Текст книги "Русская Арктика 2050 (сборник)"

Открытие изменяло весь расклад, и капитан присоединил небольшую докладную записку к результатам вскрытия и видеокассете Прохора.

Радиосвязи по-прежнему не было, и на Большую землю с пакетом документов был выслан вертолет. Радар стабильно выделял светящуюся точку в мельтешении помех. А потом точка замерла в квадрате на самой границе отслеживаемой зоны и, прежде чем потухнуть, пробыла там столько времени, что можно было предположить некое ЧП. Скрепя сердце, капитан приказал организовать разведывательный полет. Для расчистки взлетно-посадочной полосы на лед спустили бульдозер. Одновременно техники собирали небольшой Як. В условиях разреженной атмосферы мотор никак не хотел заводиться. Наспех соорудили нехитрое улучшение из баллона сжатого воздуха, кожуха и шланга с форсункой, – и оно помогло.

Ориентируясь лишь по компасу и заправленной в планшет карте, пилот вел летательный аппарат сквозь шум радиопомех. И вот часы полнейшего одиночества, в которые раз за разом накатывался панический страх навсегда затеряться в ледяной пустыне. Не работает GPS, стрелка компаса запросто скачет на пару градусов – вокруг магнитные аномалии. Наконец, обозначенный квадрат: вертолет разлапился на льду, винты бессильно склонились к сугробам. Пилот и курьер лежат рядом, не подавая признаков жизни. Летчик решает сделать еще заход, чтобы рассмотреть детали. Внезапно откуда-то выныривает истребитель без опознавательных знаков, проходит над самой головой и уносится на запад. Сверхзвуковой поток воздуха подхватывает самолетик, бросает ввысь, закручивает бумерангом. В поле обзора мечутся небо, линия горизонта и лед.

Тесное пространство кабины заполнено роем мелких предметов, деталек. Перегрузка выдавливает несколько винтиков из приборной доски. Огнетушитель срывается со стенки вместе с креплениями, как пушечное ядро пробивает сектор купола со стороны хвоста. Карту разрывает потоком воздуха и клочки вытягивает наружу. Перегрузка окрашивает белки глаз пилота в розовый, потом в бордовый. Сейчас вылетят зубные пломбы и выскочат суставы, каждая пора на теле изойдет кровью. Перегрузка такова, что с мясом выдергивает пуговицы, распахивает на груди пилота полушубок и телогрейку, срывает с цепочки нательный крестик. Крест рикошетит от переплета стеклянного купола, уже в следующее мгновение устанавливается невесомость, и крест медленно плывет наискосок перед лицом пилота. Инстинктивно потянувшись, тот зачем-то сжимает крест губами. В сознании пилота время останавливается, добрый десяток раз за эти мгновения он успевает пробежать «Отче наш», прежде чем каким-то чудом легкомоторник становится на крыло. Повреждены были консоли крыльев, сорвано оперение с правого стабилизатора, но пилот сумел частично восстановить управление. По памяти следуя вдоль ледовых трещин и прячась от возможных атак на сверхмалых высотах, он дотянул-таки до ледокола.

Ему помогли выбраться из кабины и повели отпаивать крепким – и отчасти крепленым – чаем.

Прохор со своей командой вернулись часом позже. Выслушав отчет, он в сердцах сказал:

– Это уже ни в какие ворота!.. Это они уже за нас принялись!..

– «Они» – это кто, по-вашему? – спросил крутившийся рядом отставной сановник.

Проигнорировав его, Прохор отдал приказ дежурному мичману:

– Снять пломбы с оружейных сейфов. Раздать легкое стрелковое оружие всему личному составу. Удвоить посты на палубе. На каждый борт – по три пулемета.

Прохор убежал: дела. А через десять минут по селекторной связи объявили желтый уровень тревоги и общий сбор в опустевшем вертолетном ангаре. Бывший губернатор увидел Прохора вместе с подчиненными ему офицерами за раскладными столами, на которых были разложены продолговатые пластиковые кейсы. Туда уже тянулась очередь, но Михаил Васильевич протиснулся вперед, и нельзя сказать, что ему за это выговаривали: люди не очень-то рвались вооружаться. Для штатских лиц из многочисленных делегаций весть об опасности и вовсе была как удар обухом по голове. Только в одной группе весело шутили и смеялись. Молодцы как на подбор рослые, опрятные: коротко стриженные волосы, выбритые подбородки и румяные щеки. Кто-то в комбинезонах уборщиков или техников, а кто-то – в спортивной форме олимпийской сборной.

– «Вежливые люди»? – указал подбородком отставной сановник. – Военнослужащие российской армии инкогнито?

– А вы думали, экспедиция без подстраховки будет? – ухмыльнулся Прохор. – Ха! У нас еще несколько козырей в рукаве есть. В свое время, все в свое время… Михаил Васильевич, вы, если не ошибаюсь, пистолет хотели? Получите, распишитесь: «стечкин». Новенький, в заводском масле. Подсумок с четырьмя магазинами, на 20 патронов каждый. С предохранителя снимать умеете?

– Обижаете, Прохор Петрович! Я на Тамбовщине охотился! С такими штуцерами управлялся! Уж с этой чепушинкой как-нибудь разберусь.

– Зачем скромничаете, Михаил Васильевич! Лоси да кабаны в ответ не отстреливаются. – Прохор состроил гримасу. – Вы ведь служили. В составе экспедиции нет участников без военной подготовки. Михаил Васильевич, к нашему делу… По результатам нашей вылазки какие-нибудь идеи возникли?

– Да, есть кое-что.

– Давайте уединимся в укромном местечке, и вы мне все поведаете.

Прохор взял губернатора под локоток и проводил в рубку. Предложил кресло, а сам опустился в другое. Михаил Васильевич отказался, со времен парламентских дебатов удобнее и привычнее говорить ему было стоя. Он прокашлялся и начал:

– Нас заперли в этой акватории. Некая корпорация под названием «Hereditas» – «наследие» в переводе с латинского. Из названия можно предположить, в чем их интерес… Наследство – это Арктика. Вот что хотят заполучить эти… Они думают, все что ни есть в мире принадлежит им. У них же протестантская этика: все, что получается прибрать к рукам, Бог как бы оставил им в наследство. Глушат всякую связь. Это уже очевидно. Попытки выбраться за пределы – пресекают. Вертолет прижали, заставили приземлиться. Вытянули людей из кабины и ликвидировали. Рядком уложили. Вдруг самолетик летит. Они на него… Причем выглядит все так, будто не хотели, чтобы наш пилот разбился. Напугать, чтобы обратно повернул, – да. Ну, переборщили. Чуть не разбился. Отстали и не беспокоили, позволили вернуться. Подытожу: им нужно убивать наших людей собственноручно.

– Они пытаются что-то изобразить? Что-то подстроить?

– Сейчас до этого доберемся. Продолжаю. Что получается? Своих они убили зверски, а нас, судя по всему, хотят убить аккуратно, безболезненно. Стерильно. Без крови, переломанных костей и растекшихся мозгов. Даже воздерживаются от убийства, пусть в ущерб конспирации, если человек претерпит страдания. Вспомните нашего пилота… Максимально бесславно. Не позорно – в позоре есть хоть какая-то эмоция, а бесславно. Был человек, и нет его, и больше ничего о нем сказать нельзя… А ведь обычно все обстоит наоборот. Они – умирают безболезненно: эвтаназия, обезболивающие, искусственная кома. Это их стиль, образ смерти. А русские – всегда мучаются. Затыкают собственным туловищем течь в трюме. Или – на амбразуру. Или ведут самолет на таран. Таков наш стиль. А здесь и сейчас – все перевернулось… Это грязный ритуал. Обряд. Зачем? Арктика принадлежит нам. Вся, до самого полюса. То, что у нас отобрали, – все равно наше. Не по установленному мировым гегемоном закону, но по закону последнему, высшему, верховному. Божескому. В этой воде растворена наша кровь, в донной почве погребены наши кости. Здесь наш дух. Поэтому Арктика благоволит нам. Чужих – отторгает. Они взялись перевернуть положение вещей с ног на голову… Они искусственно сотворили из своих сограждан «героев» и «мучеников», а теперь им надо показать нас – хозяев этого места – бессильными, безвольными. Жалкими. Они хотят вытеснить из Арктики русский дух, русский эгрегор – как ни называйте. Они хотят ввести сюда собственный эгрегор. Кто-то хочет стать Хозяином этого места. Две сотни жизней «своих»? Для человека самовластного подобная цена – копейка! Да и людей-то на заклание подобрали бесполезных. Среди новомучеников нет достойных ученых. Нет даже серьезных специалистов. Шушера. Те, кого не жалко. Спросите Тимофея Степановича – он подтвердит. Я перечислил ему имена с найденных документов… Так что хозяин расчетливый.

– Ох ты ж… Широко размахнулись, Михаил Васильевич.

– Однако все известные нам факты сюда укладываются, один к одному.

– «Мученики» – допустим. Но какие ж они «герои»? Мерли по глупости, друг друга ели. Уцелевшие – расстреляны своими ни за что ни про что.

– В рамках западного мировоззрения они – герои.

– И не возразишь.

Прохор замялся, поджал губы, будто подбирая слова, и наконец заговорил:

– Я не верю в эту теорию. Подождите, – жестом он пресек возражения Михайлова. – Повторюсь: я не верю. Но я допускаю, что они могут в нее верить и ей следовать. Представим, что ваша теория вдобавок имеет предсказательную силу… Как они могут убить всех нас, не причинив страданий? Предварительно обездвижив, обезвредив. К примеру, снотворным. Но добавлять снотворное в еду – бессмысленно, ведь команда питается посменно. Да и не думаю, что в экипаж мог затесаться шпион: просматривал личные дела. В общем, следует ожидать газовой атаки. Знаете, а прикажу-ка я раздать респираторы.

Прохор вскочил и уже было открыл дверь, когда обернулся к губернатору.

– А что же нам согласно вашей теории делать?

– Молиться, – пожал плечами Михаил Васильевич.

– То есть выхода нет? – уточнил Прохор.

– Да почему же?.. Вы неправильно понимаете смысл моих слов. Когда я советую молиться, это означает только то, что нужно молиться, и ничто другое. Их обряд… Тьфу!.. Пустое против молитвы.

Прохор кивнул и удалился.

Михаил Васильевич вышел на палубу и чуть не был сбит с ног главным глубоководником.

– Стоило отлучиться!.. – кипел Серегин. – И на тебе!

– Что у вас стряслось, друг мой?

– Инженер с «Чилингарова» сообщил, что когда все перешли на «Ямал» за оружием и хозяйство осталось без присмотра, мой штурман залез в барокамеру и заблокировал люк. Выходить отказывается. Еды себе туда натаскал, подлец! Кладовую выгреб.

Глубоководник широким шагом прошел на ют и по узкому мостику перебрался на научный корабль. Михаил Васильевич едва поспевал за ним. Они спустились на несколько уровней по громыхающим жестью лестницам и очутились в ангаре. Посреди него на балке мостового крана висел титановый эллипсоид, а под ним в полу был вырезан квадрат, оттуда тянуло холодом. Никакого ограждения предусмотрено не было. Губернатор осторожно наступил на рифленый край провала, заглянул: внизу черная вода без единого всплеска. Тогда он стал рассматривать батискаф. Два суставчатых манипулятора. Крюки для размещения дополнительного оборудования. В передней части блестит изучающим глазом маленький иллюминатор. Михайлову стало не по себе, его охватило чувство, будто за ним наблюдали с той стороны, из какого-то другого мира, вроде загробного, посмертного. Титановая капсула вдруг показалась чуждой, почти инопланетной. Бывшему губернатору отчаянно захотелось невозможного: облепить батискаф огромными лопушинами, завернуть километром суровой нитки да и проварить в чане с тонной луковой шелухи, чтобы получилось родное пасхальное яичко, красное, как петушиный гребень, со светлыми оттисками листьев-опахал.

На этом фоне совершенно терялась уложенная на бок металлическая бочка – многоместная декомпрессионная камера. Михаил Васильевич заметил, как в окошке на торце бочки появилось и тут же исчезло лицо.

Тимофей Степанович сразу направился к посту связи, схватил из выемки гарнитуру.

– Петр Ефимович, чего это вы от нас заперлись? – елейным голоском поинтересовался он в микрофон.

– Здравствуйте! – раздался из динамика бодрый голос. – Просто я решил, что здесь уютнее.

– Выходите! У нас погружение через два часа. Нельзя выбиваться из графика.

– Сочувствую, но ничем помочь не могу.

– Выходите! Чего там сидеть? – уговаривал глубоководник, с трудом сдерживая ярость. – Вы меня подводите. Институт подводите. Всю страну!..

– Тимофей Степанович, уважаемый, вы тоже меня поймите. Я умирать не подписывался. А здесь ни одна напасть не достанет. Неделю посижу, а там либо в порт вернемся, либо спасатели подоспеют. Наши, норвежские – без разницы. Без обид, Тимофей Степанович. Нынче каждый сам за себя. Выживаю, как умею.

Глубоководник использовал последний аргумент:

– Вот устрою товарищеский суд: выверну давление так, что у тебя глаза из орбит вылезут!

– Полагаюсь на вашу порядочность, Тимофей Степанович, – сказал штурман.

Глубоководник задохнулся от такой наглости, даже не сразу подобрал слова:

– Ну и времечко пошло!.. Негодяй взывает к порядочности!

– Все, я отключаюсь.

В динамике щелкнуло, воцарилась тишина.

Михайлов заметил, что новоявленный отшельник зашторил оконце в дверце барокамеры.

– Он что же, думает, нахал этакий, без него – никак? – неистовствовал Серегин. – А вот выкуси!.. – Обернувшись к застывшим у пультов техникам, он рявкнул: – Готовьте аппарат! Да-да! У нас график!

Вышколенные помощники засуетилась. Нужно было снарядить капсулу к погружению: заправить дыхательной смесью, сменить использованные гигроскопичные пакеты, подзарядить аккумуляторные батареи и загрузить балластные бункеры.

Тимофей Степанович повернулся на каблуках и обнаружил перед собой изображавшего непреклонность бывшего губернатора.

– Я с вами, Тимофей Степанович. Знайте, я с вами.

– Зачем вам?

– У вас ведь нынче нет напарника?

Серегин рад был предложению губернатора, поскольку ценил его общество: Михаил Васильевич показал себя приятным и сочувствующим собеседником. Да и не хотелось в одиночку совершать погружение, более всего утомляющее вынужденным бездельем.

– Девяносто минут – расчетное время, – решил глубоководник, повернулся к техникам: – Слышали? Успеете? Только попробуйте опоздать!

Михаил Васильевич поднялся в местную столовую и покушал. Затем вернулся на «Ямал», погулял по верхней палубе и со скуки снова пошел перекусить, на этот раз – в буфет. Когда он вышел на палубу, то поразился царившему здесь оживлению. Титанические затворы грузовых люков были сняты, кран выхватывал из трюма огромные контейнеры без маркировки, матросы на автотележках распределяли их по палубе. Связисты прокладывали кабельные трассы по вскрытым технологическим ложементам. Бывший губернатор вспомнил обещанные Прохором «козыри».

Завидев вдалеке Прохора, Михаил Васильевич догнал его:

– Прохор Петрович, успокойте мятущуюся душу! Придет подмога, ежели что?..

– Какая подмога? Зачем подмога? – рассеянно переспросил тот.

– Ну как же!.. Большая земля от нас который день не получает весточки. Должны ведь отцы-генералы полюбопытствовать, что стряслось. Со спутника глянуть или выслать стратосферный самолет-разведчик.

Прохор усмехнулся:

– Не сомневайтесь, Михаил Васильевич, «Ямал» видят со спутника. Наверняка начальство нас рассматривает в данный момент. Хотите министру обороны помахать? Голову к зениту поднимите. Но подмоги ждать не нужно. Мы обязаны своими силами справиться.

– Кажется, понимаю… Наши приведут «Петра Великого», и противник свой крейсер выставит. Мы вызовем воздушную поддержку, а враг свои эскадрильи введет в бой. Случится полномасштабное сражение, которое, скорее всего, станет началом мировой войны.

– Вот именно! Не надо такого счастья. И подмоги не надо. Мы уж сами с усами. Как-нибудь одолеем… Они кого идут топить? Арктический сухогруз с оравой полоротых пассажиров. А мы… – Прохор оборвал сам себя. – Вы, как всегда, удивительно проницательны, Михаил Васильевич. Прошу простить, мое присутствие необходимо на мостике.

Когда спустя обозначенное время бывший губернатор спустился в ангар, глубоководник от возбуждения едва ли не пританцовывал на краю бассейна. Поприветствовав Михайлова, он бросил взгляд через плечо на барокамеру и доверительно сказал:

– И вот с таким человеком я до сих пор погружался в бездны морские! Да я теперь с ним не то что в батискаф, на одном поле… Ничего, вот вы со мною спуститесь… Посидим душевно!

Михайлов и Серегин забрались в титановое яйцо и надежно закупорились. Глубоководник примостился на маленький стульчик пилота, а бывший губернатор удобно устроился на лежанке для штурмана. Вода за стенками супротив ожиданий Михаила Васильевича не забурлила и не заклокотала, батискаф просто скользнул в глубину.

Три часа продолжалось замедленное падение на океанское дно. Михайлов «отрабатывал проезд»: рассказывал Серегину что-то веселое, шутил.

Вот и самое дно. Вокруг раскинулась мертвая равнина. Титановый краб поскреб дно клешней, подняв протуберанец илистой взвеси. Искомая проба грунта оказалась в контейнере, можно было начинать подъем.

– Настало время двум пророкам покинуть китовое чрево, – торжественно объявил три часа спустя бывший губернатор.

Техники подцепили свисающими из-под потолка крюками кольца на обшивке. Заурчали лебедки, туша батискафа целиком показалась из воды. Серегин засунул руки в прорезиненные рукавицы и, опасно наклонившись над бассейном, ухватил и притянул кузнечиковую лапку манипулятора. Из-под металлической «пяточки», примерно из того места, где у кузнечиков расположены «уши», глубоководник извлек контейнер с образцом и склонился над смотровым стекольцем в его крышке. Перевел взгляд на Михаила Васильевича и довольно осклабился:

– Вот она, наша землица. Никому не отдадим. Чужого – не нужно, а свое – вот где будет. – Он сжал кулак и потряс им в воздухе. – Все они утрутся теперь!..

Тимофей Степанович поместил контейнер рядом с полусотней таких же контейнеров на стеллаж, протянувшийся вдоль стены.

Порядком измотанный подводным приключением Михайлов поднимался на палубу. Как вдруг:

– Атас!.. – пронесся истошный вопль.

Навстречу Михаилу Васильевичу вылетел лаборант в белом халате и тут же грохнулся на пол, в спине его торчал маленький дротик. Не способный убить сам по себе, но, очевидно, отравленный. Бывшего губернатора постигло секундное замешательство, из которого его вывел вонзившийся в стену совсем рядом с плечом дротик. Михайлов выдернул пистолет из кобуры и стрелял в темноту, отступая вглубь корабельных помещений. Натолкнулся спиной на Тимофея Степановича, тоже с оружием в руке.

– Гады!.. – процедил сквозь зубы глубоководник. – Укладывают наших в рядок.

Наверху ударили пулеметы, и Михайлов представил Прохора Петровича в противогазе, как он выжидает, чтобы противник подошел поближе к ледоколу, вот наемники идут в полный рост, ни от кого не скрываясь и ничего не боясь. Прохор Петрович дает отмашку, и замаскированные пулеметные гнезда открываются…

Но это была лишь фантазия, а в реальности диверсанты, сумевшие скрытно пробраться на «Чилингаров», неторопливо и планомерно зачищали коридоры.

Михайлов, затаившийся за переборкой, подглядывал в карманное зеркальце.

– Выходите и сдавайтесь! – вещал на хорошем русском языке сержант противника. – У вас нет ни единого шанса! Мы гарантируем легкую, безболезненную смерть. Одна инъекция – и вы заснете! Вам приснятся хорошие красивые сны.

– Я сдаюсь! Сдаюсь!

Из бокового коридора высунулся с поднятыми руками мужик расхристанного вида – кажется, инженер-гидролог из соседней лаборатории.

Сержант белозубо улыбнулся:

– Хороший русский! Иди сюда!

Косясь на дула автоматов, мужик бочком приблизился к солдатам.

– Вы это… Правда, совсем не больно? Только укол ставьте осторожно! Эх, рюмочку на посошок бы!.. Да я ж не пью… А про царскую водку знаешь?.. Давай на брудершафт: мне укольчик, и тебе, мил человек, смертушки какой-нибудь. – Он помолчал, пожевал губами, а потом тонким голосом завыл: – А кислоты в рожу суклатыжую не желаешь?

Мужик раздернул ватник на груди, выхватил какую-то склянку и плеснул из нее на сержанта. До поры до времени склянка была вставлена в банку, висевшую на длинной веревке через шею: так снаряжаются, чтобы наведаться в лес за ягодой. Прозрачная жидкость щедро омыла лицо военного, с виду результат оказался тот же, как если бы брызнули соком раздавленной смородины со дна банки: кожа покрылась тонкой красной пленкой, красные капельки набухли в морщинках и складочках. Сержант забился в припадке, не в силах даже кричать. Мужика сию же секунду буквально изрешетили дротиками, он рухнул как подкошенный, однако диверсия была совершена: кислота шипела, кипела, вступила в реакцию с искусственной опушкой капюшона, воспламенив ее. Ближайший солдат отодрал капюшон и, хотя это было излишней предосторожностью, затоптал.

– Ты хорошо знаешь английский? – спросил глубоководника Михайлов. – Что они говорят?

Серегин принялся переводить.

– Мои глаза! Мои глаза! – вопил командир.

Подчиненные держали его судорожно дергающиеся руки и ноги, пока ответственный за медпомощь рядовой шарил в аптечке. Наконец, на пораженную кожу пролился универсальный антидот, в шейную артерию проникло обезболивающее и вслед за ним транквилизатор. Лекарства подействовали. Судороги прекратились. Безболезненный быт Запада в очередной раз подтвердился наглядным примером. Умом трудно было воспринять, что человек, выглядевший как экспонат из биологического класса, все еще в сознании и способен отдавать приказы.

– Продолжай, – бормотал сержант. – Вымочи бинт в физрастворе и наложи на глаза. Что это была за дрянь? Водка?.. Я ничего не вижу. Что с глазами?

– Вроде попало меньше, чем на скулы, – ответил рядовой, сосредоточенно промокая область вокруг век.

Пока рядовой занимался глазными впадинами, впитавшаяся в кожу кислота разъедала лицо изнутри: протачивала щеки, оголяла хрящи и кости.

– Поменяй бинт и скажи, как глаза, – требовал сержант.

Рядовой приготовил свежий бинт, аккуратно снял побуревший компресс и заметил, что к нему прилипли две крохотные блестки – хрусталики.

– Ну, что с глазами? – торопил сержант.

– С глазами все хорошо, – все так же ровно произнес рядовой. В это мгновение он больше всего боялся дать петуха.

– Закончите задание, – пробормотал сержант, – и свалим к чертям отсюда. Дорого мне обошлась эта операция.

– Сэр! Есть, сэр!

У Михайлова и Серегина осталось по нескольку патронов на брата, так что долгой перестрелки не вышло бы. Товарищи отходили по лабиринту внутренних помещений «Чилингарова». Враги занимали окрестные коридоры, отрезая отсек, в котором находились товарищи, от остальных судовых помещений. Михайлов опять повозился со своим зеркальцем и разглядел в дальнем конце коридора два крадущихся силуэта с автоматами наизготовку.

– Выскочим – сразу и снимут, – с досадой поведал он. – В этой трубе ни единого укрытия, а перебежка – метров дцать.

– Что-нибудь придумаем, – пробормотал глубоководник, нервно оглядываясь по сторонам.

Он принялся распахивать дверцы шкафов, наконец достал оружие футуристического вида и вручил бывшему депутату.

Угрожающе темнело широкое дуло. Витками разматывался армированный кабель, ведущий к упрятанной в стенной нише силовой установке.

– Что это? Секретный боевой лазер? И вы молчали!.. – восхищенно спросил Михайлов, осматривая устройство. – Полупроводниковый или твердотельный? Что за система накачки? Какая линза?

Серегин хохотнул:

– Это отбойный молоток! Им можно задолбить противника насмерть.

– Зачем посреди океана отбойный молоток?

– Разве не понятно? Намерзший лед скалывать. В Заполярье без таких штук никак нельзя. Бывает, утром встаешь, а технологический проемок, куда мы батискаф опускаем, застыл, хоть коньки на ноги цепляй и выделывай фортеля, что твой олимпийский чемпион. Вот съемное долото. Присоедините к фиксатору. – Глубоководник протянул увесистый металлический кол. Михайлов ввернул его в отверстие, которое по незнанию принял за дуло.

– Как только войдут!.. Вы – первого, а я замыкающего.

Через минуту ожидания раздался шорох. Михайлов ударил отбойным молотком, еще не видя противника, а лишь догадываясь, что через мгновение тот возникнет в дверном проеме. Пробил кевларовую броню с такой же легкостью, что и юный энтомолог булавкой прокалывает надкрылье жука. Серия ударов отбросила наемника к переборке. Михаил Васильевич приналег на рукояти. Отбойный молоток трещал, как дятел в березовом лесочке, эхо звенело в металлических зарослях шпангоутов и бимсов. Серегин между тем уработал своего противника. Рассматривая дело своих рук, пробормотал:

– Пуля – дура, а отбойный молоток – молодец…

– Зуб на зуб не попадает! – пожаловался Михаил Васильевич, опуская инструмент.

Глубоководник бросил взгляд на шевроны поверженного наемника.

– Ого! Да вы уоррент-офицера завалили!

– Что еще за птица? – выдохнул отставной сановник, вытирая рукавом пот со лба.

– Ну, это… как наш прапорщик, только злой очень, потому что ему со склада воровать не дают.

Дорога была свободна.

– Километровый шнур сюда бы! – произнес бывший губернатор, с сожалением оставляя на полу импровизированное оружие.

Товарищи бросились по узким корабельным коридорам в ангар, к батискафу, взобрались на него по стремянке и сиганули в распахнутый люк. Мгновение спустя, как раз чтобы увидеть, как опускается крышка люка, в ангар ворвались враги. Какое-то время они стучали прикладами по титановому корпусу, требуя выходить, а потом принялись разносить закрепленное на обшивке оборудование. Исковеркали манипуляторы. Погнули кувалдами винты. Вскрыли балластные бункеры, после чего наполнявшая их железная дробь беззвучно заструилась в воду. Видимо, враги намеревались похоронить полярников в титановом гробу на морском дне.

– Вот и все, – устало вымолвил Серегин. – Окончена жизнь. Присядем на дорожку. Тяжело вот так… Никогда не думал, насколько тяжело. Если бы раз – и все, то, наверное, терпимо. А у нас тягуче… Дано время подумать. Зачем? О чем думать? Что вспомнить? За что мыслью зацепиться? О том, как вкалывал до потери пульса? Или об институтском террариуме? Все – зря. Все – впустую. Хоть бы найти что-то светлое.

– Да ведь я тоже… Одно слово: хорош, – произнес бывший губернатор. – Я, знаешь, для чего на полюс поехал? Засветиться. С новым начальством заручкаться. Десять лет тому продул выборы, вытолкнули меня на обочину. С тех пор все в колею пытаюсь влезть. Я ведь и в пучину нырнул за-ради того, чтобы в репортажике на центральном канале упомянули. Да что теперь!.. Эх…

– Оба хороши, – хмыкнул глубоководник. – У тебя, Михаил Васильевич, хоть утешение есть… Вера твоя.

– Так ведь и тебе никто не запрещает. Тимофей Степанович, скажи как на духу: ты крещеный?

– Крещеный-то крещеный, а креста на мне нет.

Михайлов запустил пальцы за воротник и суетливо принялся искать у себя на загривке замочек цепочки.

Глубоководник остановил его:

– Поздно мне перековываться. Да и не возьму я у тебя креста – нечестно будет.

– Так сделай сам!.. Вон жестяные конверты с фильтрами воздухоочистки. У тебя есть нож.

Серегин через силу потянулся к залежам фильтров. Руководствуясь какими-то своими критериями, выбрал один, вскрыл и вычистил порошковый наполнитель прямо под ноги. Вдруг его настроение изменилось, он буквально накинулся на жестянку. Вырезал крест – корявый, с острыми заусенцами по кромке, и бережно спрятал его в нагрудный карман рубашки. Лицо глубоководника очистилось, будто подул какой-то ветерок и унес липшее годами: печали, страсти, заботы. Он вдруг улыбнулся, светло-светло, и сказал:

– Пора.

Глубоководник положил ладонь на рычаг, но потом обернулся на Михаила Васильевича:

– Ну что, поехали?.. Как Юра Гагарин говорил!

– Поехали!

Серегин придавил рычаг.

Удерживающие титановую тушу захваты разжались. Батискаф рухнул, унося в бездну шестерых оседлавших его вояк. Ледяная вода парализовывала мышцы, останавливала сердца, замораживала легкие. Тяжелое снаряжение тянуло вниз. Судьба не предусмотрела для наемников ни единого шанса выплыть.

Опускались минут десять. Разговаривать в этот раз не хотелось. Бывший губернатор беззвучно творил молитву. Серегин тоже поднял глаза к потолку, но миновало немного времени, и его взгляд заскользил по тесной кабине, перескакивая с предмета на предмет, а потом остановился на приборной панели – дрожание стрелки на одном из циферблатов привлекло внимание.

– Погоди, чего это мы себя хороним раньше срока? – воскликнул глубоководник, подскочив от нахлынувшего волнения. – У нас же… Под гондолой – непочатый кислородный баллон!

– Что же, будет чем дышать на дне, – сдержанно сказал Михайлов.

– При чем тут «дышать»!..

Тимофей Степанович залез в технологическое подполье гондолы и долго гремел там инструментами. Вернулся в кабинку и с размаху припечатал одну из кнопок на пульте.

Под ногами раздалось шипение. Михайлов испытал те же ощущения, что и в лифте, тормозящем при скоростном спуске с верхнего этажа Останкинской башни. Замедлив падение и покачавшись в нерешительности, титановая сфера устремилась к поверхности.

– Ну ты голова! – восхищенно приговаривал посветлевший лицом Михайлов, хлопая приятеля по плечу.

Батискаф проскреб маковкой по днищу «Чилингарова» и пробкой вылетел на поверхность у борта. Бывший губернатор повернул колесо задвижки и толкнул люк, осторожно выглянул. Противника было не видать, только на корме, запутавшись ногой в канате, болтался головой и руками в воде обтянутый камуфляжем утопленник.

Неуклюже перебравшись на льдину, приятели застыли, пораженные невиданным зрелищем: небо пылало, будто жар-птица поочередно взмахивала крылом, то над левым бортом ледокола, то над правым. Похоже, корпорация пыталась убрать свидетелей провала своего плана, но «Ямал» успешно отразил ракетную атаку. Сорок лет назад конструкторы рассчитывали, что на долю судна выпадет морское сражение. На палубе были предусмотрены все необходимые крепления, а в самых глубоких трюмах находилось на консервации современное вооружение и боеприпасы. За несколько часов напряженного труда «вежливые люди» превратили ледокол в неплохой крейсер. С развертыванием артиллерийских систем прояснилось назначение надстроек, ранее казавшихся неуместными и нефункциональными. Скорострельные пушки автоматической противозенитной системы вели отстрел целей, визг вращающихся стволов не прекращался. Горячее керамическое крошево уничтоженных ракет сыпалось на палубу. За пару минут установки израсходовали не меньше десяти тонн боеприпасов.

Враги решили задействовать все свои резервы, и вскоре на горизонте вырисовался корабль с хищными обводами. Лицо капитана Стародубского озарилось мрачной радостью воина. До выхода в отставку он много лет командовал крейсером, но ни одного сражения в эпоху застоя, в смутное время и последовавшую за ними пору стабильности на долю капитана так и не выпало. Вот и настало время схлестнуться с противником, так долго остававшимся «потенциальным». Михайлов вспомнил свою гипотезу про эгрегор и окинул мысленным взором недавнее прошлое. Он, Серегин, другие члены экспедиции изо всех сил бились с наемниками, не сдаваясь, не жалея себя и не моля о пощаде. А значит, Арктика – есть и будет российской. Чем бы ни кончился поединок кораблей, окончательная победа все равно будет за нами!