Текст книги "Там, на Угрюм-реке"

Полевой сезон закончился, но я не хочу увольняться из экспедиции, такая работа, несмотря на трудности, мне очень нравится: сплошной турпоход, да ещё деньги платят – за три месяца я получил около тысячи рублей, по тем временам это очень хорошая зарплата. Начальник партии тоже заинтересован, чтобы я остался работать, за сезон я натаскался как геодезист, хорошо себя показал, такие кадры нужны. И, чтобы мне не увольняться из экспедиции, меня направили в партию геофизической аппаратуры (ПГА), устроили слесарем. Зиму перекантуюсь, а весной опять в полевую партию: рубить профиля, бегать по ним с прибором, кормить комаров и возвращаться с победой – такая работа, нелёгкая и интересная.

1969 год, зима
На витимских гольцах

– 1 —

Зима 1969 года отметилась в Сибири небывалыми морозами. В Иркутске столбик термометра неделями не поднимался выше отметки минус 40 градусов, а на севере, в Катангском районе, где мы работали летом, была отмечена рекордная температура – минус 62 градуса. Однако лютые холода не помешали нам с Пашей Пентиным поступить в институт, в январе мы успешно сдали экзамены и стали студентами геологоразведочного факультета Иркутского политеха.

Поступил я легко, к вступительным экзаменам даже не готовился, надеялся на свои знания, в техникуме учился хорошо. Математику и письменно, и устно сдал на четвёрки, а последним было сочинение, я знаю, что одна из тем будет свободной, поэтому не стал изучать какие-то произведения, думаю, напишу на свободную, что-нибудь насочиняю, в армии в газету писал заметки, печатали.

Так и получилось, одной из тем была «В жизни всегда есть место подвигу», я её и взял. В памяти ещё свежа армейская служба, а служил я механиком-оружейником в авиационном полку. Полк наш боевой, прошёл с боями всю Отечественную войну, и командир наш, полковник Суровикин, участвовал в боях в Корее, сбил не одного американца. И вот – в боях уцелел, а в мирное время погиб: отказал двигатель, надо было катапультироваться, но самолёт падал на жилые дома, и Суровикин смог всё-таки отвести самолёт за окраину, но ценой своей жизни – сам спастись не успел. Вот этот подвиг нашего командира я и описал в своём сочинении.

Писал быстро, не отрываясь, исписал весь развёрнутый лист, который нам выдали, попросил второй – и его исписал. Тут и время кончилось, я не стал даже перечитывать, проверять, знаю, что пишу более-менее грамотно, много ошибок не будет, и сдал работу. Вывесили оценки – четвёрка. Три четвёрки – вполне нормально, конкурс на заочное отделение небольшой, все, кто сдали без двоек, прошли. Получил я зачётную книжку и на целый год успокоился: сессия у геологов-заочников один раз в году, в январе, вот ближе к делу и начнём готовиться.

А пока я работаю в партии геофизической аппаратуры, это вроде механической мастерской, кому что надо изготовить – бегут к нам. Надо печки-буржуйки для сейсмиков изготовить – делаем печки, надо сани-волокуши – делаем сани, приборы ремонтируем по силе возможности – от скуки на все руки. Коллектив у нас небольшой, мужики все взрослые, работают здесь давно. На обед иногда скидываются по рублю, ну и я с ними, берём бутылку водки, обедаем весело, с шутками и разговорами, травим анекдоты и всякие небылицы. Я рассказываю про работу в тайге, про интересные случаи и приключения, но их больше всего интересуют наши высокие заработки, в несколько раз больше, чем они здесь получают.

Забегая вперёд, скажу, что один из мужиков, Виктор Виздин, решил летом подзаработать и устроился в нашу полевую партию рубщиком просек. Проработали они с напарником меньше месяца: не нашли заброшенные продукты, наголодались, натерпелись лиха и кое-как вышли на базу, измученные и одичавшие, изъеденные комарами. Вышли – и сразу уволились: гори они синим огнём эти деньги, жизнь дороже.

Я иногда наведываюсь в свою партию, в которой работал летом, они сидят в соседнем здании, на третьем этаже, камералят – обрабатывают наши летние материалы. Полевые журналы все потрёпанные и замызганные, побывали под ветрами и дождями, среди них и мои. Все записи в журналах делаются простым карандашом, чтобы не размыло водой (ведь бывают и купания не по своей воле), главное, чтобы записи были чёткими, разборчивыми, ведь каждая цифра несёт свою информацию, и она должна быть правильной. Увидел я и свой журнал, полистал, вспомнил, где какую запись делал, как мне это доставалось. Между страниц полно засохших комаров и мошек, некоторые с кровью (с моей кровью!) – этакий гербарий: как захлопываешь журнал, кто-то не успевает улететь, погибает.

– 2 —

В начале февраля я неожиданно получил приглашение поработать в Светловской гравиразведочной партии, в Бодайбинском районе. Партия небольшая, всего два оператора-гравиметриста, и съёмку они ведут с вертолёта, а для привязки точек наблюдений по высоте берут с собой ещё микробаронивелир – тот прибор, с которым я работал летом. Но для работы с микробаронивелиром нужна ещё баростанция – стационарный барометр, который отслеживает изменение атмосферного давления, вот для работы на баростанции меня и пригласили. Должность у меня будет небольшая – младший техник-геодезист, и оклад, соответственно, всего семьдесят рублей, но меня это не сильно волнует, главное – я побываю на Витиме, ещё на одной Угрюм-реке, в краю золотых приисков. Я, не раздумывая, согласился и буквально через неделю стартовал в северном направлении.

Первыми улетели двое – я и зам по снабжению Бирюков для организации базы партии. Летели с посадкой в Усть-Куте, я вышел из самолёта и впервые увидел северный зимний пейзаж: только что прокатились пятидесятиградусные морозы, и весь лес, все постройки под толстым слоем инея, именно, не снега, а инея, всё заиндевевшее и неподвижное – сурово!

А в Бодайбо меня поразил паровоз. Идём мы с Бирюковым по улице, и вдруг перед нами стоит на рельсах настоящий паровоз, «кукушкой» такие называли. Откуда здесь, в глуши сибирской, за тысячу километров от железной дороги, может взяться паровоз? Уже позднее я узнал, что железную дорогу здесь построили англичане ещё до революции, она протянулась на сто сорок километров и связала между собой все прииски, а паровозы привезли на барже. Только недавно построили дорогу автомобильную и убрали эту железную, но многие считают, что зря: паровоз – он неприхотлив: не забуксует и не перемёрзнет в лютые морозы, не то что автомобиль. Железную дорогу убрали, но один паровоз оставили и установили его в центре города как памятник минувшей эпохи.

База нашей партии будет не в самом Бодайбо, а в Нерпо, это посёлок золотодобытчиков выше по Витиму, до него около ста километров. У нас задача снять там жильё и завезти бензин для вертолёта, тогда можно будет прилетать остальным и начинать работы.

Иван Никитич Бирюков мужик уже в годах, старый снабженец, знает все ходы и выходы. Ходит он в борчатке – длинной, ниже колен, овчинной шубе и лохматой шапке, кажется, из рыси. Но главное, что у него есть, – это чековая книжка и доверенность к ней, она открывает ему двери всех кабинетов. Он быстро оформил договор на аренду вертолёта, закупил шесть тонн бензина для вертолёта, а потом мы слетали в Нерпо и нашли там дом, где будем жить. Хозяин дома – Боголюбов Илья Анисимович, белоголовый старик, высокий и худощавый, живёт один: жена умерла, дети разъехались, он даже рад нам – веселее будет, пустил нас на постой, не запросив большой платы.

А на следующий день я начал возить бензин из Бодайбо. Бензин в двухсотлитровых бочках, их надо загружать в Ан‑2, а в Нерпо выгружать. В Бодайбо мне помогают мужики со склада ГСМ, мы закатываем по доскам в самолёт пять бочек, там ставим «на попа» и увязываем верёвками, чтобы не ёрзали по фюзеляжу, я примащиваюсь где-нибудь сбоку, и мы летим в Нерпо. Самолёт грузовой, не отапливается, а на улице мороз около сорока градусов (это нормальная температура для этих мест), так что мне в этом самолёте среди промороженного металла было не сладко. К счастью, световой день короткий, три рейса мы сделали и завязали, замороженной сосулькой ввалился я вечером в гостиницу и обнял печку-голландку – хорошо! За ночь отогрелся, отдохнул, и на следующий день мы сделали ещё три рейса – всё, бензин на месте, можно начинать работу.

Как раз и народ подтянулся за эти дни, прилетели наши операторы Дима Тарасов и Ефим Катаев, мужики лет под сорок, давно работают вместе, друзья закадычные. Прилетел и вертолёт, на котором будем летать, это Ми‑1, маленькая стрекоза, самый первый у нас в стране и самый маленький. Пилота звать Валентин, он мужик крупный, по нему видно, что весёлый и добродушный, и с ним техник Серёга, молодой парень, Валентин зовёт его «мой инженер».

Все собрались, и в доме Ильи Анисимовича стало шумно, давно, наверно, так не бывало. У печки почти целый день хлопочет тётя Аня, наша повариха, она живёт через дорогу, и Бирюков её нанял готовить пищу, три раза в день она нас кормит. С продуктами здесь хорошо, вот что значит золотодобытчики: и мясо есть в магазине, и красная рыба, и гречка, и всякое другое, чего в Иркутске на прилавке и не увидишь. Мы с Иваном Никитичем как зашли в магазин, увидели и сразу купили полтуши свиной и три мешка кеты мороженой, морозы здесь добрые, не пропадёт.

Как раз 23 февраля у нас всё готово к работе, завтра начинаем. Ещё днём Дима с Ефимом намечают маршрут на завтра, а потом садятся вместе с пилотом и наносят точки и на его карту. Маршрут рассчитан на три часа, за это время мужики облетят и отнаблюдают четырнадцать-пятнадцать точек, расположенных в одном квадрате, в следующем маршруте будут летать в соседнем квадрате, и так далее, пока не закроют всю площадь. К маю месяцу должны успеть. Местность здесь гористая, понизу тайга, а вершины сглаженные, голые – гольцы. Точки наблюдений выбираются в основном на вершинах, где может сесть или хотя бы «приткнуться» вертолёт, но используются также прогалины на речках и замёрзшие озёра, чтобы сеть пикетов была как можно гуще. Я с моей баростанцией должен находиться в середине квадрата, эту точку обозначают на карте особым знаком.

Вроде всё готово, вечером мы устроили праздничный ужин, выпили по чуть-чуть (много нельзя, завтра лететь) и утром, позавтракав, отправились на «аэродром». Наш аэродром – это поляна на берегу Витима, здесь и Ан‑2 садится, и вертолёт наш стоит. Ночью его охраняет местный мужичок, чтобы пацаны чего не натворили, но скорее спит дома – кому он нужен, этот вертолёт?

– 3 —

На улице морозно, градусник во дворе Ильи Анисимовича показывает минус 37 градусов, но вертолёт завёлся легко – Серёга уже прогрел двигатель с помощью передвижной печки, а без неё бесполезно. Мы с Димой и Ефимом кое-как втиснулись на заднее сиденье, приборы взяли на колени – больше некуда, Валентин погонял немного движок, потом вывел обороты на максимальные, и мы взлетели, взяли курс на вершину с отметкой 932,4 метра.

Пилот ориентируется великолепно, и через десять минут мы уже на месте, зависли над гольцом, на котором мне торчать три часа. Валентин чуть «притыкает» машину к поверхности и не сбавляет оборотов, держит её на весу, неизвестно, как глубок снег и что там под колёсами, а мы открываем дверцу и выпрыгиваем в снежную метель, поднятую винтами. Вертолёт тут же взмывает вверх и уходит, метель утихает, и мы ведём наблюдения по приборам, записываем показания, это занимает одну-две минуты. Как только всё готово, мы машем пилоту, который кружит вокруг нас, и он снова притыкает вертолёт рядом с нами, Дима с Ефимом залазят в него, хлопают дверцей – и всё, вертолёт сразу же уходит с гольца, а я остаюсь на вершине в наступившей тишине, аж в ушах звенит.

День сегодня хороший, ясный, хоть и морозный, но я одет тепло – в ватных штанах и толстой непродуваемой куртке, так что замёрзнуть не боюсь. Работа у меня несложная: каждые пятнадцать минут взять отсчёт по прибору и записать его в журнал. Остальное время я хожу по гольцу кругами, смотрю во все стороны – разглядываю дали, пытаюсь определить, где что находится. Хорошо виден Витим, он широкой лентой с крутыми изгибами уходит на северо-запад к Лене, далеко на востоке острыми зубцами торчит белый хребет – это Удокан. Под моим гольцом в глубокой долине течёт речка Нерпикан, но саму речку не видно, только по тёмной полосе густого леса можно понять, что там протекает река. Вертолёт наш летает недалеко, когда он садится-взлетает на ближних гольцах, мне его хорошо видно.

Три часа пролетело, я их спокойно пережил, не замёрз, и вот смотрю – вертолёт летит ко мне. За это время я немного подготовил площадку для посадки – утоптал снег, разгрёб его валенками по сторонам, чтобы вертолёт мог понадёжнее приткнуться или даже сесть всей своей массой на колёса. Вертолёт я встречаю, встав спиной к ветру и вытянув вперёд руки – показываю, с какой стороны заходить на посадку. Пилот так и заходит – прямо на меня и опускается потихоньку на площадку. Бушуют снежные вихри, но я не обращаю внимания, я смотрю, куда попадают колёса вертолёта (площадка-то неровная – камни, бугры) и руками показываю пилоту: «влево», «вправо», ему-то под днищем ничего не видать, а если одно колесо провалится, то и вертолёт может завалиться набок. Когда колёса встают более или менее ровно, я машу рукой вниз и вертолёт опускается, становится на колёса, сбавляет обороты и просто машет лопастями, отдыхает, а мужики с приборами вылазят наружу, мы одновременно делаем контрольные замеры и опять втроём втискиваемся в тесноту кабины – полетели домой.

На аэродроме нас встречает Серёга, наш «инженер», сразу спрашивает Валентина: «Как машина?» – и, получив в ответ поднятый вверх большой палец, довольный начинает зачехлять и привязывать вертолёт – так положено, а то дунет ветер и может уронить эту «стрекозу». Потом я ему помогаю заправить вертолёт на следующий день, одному неудобно – надо из бочки бензин налить в ведро и из ведра через большую воронку и замшу залить в бак. Замша – это фильтр, не дай бог какая соринка попадёт в топливо, это катастрофа. Наконец, вертолёт готов к завтрашнему дню, мы его оставляем сторожу и шагаем домой, предвкушая тепло и сытый ужин, за день на свежем воздухе прокалились основательно. Мы с Серёгой близкого возраста, мне двадцать два, ему двадцать четыре года, поэтому быстро скорефанились, остальные мужики намного старше, для нас они старики.

В хате Ильи Анисимовича замечательно тепло, после целого дня на морозе такой кайф раздеться и погреться у печки, а печка хоть и не русская, но тоже большая, основательная, топят её огромными, чуть не по метру, лиственничными поленьями, они разгорятся – жару не меньше, чем от угля. Пока мы заправляли вертолёт, мужики успели поужинать, отвалились, курят, и тётя Аня стала кормить нас. Навернули борща с мясом, потом по куску жареной кеты с макаронами, потом компот – еле вылезли из-за стола. Да, готовит тётя Аня отменно: по-деревенски просто, сытно и вкусно, с поварихой нам повезло. Хоть и не было у нас большого разнообразия в еде, но ели всегда с удовольствием – вкусно! и сыты мы были всегда.

Вечером опять планировали завтрашний день: намечали точки посадок и рассчитывали маршрут, а, когда всё было готово, коротали вечер и убивали время. Телевидение в Нерпо тогда ещё не дошло, так мы нашли в чулане Ильи Анисимовича целую кипу старых «Огоньков», а в каждом номере обязательно был кроссворд, вот мы за них и взялись. Кроссворды были довольно сложные, но общими усилиями мы их «кололи», белых строк оставалось немного. Так проходили вечера.

А днём опять: взлёт-посадка, взлёт-посадка, винт вращается, лётные часы наматывает. Для пилота такая работа – посадки с подбором площадки – самая трудная (но и самая денежная), ведь при посадке в незнакомом месте можно напороться на любую неожиданность и угробить не только вертолёт, но и людей, такую работу доверяют только самым опытным. Наш Валентин – пилот первого класса, имеет самый высокий допуск, и мы с ним летаем и доверяем свои жизни совершенно спокойно.

Самое трудное – это зависнуть и держать вертолёт в висячем положении, нам видно с заднего сиденья, как напряжён наш лётчик, как он по миллиметру двигает ручку управления, реагируя на малейшие порывы ветра. Можно себе представить, как выматывается Валентин в конце дня после тридцати таких посадок, по два раза на каждой точке. Но ничего, не стонет и не жалуется, всегда бодрый и весёлый, особенно за столом, когда тётя Аня кормит нас своей вкуснятиной. Аппетит у него отменный, покушать любит, без добавки из-за стола не вылазит. Обеды у нас проходят весело, шумно, за день намёрзнемся на гольцах – за столом отводим душу.

– 4 —

Но недолго мы полетали, всего четыре дня, а на пятый день проснулись, вышли во двор – туман, видимость метров пятьдесят, не больше. Во дворе на столбе градусник прибит, глянули – минус 52 градуса, это в конце-то февраля, видимо, январские морозы не доморозили, вернулись. Делать нечего, в такую погоду не полетишь, будем ждать. Занятие мы себе нашли быстро – карты. Самая аэрофлотовская игра – «Храп», в него и играли. Я хоть и не умел, быстро научился этой игре, как сказал Ефим: «Главное, денег побольше тащи, как проиграешь – живо научишься».

Конечно, научился, игра азартная, не хуже, чем в «Очко». Ставим на кон всего по десять копеек, каждый получает по четыре карты, и потом начинаем борьбу за взятки. В игре много всяких нюансов, не буду про них писать, но главное, что кон быстро растёт и доходит до рублей, а то и до десяток, и здесь напряжение нарастает. Можно пасануть и выйти из игры, но тогда и из кона ничего не получишь, а если ввязался в игру – захрапел или вистанул, то обязан взять две или одну взятку, иначе выставишь кон в двойном или одинарном размере. Вот и сидишь дрожишь, особенно, когда на кону хорошие деньги.

А морозы между тем завернули не на шутку, градусник на нашем столбе потихоньку опускается всё ниже и ниже: минус 54, минус 56, минус 57 градусов. На улице даже днём густой туман, солнце чуть виднеется мутным пятном. Такого мороза я в жизни никогда не испытывал – на улицу без ватных штанов лучше не выходить, прожигает насквозь, и дышать трудно. Мы и не выходим, сидим целыми днями, топим печку да играем в карты, а на улицу ходим только в магазин за водкой иногда, но сильно не увлекаемся, пьяным играть – вмиг продуешься, тормоза пропадают.

Уже почти неделю каждое утро у нас начинается с похода к градуснику, но походы эти неутешительны, и мы не знаем, когда морозы кончатся. Илья Анисимович нас успокаивает:

– Не переживайте, в воскресенье потеплеет, я вам точно говорю.

Наступило и воскресенье, я проснулся первым, накинул куртку и побежал на двор по нужде. Выскочил – тумана нет, солнце встаёт ясное и чувствуется тепло – не обманул старик! Я первым делом к градуснику – минус 39! Отлично, после минус 57 это совсем тепло. В этот день мы всё-таки не полетели, пусть металл немного согреется, отойдёт от морозов, он ведь хрупким становится при низких температурах. А дальше температура потихоньку стала расти, мы снова начали летать – потянулись рабочие будни.

Восьмое марта – женский праздник, и мы устроили себе выходной день. Валентин с Серёгой улетели к семьям в Бодайбо, а мы, пользуясь хорошей погодой, днём погуляли по посёлку. Нерпо одной улицей протянулся вдоль Витима, дома нестарые, добротные, есть клуб, школа, детский сад – всё как положено, нам он понравился. Недалеко от посёлка, среди гор, находится прииск Чаянгра, на нём и работают жители, добывают золото, и, видимо, хорошо добывают – живут зажиточно.

Вечером в клубе в честь праздника был концерт, мы сходили посмотрели местную самодеятельность, окунулись в массы. Весь посёлок собрался в клубе – не так часты здесь развлечения, артистам хлопали от души, причём на сцене в основном были женщины, чей праздник, а мужики и ребятишки были зрителями. После концерта, конечно, были танцы, но мы не остались, пусть молодёжь без нас резвится. Мы посмотрели – парни все поддатые, наверняка без драки не обойдётся, нам эти приключения ни к чему, ушли коротать вечер в свою «берлогу».

Март – месяц весенний, только не здесь, на севере: ночами температура опускается почти до минус 40, а днём хорошо – солнышко и лёгкий морозец, самая рабочая погода. Мы летаем каждый день, по квадратику добавляем к своей площади, маршруты наши всё дальше удаляются от базы, а, значит, увеличивается время подлёта, и меньше времени остаётся для работы, меньше точек наблюдаем. Больших приключений у нас не случается, и это хорошо, самое главное – вертолёт не ломается. Валентин сгонял его в отряд «на форму», провели ему регламентные работы (профилактику), и теперь наш трудяга опять с новыми силами крутит свой винт.

Меня с прибором высаживают не только на гольцах, но и на других площадках, где может сесть вертолёт. В одном из маршрутов мы приземлились в долине реки Бисяги на огромной наледи. Как образуются такие наледи, я видел в кино: в сильные морозы река перемерзает до дна, но вода продолжает прибывать и выпучивает лёд, ледяной пузырь растёт, растёт и наконец с громовым взрывом лопается, и вода разливается по долине. За зиму река «взорвётся» не один раз, и толщина наледи всё увеличивается и увеличивается, к весне достигая нескольких метров. Вот на такой наледи я и оказался, зрелище удивительное и необычное. Представьте ледяную поляну размером с футбольное поле, из которой торчат верхушки кустов и половинки деревьев, лёд чистый и гладкий, можно гонять на коньках. Коньков у меня нету, так я свои три часа катался на валенках: разбегусь и прокачусь, разбегусь и прокачусь, накатался досыта и вдобавок не замёрз нисколько.

А в другой раз мы приземлились на льду небольшого озера в «цирке», это площадка, подковой окаймлённая отвесными горами, обычно из цирков берут начало реки и ручьи. Нормально я провёл свои наблюдения, через три часа прилетели за мной, но за это время изменился ветер, стал дуть из цирка. Хорошо, что Валентин заметил это по снежным вихрям, срывающимся с гребней окружающих гор. Заметил и понял, что вытащить меня из цирка – большая проблема, можно разбить вертолёт об окружающие скалы. Тогда он высадил Диму с Ефимом неподалёку и полетел ко мне один, налегке. В цирк-то он сквозь горловину залетел против ветра, а выбираться из него с попутным ветром опасно, слишком близко торчат утёсы. Но ас есть ас: Валентин, не разворачивая вертолёт, стал выбираться задним ходом, хвостом вперёд, всё время держа машину против ветра. Очень медленно мы выползали из цирка, мне видно с заднего сиденья, как напряжён пилот, каких усилий ему стоит удерживать вертолёт на тонкой ниточке верного пути. Но выползли, отодвинулись от гор и тогда уже заложили вираж и полетели за нашими мужиками. В этот день мы прилетели домой на «красной лампе». Красная лампочка загорается на табло, когда в баке остаётся аварийный запас топлива – на двадцать минут полёта. Лётчики страшно не любят, когда она загорается – а вдруг датчик барахлит, тогда мотор может остановиться в любую минуту. Но мы долетели благополучно – когда лампа загорелась, нам оставалось лететь всего минут пять, долетели.

А на одной из точек я даже немного поохотился. Высадили меня на гольце в верховьях ручья Олений. Голец как голец, верхушка плоская, снега по колено – всё как обычно. Между наблюдениями стал обходить «свои владения» и неожиданно наткнулся на большие круглые следы, цепочкой протянувшиеся через голец. Медведи сейчас спят в берлогах, значит, это следы рыси, хоть она киса и небольшая, но лапа у неё будь здоров. Рассмотрел я внимательно следы и сумел понять, в какую сторону они ведут, пошёл скрадывать добычу. У меня на поясе охотничий нож, я его достал, сжал в руке и пошёл по следу, предварительно застегнув всю одежду и завязав уши шапки под подбородком, незащищённым от рысьих когтей осталось одно лицо, но до него, думаю, я её не допущу. Немного прошёл по следу – впереди небольшой останец (выветренная скала), и следы ведут за него, а от останца следа не видно, значит, рысь залегла здесь, думаю, может спит, отдыхает, вот бы её здесь прищучить, классная шапка получится. Крадусь осторожно с ножом в руке, заглядываю за скалу, и вот оно, разочарование – от останца тянется след и спускается под гору, к чернеющей внизу тайге. Не удалась моя охота, не будет у меня рысьей шапки.

Иногда у нас выпадают выходные дни, в основном когда нет вертолёта и, редко, из-за погоды. В начале апреля нам заменили пилота – Валентин вылетал свою саннорму, им больше положенных часов летать нельзя, и к нам прилетел другой пилот, Сергей, он помоложе Валентина, но тоже классный лётчик и мужик приятный, простой. Да и все лётчики, я заметил, мужики нормальные, сама работа, трудная и опасная, отсеивает случайных людей, такие в авиации, тем более на Севере, не задерживаются. Теперь у нас два Сергея, но техника мы как окрестили Серёгой, так и зовём, а лётчика – Сергеем.

Пока менялся экипаж, мы два дня не работали, а дни стояли солнечные, приятные, и я совершил восхождение на ближайшую вершину, на карте у неё отметка 892,4, а это значит, что над посёлком она возвышается почти на четыреста метров. В карты резаться уже надоело, я сразу после завтрака собрался и пошёл – гора рядом, она нависает над посёлком. Я вышел за околицу и полез напрямик, в лоб. Снега не сильно много, по колено, идти вполне можно. Склон горы зарос негустым лесом, зимний куржак с веток уже облетел (всё-таки апрель начался), и теперь яркая зелень ёлок радует глаз. Под снегом чувствуются камни и даже валуны, а скальные выходы пород приходится обходить стороной, но подъём несложный, и потихоньку, не спеша, за два часа я поднялся на вершину. Здесь яркое солнце и дали неоглядные, домики нашего посёлка кажутся игрушечными, а люди, как муравьи. Чтобы засвидетельствовать своё покорение высоты, я не поленился спуститься пониже, к лесу, набрал сушняка и запалил хороший костёр на вершине, пусть народ поудивляется.

Спустился я вообще махом – катился по склону на валенках, как на коньках, хватался за деревья, чтобы сильно не разгоняться, иногда падал в сугробы. Промялся я в этот день хорошо, а мужики наши как засели за карты с утра, так и сидят. Спросил, видели ли они костёр на горе?

– Нет, – говорят, – не видели, не выходили на улицу.

– 5 —

А через несколько дней со мной произошло настоящее приключение. Утром, как всегда, мы полетели работать, закрывать очередной квадрат. День пасмурный, серый, но видимость есть, так что мы начали работать совершенно спокойно. Меня высадили на гольце в бассейне реки Чарольда и улетели по точкам делать съёмку, а я остался вести наблюдения здесь. Верхушка у гольца довольно обширная и плоская, в одну сторону она обрывается в цирк, а в другую сторону идёт пологий склон в долину реки. Я уже знаю, что к обрыву лучше не подходить, на нём бывает наметён огромный снежный козырёк, и можно вместе с ним улететь в пропасть. Я и не подхожу никогда.

Погода изменилась неожиданно и очень быстро, я даже не понял, откуда наползла эта хмарь: видимость резко упала, окружающие горы стали таять, таять и исчезли совсем. Я понял, что дело плохо, вряд ли меня снимут отсюда – не найдут. Вертолёт я слышал сначала, но потом звук пропал, и я не знал, то ли он сел на вынужденную, то ли улетел на базу, а может врезался в гору, но о таком варианте я старался не думать. На всякий случай для очистки совести я вёл наблюдения все три часа и даже немного больше, но чуда не произошло – вертолёт не прилетел, и ясно, что не прилетит уже – у него кончился бензин. А также ясно, что если не развиднеется, то мне придётся здесь ночевать. И хорошо, если одну только ночь, а если непогода продержится дольше? Но больше меня беспокоит не это, а вертолёт. Хорошо, если он успел вылететь к Витиму и вдоль него вернуться на базу, в Нерпо, тогда, как только развиднеется, он за мной прилетит, дождусь. А если они тоже сидят где-то «загорают» или, не дай бог, поломались?

В панику я не ударился (мечтал о романтике и приключениях? – получай!), стал соображать, как выходить из этого положения. Хорошо, что нет мороза, всего три-четыре градуса ниже нуля, не замёрзну. Решил: пока световой день не кончился, буду сидеть на гольце – а вдруг прилетят, хотя надежды почти ноль. А день закончится, надо спуститься вниз к тайге и развести костёр, ночевать около него намного веселее, чем торчать здесь на снегу да на ветру. Что у меня есть? Самое главное – есть спички, есть компас, есть ломоть хлеба (беру с собой, если что, заморить червячка) и есть охотничий нож, приличный тесак. А самое главное – у меня есть твёрдая уверенность, что за мной обязательно прилетят. И всё закончится благополучно.

Конечно, вечером мне пришлось идти вниз, к лесу – вертолёт не прилетел. Прибор я не стал оставлять на гольце (вдруг занесёт снегом?), забрал с собой, он нетяжёлый. Перед уходом вниз я ногами нагрёб небольшой сугроб, чтобы был хоть какой-то ориентир, где я находился, ведь следы мои может замести снегом, и побрёл к чернеющему на западе лесу. Идти пришлось с километр, не меньше: сначала стали попадаться отдельные деревья, но с них дров не добудешь, пришлось идти до густой тайги. Но и в тайге дров без топора добыть непросто, всё под снегом; сушины стоят, но как их свалить? Только у ёлок можно наломать сухих нижних веток, я и наломал побольше, пока совсем не стемнело. Но ветки прогорят быстро, на ночь не хватит, и я решил попробовать завалить сушину. Выбрал нетолстую, чтобы была посильной, разгрёб под ней снег до земли и развёл костёр вокруг комля, думаю, перегорит и я её завалю. Долго она перегорала, много я дров сжёг, но в конце концов ствол истончился, я навалился, и сушина грохнулась на землю. Это уже маленькая победа, теперь дров хватит на ночь, надо только разделать ствол на отдельные брёвна, чтобы можно было их затащить в костёр. Здесь я уже голову долго не ломал, способ известный: я развёл костёр под стволом, и через час он перегорел, переломился. Потом я костёр перенёс подальше – «отрубил» ещё бревёшко, потом ещё. К концу ночи вся моя сушина была «перерублена» огнём, и у меня горел хороший таёжный костёр из брёвен.

Пока я «боролся за огонь», я был занят и спать совсем не хотелось, а когда борьба закончилась, я почувствовал, как устал и как хочется спать. Ещё сильно хочется есть, ломоть хлеба свой я сжевал ещё днём, и теперь от голода пропадают силы, двигаюсь с большим трудом. Стал я себе устраивать лёжку – ломать еловые лапы и таскать их к костру, налазился по сугробам – последние силы сжёг. Потом лежал у костра, дремал, думал думы свои нерадостные и ждал рассвета, а уснуть на голодный желудок так и не смог.