Текст книги "Роковые иллюзии"

Из досье Филби нельзя установить точной даты его вербовки. Судя по воспоминаниям самого Филби, его первая встреча с Дейчем в Риджентс-парке состоялась в конце мая или начале июня 1934 года⁵⁵. Это соответствует докладу Рейфа Центру за № 2696, который не датирован, но, судя по порядковому номеру, был передан по телеграфу из Копенгагена в виде шифровки в начале июня.

Филби тщательно избегал далее намека на роль, которую сыграли в его вербовке Тюдор Харт и Дейч, когда в своем интервью в 1988 году он признался, что был завербован «не русским, но работавшим на русских»⁵⁶. Помимо необходимости защитить от опасности свою австрийскую связь он, по-видимому, особенно старался скрыть важную роль Дейча. КГБ по причинам, которые ясно видны из досье Дейча, очень тщательно охранял от разглашения тот факт, что именно Дейч был одной из «звезд первой величины» среди вербовщиков. Как показывают архивные документы НКВД, за то время, пока Дейч действовал в Лондоне в 1934–1937 годах, он привлек к сотрудничеству с советской разведкой не менее семнадцати агентов. Англичанам удалось раскрыть лишь очень немногих из них.

Архивные документы показывают, что настоящее приобщение Филби к делам советской разведки произошло не сразу и не последовало автоматически после первой встречи с Дейчем в Риджентс-парке. Только после приезда Орлова в Лондон в июле 1934 года начался процесс превращения многообещающего кандидата в советского разведчика. И этот процесс проходил под личным руководством нового резидента лондонской нелегальной группы НКВД – «Шведа».

Глава 7
Выход на «большую дорогу»

«Сыновья многих виднейших англо-деятелей сочувствуют кружку (коммунистической партии. – О. Ц.) и ведут для него работу. Список их будет у нас в ближайшие дни». Так оценил ситуацию Орлов в своем первом донесении, отправленном через Рейфа в Москву в июле 1934 года, вскоре после того, как принял на себя руководство лондонской «нелегальной» резидентурой¹.

Обращение с просьбой представить список знакомых, разделявших симпатии к коммунизму или обладавших доступом к секретам, было обычной практикой советской разведки в отношении новобранцев. Однако в случае Филби она приобретала особое значение, поскольку первоочередной задачей Орлова была организация внедрения в британскую разведывательную службу. Советская разведслужба, как правило, заставляла также потенциальных агентов прекратить все контакты с явными коммунистами, и Филби уже получил от Дейча указания не иметь больше ничего общего со штаб-квартирой КПВ. Если вспомнить, что там с обидной осторожностью отнеслись к его заявлению, такое указание должно было принести ему некоторое удовлетворение, однако его никак не могло обрадовать указание избавиться от всех книг и публицистической литературы левого направления, в том числе от собрания сочинений Карла Маркса. Напротив, с целью создания представления о его якобы политической благонадежности Филби предписывалось использовать любую возможность, чтобы показать, что он перерос увлечение «студенческим социализмом». Чтобы соответствовать консерватизму британского истэблишмента, Дейч также рекомендовал Филби начать подыскивать для себя занятие в такой области, где он смог бы сделать респектабельную карьеру и в конечном счете помогать Москве².

15 июля 1934 г., когда Орлов сошел на берег в порту Гарвич на Восточном побережье Англии, он выдавал себя за американского предпринимателя, прибывшего, чтобы открыть в Лондоне контору по импорту. Он ехал через Стокгольм, и там британское консульство проставило в его американском паспорте визу на въезд в Соединенное Королевство³. В то же время, как показывает досье Орлова, у него назревал конфликт между его преданностью НКВД и заботой о семье. Когда он возвратился в Москву через Остенде 25 июля для личного доклада о положении в лондонской резидентуре, он подал заявление Артузову, начальнику Иностранного отдела, с просьбой освободить его от обязанностей за рубежом, сославшись на плохое состояние здоровья дочери, которая нуждалась в постоянном внимании. В просьбе было отказано, и Орлов в следующем месяце возвратился в Лондон, чтобы взять на себя руководство тем, что должно было стать одной из самых важных разведывательных операций Советского Союза⁴.

Как показывают документы лондонской «нелегальной» резидентуры, хранящиеся в архивах НКВД, в наследство Орлову достался ряд результативных британских агентов, включая одного преподавателя Лондонского университета, псевдоним которого был «Профессор». Он в будущем оказался, однако, менее ценным источником для Орлова, чем три приобретения Дейча – «Бэр», «Аттила» и «Нахфольгер». Их псевдонимы часто повторяются в сообщениях Орлова из Лондона, но, поскольку никто из них не был раскрыт британской контрразведкой, русская разведслужба, как это принято и в ЦРУ, и в ФБР, сочла неуместным раскрыть их подлинные имена в этой книге⁵.

Предвидя, что работа с группой «Нахфольгера» и создание собственной сети агентов займут немало сил и времени, Орлов вернулся в Лондон, готовясь долго пробыть в Великобритании. Помня, как разлетелось в прах его прикрытие в Париже, на этот раз он был твердо намерен создать «железную легенду» в качестве прикрытия своей тайной деятельности. По этой причине, возвращаясь в Англию, он опять выбрал новый маршрут, прибыв в НьюХейвен 18 сентября из Дьеппа. Поскольку он выдавал себя за американского бизнесмена, такие частые поездки за границу меньше привлекли бы внимание МИ-5, а также недремлющего «Особого отдела» лондонской столичной полиции. Уильям Голдин – под таким именем Орлов работал на Британских островах в качестве резидента НКВД. Насколько удалось установить, британские власти так никогда и не смогли ни разоблачить его прикрытие, ни раскрыть его связи с кембриджскими агентами. Если бы в документах МИ-5 содержались какие-нибудь материалы на Орлова, то он, несомненно, был бы разоблачен в ходе расследования Питера Райта и его имя фигурировало бы в книге Райта «Охотник за шпионами» («Spycatcher»). Примечательно, что Эдит Тюдор Харт была на подозрении у МИ-5, но лишь как активистка австрийской компартии, а не как советский агент, заприметивший Филби⁶.

Одна из причин, объясняющих, почему прикрытие Орлова так хорошо сработало, заключается в том, что он въехал в страну с подлинным американским паспортом, который он получил незаконным путем во время своей поездки в Соединенные Штаты двумя годами ранее. Орлов также разработал легенду и полностью вжился в образ Уильяма Голдина, уроженца Австрии, иммигрировавшего в Соединенные Штаты, который говорил по-английски с акцентом. Внешне не было и намека на то, что Орлов (Голдин) вовсе не являлся тем настоящим бизнесменом, за которого себя выдавал. Чтобы придать своей «легенде» еще большую достоверность, он основал небольшую экспортно-импортную компанию на средства, ассигнованные для этой цели Москвой.

«Прикрытие» НКВД в Лондоне, зарегистрированное под названием «Америкэн рефриджерейтор компани, лтд» (это название указано на бланке компании, хранящемся в досье Орлова), имело директора-англичанина по имени М. С. Стэнсфилд. По иронии судьбы, если учесть выполняемую Орловым секретную миссию, его компания располагалась всего в сотне ярдов от Пиккадилли-серкус, по традиции считающейся сердцем Британской империи, по адресу: Империел Хаус, № 84, Риджент-стрит. В действительности же вход в занимавший несколько комнат офис на четвертом этаже находился сразу же за углом известного «Кафе Ройял» в тихой аркаде с колоннами, известной под названием Эйр-стрит. Офис Орлова размещался – что было весьма удобно для целей конспирации – над лондонским отделением Голливудского центрального бюро по найму киноактеров, штаб-квартирой «Энциклопедии Британики» и Школой танцев Дакерфилда⁷.

На аккуратной визитной карточке Уильяма Голдина был указан номер телефона его компании – Риджент-2574. Она занималась законной коммерческой деятельностью, импортируя лучшие модели холодильников американского производства, и помещала рекламу своей продукции в коммерческих газетах. Ее управляющий г-н Голдин пунктуально соблюдал распорядок рабочего дня и, вливаясь в толпу пассажиров подземки, совершал путь до станции Пиккадилли-серкус из своей квартиры, которую он снимал в пансионе чуть севернее Бэйсуотер-роуд. Жена Орлова с маленькой дочерью приехала в Лондон отдельно, используя австрийский паспорт на имя фрау Фельдбин. Поскольку Марии было поручено вновь выступить в роли одного из офицеров связи резидентуры, строгие правила конспирации требовали, чтобы они не проживали вместе открыто как муж и жена. Г-жа Орлова под именем Марии Фельдбин устроилась отдельно в квартире, расположенной в нескольких минутах езды на метро от дома супруга.

Чтобы обезопасить свою личную жизнь и профессиональную деятельность, Орлов предпринял строгие меры предосторожности, необходимость которых вскоре оправдалась, когда в результате промаха одного советского «нелегала» венская полиция обнаружила, что целая серия австрийских паспортов, в том числе и выданные Марии Фельдбин и Максу Волишу, были получены незаконным путем. В досье Орлова из архивов НКВД этот случай объясняется «небрежностью» одного офицера разведки, а в своем «Пособии» Орлов лишь вскользь упоминает об этом инциденте. Не указывая, как это отозвалось на его собственных операциях, Орлов писал, что этот промах, «причинивший немало беспокойства разведке НКВД», произошел в 1934 году, когда «высоко поставленный офицер разведки по имени Малли» получил назначение на секретную работу в США.

Подлинный австрийский паспорт Малли на имя Пауля Хардта, «полученный обманным путем в Вене», имел штамп: «не действителен для поездки в Соединенные Штаты»⁸. Поэтому, когда нужно было обратиться за визой в консульство США в Париже осенью 1934 года, Малли, не горя желанием сталкиваться лицом к лицу с сотрудниками консульства, поселился в гостинице «Карлтон», где главный портье привык выполнять поручения относительно получения виз и приобретения билетов первого класса. Однако даже просьба от такого респектабельного заведения для избранных, как гостиница «Карлтон», не убедила американского консульского сотрудника оформить необходимую документацию из-за запрета на поездку в США. Он попросил, чтобы «г-н Хардт» явился к нему лично. Это встревожило Малли. Сказав в «Карлтоне», что у него изменились планы относительно поездки в Соединенные Штаты, он попросил забрать его паспорт обратно. Консульство отказалось выдать паспорт, настаивая на том, чтобы владелец забрал документ лично. Малли, который к тому времени убедился, что за ним установлена слежка, выехал из гостиницы и сообщил в Москву, что отказывается и от своего австрийского паспорта, и от своей миссии. Затем консульство США отправило невостребованный паспорт в Вену, где в результате расследования, по словам Орлова, «выяснилось, что паспорт был выдан незаконно лицу, не имеющему на это права, путем подкупа одного чиновника». Выдавший паспорт чиновник был арестован, и, узнав об этом, Центр забеспокоился, что злополучный австрийский агент признается в том, что выдал также целый ряд других паспортов. Москва передала сигнал тревоги секретным агентам, приказав всем оперативным работникам с австрийскими паспортами той же серии немедленно покинуть страны, в которых они проживали. Среди тех, кого это коснулось, оказались Рейф и жена Орлова с дочерью⁹.

«Таким образом, казалось бы, незначительный инцидент повлек за собой нарушение работы разведки по широкому фронту», – писал Орлов. Эта история является еще одним примером того, как Орлов вводил в заблуждение ФБР и ЦРУ. В действительности ошибку с австрийским паспортом совершил разведчик-нелегал Д. А. Быстролетов, причем при совершенно иных обстоятельствах, что Орлов счел нужным скрыть. Неприятная ситуация, в которую попал Малли, была уже результатом провала австрийского паспорта Быстролетова. Правда, в своем «Пособии» Орлов не упомянул о том, что в результате его «нелегальная» резидентура оказалась одной из наиболее сильно пострадавших. Сам Рейф не успел уехать из Англии и в январе 1935 года был вызван в министерство внутренних дел для дачи объяснений. Узнали ли британские власти о пропаже пачки паспортов? Если узнали, то тем более удивительно, что Рейфа не арестовала полиция. Повестка была адресована Максу Волишу, на имя которого был выдан австрийский паспорт, которым он пользовался. Однако, к его облегчению, Рейфу, после того как он ответил на ряд вопросов сотрудника министерства внутренних дел, не было предъявлено обвинение в использовании фальшивого паспорта, и ему разрешили вернуться домой, чтобы подготовиться к отъезду из Англии до 15 марта 1935 г. Рейф сообщил Орлову, что на письменном столе беседовавшего с ним сотрудника министерства внутренних дел он заметил «толстое досье» с фамилией «Волиш» на обложке, а это означало, что человек, фамилию которого он использовал, был объектом какого-то серьезного расследования, проводившегося британскими властями¹⁰.

В письме, направленном в Центр 24 февраля 1935 г., Орлов выразил озабоченность по поводу контакта Рейфа с британскими властями. «Они, по-видимому, копали вокруг да около, но не сумели накопать ничего конкретного, а поэтому решили от него избавиться. Если бы у них в руках были какие-нибудь конкретные материалы, компрометирующие его, они не выслали бы его из страны, а покончили бы с ним, – сообщил Орлов, добавив предостережение: – Как бы там ни было, я считаю, что его паспорт не годится для работы в других странах»¹¹. В своем «Пособии» Орлов высказывался таким образом: «Сам факт того, что какоелибо лицо имеет фальшивый паспорт, возможно, наказуемо в соответствии с законом, но для обвинения в шпионаже нужны более веские доказательства»¹². Тем не менее Орлов согласился, что у Рейфа не было иного выбора, кроме как подчиниться приказанию британских властей и покинуть страну, а после того, как генерал узнал о согласии на это Москвы, в своем следующем письме высказал беспокойство об опасности разоблачения Марии. «Ваша информация о том, что сеть, снабжающая нас «книжками» (паспортами), одну из которых имел «Марр» (Рейф), провалилась, вызвала у меня большое беспокойство. Как вам известно, у моей жены была «книжка» той же страны, что и у «Марра». С таким документом «Пауль» уже однажды потерпел фиаско в Париже. «Книжка» моей жены зарегистрирована с соблюдением всех формальностей в соответствующей организации. Вот почему я решил отправить домой жену и дочь»¹³.

Чрезвычайные обстоятельства, ускорившие неожиданный отъезд двух членов его «нелегальной» группы, вынудили Орлова предпринять радикальную перестройку лондонской резидентуры НКВД. Он передал Дейчу руководство такими важными агентами, как «Бэр», «Нахфольгер» и «Аттила». Сам же взял под свой контроль деятельность Филби и двух его кембриджских друзей, которых последний порекомендовал для антифашистской деятельности. Одним из них был Дональд Маклейн, которому был присвоен псевдоним «Вайзе» («Сирота»), другим – Гай Бёрджесс, гомосексуалист, о котором Орлов только что сообщил в Москву как о кандидате на вербовку и которому он с иронией присвоил весьма подходящий псевдоним «Мэдхен» («Девочка»)¹⁴.

Орлов, Дейч и Рейф являлись ядром руководства лондонской «нелегальной» резидентуры. По словам самого Орлова, он должен был «держать рот на замке и быть постоянно начеку едва ли не со всеми людьми – только руководитель резидентуры и его главный помощник знают всю агентурную сеть и все операции». Хотя важно было «знать каждого агента в лицо», требовалось также, чтобы резидент ознакомился с «их биографическими данными», знал их профессии и место работы, подробности вербовки, результаты их работы на советскую разведку и «степень надежности этих результатов». Именно он держал в своих руках «ключ» к каждому источнику в виде особого пароля, который резидент должен был использовать для предупреждения агентов в случае возникновения чрезвычайной ситуации. Однако, как отмечал Орлов, лишь в самых исключительных случаях резидент вступал в непосредственный контакт с «самыми ценными и наделенными источниками»¹⁵. Решение Орлова взять на себя руководство деятельностью «Сынка», а также двух других кембриджских кандидатов на вербовку ознаменовало важный этап в формировании группы «трех мушкетеров». В оперативном докладе об истории создания этой группы, который был подготовлен Дейчем для руководства НКВД по возвращении в Москву три года спустя, объясняется, почему именно Филби стал ее «первым человеком». Всесторонняя оценка личности Филби показывает, что изучение психологии позволило Дейчу глубоко понять характер и личные качества, позволившие сделать из него полноценного советского агента:

«„Сынок“ происходит из своеобразной семьи. Отец считается самым знаменитым в настоящее время знатоком арабского мира. Владеет несколькими арабскими диалектами и сам перешел в мусульманство. Он честолюбивый тиран и хотел сделать из своего сына великого человека, подавлял все его стремления. Поэтому «Сынок» очень робкий, нерешительный и неуклюжий человек. Он заикается немного, и это еще больше усиливает его неуверенность. Он типичный кабинетный ученый: начитан, образован, серьезен и глубок. Он неуклюжий человек и нелегко сближается с людьми. Он часто просто боится разговаривать из-за своего дефекта речи и не желая быть смешным. Ему трудно лгать. «Сынок» изучил глубоко марксистское учение и вообще изучает все основательно, но всегда скажет, что он знает мало. Он имеет большие знания по истории, географии, экономике и одновременно любит и разбирается в музыке. Он, безусловно, сентиментальный человек, но вследствие воспитания отца и всей атмосферы жизни английской буржуазии эта сторона его характера несколько исковеркана. Он человек скромный, не умеет обращаться с деньгами в том отношении, что не умеет их распределить, однако к нашим деньгам он относится очень аккуратно. Он пользуется большой любовью и уважением за свою серьезность и честность. Он был готов без всякого соображения все для нас сделать и на нашей работе проявил всю свою серьезность и старательность. Он человек мягкий, добрый. Не проявляет особого интереса к женщинам. Очень небрежен в своей внешности. По характеру своему он склонен к пессимизму и поэтому нуждается в постоянном приобадривании»¹⁶.

Считать, что Филби был кабинетным мечтателем, которого засосала карьера шпиона, потому что опытные советские разведчики взращивали его, подбадривая и укрепляя в нем уверенность в своих силах, чего не смог сделать сдержанно-холодный отец, было бы, наверное, слишком упрощенным объяснением его предательства по отношению к своему классу. Анализ Дейча дает основания предполагать, что отсутствие родительской любви в ранней юности явилось, возможно, причиной его незащищенности перед вербовкой.

Орлов, несомненно, ценил преимущества «психологического пряника» над «фрейдистским кнутом» при подготовке будущих агентов вроде Филби и его друзей к работе против собственной социальной группы. Орлов, несмотря на всю свою решительность, проявлял некоторую чувствительность, когда нужно было вселить чувство преданности в своих товарищей – будь то его бобруйские друзья детства или солдаты, которыми он командовал на польском фронте. Он также был достаточно умен, чтобы не торопить процесс. Проведя десять дней в Лондоне во время своего первого приезда, он выехал в Москву для доклада о перспективах его «нелегальной» группы. Вновь возвратившись в Лондон 18 сентября, он приступил к контролю заданий, возложенных Дейчем на Филби. Такой проверке подвергались все потенциальные агенты. После того как Филби представил список кембриджских друзей, которых можно было бы попробовать «разработать», он получил новое задание: предложить варианты карьеры, которые могли бы способствовать его антифашистской работе, – только так говорили ему на том этапе о его секретной миссии. Дейч сообщал, что Филби не только показал себя дисциплинированным человеком, но и проявил решимость, необходимую для выполнения элементарных разведзаданий, действуя по приказу и в точном соответствии с инструкциями¹⁷.

Когда Орлов принял на себя руководство Филби в 1935 году, у того не было никаких перспектив получения должности в правительстве и его едва ли можно было считать идеальным кандидатом для внедрения в британскую разведку. Филби принадлежал к другому кругу, и едва ли можно было надеяться на то, что он войдет в число тех наделенных парней, на которых можно положиться и из числа которых секретные службы подбирали большинство кандидатов для работы. Особенно это было характерно для МИ-6, представлявшей собой самосохраняющуюся группировку, обновлявшую свой состав за счет привлечения новых офицеров через круг старых приятелей чванливого старшего офицерства. Они проводили вербовку, не вставая с кожаных кресел привилегированных клубов Пэлл-Мэлла и Сент-Джеймса. Филби, имея право на доступ в этот круг благодаря своей принадлежности к определенному общественному классу и своему образованию, с «успехом» закрыл его для себя открытой поддержкой левого социализма. Поэтому он был вынужден избрать менее свойственный джентльмену путь в братство Уайтхолла: завести связи в правительстве, став респектабельным журналистом.

Это было непростой задачей для выпускника Кембриджа, не имевшего ни опыта журналистской работы, ни склонности к ней. Филби проявил настойчивость и умение достичь поставленной цели, разыскав знакомых отца в редакциях газет и журналов и получив место в «Ревью оф ревьюз», выпускаемом небольшим тиражом журнале, либеральная позиция которого создавала ему прекрасное прикрытие для восстановления своего политического имиджа. Владельцем журнала был сэр Роджер Чанс, учившийся в Кембридже в одно время с его отцом. Он рекомендовал Филби редактору Уильяму Хоупу Хиндлу в качестве помощника.

Отбор и классификация новостей, разумеется, не обеспечивали Филби доступа к правительственным секретам, однако скромная работа давала ему шанс продемонстрировать политическую благонадежность, написав такие умиротворяющие статьи, как «Три года протекционизма», «Что брошено на чашу весов?» и «Тихоокеанские острова Японии». О том, насколько преуспел Филби в выполнении задания похоронить свое прошлое, можно судить по тому впечатлению, которое он произвел на Чанса, отозвавшегося о нем как о человеке «слегка либеральном». Он вспоминал о нем, как о «достойном молодом человеке, обладающем чувством юмора и не имевшем, в отличие от своего отца, каких-либо распознаваемых политических взглядов»¹⁸.

Хотя в архивах НКВД не упоминается конкретная дата, из отчетов Орлова Центру можно установить, что знакомство, ознаменовавшее переход «Сынка» на вторую стадию процесса вербовки – в статус агента-стажера в советской разведслужбе, состоялось где-то в конце декабря 1934 года¹⁹.

Дейч организовал встречу на открытом воздухе холодным декабрьским днем в Риджентс-парке, где одетые в униформу няни гуляли с закутанными детьми, которые кормили хлебом ссорящихся между собой уток на ближайшем озерце. В то время Филби не знал, что это была его первая личная встреча с главой лондонской «нелегальной» резидентуры. Статус Орлова не упоминался, и его представили Филби лишь как «Билла». Отчеты «трех мушкетеров», хранящиеся в архивах в Москве, показывают, что они называли Орлова «Большой Билл» в отличие от «Маленького Билла», поскольку Рейф тоже назвался Биллом, когда несколько ранее встретился с Маклейном²⁰.

В отличие от Дейча и Малли, который позже стал «нелегальным» резидентом, Филби описывал «Большого Билла» (которого впоследствии узнает как Орлова в Испании) как «прототип человека из НКВД», который производил впечатление «очень жесткого человека, но очень вежливого и очень обходительного». Орлов, в свою очередь, казалось, относился к Филби скорее как к сыну, чем оперативному работнику. «Он относился ко мне по-отцовски, – вспоминал его протеже. – У меня же было ощущение, что вот это истинный начальник всего этого дела, из Москвы, и у меня было к нему отношение как к герою. Это не означало, что я думал плохо или менее уважительно об «Отто» (Дейче) или «Тео» (Малли), но просто на этот раз пришел настоящий русский, советский человек. Иными словами, если я считал «Тео» и «Отто» коммунистами, то Орлова я считал большевиком»²¹.

Явное восхищение Филби Орловым дает основание предполагать, что он начал видеть в нем некое воплощение тех отцовских качеств, которых ему не хватало в его настоящем отце, Сент-Джоне Филби, очень часто отсутствовавшем главе семейства, который был слишком скор на критику и слишком медлителен, когда требовалось приободрить сына. Как показывает оценка, сделанная Дейчем, у Кима развился острый комплекс неполноценности, внешне проявлявшийся в нервном заикании и склонности к излишней неуверенности в себе. Но Филби научился обращать дефект речи в свою пользу, когда обнаружил, что это придавало ему подкупающую видимость уязвимости и застенчивости, за которыми, учитывая также его располагающую манеру держаться, можно было скрыть подлинные чувства. Тот факт, что Орлов проявил симпатию к молодому англичанину, укрепил приверженность Филби делу революции. В случае Филби такой гуманный подход оправдал себя, и весьма символично, что Орлов решил подчеркнуть этот аспект своей работы в «Пособии».

«В отличие от западных спецслужб, советская разведка относится к своим источникам с искренней заботливостью. Такая забота об агенте зиждется скорее на собственных интересах, чем на соображениях морали или гуманности», – писал Орлов, добавляя, что это необходимо для обеспечения их лояльности. По словам Орлова, НКВД в отношении агентов «никогда не нарушает своего обещания не разглашать сведений ни об их личности, ни о работе на Советский Союз и всегда спешит на помощь, если они попадают в беду». Он подчеркивал, что такое внимательное отношение объясняется тем, что советская разведка уже давно «пришла к выводу, что такая политика в отношении информаторов идет на пользу делу и способствует успеху»²².

Теперь, когда карьера Орлова тщательно подтверждена документами, его можно рассматривать как значительно более важную фигуру в истории разведки XX столетия, чем до сих пор предполагалось. Орлов заслуживает в ней должного места за одну лишь его роль в вербовке первоначальных членов кембриджской агентурной сети и за то, как потом он хранил этот секрет в течение долгих лет американской ссылки. Он сам намекал на это в своем «Пособии», которое теперь можно рассматривать как некое тайное назидание и завещание мастера.

«Вербовка новых информаторов в тайные агентурные сети является самым рискованным и трудным из всех видов деятельности, – писал Орлов в своей книге. – С самого первого шага разведчик оказывается в невыгодном положении, поскольку, предлагая какому-то человеку стать агентом и работать на СССР, он раскрывает свою собственную роль еще до того, как этот человек даст ответ». Именно по этой причине Московский центр настаивал на том, чтобы его резиденты и их заместители подвергали кандидатов на вербовку вроде Филби процессу из двух стадий, включающему целый ряд строгих проверок, позволяющих установить, «кто эти люди, откуда они и что они собой представляют; каковы их взгляды и убеждения, их частная жизнь и устремления, их моральные устои и слабости, а прежде всего – их потенциальная ценность как источников информации»²³.

По словам Орлова, кандидаты на вербовку изъявляют готовность стать агентами по целому ряду причин, включая идейные соображения, деньги, карьеру и другие мотивы, связанные с личной выгодой, соблазны романтики, жажду приключений, необходимость скрыть преступление, гомосексуальные отклонения и другие пороки. По наблюдениям Орлова, «с точки зрения чисто человеческих побудительных мотивов существует большое разнообразие причин, расчетов и эмоций, заставляющих людей заняться шпионажем». В противоположность общепринятому мнению он, однако, категорически утверждает, что шантаж не является удовлетворительным орудием вербовки, поскольку вызывает озлобление и может, подобно бумерангу, обратиться против самого вербовщика, поскольку его судьба всегда находится в руках агента. Орлов говорил, что сам он научился «быть откровенным с каждым из них» и что это было наилучшим способом добиться от источника «сотрудничества и преданности».

«Труд опытного создателя агентурной сети, который отбирает и завлекает людей в полную риска работу разведки и руководит ими в нескончаемой битве умов, – размышлял Орлов, – весьма сходен с творческим трудом романиста, с одним существенным отличием: романист излагает на бумаге эмоции и действия воображаемых персонажей, тогда как создатель шпионской сети вдохновляет и направляет чувства и действия реальных людей». Для романиста неубедительный замысел романа чреват лишь плохими рецензиями, тогда как, «если создатель разведопераций допустит в ней нелогичные или неправдоподобные комбинации, его план потерпит крах, а ее участники вскоре окажутся за решеткой»²⁴.

Учитывая грустную перспективу карьеры Филби в начале 1935 года, следует отдать должное здравой оценке Орловым способностей своего потенциального агента. В одном из своих сообщений Центру Орлов со всей определенностью заявляет, что внедрение в аппарат МИ-6 является конечной целью, с которой он «выводит «Сынка» на широкую дорогу работы на советскую разведслужбу»²⁵. Орлов высоко ценил Филби, и он, и Дейч были всегда готовы подбодрить нередко терявшего уверенность в своих силах молодого стажера, убеждая его, что далее работа в качестве скромного журналиста ведет его к «широкой дороге», более важной работе для Москвы.

«Неделю за неделей мы встречались то в одном, то в другом отдаленном районе Лондона, – вспоминал Филби. – Я приходил на встречу с пустыми руками, а уходил нагруженный самыми подробными рекомендациями, предостережениями и ободряющими напутствиями». Он бесконечно восхищался «безграничным терпением, которое проявляли мои старшие товарищи по службе, терпением, которое было сопоставимо лишь с их умом и пониманием». Хотя он и не называл этих «старших товарищей», нам теперь известно, что с начала 1935 года именно Орлов отвечал за то, чтобы он был «обеспечен достаточно большим умственным багажом», необходимым для «серьезной работы», как называл свое дело Филби.

Сообщения 1935 года, поступавшие в Москву от Орлова, дают основания предполагать, что в опубликованной автобиографии Филби во многом вводил читателей в заблуждение. Как показывают архивы НКВД, «Сынок» приходил в течение шести месяцев на встречи в Риджентспарке и в других местах далеко не с пустыми руками. Он приносил с собой и передавал советским кураторам информацию, которую добывал у своих друзей на Уайтхолле. Как показывает досье Филби, еще до конца 1934 года, когда он все еще находился на первой стадии процесса вербовки, он передавал Дейчу конфиденциальную правительственную информацию, полученную от отца и одного своего кембриджского приятеля, который работал в военном министерстве. Одно из сообщений содержало ответ посла Саудовской Аравии министерству иностранных дел Великобритании с согласием на строительство британской базы ВВС на Ближнем Востоке, который он явно похитил из официальной корреспонденции Сент-Джона Филби. Он передавал также военную информацию, получаемую в результате возобновленной дружбы с Томом Уайли, старым приятелем по Тринити-колледжу в Кембридже, который в то время был постоянным дежурным в военном министерстве. Уайли был гомосексуалистом, верным другом Гая Бёрджесса, непременного участника разнузданных вечеринок, которые Уайли устраивал в своей просторной квартире, расположенной за охраняемыми порталами военного министерства на Уайтхолле²⁶.