Текст книги "Золото Колчака"

«ЗОЛОТЫЕ ЭШЕЛОНЫ» № 2–5. СКОЛЬКО ЗОЛОТА УШЛО ЗА ГРАНИЦУ? ХИЩЕНИЯ ЗОЛОТА

Вслед за мартовской золотой «посылкой» из Омска во Владивосток отправлялись золотые эшелоны 19 и 20 июля, 8 сентября и 18 октября 1919 года. Наиболее крупной была партия, высланная в июле: двумя эшелонами были отправлены 1010 ящиков и 396 мешков с российской монетой на сумму 84 360 000 руб. и 249 ящиков, 352 двойных мешка и 12 одинарных мешков с иностранной золотой монетой на сумму 40 577 839 руб. 35 коп. Благополучно достигла Владивостока сравнительно небольшая партия золота, отправленная из Омска 8 сентября: 22 ящика со слитками, 9 ящиков золотых полос на сумму 529 447 руб. 23 коп., 7 ящиков кружков на сумму 525 447 руб. 23 коп. и 34 ящика разных ценностей Монетного двора (золото в катодных полосах, золото в самородках, принадлежавшее Горному институту, и золото Главной палаты мер и весов) на сумму 486 598 руб. Золото, отправленное из Омска 18 октября 1919 года (172 ящика со слитками и 550 ящиков с российской золотой монетой), весом около 2000 пудов общей стоимостью 43 557 744 руб. 6 коп., было захвачено в Чите атаманом Семеновым.

Кроме золота, Семенов захватил отправленные тем же эшелоном во Владивосток и Харбин обязательства Государственного казначейства на сумму 50 млн руб. Это был не первый случай захвата Семеновым казенных ценностей, и омские власти могли лишь констатировать свое бессилие. Так, 15 марта 1919 года помощник начальника Главного штаба и начальник Осведомительного отдела информировали Михайлова, что «Кяхтинское отделение банка мерами военных властей пока не может быть охранено от выступлений атамана Семенова». В середине мая 1919 года отряд местного гарнизона по приказу атамана Семенова конфисковал таможенный сбор в отделении Госбанка в Троицкосавске. Заведующий отделением пытался противостоять произволу и указывал на незаконность требований военных, однако опасался, что отказ в выдаче казенных средств может привести к еще более тяжелым последствиям, ибо «после отмены приказа Семенова появление у банка отряда может вызвать среди местного сельского населения панику и усиленное востребование вкладов».

Заставить атамана подчиняться Верховному правителю так и не удалось. Не удалось это и в беспрецедентном случае с захватом 2000 пудов золота. По словам управляющего делами колчаковского правительства Г. К. Гинса, «золото перевозили из вагонов в кладовые [читинского] банка при пушечной пальбе, напоминавшей салютование по случаю восшествия на престол». Как и ранее, в октябре 1919 года омские власти оказались бессильны перед самоуправством атамана.

Мы располагаем справкой Омского отделения Госбанка от 15 сентября 1919 года о том, сколько всего золота было отправлено во Владивостокское отделение на тот момент:

В слитках Монетного Двора из Казанского отделения 374 ящика на 32 378 040 руб. 44 коп.

В слитках Монетного Двора из Московской Конторы 403 ящика на 32 528 730 руб. 23 коп.

Полос и кружков Монетного Двора из Казанского отделения 15 ящиков на 1 055 041 руб. 47 коп.

Российской золотой монеты на сумму 84 360 000 руб.

Иностранной монеты на 40 577 839 руб. 36 коп.

Всего на сумму 190 899 651 руб. 50 коп.

Последний «золотой эшелон» до Владивостока не дошел, будучи остановлен и разгружен в Чите. Таким образом, приведенные в справке цифры и есть стоимость колчаковского золота, которое могло быть отправлено за рубеж.

Проверка и перевес золота во Владивостоке шли крайне медленно: во Владивостокском отделении Госбанка оказались лишь две пары точных весов, рассчитанных на взвешивание одного и двадцати фунтов соответственно. Никому и в голову не могло прийти, что в одно из самых отдаленных отделений Госбанка поступит немалая часть золотого запаса Российской империи. К тому же весь немногочисленный персонал отделения весной 1919 года был занят обменом керенок, которых поступало ежедневно на сумму не менее 5 млн руб., так что служащим приходилось работать сверхурочно.

В середине августа перевес золота еще не был завершен, так же как не был обнаружен ящик с золотой монетой, ошибочно отправленный вместе со слитками в составе мартовской партии. Во Владивостоке ожидали получения точных весов из Благовещенска и Николаевска, после чего рассчитывали завершить перевес в течение двух недель. Из Омска должны были также «следующим эшелоном» (который выйдет из Омска 8 сентября) передать книги Казанского отделения, что в прямом смысле слова облегчало задачу.

Перевес золота завершился, видимо, в конце сентября – начале октября и принес приятную неожиданность. По сведениям Омского отделения Госбанка, вес отправленного золота составлял 9043 пуда 1 фунт 39 золотников и 87 долей (округленно 9043 пуда). При перевесе во Владивостоке золота оказалось на 201,5 пуда больше! «Излишек» обнаружился в ящиках Московской конторы, прибывших в основном в мартовском эшелоне. В литературе неизменно приводится лишь общее число ящиков со слитками золота (напомним, один оказался с золотой монетой), высланных в марте во Владивосток, – 1236. Между тем в состав этой «посылки» входили 367 ящиков Казанского отделения, причем в прилагаемой ведомости были точно указаны номера ящиков и слитков, вес лигатурный и чистого золота, проба и стоимость; 388 ящиков Московской конторы и 481 ящик Монетного двора. «Сопроводительными документами» к ценностям Монетного двора служили надписи на крышках ящиков, «каковые крышки» предписывалось сохранить в помещении архива. Вес, пробу и стоимость слитков в ящиках Московской конторы сотрудникам Владивостокского отделения предлагалось «определять самостоятельно».

Слитки Московской конторы оценивались в 5 руб. 45 коп. за золотник. Следовательно, стоимость 201,5 пуда золота составила 4 216 992 руб., а стоимость золота, доставленного во Владивосток, – 195 116 643 руб. 50 коп. Из этой суммы следует вычесть пропавшие при транспортировке из Омска в июле 25 зол. руб. (пять пятирублевых монет, выпавших из промокших и разорвавшихся мешков) и 2300 германских марок (115 золотых кружков стоимостью около 1070 зол. руб.), которых не досчитались в составе сентябрьской партии. В последнем случае речь шла о хищении: вещевой мешок, в котором перевозилась монета, был разрезан ножом. Где это случилось, в Омске или уже во Владивостоке, установить не удалось.

Позднее – уже во время стремительного разложения колчаковского режима – были зафиксированы еще два хищения. 31 октября 1919 года, когда золото готовили к эвакуации из Омска в связи с наступлением Красной армии, при перевозке из кладовой на вокзал пропал мешок с золотой монетой на сумму 60 тыс. руб. Мешки перевозили на телегах, и одна из них оказалась дырявой в прямом смысле этого слова. Через дыру в днище телеги мешок якобы падал трижды, после чего его перегрузили на последнюю телегу. И больше уже не видели. Воспользовались ли похитители удобным случаем или это был заранее разработанный кем-то план, неизвестно.

Наиболее крупное хищение произошло в ночь на 12 января 1920 года между станциями Зима и Тыреть, когда поезд Верховного правителя и следовавший с ним «золотой эшелон» безуспешно пытались пробиться на восток. Пломбы на одном из вагонов были срезаны, и исчезли 13 ящиков золота общей стоимостью 780 тыс. руб. Ответственность за охрану «золотого эшелона» несли чехословацкие части, и это породило слухи об их причастности к хищению. Правда, с вечера 11 января, когда дежурный чиновник Госбанка С. В. Колпаков осмотрел пломбы и удостоверился в их целости, и до утра 12 января, когда часовой Жуков и исполнявший обязанности директора Госбанка Н. С. Казарновский обнаружили неладное, на часах у злополучного вагона стояли солдаты из русской охраны. Причем стояли они именно с той стороны вагона, где оказались срезаны пломбы. Осмотр показал, что стены вагона, пол и потолок были в полной сохранности, и это дает основание полагать, что хищение произошло с участием часовых.

Правда, начальник охраны поезда капитан «чеховойск» Эмр, согласившийся в целом с актом о хищении, счел необходимым добавить, что проволока, на которой висели две срезанные пломбы, была тщательно замотана, а оставшаяся пломба производила исправное впечатление и «ее повреждение [было] обнаружено только после ее снятия щипцами». Также капитан отказался подтвердить, что «в сем вагоне было в свое время 200 ящиков» (12 января их оказалось 187), и воздержался от заключения о том, что «кража золота произошла в пределах ст. Зима–Тыреть». Смысл оговорок начальника охраны очевиден: он давал понять, что золото могло быть похищено ранее, а служащие Госбанка не заметили, что с пломбами не все в порядке.

Мотивы «особого мнения» капитана Эмра понятны: кто бы ни стоял на часах, ответственность в конечном счете нес именно он. Однако, учитывая то обстоятельство, что осмотр пломб производился в течение дня неоднократно, трудно предположить, что чиновники Госбанка не заметили отсутствия двух пломб из трех. Так что кража почти наверняка произошла именно в ночь с 11 на 12 января и, несомненно, при участии охраны.

Условий для проведения формального следствия не было (через два дня адмирал был передан в руки представителей Политцентра). Похитители остались неизвестными, а слухи – слухами. Заметим лишь, исходя из вышеизложенного, что обвинение чехословацкой охраны в хищении золота выглядит гораздо менее обоснованным, чем русской. Разумеется, не исключен был вариант «международного сотрудничества» в деле кражи золота. Но это не более чем догадки. Похоже, что тайна преступления уже никогда не будет раскрыта.

Отметим еще один случай хищения, на сей раз не золота, а серебра. 2 декабря 1919 года на станции Иркутск ящик с серебряной монетой, сорвав пломбу, вытащили из вагона часовые, «доброволец Эдуард Грузит и младший унтер-офицер Красовский». В ящике весом более двух с половиной пудов находилась мелкая серебряная монета. Ворам удалось скрыться.

Вернемся, однако, к «владивостокскому» золоту. Достоверность справок, подготовленных в колчаковском Минфине в декабре 1919 года об операциях с золотом, включая отправку за границу, сомнений не вызывает. К тому же она удостоверяется таким независимым источником, как справки Владивостокской таможни, в которых фиксировались пункт назначения, вес и стоимость золота, груженного на то или иное судно.

Наши расчеты на первый взгляд противоречат сведениям, приведенным в статье В. И. Новицкого. Однако стоит напомнить, что при переводе различных валют в доллары, особенно при нестабильном курсе франка, результаты могли существенно разниться в пользу американской валюты. Видимо, Новицкий учитывал то обстоятельство, что золото порой удавалось продать дороже его рублевого эквивалента. Как увидим в дальнейшем, в одном случае разница составила без малого 200 тыс. ф. ст., то есть около 2 млн руб. Новицкий был заинтересован в «округлении» вырученных сумм в сторону увеличения хотя бы потому, что сам принимал активное участие в продаже золота, а главное – хотел подчеркнуть, что у большевиков золота осталось не так уж много. Это была маленькая хитрость, ибо значение имел исключительно вес золота, попавшего в руки большевиков.

Новицкий определял совокупный вес золота, использованного для обеспечения кредитных операций, продажи и депонирования в 9294,5 пуда; вес проданного и депонированного золота составлял 9234 пуда, на 10,5 пуда меньше, чем по документам Кредитной канцелярии. Таким образом, стоимость использованного для получения валюты золота в рублевом эквиваленте должна была соответствовать цифрам, приведенным в справке Омского отделения Госбанка, с прибавкой стоимости излишка в 201,5 пуда, обнаружившегося при перевесе золота во Владивостоке.

БОЛЬШЕВИКИ И РОССИЙСКИЙ ЗОЛОТОЙ ЗАПАС

Большевики впоследствии обвиняли колчаковцев в разбазаривании народного достояния. Между тем они сами пытались продавать золото из оказавшейся в их руках довольно существенной части золотого запаса. Проблема, однако, заключалась в том, что найти покупателей красным было еще сложнее, чем белым, в особенности после отказа платить по долгам царского и Временного правительств. Возможный покупатель был один – Германия. Однако Германии советское правительство по условиям Брестского мира должно было прежде всего выплатить контрибуцию. Согласно русско-германскому финансовому соглашению, подписанному в Берлине 27 августа 1918 года, Советская Россия должна была передать Германии до конца 1918 года в числе прочего 245 546 кг чистого золота. В сентябре 1918 года в Берлин было доставлено золота на общую сумму 120,4 млн руб. (по другим данным – 120 799 240 руб. 03 коп.). В Берлин до капитуляции Германии и аннулирования Брестского мира успели доставить только две партии золота из запланированных пяти. Обратно в Россию золото не вернулось и было сдано союзникам «на хранение». Уже в декабре 1918 года золото перевезли в Банк Франции, в подвалах которого оно и оставалось в качестве частичной компенсации российских долгов.

Помимо этого большевики отправили в Германию еще 3125 кг золота для закупки 6 млн тонн угля для Петрограда и оплаты фрахта судов для его доставки. Видимо, с той же целью в Германию отправили 34,5 млн руб. «романовских» кредитных билетов и 50 тыс. марок. Представители большевиков зондировали почву относительно возможности дальнейших продаж золота, однако немцы были готовы обсуждать этот вопрос только после завершения расчетов по соглашению от 27 августа. Всего «по договорным обязательствам РСФСР» Германии было передано золота на сумму 124 835 549 руб. 47 коп.

ЧАЙ, КОФЕ И ДРУГИЕ «КОЛОНИАЛЬНЫЕ ТОВАРЫ». ПРОДАЖА ПЛАТИНЫ И СЕРЕБРА

Кроме золота правительство Колчака располагало товарами, привезенными во время войны и остававшимися на складах Владивостокской таможни. Транссибирская магистраль не справлялась с перевозками, и во Владивостоке скопились товары общим весом около 10 млн пудов. На 9 мая 1919 года там хранилось:

Чай – 1638 тыс. пудов

Сахар – 649 тыс. пудов

Бобы – 483 тыс. пудов

Кофе, какао – 104 тыс. пудов

Хлопок – 806 тыс. пудов

Металлы – 741 тыс. пудов

Экстракт дубильный – 538 тыс. пудов

Суперфосфат – 477 тыс. пудов

Кора дубильная – 275 тыс. пудов

Разные химические товары – 209 тыс. пудов

Серная кислота – 112 тыс. пудов

Машины и станки – 441 тыс. пудов

Резина – 219 тыс. пудов.

Вначале союзническое командование заявило, что все товары, находящиеся во Владивостокском порту, в том числе полностью оплаченные, принадлежат союзникам, «так как они приобретены за счет кредитов, открытых Российскому Правительству».

Когда же союзники позволили колчаковскому правительству продавать скопившиеся в порту грузы, товары, имевшие отношение к обороне, не разрешала трогать Дальневосточная комиссия по снабжению во главе с генералом Роопом, так как они могли пригодиться для армии. Продовольственные товары частью были проданы местному населению, частью ушли за границу, частью отправлены на Юг.

Оставшийся в большом количестве чай поздней осенью 1919 года по приказу командующего войсками Приамурского военного округа и главного начальника Приамурского края генерал-лейтенанта С. Н. Розанова был реализован «при невыясненных обстоятельствах». Хлопок частью продан чехословакам, частью (тем же предприимчивым генералом Розановым) – в Японию. Пикантность ситуации заключалась в том, что хлопок в основном принадлежал английским фабрикантам, которым он был продан Московским купеческим банком. Прочие товары не имели спроса «ввиду общей депрессии товарного рынка после войны».

* * *

Колчаковские финансисты продавали также платину и серебро. Однако эти продажи не могли дать крупных сумм, поскольку платины было немного, а серебро стоило сравнительно дешево. Нам удалось обнаружить сведения лишь об одной продаже платины, осуществленной финансовым агентом в США Угетом в конце 1919 года. Он продал 75 фунтов этого металла по цене 145 долл. за унцию, деньги поступили на счет Новицкого. В недатированной телеграмме в Иркутск Угет сообщал, что за вычетом накладных расходов «чистая реализованная сумма» от продажи платины составила 141 352 долл. 58 центов.

Летом 1919 года уполномоченный Омского правительства по финансовым делам за границей И. К. Окулич писал Михайлову, что известный петроградский заводчик А. Р. Сан-Галли, пайщик и вице-директор Американской международной корпорации, изъявлял желание стать посредником при продаже платины и меди и был даже готов при определенных условиях открыть кредит под эти металлы. Поскольку Угет вскоре продал платину почти в полтора раза дороже, готовность Сан-Галли открыть кредит под поставки металла неудивительна.

Правительство предпринимало попытки продать на американском рынке и другие товары, в частности пушнину, о чем 3 июля 1919 года при посредничестве Угета было подписано соглашение с фирмой «Эйтингон Шильд». Правительству открывался кредит в долларах в США, а оно расплачивалось за меха на месте в рублях. К декабрю выяснилось, что договор был крайне убыточен вследствие падения курса рубля. Платили за меха более «тяжелым» рублем, а получали компенсацию по более низкому курсу. Правительство намеревалось расторгнуть договор, однако его отменила сама жизнь.

Заметим, что фирма «Эйтингон Шильд» оказывала посольству определенные услуги. Так, она предоставила беспроцентный заем в 30 тыс. долл. на оплату винтовок Ремингтона.

Тот же Окулич предлагал Михайлову через Сан-Галли продать значительную часть электролитной меди, находившейся в распоряжении различных ведомств во Владивостоке. По его сведениям, полученным в частном порядке, электролитной меди во Владивостоке имелось около 20 тыс. тонн. По-видимому, дело не получило продолжения, во всяком случае, соответствующих документов нам обнаружить не удалось.

В июне 1919 года после затяжных и весьма неприятных переговоров Министерство финансов продало Русско-Азиатскому банку хранившееся в его кладовых еще со времен Временного правительства серебро в слитках. Серебро было приобретено по поручению Кредитной канцелярии в Петрограде для Монетного двора. Банк, ссылаясь на то, что права колчаковского правительства на это серебро неочевидны, всячески тянул время, но под угрозой закрытия своего Владивостокского отделения был вынужден уступить. За 352 838 унций серебра было выплачено 95,2 тыс. ф. ст. В ноябре 1919 года отделению банка в Шанхае была продана часть мелкой разменной серебряной монеты, находившейся в распоряжении Омского правительства. Банк купил бóльшую часть партии, 6119 пудов, за 1 346 000 таэлей. Часть этой суммы была впоследствии заблокирована банком в связи с падением Омского правительства; у него же остался на хранении и излишек серебряной монеты (1327 пудов).

Минфин пытался установить монополию на торговлю драгоценными металлами, однако частные лица не торопились продавать их государству. Получив сведения о спекуляции платиной во Владивостоке (чем только не спекулировали в то время!), Михайлов приказал Никольскому «установить наблюдение через доверенное лицо» и, «по обнаружении, спекулянтов предать суду, реквизировать платину». Сведений о продолжении этой детективной истории в архиве Кредитной канцелярии не сохранилось. Но едва ли Никольский имел возможность заниматься подобными операциями, ведь он служил по финансовой, а не по полицейской части.

Когда власти обязали экспортеров сдавать валютную выручку государству и получать взамен рубли по текущему курсу, те перенесли сделки с российской территории в Харбин, на который юрисдикция колчаковского правительства не распространялась. К тому же конфискационный режим для экспортеров подрывал интерес производителей и торговцев к подобного рода операциям. В августе 1919 года правительство было вынуждено отменить обязательную продажу валютной выручки. Государственные интересы плохо сочетались с частными, и найти их оптимальное соотношение белым не удалось ни на востоке, ни на юге России. Впрочем, сами «буржуи», интересы которых как будто отстаивали противники большевиков, в массе своей не проявили ни жертвенности, ни патриотизма.

К тому же правительство недополучало значительные средства ввиду ведомственной неразберихи и бюрократической неповоротливости. Союзники были готовы платить крупные суммы за перевозки по железным дорогам, однако фактически деньги получала только КВЖД, в то время как долги за перевозки одной лишь Амурской железной дороге составляли полмиллиона долларов. Причиной такого положения явилось то, что по решению Междусоюзного комитета расчеты за перевозки должны были производиться в долларах, а тарифы на российских дорогах исчислялись в рублях. «Японцы, являющиеся большими формалистами, – писал Никольский в Минфин в конце октября 1919 года, – указывают на затруднительность расчета в золотых некотируемых рублях. Полагаю, что упускать большие суммы ни в коем случае не следует».

Суммы, однако же, были упущены. В данном случае «формализм» был на руку японцам, имевшим на Дальнем Востоке наибольшее количество войск по сравнению с другими союзниками и, соответственно, наибольшие долги по их перевозкам.

Экономическое состояние Транссибирской магистрали было плачевным: она строилась в спешке, по кратчайшему пути и нередко проходила мимо оживленных торговых центров. Управление дороги получало правительственную субсидию, поэтому могло позволить себе работать с запланированным заранее убытком. Гражданская война отнюдь не способствовала улучшению экономического положения дороги и эффективности управления ею. Один американский журналист, путешествовавший по территории, которую контролировали антибольшевистские силы, отмечал, что никто ни разу не спросил у него билет. Чем бы ни объяснялся «либерализм» кондукторов – халатностью или опасениями нарваться на вооруженного безбилетника, – при таком положении вещей думать об окупаемости, не говоря уже о прибыльности дороги, не приходилось.

Финансово-экономический блок колчаковского правительства отчаянно пытался наладить экспортно-импортные операции для получения валюты, необходимой для снабжения армии и гражданского населения. Однако при ограниченности производительных и сырьевых возможностей Сибири, с одной стороны, и огромных потребностях армии – с другой, сальдо внешнеторгового баланса неизбежно было отрицательным. За первые четыре месяца 1919 года в Сибирь было импортировано товаров на 464 300 тыс. руб. Экспорт оценивался в 37 100 тыс. руб. Таким образом, импорт превысил экспорт в 12,5 раз! Понятно, что это должно было неизбежно привести к падению рубля.