроения, и потому Фег-Фег стал флористом, а немые мужики из поселка – рыбаками. Возможно, они смыслили в рыбной ловле даже больше, чем наш провожатый. В конце концов, рыбак оценивается не по красноречию, а по улову, который от умения говорить не зависит вовсе.

Дорога к плавучему склепу заняла около часа. Под неожиданно жарким октябрьским солнцем это больше напоминало пытку, чем беспечный вояж; когда на горизонте показались очертания заброшенной шхуны, рубашка моя насквозь промокла от пота. Вытирая лоб скомканным носовым платком, я сказал:

– А вот и «Дядюшка Скрэби».

– Потрепало же его за полгода!.. – вздохнув, отметил рыжий.

С ним трудно было не согласиться. Корабль покойного гнома напомнил мне покосившуюся лачугу из рыбацкого квартала, коих там имелось в избытке. Складывалось впечатление, что Скрэби попросту спустил свой унылый домишко на воду, не слишком озаботившись ремонтом. Те же дыры, те же трещины, та же истерзанная ливнями и ветром крыша. Удивительно, что шхуна до сих пор не пошла ко дну. Впрочем, полгода не такой уж большой срок. Уверен, погружение состоится уже грядущей зимой.

Но пока оно не произошло, меня куда больше интересовал другой вопрос: найдем ли мы на судне нашего убийцу, или же он уже покинул шхуну и перебрался в иное место?

Достав из кармана револьвер, я уставился на затрапезное суденышко, готовый открыть огонь при первой необходимости. Сержанты тоже потянулись к кобурам. Рыжий потомок лепреконов при виде оружия занервничал, однако от неуместных вопросов благоразумно воздержался. Царящая вокруг тишина лишь усиливала напряжение момента.

Когда до «Дядюшки Скрэби» оставалось меньше сотни футов, рыжий начал сворачивать парус.

– Что вы делаете? – спросил я, глядя рыбаку в затылок.

– Дальше опасно, сэр, – голос рыжего едва заметно подрагивал: он явно был до жути взволнован происходящим.

– Вовремя спохватились! А нам как добираться?

– Не знаю. Но я дальше боюсь.

Я закусил нижнюю губу. И что теперь делать? Вплавь? Боюсь, верный револьвер моей находчивости не оценит, а без него связываться с убийцей, задушившим целого гоблина, мне хотелось не слишком. Пусть нас трое, но огнестрельное оружие – слишком весомый аргумент, чтобы вот так запросто от него отказываться.

– В таком случае мы пойдем на веслах, – решил я и, повернувшись к сержантам, воскликнул:

– Роксбери! Пеленгатон! Гребите к шхуне!

– Какого… Сэр! – возмутился рыжий, глядя, как мои спутники неуверенно берутся за весла. – Это ведь моя лодка!

– И что же? – злобно сверкнув глазами в его сторону, спросил я. – Ваша лодка нужна мне для поимки опасного преступника! Или вы станете чинить препятствия служителям правопорядка?

Сержанты налегли на весла. Рыжий, поняв, что сопротивление бесполезно, совсем поник; плечи его опустились, а спина сгорбилась. Однако стоило ему покоситься в сторону шхуны, как изо рта бородача вырвался удивленный возглас. Проследив взгляд провожатого, я повернул голову и увидел его.

Он стоял посреди палубы и пристально смотрел в нашу сторону. Лица незнакомца было не разглядеть: из-за надвинутого капюшона куртки и высокого ворота свитера я мог видеть только глаза, но и этого мне хватило с лихвой. Когда наши взгляды встретились, по коже моей пробежал холодок. Нет, его взор не выражал ни ненависти, ни страха. Напротив, он был абсолютно равнодушным – и это безразличие пугало сильней, чем самые яркие эмоции.

Наша молчаливая дуэль продолжалась не дольше трех секунд, после чего незнакомец резко развернулся и бросился к дальнему борту. Когда я опомнился и вскинул револьвер, мерзавец уже взлетел на перила. Полы куртки, украденной у бедолаги Скрэби, развевались на ветру, точно крылья черного ворона, старого и мрачного. Мгновение будто застыло, позволив мне вдоволь налюбоваться его широкой спиной.

Подошвы ботинок оторвались от перил, и незнакомец полетел вперед, намереваясь «щучкой» уйти под воду.

И в этот момент я выстрелил.

Не знаю, попал или нет: ублюдок скрылся из виду, а секундой позже я услышал громкий всплеск. Роксбери и Пеленгатон с удвоенной энергией налегли на весла, а рыжий, усевшись на корточки и зажав уши руками, тихо забормотал под нос молитвы.

– Живей, парни, живей! – рявкнул я в сердцах. – Уйдет ведь!

Револьвер я по-прежнему держал наготове – на тот случай, если убийца вновь покажется на горизонте. Сердце мое бешено колотилось; я никак не мог забыть его жуткий взгляд.

Кровавых пятен на палубе не нашлось. Пока сержанты осматривались, я стоял у бортика и терпеливо ждал, когда же незнакомец покажется из воды, чтобы пополнить запасы воздуха, но он так и не вынырнул. Мелькнула мысль, что наш мерзавец, возможно, нимф, однако я тут же отказался от этой версии, вспомнив, что вопреки расхожему заблуждению морской народец нуждается в кислороде ничуть не меньше, чем люди, гоблины или тролли.

– Что-нибудь нашли? – спросил я, краем глаза увидев выходящего из каюты Роксбери.

– Там, на кровати, останки тела, – продышавшись, сообщил сержант. – Судя по вони и степени разложения, далеко не первой свежести. Вероятно, это хозяин судна. По крайне мере, останки точно гномьи.

– Вероятно, это действительно он, – кивнул я. – Что-то еще?

– Да ничего. Тумбочка есть – там пусто. Под кроватью – тоже. Ничего необычного, сэр.

– Уверены?

– Да, сэр. Мы с Пеленгатоном два раза все перепроверили. Ох, ну и воняет же там…

– Ладно, дышите, – я хлопнул его по плечу. – И заодно поглядывайте на воду – вдруг наш пловец покажется? А я пока внутрь наведаюсь, осмотрю там все, что называется, свежим взглядом.

Роксбери кивнул и направился к борту. Я же побрел к раскрытой двери каюты.

Сержант не соврал: воняло внутри до того жутко, что я, поначалу закрыв за собой дверь, поспешно распахнул ее настежь. Рука моя сама собой потянулась к внутреннему карману куртки и извлекла оттуда баночку с ментоловой мазью. И как тут вообще можно было находиться?… Макнув палец в липкую бело-зеленую субстанцию и проведя им под носом, я облегченно вздохнул: да, так гораздо лучше. Без чудесной мази сносить запах разлагающейся плоти было крайне затруднительно.

Наверное, убийца спал прямо на палубе, под открытым небом, решил я, разглядывая гномьи останки на кушетке. Сложно представить, что кто-то может провести дольше пяти минут в одной комнате с разложившимся трупом. Хотя, возможно, мы имеем дело с человеком, начисто лишенным обоняния… но это один шанс на миллион.

Ладно. К Вирму лирику. Пора заняться делом.

На первый взгляд ничего примечательного в рыбацкой каюте действительно не было – кроме самого трупа, разумеется. Под кроватью валялся старый чайник, удочка и порванный невод. Я живо представил, как дядюшка Скрэби орудует снастями, и на душе стало донельзя грустно и обидно.

Порой мне кажется, что смерть слишком торопится забрать очередную душу и отправить ее в царство ненасытного Вирма. Когда я видел Скрэби в последний раз, он ничем не походил на гнома, которому остался день или два. Взгляд его еще не утратил задорного огонька, а улыбка была какой угодно, но не вымученной, не натянутой.

И, тем не менее, Вечный Червь забрал его душу к себе.

Странный жестокий мир…

Ничего в итоге не найдя, я вынырнул из каюты и плотно закрыл за собой дверь, дабы запах мертвечины не распространялся по палубе. Роксбери и Пеленгатон дежурили у перил, а рыжий, мрачнее тучи, скучал у противоположного бортика.

– Ну что, не объявился наш убийца? – спросил я, подходя к сержантам.

– Нет, не было, – ответил Роксбери.

– Такое ощущение, что вы его все-таки убили, – вставил Пеленгатон.

– Сомневаюсь, что вообще в него попал, – покачал головой я.

– Ну а почему же тогда он не всплывает? – недоуменно поскреб затылок Роксбери.

– Честно сказать, из более-менее вменяемых версий у меня всего одна – зацепился ногой за какую-нибудь подводную корягу и захлебнулся. Но так ли это на самом деле, мы с вами проверить не сможем. Это ведь не Серпантинка. Это проклятое Бессонное море. Может быть, его труп уже рвут на куски глубинные твари?

Мы, как по команде, повернулись к нашему рыжему провожатому. Почувствовав наши взгляды, он оглянулся через плечо и робко поинтересовался:

– Обратно надумали, сэр?

– Надумали, – подтвердил я. – Злоумышленник скрылся, а значит, делать нам тут больше нечего.

Рыбак вымученно улыбнулся и полез обратно в лодку.

Я в последний раз посмотрел за борт, втайне надеясь, что убийца все-таки покажется из воды, однако он и не думал выныривать. Сказать по правде, мне не верилось, что это дело закончится так быстро. Все, что мы нашли, – жалкий обломок пуговицы, но этого оказалось достаточно, чтобы вычислить логово убийцы. Спасибо старику Скрэби, который не поленился придумать собственный значок и нанести его не только на борт шхуны, но и на каждую из пуговиц любимой рыбацкой куртки.

Настроение заметно улучшилось, и слепящее солнце уже не раздражало глаз.

Мы возвращались в Бокстон с победой – неожиданно легкой, но от того не менее ценной.

Думаю, капитан будет доволен.

* * *

Сэр Алекс Моукер, в преступном мире более известный, как Пересмешник, преспокойно пил кофе со сливками, когда в его кабинет, тактично постучав, заглянул дворецкий.

– Простите за беспокойство, сэр, – виновато промямлил он. – К вам пришел мистер Фурри. Прикажете впустить?

– А вы что же, сами не догадались это сделать? – удивленно выгнул бровь Алекс.

Дворецкий едва открыл рот для ответа, как кофейная чашка, полив ковровую дорожку бледно-коричневой жижей, пролетела через весь кабинет и разбилась о дверной косяк. Слуга поморщился, но смолчал: к подобным вспышкам ярости «птенцы» Моукера давно успели привыкнуть.

– Живо извинитесь и проводите мистера Фурри в гостиную, – тоном, не терпящим возражений, произнес Пересмешник. – И непременно угостите его чаем с можжевельником! А я сейчас спущусь.

Дворецкий без лишних слов закрыл дверь, а Моукер, встрепенувшись, принялся оглядываться по сторонам, разыскивая потерянную чашку. Лишь когда взгляд его наткнулся на осколки, разбросанные по полу, и темные пятна на ковре, он вспомнил, что с ней приключилось.

– Посуда бьется к счастью, – глупо ухмыльнувшись, пропел Пересмешник и резко вскочил.

Старое кресло, не ждавшее от хозяина подобной прыти, натужно крякнуло, однако Алекс этого даже не заметил. На ходу развязав пояс, Моукер сбросил махровый халат на пол, после чего метнулся к шкафу. В зеркальной двери отражался худосочный мужчина с узкими плечами и вытянутой физиономией; фисташковые глаза, крохотные, почти незаметные уши, коротко стриженные темные волосы с бронзовым отливом – все в образе Пересмешника было необычно. Для устрашения врагов Алекс, не слишком одаренный физически, нарочно поддерживал имидж психопата, наивно полагая, что взаправду он абсолютно здоров. На самом же деле по нему давно плакала клиника Милы Врачевательницы. Причуды, провалы в памяти – все это там лечат, пусть и с переменным успехом. А уж для такого клиента, как Алекс, тамошние доктора расстарались бы вовсю. Но он, к сожалению, упрямо не признавал своих болезней… которые, впрочем, ничуть не мешали ему править Южным Бокстоном и быть четвертью легендарного преступного Квартета.

Выбор Моукера пал на темно-синий костюм с бирюзовыми отворотами. Облачившись в белоснежную сорочку, Алекс, насвистывая, застегнул все пуговицы до одной и присел на корточки, дабы отыскать в ящике подходящие носки.

Подошли желтые.

Довершила экстравагантный наряд Моукера зеленая бутоньерка. Слегка растрепав волосы, Пересмешник улыбнулся своему отражению в зеркале и поспешил к обувным полкам. Скинув пушистые тапки с зайцами, Алекс нырнул в начищенные до блеска коричневые мокасины, распахнул дверь и выпорхнул наружу.

Первое, что он услышал, – доносящийся снизу раскатистый бас Мохнатого Тони. «Как бы от мощи его голоса дом не развалился», – с опаской подумал Моукер, медленно шагая вниз по ступенькам.

Сидя на широком диване, хозяин Севера напевал старую кабацкую песенку:

 
Каждый знает, что Квартет
Есть спасение от бед,
Только глупым полицейским
Не известен сей завет…
 

Пересмешник тихо хмыкнул. Сам Фурри, вероятно, полагал, что еле слышно мурлычет, однако на деле рев стоял такой, что аж стекла в оконных рамах дрожали!..

 
Север, Юг, Восток и Запад
Примирились все внезапно,
Там, где раньше был пожар,
Ныне есть лишь гари запах…
 

Моукер не хотел прерывать хозяина Севера и потому замер на середине лестницы. Когда грянул последний куплет этой шутливой песни, Алекс довольно осклабился.

 
Мир с порядком наступают,
Среди мусора, развалин,
Родилась опять столица,
Четверо на стражу встали.
 

Кашлянув в кулак, Мохнатый Тони протянул руку и осторожно взял со стола массивную чашку с чаем.

– Браво! – донеслось с лестницы.

Хозяин Севера вздрогнул и резко повернул голову на голос. Демонстративно хлопая в ладоши, Пересмешник медленно сошел вниз. Лицо его не покидала полубезумная улыбка, а пристальный взгляд фисташковых глаз устремлен был прямо в широкое лицо мистера Фурри. Мохнатый Тони невольно поморщился: общение с Пересмешником, что греха таить, не доставляло ему никакого удовольствия. Впрочем, не родился еще тот человек, который по-настоящему полюбил бы этого несносного фигляра, расхаживающего по зыбкой грани терпения с беззаботностью заправского циркового гимнаста. К несчастью для окружающих, Моукер был чересчур хорошим дипломатом, чтобы позволить себе оступиться.