Текст книги "Люди на войне"

Члены кабинета во времена его премьерства побаивались шефа. Постоянный заместитель министра иностранных дел Александр Кадоган как-то записал в дневнике: «Как все эти люди боятся премьер-министра. И я тоже…» Однако это не означало, что Черчилль признавал только свое мнение и был неспособен прислушаться к разумным аргументам. Министр снабжения Оливер Литтлтон вспоминал, что по поводу какого-то его предложения Черчилль пришел в ярость и заявил: «Никогда я не слышал более идиотского предложения, выдвигаемого старшим министром короля». Однако предложение оказалось вполне реальным и было поддержано членами кабинета. Черчилль с ворчанием подытожил: «Короче говоря, мы единодушно приняли идиотское предложение министра снабжения».

После войны Черчилль много лет оставался на политической арене. Пятого марта 1946 года он выступил с речью в американском городе Фултоне, в которой произнес знаменитую фразу о «железном занавесе», опустившемся над Восточной Европой, и призвал к единству западного мира перед лицом коммунистической угрозы. Вряд ли можно говорить, что Черчилль «провозгласил» холодную войну: он констатировал факт. В 1953‐м, говоря об атомном оружии, он заявил: «Возможно, что, когда развитие оружия массового уничтожения позволит каждому убить всех остальных, никто не захочет никого убивать вообще».

В 1951‐м, после победы консерваторов на выборах, Черчилль вновь стал премьер-министром; в отставку он ушел в 1955‐м, когда ему было за восемьдесят. Он отказался от титула герцога, поскольку тогда ему пришлось бы перейти в палату лордов, а покидать палату общин он не хотел. Но время брало свое, и Черчилль покинул парламент за несколько месяцев до смерти, в возрасте 89 лет.

Черчилль умер 24 января 1964 года; проводить его в последний путь собрались огромные толпы людей. Пресса отмечала, что таких почестей не удостаивался никто из англичан, кроме монархов. Это было данью не только выдающемуся политическому деятелю, но и «типичному англичанину, который своим красноречием, юмором, откровенностью и здравым смыслом вдохновлял британский народ, когда он оказался один на один с гитлеровской Германией в 1940 году». Газета «Обсервер» писала: «Поскольку он олицетворял наши лучшие национальные качества, мы устроили ему похороны, которые отвергли смерть и почти граничили с ликованием».

Клемент Эттли, заместитель премьер-министра в течение всей войны, а затем премьер-министр лейбористского правительства, пришедшего к власти в 1945‐м, писал о своем шефе и сопернике: «Он имел способность служить символом, фигурой, которая что-то значила для каждого отдельного бойца… История отвела ему задачу, для выполнения которой он был идеальным лицом. Уинстону изумительно посчастливилось… И, пожалуй, самая подкупающая черта в его характере – то, что он сам всегда это подчеркивал…»

Черчилль много писал. Кроме уже упомянутых книг, его перу принадлежат биография его отца «Лорд Рандолф Черчилль» (1906, в 2 т.), «Мировой кризис» (1928–1931, в 6 т.), «Мальборо, его жизнь и время» (1933–1938, в 4 т.), «История народов, говорящих на английском языке» (1956–1958, в 5 т.). Но его главная книга – 6-томная «Вторая мировая война» (1948–1954), она послужила поводом для присуждения Черчиллю Нобелевской премии по литературе.

Конечно, Черчилль работал над этой книгой не один – в подборе документов, проверке и подготовке фактического материала ему помогал целый штат секретарей. Однако, несмотря на фундаментальность, книга носит личный характер, и в ней отчетливо чувствуются стиль и темперамент Черчилля. Книга Черчилля, конечно, крайне субъективна. «Не следует думать, – писал он в предисловии к первому изданию, – что я ожидаю, чтобы все согласились с высказываемыми мною взглядами… Выступая со своим свидетельством, я руководствуюсь теми принципами, которые исповедую». После его смерти газета «Дейли телеграф» писала, что «как историк он стоит наравне с Маколеем и Гиббоном – с тем, однако, преимуществом, что он был лично и непосредственно заинтересован в своих темах». Ко «Второй мировой войне» это относится больше, чем к какой-либо из других его книг.

В сорок один год Черчилль увлекся живописью. В статье «Живопись как развлечение» он писал: «Я должен признаться, что люблю яркие краски… Когда я попаду в рай (похоже, Черчилль был уверен, что с Богом он договорится. – О. Б.), я намерен провести значительную часть первого миллиона лет, занимаясь живописью, чтобы по-настоящему ее познать. Но там мне понадобится еще более яркая палитра, чем здесь, на земле…» Яркие краски были свойственны не только живописи, но и прозе Черчилля, не говоря уже о его речах.

Принципы Черчилля можно принимать или отвергать; можно соглашаться или не соглашаться с его оценками людей и событий. Ясно одно: без его книги нельзя представить историографию Второй мировой войны, так же как без личности Уинстона Черчилля – историю ХХ века.

ИЗОБРЕТАЯ ОТЕЧЕСТВО: ИСТОРИЯ ВОЙНЫ С НАПОЛЕОНОМ В СОВЕТСКОЙ ПРОПАГАНДЕ 1941–1945 ГОДОВ

Двадцать второго июня 1941 года советские люди узнали, что война, которую им предстоит вести, будет походить на Отечественную войну 1812 года. В своем выступлении по радио заместитель председателя Совета Народных Комиссаров СССР, народный комиссар иностранных дел СССР В. М. Молотов сказал: «Не первый раз приходится нашему народу иметь дело с нападающим зазнавшимся врагом. В свое время на поход Наполеона в Россию наш народ ответил отечественной войной и Наполеон потерпел поражение, пришел к своему краху. То же будет и с зазнавшимся Гитлером, объявившим новый поход против нашей страны».

В том же номере «Правды» от 23 июня 1941 года, в котором появился текст выступления Молотова, была опубликована статья Емельяна Ярославского под названием «Великая отечественная война советского народа». Неутомимый борец с религиозными пережитками писал: «В 1812 году русский народ разгромил величайшего из полководцев – Наполеона, заставив его бежать с жалкими остатками разбитой армии из России. Весь народ тогда поднялся против врага. Крестьяне и крестьянки вооружились, чтобы изгнать поработителей. И армия, которая прошла через всю Европу, утверждала свое господство в Сирии, в Египте, на Средиземном море, – эта армия была разбита в боях славными русскими полководцами Кутузовым, Багратионом и другими. Она была разбита в отечественной войне, в которой принимали участие миллионы крестьян».

Впервые эпитет «великая» применительно к начавшейся войне появился в статье Ярославского, но он все-таки был фигурой не того масштаба, чтобы определить ее название, впоследствии вошедшее в историю. Решающую роль сыграло выступление И. В. Сталина 3 июля 1941 года, в котором война была охарактеризована как «великая», «всенародная Отечественная» и «Отечественная освободительная».

Между тем еще за четыре года до начала Великой Отечественной войны определение «отечественная», тем более с заглавной буквы, к войне 1812 года в советской литературе не применялось. Напомню, что обращение к дореволюционной истории, «отмененной» было большевиками, началось после выхода постановления СНК СССР и ЦК ВКП(б) «О преподавании гражданской истории в школах СССР» от 15 мая 1934 года. Однако это возвращение было непоследовательным. В статьях и книгах, появившихся в связи со 125-летним юбилеем войны 1812 года, она отечественной не называется. Авторы пишут о «войне 1812 года». Такая половинчатость наблюдалась и в отношении других исторических сюжетов.

Русский эмигрант, историк и философ Георгий Федотов иронизировал по поводу одной из передовиц «Правды» за 1937 год, в которой говорилось о «славе русского народа», в особенности о Ледовом побоище: «В этой реабилитации национальной славы есть какие-то границы, какое-то неискорененное чувство коммунистических приличий. Оно выражается в характерном умолчании. Кто, собственно, разбил рыцарей на Чудском озере? Но под чьим водительством? Стыдливое молчание. Еще недавно Дмитрий Донской был причислен к национальным героям России в связи с памятью о Куликовской битве. Ледовое побоище остается анонимным. Не потому ли, что герой его был канонизован Церковью? Это очень отягощающее обстоятельство, конечно; и для восстановления в правах Александра Невского пока недостаточно и цитаты из Маркса. Поживем – увидим».

Для того чтобы увидеть – в прямом смысле слова – образ недавно замалчиваемого Александра Невского, ждать пришлось совсем недолго: в 1938 году на экраны вышел фильм С. М. Эйзенштейна «Александр Невский». Тогда же было восстановлено в правах и определение «отечественная» применительно к войне 1812 года. Произошло это в книге академика Е. В. Тарле «Нашествие Наполеона на Россию» (М.: Соцэкгиз, 1938).

Для советского руководства история была прикладной наукой, так сказать, «наукой прямого действия». Федотов с иронией писал по поводу упомянутой выше передовицы «Правды», в которой обильно цитировался Карл Маркс: «Противопоставляемый гитлеровскому германизму, бедный Маркс делается апологетом русского народа и русской государственности, жестоко им ненавидимой». В передовице центрального большевистского органа, среди прочего, говорилось:

В недавно опубликованных отрывках из «Хронологических выписок» К. Маркса сжато и красочно рассказано о том, как немецкие «псы-рыцари» шли походом на славян, грабили их, жгли, резали население и ссорились из‐за дележа добычи. Но русский народ выступил против немецких рыцарей. Он разбивает их на льду Чудского озера, так что прохвосты были окончательно отражены от русской границы».

«Урок Гитлеру!» – суммировал смысл приведенной цитаты Федотов.

Попытаемся проследить, каким образом история Отечественной войны 1812 года использовалась с целью мобилизации населения для отпора врагу, какие методы практиковались советской пропагандистской машиной, какие именно аспекты истории первой Отечественной войны привлекали внимание советских руководителей и, соответственно, пропагандистов разного толка – от журналистов до профессиональных историков.

«Актуализация» исторических сюжетов не была новостью для советских историков. В предисловии к первому изданию «Нашествия Наполеона…» Тарле писал:

Стодвадцатипятилетняя годовщина одной из величайших войн русской (и всемирной) истории застает народы Советского Союза во всеоружии и в полной моральной и материальной готовности защищать свое социалистическое государство, свою политическую самостоятельность от любого посягательства. Вместе с тем никогда за все эти 125 лет так открыто и беззастенчиво враги не говорили о своем намерении напасть на нас и расчленить нашу территорию, никогда они не наводняли наши города таким количеством разнохарактерных шпионов, вредителей и диверсантов, как именно теперь. Никогда, наконец, так много не писалось в германской фашистской прессе о возможности «избежать ошибки Наполеона», как именно в настоящее время.

В заключении к монографии Тарле еще раз вспоминал о фашистах:

Могут ли быть теперь великому русскому народу страшны фашистские хищники, поджигатели войн? «Затем ли свергнули мы льва, чтоб пред волками преклоняться?» – спрашивал Байрон после падения наполеоновской империи. Затем ли русский народ победил непобедимого гиганта, чтобы через 130 лет уступить свое достояние или право распоряжаться собою ничтожным в умственном и нравственном отношении пигмеям, сильным исключительно безнаказанностью, которую до поры до времени встречает их наглость?

Изменение политики государства влияло на тексты историков. Зигзаги советской политики предвоенного времени отражены и в предисловиях к знаменитой книге Тарле «Наполеон», впервые опубликованной в 1936 году. В предисловии к очередному изданию, подписанному в печать 15 марта 1939 года в Социально-экономическом издательстве, автор писал:

Современный фашизм пытается связать себя в том или ином виде с Наполеоном и в Италии, и в Германии. Муссолини полагает, что он – прямой наследник и Римской империи, и Наполеона. О курьезнейшей карикатурности этих сопоставлений так много говорилось уже вне Италии, что в последнее время итальянский «дуче» что-то приумолк. Что касается Гитлера и особенно Геббельса, который специализировался по части создания всяких «исторических» фальсификаций, то здесь отношение к Наполеону двойственное: с одной стороны, он – поработитель германского отечества, но, с другой стороны, заслуживает одобрения и подражания. <…> Умственная отсталость всех этих итальянских Фариначчи и немецких Геббельсов, разглагольствующих о Наполеоне, такова, что им и в голову не приходит вся разница в исторической обстановке. <…> Нынешние немецкие дегенераты, поражающие убогостью своего мышления и общим индивидуальным своим ничтожеством, строят свою «идеологию» на борьбе против тех перспектив, которые открыла человечеству Великая Октябрьская социалистическая революция в СССР, и идут они в поход с таким затхлым старьем, которое даже при Фридрихе II было уже съедено молью и отбрасывалось даже этим хищником, как совершенно не нужный идеологический хлам.

В том же году «Наполеон» вышел в Государственном издательстве военной литературы. Книга была подписана в печать 26 июня 1939 года. К тому времени отношения между СССР и Германией начали меняться, происходило взаимное «прощупывание», приведшее, в конечном счете, к подписанию пакта Молотова – Риббентропа. Неудивительно, что процитированные выше пассажи были исключены из предисловия, хотя некоторые антифашистские инвективы (но «без перехода на личности») остались. В предисловии к следующему изданию «Наполеона», выпущенному Госполитиздатом в 1941 году (подписано в печать 9 мая 1941 года), упоминания о нацистах исчезли: все еще продолжался период «советско-германской дружбы», до конца которой оставалось совсем недолго.

Лозунг Отечественной войны и напоминания о славных боевых традициях русского народа прозвучали из уст советского руководства в первые же часы начавшейся войны. Народ призывали подняться на борьбу «за родину, за честь, за свободу». Эти призывы были вполне рациональны. В стране, две трети населения которой составляли крестьяне (ядро Красной армии), призыв защищать, скажем, преимущества колхозного строя мог привести к прямо противоположным результатам.

Интересно, что в первом варианте выступления Молотова 22 июня 1941 года слов об Отечественной войне 1812 года не было. Доступные нам материалы не дают возможности понять, как шла работа над текстом этой речи, принимал ли в его составлении участие кто-нибудь, кроме самого народного комиссара иностранных дел, когда в тексте появилось упоминание об Отечественной войне и судьбе Наполеона в России. Мне неизвестно также, был ли знаком Молотов или его помощники с заявлениями российских государственных и политических деятелей в связи с началом предыдущей войны с Германией – Первой мировой. Ведь и ту войну тогдашние российские власти и печать пытались трактовать как «вторую Отечественную». Однако идеологически, а местами текстуально речь Молотова звучала как парафраз того, что было произнесено в Государственной думе Российской империи 26 июня 1914 года. Глава правительства И. Л. Горемыкин тогда говорил: «За всю многовековую историю России, быть может, только одна Отечественная война, только 1812 год равняется по своему значению с предстоящими событиями». Лидер кадетов П. Н. Милюков заявил: «Наше дело – правое дело: мы ведем борьбу за освобождение нашей родины от иноземного нашествия, Европы и славянского мира от германского преобладания…»

Но название «второй Отечественной» за Первой мировой войной не закрепилось. Проигранные войны не имеют шансов на славное имя.

Провозглашение войны, начавшейся 22 июня 1941 года, Отечественной вызвало оперативную реакцию историков и публицистов. За речью Сталина от 3 июля 1941 года последовал шквал публикаций в газетах и журналах, публикация брошюр, лекции и выставки. Первенствовали, разумеется, историки, хотя свою лепту внесли также писатели и журналисты. Только в «Известиях» за июль 1941 года Отечественная война 1812 года упоминалась тринадцать раз, а непосредственно первой Отечественной войне было посвящено четыре статьи.

Одна за другой стали выходить в свет брошюры. Одиннадцатого июля в Сталинграде была подписана к печати брошюра В. Ильинского «Разгром наполеоновских армий» (в серии «Из героического прошлого нашей родины»), 12 июля в Ленинграде – брошюра Б. М. Кочакова, Ш. М. Левина, А. В. Предтеченского «Великое народное ополчение», 14 июля в Москве – брошюра Л. Н. Бычкова «Партизанское движение в Отечественной войне 1812 года», напечатанная также в Архангельске (19 сентября) и – без указания имени автора – в Йошкар-Оле (10 октября); 18 июля в Ленинграде – брошюра Д. Е. Червякова «Партизанское движение в Отечественной войне 1812 года», 31 июля в Харькове – анонимная брошюра «Отечественная война 1812 г.» (в выходных данных в качестве места издания указан Киев), 18 сентября в Москве – небольшая книга В. К. Сивкова «Разгром Наполеона в России в 1812 году». Двадцать пятого июля в Ростове-на-Дону был сдан в печать сборник «Могучее народное ополчение», в который вошла статья П. В. Бабенышева «Ополчение на Дону в Отечественную войну 1812 года».

Нетрудно заметить, что историки и публицисты повышенное внимание уделяли темам партизанской войны и народного ополчения. Это была, несомненно, прямая реакция на речь Сталина 3 июля 1941 года, в которой вождь потребовал не «оставлять противнику ни килограмма хлеба, ни литра горючего», а все ценное имущество, которое не может быть вывезено, включая хлеб, – уничтожать. Он говорил о необходимости формировать в занятых врагом районах «партизанские отряды, конные и пешие», «диверсионные группы… для разжигания партизанской войны всюду и везде», а также создавать в «каждом городе, которому угрожает опасность нашествия врага», по примеру Москвы и Ленинграда, – народные ополчения.

Упомянутыми выше брошюрами список работ, посвященных истории партизанской войны и действий народного ополчения в период Отечественной войны 1812 года, появившихся только в 1941‐м, далеко не исчерпывается. Одной из первых откликнулась М. В. Нечкина, опубликовавшая неделю спустя после речи Сталина в «Комсомольской правде» статью «Бессмертные традиции народного ополчения». В статье, разумеется, цитировался соответствующий фрагмент речи Сталина. Наряду с рассказом о сражениях с половцами и монголо-татарскими завоевателями Нечкина писала о том, как в 1812 году «крестьяне уходили в леса, зарывали хлеб в землю, угоняли скот, жгли оставленные дома и все имущество»; о том, как создавались партизанские отряды, которые «крошили по кусочкам армию Наполеона, считавшуюся непобедимой». По словам Нечкиной, «деревня была начеку, зорко следила за подозрительными лицами, вылавливала шпионов. Крестьяне хитростью заманивали французские отряды, угощали, не жалели спиртного, когда враги пьянели, хватали их оружие и расправлялись с ними». Другим примером борьбы неистощимых «на хитрости и выдумки» крестьян, приведенным Нечкиной, была уловка «партизана Фигнера», который, отлично владея французским языком, переодевшись в форму французского офицера, «втерся проводником к французскому полковнику, шедшему с орудиями». Фигнер завел французский отряд в засаду, где его поджидали партизаны. «По условному знаку партизаны выскочили, набросились на неприятеля, забрали обоз, орудия и всех французов взяли в плен». По логике изложения получалось, что штабс-капитан А. С. Фигнер, отлично владевший французским, был одним из неистощимых «на хитрости и выдумки» крестьян! В таком же лубочном стиле были выдержаны и некоторые другие публикации, направленные на возрождение патриотических традиций.

В тот же день, что и текст Нечкиной, в «Правде» была напечатана статья секретаря Союза советских писателей А. А. Фадеева под названием «Герои партизанской войны», в которой упоминался опыт «Отечественной войны 1812 года», когда «партизанские отряды крестьян по частям истребляли армию Наполеона, лишали ее пищи, огня, крова, уничтожали ее обозы, овладевали ее оружием и боеприпасами и довели эту „непобедимую“ армию до полного истощения и обнищания». В вышедшей днем раньше в «Красной звезде» статье Б. Розанова, специально посвященной партизанам 1812 года, среди прочего говорилось, что «наша социалистическая отчизна» свято хранит традиции Отечественной войны 1812 года.

В брошюрах, подготовленных к печати в июле – сентябре 1941 года, подчеркивается разумность и стратегическая обоснованность отступления русской армии в 1812‐м, речь идет о создании народного ополчения, всенародной партизанской войне и, говоря современным языком, тактике выжженной земли, применявшейся русскими крестьянами: «Крестьяне сжигали посевы, запасы хлеба и корма для лошадей, вооружались топорами, рогатинами, вилами, косами, серпами, ковали копья, уходили в леса <…> Таким образом, война с Наполеоном приобрела характер народной отечественной войны за национальную независимость».

Пожар Москвы неизменно трактовался как патриотический акт: «Опустошение Москвы и ее сожжение – результат патриотизма народа, который во имя защиты родины шел на громадные жертвы, уничтожая все жизненные средства, чтобы они не достались неприятелю»; «Пожар Москвы в 1812 г. после занятия ее французами был проявлением патриотизма со стороны населения столицы <…> „Пусть лучше сгорит, но не достанется врагу!“ – вот лозунг, которым они руководствовались. Это было совершенно аналогично тому, что делали крестьяне той полосы России, которая была охвачена вторжением наполеоновских полчищ, когда они сжигали деревни, стога сена, скирды, хлеба».

Во всех случаях те или иные положения подкреплялись цитатами из установочного выступления Сталина 3 июля 1941 года.

Особая роль в войне на «историко-пропагандистском фронте» принадлежала Е. В. Тарле. Он одним из первых откликнулся на выступление Сталина 3 июля, причем, в отличие от большинства коллег, темой его статьи «Война отечественная, война освободительная», опубликованной в «Известиях», стали отмеченные вождем международные аспекты войны и перспективы освобождения Европы.

Сталин в своей речи говорил:

Целью этой всенародной Отечественной войны против фашистских угнетателей является не только ликвидация опасности, нависшей над нашей страной, но и помощь всем народам Европы, стонущим под игом германского фашизма. В этой освободительной войне мы не будем одинокими. В этой великой войне мы будем иметь верных союзников в лице народов Европы и Америки, в том числе в лице германского народа, порабощенного гитлеровскими заправилами.

Три дня спустя Тарле в газетной статье писал:

Второй раз в нашей истории освобождение русской земли от вторгнувшегося неприятеля перерастает, можно с уверенностью сказать, в освобождение Европы, наша вторая отечественная война уже сейчас в глазах порабощенных народов стала началом великого всеевропейского освобождения. И это освобождение коснется не только тех народов, которые подверглись непосредственному военному нападению и были раздавлены, но и тех, которые пали жертвой внутренней измены и которые, стиснув зубы, ждут возможности выпрямиться во весь рост и расплатиться сполна с гитлеровскими наемниками, поставленными править ими и шпионить за ними. Но и этого мало. Близятся сроки, когда эта война окажется войной освобождения также и для самого германского народа.

Но не только выступления Сталина оказывали влияние на тематику публикаций Тарле и на трактовку им ряда исторических событий. Можно допустить, что случалось и наоборот. Основания для подобного предположения дает заметное сходство не только некоторых идей, но и лексики, используемых в статье Тарле «Война отечественная, война освободительная» и в речи Сталина накануне 24‐й годовщины Октябрьской революции 6 ноября 1941 года.

Если Тарле пишет, что «Гитлер и его головорезы осуществляют сознательный, планомерный, обдуманный возврат к самым темным и варварским временам раннего средневековья», то Сталин говорит о «средневековых еврейских погромах» и называет гитлеровскую партию, помимо прочего, «партией средневековой реакции».

В статье историка читаем:

Вся континентальная Европа состоит либо (в подавляющем большинстве случаев) из государств, растоптанных, разграбленных, измученных голодной военной саранчой, которая была на них брошена гитлеровской шайкой, – либо из сообщников и соучастников гитлеровских преступлений, надеющихся поживиться в случае победы и утверждения господства германского фашизма.

В речи вождя та же мысль звучит так:

Немецкие захватчики поработили народы европейского континента от Франции до Советской Прибалтики, от Норвегии, Дании, Бельгии, Голландии и Советской Белоруссии до Балкан и Советской Украины, лишили их элементарных демократических свобод, лишили их права распоряжаться своей судьбой, отняли у них хлеб, мясо, сырье, превратили их в своих рабов, распяли на кресте поляков, чехов, сербов и решили, что, добившись господства в Европе, они могут теперь строить на этой основе мировое господство в Германии.

Тарле называет Гитлера «презренной карикатурой на Наполеона», Сталин говорит, что Гитлер «походит на Наполеона не больше, чем котенок на льва».

Наконец, самое важное в контексте нашей темы: Тарле противопоставляет Наполеона Гитлеру, подчеркивая, что, в отличие от «гнусного, чудовищного ига», наложенного на европейцев «немецко-фашистскими извергами», «владычество Наполеона в покоренных странах было ознаменовано не только деспотическим самовластием, но и некоторыми реформами, имевшими, безусловно, прогрессивное значение в то время». Сталин высказывается в том же духе, но еще резче: «Наполеон боролся против сил реакции, опираясь на прогрессивные силы, Гитлер же, наоборот, опирается на реакционные силы, ведя борьбу с прогрессивными силами».

Если в предыдущих фрагментах можно говорить о совпадении, о том, что и Тарле, и Сталин используют расхожие образы и общие места, то здесь случайность исключена. Сталин, как показал О. Н. Кен, контролировал работу историка над биографией Наполеона и вынудил его в предвоенные годы внести существенные коррективы в трактовку исторической роли Бонапарта. Если в первом издании книги (1936) читателю предлагалось подумать, «в чем Наполеон явился „завершителем“ революции, а в чем – ее ликвидатором», то во втором издании (1939) автор уже безоговорочно утверждал, что Наполеона «ни в какой степени нельзя считать „завершителем“ революции, а с полным правом необходимо считать ее ликвидатором». В рамках европейской политической традиции, по наблюдению О. Н. Кена, «Наполеон сближается с Луи-Наполеоном, с „бонапартистской контрреволюцией“, так что естественным оказывается вопрос (формулируемый Тарле в издании 1939 г. – О. Б.): „В каком же отношении стоит этот бонапартизм к современному фашизму?“» .

Поэтому слова Тарле о прогрессивных реформах Наполеона в цитированной выше газетной статье (если они, конечно, не были согласованы с заказчиком) были некоторым отступлением от прежней указанной ему линии. Как бы то ни было, теперь Сталин де-факто санкционировал и даже усилил «новую старую» линию в оценке историком Наполеона. Противопоставление Наполеона Гитлеру станет одним из лейтмотивов текстов Тарле, созданных им в годы войны.

Как убедительно продемонстрировал О. Н. Кен,

война с Германией побудила Тарле радикально пересмотреть взаимоотношения бонапартизма с «современным фашизмом». Во введении к изданию 1942 года Тарле развернул позитивные характеристики личности («ясный и светлый ум» и др.) и деятельности Бонапарта, присутствующие в первом варианте. В новом введении был впервые развит тезис не только о революционной, но и цивилизующей роли наполеоновских завоеваний.

Речь шла у Тарле о таких нововведениях наполеоновской власти на завоеванных территориях, как

установление строгой законности в судах и администрации <…>, равенство всех граждан перед гражданским и военным законом, правильное ведение финансовых дел, отчетность и контроль, расплата звонкой монетой за все казенные поставки и подряды, проведение прекрасных шоссейных дорог, постройка мостов и т. д.

Полагаю, что причина подобных изменений кроется во влиянии войны не столько на Тарле, сколько на его заказчика, что и позволило историку вернуться к своему исходному, настоящему, а не искаженному по указанию Сталина взгляду на роль Наполеона в истории. Тем более что теперь это совпадало с задачами антигитлеровской пропаганды.

Европейский, освободительный контекст Великой Отечественной войны с прямой отсылкой к речи Сталина от 6 ноября 1941 года подчеркнут Тарле в брошюре «Гитлеровщина и наполеоновская эпоха»:

Можно смело сказать, за всю свою великую историю никогда, даже не исключая и 1812 г., русский народ до такой степени не являлся спасителем Европы, как в настоящее время. И никогда ни одно слово, исходившее из седых исторических стен Кремля, не получало такого могучего общемирового резонанса, до такой степени не «ударяло по сердцам с неведомой силой», – как лозунг речи 6 ноября о грозном, беспощадном, заслуженном возмездии, об истребительной войне против истребителей, то есть о самой справедливой из всех войн, которые когда бы то ни было и где бы то ни было велись.

В завершение сюжета о взаимоотношениях Сталина и Тарле повторю еще раз, что не только указания вождя влияли на тексты историка, но и тексты Тарле «абсорбировались» и использовались при подготовке некоторых фрагментов речей Сталина.

Русский народ, – писал Тарле в заключении к «Нашествию Наполеона на Россию», – не есть народ обыкновенный, заговорили передовые люди России (вроде В. Каразина) после двенадцатого года. В нашу эпоху русский народ повел все другие народы, населяющие наше великое государство, на борьбу по созданию первого в мировой истории социалистического строя, не знающего ни эксплуататоров, ни эксплуатируемых.

Не из этого ли фрагмента текста историка заимствовал Сталин идею (отчасти и лексику) своего знаменитого тоста от 24 июня 1945 года в честь русского народа?

Я пью, – говорил он на приеме после Парада Победы, – прежде всего за здоровье русского народа потому, что он является наиболее выдающейся нацией из всех наций, входящих в состав Советского Союза. Я поднимаю тост за здоровье русского народа потому, что он заслужил в этой войне общее признание как руководящей силы Советского Союза среди всех народов нашей страны.

Перу Тарле принадлежит наибольшее количество работ, посвященных Отечественной войне 1812 года, изданных или переизданных в период Великой Отечественной. Кроме переизданий «Наполеона» (1942) и «Нашествия Наполеона на Россию» (1943), в 1941 году шесть раз издавались сокращенные варианты «Нашествия…», в 1941–1942 годах в «Библиотеке красноармейца» четыре раза переиздавалась его брошюра «Михаил Кутузов», и это не считая газетных и журнальных статей, в том числе специально предназначенных для красноармейцев.