Текст книги "Руины Арха"

– Откуда?!

Это спросил я. Удивление распирает не меньше, чем Катю.

Ответ стал ясен, когда девушка развернула шубку спиной. Там дырка с монетку, ворсинки вокруг нее темные.

– Нашел, – сказал Борис. – Кое-кому уже была без надобности. Но не будем о грустном. Хватит мерзнуть, надевай.

Катя и шубка стали единым целым, кулачки затянули поясок, полы до бедер, волосы укрыл меховой капюшон.

– Я почти в раю, – выдохнула Катя. – Ребят, вы… вы меня… спасли.

Мы с улыбками переглядываемся.

– Даже не знаю, как благодарить…

Мелькнула скабрезная мысль, но я тут же прогнал. В Руинах самцовый инстинкт кажется мешающим рудиментом. Помню, отец рассказывал, когда его забрали в армию, то гоняли так, что лишь через три месяца, на улице в ночном карауле, вспомнил, что на свете есть такие существа, как бабы…

Передо мной полуголая красотка, а моя реакция почти как у монаха или евнуха. Не до того.

– Кать, у тебя есть оружие? – спросил я.

Ее лицо посерьезнело. Отстегнула клепку боковой сумки, блеснули большие ножницы. Клюв торчит по направлению костяшек, между безымянным и средним пальцами. Катя зажала в кулачке так, что сомнений нет: пускала в ход не раз и весьма успешно.

Кроссовки высохли, внутри них как в печных топках. Сажусь на колено напротив Кати, моими усилиями сперва одна, затем вторая кроссовка обретают прекрасный дом. Чувствую себя снаряжающим дочь в первый класс.

– Спасибо, – сказала Катя с теплой улыбкой.

Большего и не требовалось.

Вкладываю в девичью ладошку кастет.

– Выдвигаемся, – дал команду Борис.

Оставляем костер доживать, Борис шагает впереди, держу Катю за руку, ее вторая сжимает в кармане кастет. Думал, спрячет в сумку, чтобы случайно не проткнуть шубку, но нет. Держит наготове.

Руины, чтоб их…

Глава 7

В дороге отвлекаю Катю от самокопания рассказами о родителях, заодно сам кутаюсь в теплые лоскуты воспоминаний. Рассказываю, как с отцом рыбачили, ходили всей семьей за грибами, как строили сарай, а я чуть не сломал шею…

Вроде ничего особенного, но Катя слушает.

И сам себя слушаю. Даже внимательнее Кати. С кропотливостью хирурга извлекаю из недр памяти каждую мелочь, но почему-то все равно мало, как издыхающему от жажды в пустыне не хватает ковша воды, выпил бы ведро, нет, бочку! В жизни было много, но вспоминается лишь самое яркое, а прочее при всем желании…

Черт!

В Руинах от прежней жизни не осталось ничего, кроме воспоминаний. Не могу даже пощупать семейное фото или собрать отцовский кубик Рубика.

Только эфемерные нити в сознании.

Катя словно почувствовала, прижилась к моему плечу плотнее, не выразить словами, как я благодарен.

– Расскажи о своих родителях, – попросил я.

И она рассказывает. Что-то похоже на мои истории, в душе отзывы трепета. Теперь уже я обнимаю неосознанно, будто некий ген приказал держать как можно ближе этот сундук с несметными сокровищами.

Чуть не врезались в Бориса.

Тот стоит.

Осторожно заглядываем ему за плечи, я за правое, Катя за левое.

Впереди горло спусковой лестницы, из середины торчит знакомая тварь, скушала мой плащ, Борис назвал нерводом. Этот гораздо меньше, но пригвоздил к потолку копьями щупалец тушу с крупного волка. У добычи две пары мускулистых лап, мощные когти. Голова хищной птицы, тело в блестящем кожухе из бурых перьев.

– Волкоршун, – вздохнул Борис. – Бедняга…

– Похож на грифона, – заметил я.

– Есть такое, – согласился Борис. – Многие так и называют.

– Видела таких, – сказала Катя священным шепотом, будто в храме. – Гнались за шустрой ящерицей размером с кролика, самая быстрая погоня, какие видела… Неслись как гепарды, плиты под ними рассыпались, бежали даже по стенам…

– Самые быстрые твари в Руинах, – сказал Борис. – И самые вкусные, хе-хе.

– А что это за… куст? – спросила Катя.

– Нервод, – ответил я. – Вчера чуть нами не пообедал.

Шпионским стилем спускаемся. Ноздри сжимаются от запаха паленого мяса, по гребням нервода, повинуясь трескучему ритму, текут снизу вверх стайки молний, от мертвого зверя дымок. По шипам журчат кровавые струйки, сверху щупальца блестят сочным багром, на середине кровь тусклая, черная, а у основания шелушится пепел, летает черная тучка.

Катя с брезгливой гримаской перепрыгивает ступени, куда из клюва волкоршуна падает, отмеряя секунды, кровавая капель.

Выныриваем в круглый зал с колоннами, здесь роща грибов.

У пола шляпки жмутся друг к другу как народ на митинге, одни – крошечные холмики, другие – по колено. Под тенью шляпок волосатые ножки как дремучий лес. На упавших плитах высятся грозно, как стражи, грибы-одиночки. На колоннах – трутовики, как этажи тарелок. Стены дали приют домикам на изогнутых, как крючья, тонких ножках, что-то вроде опят или поганок. Даже потолок в грибницах пушистых шариков.

В воздухе плавают фиолетовые огоньки, много, как в снегопад, только не падают, каждая будто живет своей жизнью.

Борис пересекает грибное царство широкими шагами.

– Не задерживаемся!

Мы с Катей спешим следом.

– Сонные грибы, – прошептала Катя, озираясь.

Выходим из зала, я вдруг зеваю как бегемот, перед глазами мутная пленка. Катя прикрывает ротик тылом ладони, пряча зев. Борис помотал головой, как пес после речки. Останавливаемся.

Борис лицом ко мне, палец тычет в арку, откуда мы вынырнули, та теперь далеко, но я еще вижу танцы фиолетовых светлячков.

– Такие места всегда пробегай. А то рухнешь спать прямо там.

– И не проснешься, – добавила Катя.

Перевожу взгляд на нее.

– Ты уже с этими грибочками встречалась…

– Питалась ими, когда кончились запасы. Подбегала к краю грибницы, задержав дыхание, срывала ближайший – и прочь.

– А откуда знала, что съедобные?

– Не знала. Но пришлось рискнуть, жрать было нечего.

– Рисковать приходится каждый день, привыкай, – сказал Борис.

– Дайте угадаю, – сказал я. – Человек дышит фиолетовыми пылинками, они усыпляют, а потом грибочки оплетают спящего нитями и высасывают соки.

– Зачет тебе по микологии, – рассмеялся Борис.

Вышли в зал размером с футбольное поле, его наискось пересекает речка. Берега закованы в цепи мощных плит, на каждой плите – высокая статуя женщины то ли в монашеской, то ли в жреческой робе, в руках кувшин под наклоном, из шеренги таких кувшинов в речку льется вода. Не каменная – настоящая. Вода наполняет русло, шипучие потоки разбегаются в обе стороны, исчезают за челюстями решеток в углах.

Прячемся за одной из статуй.

На том берегу у костра сидят трое. В лохмотьях, такие не всякий бомж наденет.

На одном поверх лохмотьев костяные доспехи: нагрудник из ребер, черепа наплечников, наверное, рычуньи, рогатый шлем, тоже из черепа, кажись, бычьего, хотя не знаю, есть ли тут быки…

Видимо, этот в доспехах – главный. Его зад греется на черной меховой шкуре, та устилает обломок плиты. Главарь отрывает клыками от кости жареные волокна мяса, они пышут паром.

Двое других живо переговариваются, первый размахивает кружкой, из нее плещет пена, второй то и дело заносит дубину, темное полено крошит камни у ног.

– Мерзы, – шепнул Борис, точно плюнул.

К моему горлу подступил ком ярости. Губки Кати стянулись в узел.

Выжидая удобные моменты, украдкой перебегаем от статуи к статуе, сквозь шум реки становятся слышными голоса, а когда мы скользнули за статую, что смотрит прямо на трех стервятников, начали различаться слова.

– В прошлый раз я бы тебя перепил.

– Если б не свалился как бревно, ха-ха!

– Не в счет. Я тогда трахнул ту красотку пять раз, а ты всего один. У тебя сил осталась куча!

– В кишках у тебя куча! Тебе то бабы, то печень, то еще какая хрень мешает. Давай схлестнемся!

– Не, бухла мало. Вылакаешь за раз, до меня очередь не дойдет!

– Говорю же…

– Тихо! – оскалился рогатый. – Дайте пожрать спокойно.

Двое начали подкалывать рогача, по залу гуляет смех, вожак порыкивает, наблюдаем из теней укрытия.

Цепочкой – Борис впереди, Катя в хвосте – проскальзываем по каменной дужке над рекой, будто ниндзя, общая ненависть сделала единым целым, словно мысли друг у друга читаем.

Вожак нас не видит, загораживают туши подчиненных, те сидят к нам спинами, смех и ругань заглушают наше приближение.

Борис рванул вперед, прыжок через головы хохмачей, вожак вскочил, из лохмотьев на поясе блеснул пистолет, но Борис, пролетая над пламенем, отбивает ножом. Грохнуло, пуля взбила гриб пыли сбоку от костра, Борис налетел на вожака, ядро из двух тел бешено укатилось в полумрак.

Я обхватил локтем шею того, что с дубиной, в бок его клюнул зубастый кинжал Курта, еще и еще. Входит как в масло, а вырывать приходится с силой. Меня швыряет туда-сюда как в челюстях дракона, вонючий бандит ухитрился дотянуться концом дубины до моей лопатки, но боли я не ощутил. Дубина упала, мерза обмяк, брезгливо отталкиваю в костер, на распластанном чучеле тут же взрастают огненные цветы.

На краю зала Борис поднялся на ноги, но главарь с разбега таранит рогами в туловище, Борис успел повернуться боком, рога прошли с двух сторон, Борис и главарь падают в связке, прокатываются кубарем, вскоре оба разгибают спины, но руке Бориса вражий шлем, держит за конец рога.

Вожак едва обрел равновесие, Борис обрушивает шлем ему на морду, глухой хруст, второй рог вошел в глаз, вылез за ухом.

Тело мерзы нелепо качнулось, пятится назад. В итоге гравитация побеждает с тяжелым глухим ударом, под черепом набегает темная лужа.

Оборачиваюсь к Кате. Кроха провернула над третьим, который так и не выпустил из лапы кружку, хардкорное фаталити. На мерзе не осталось живого места, гигантская котлета из свежего фарша, еще не побывавшая на сковороде. Трудно поверить, что так можно сделать кастетом и ножницами.

Особенно Катя постаралась в паху.

Нет сомнений, ей доводилось не только встречать подобных типов, но и узнавать на себе их уродские наклонности. Девочка свела счеты.

Борис подобрал с пола пистолет, трофей перелетает ко мне, ловлю.

– Обращаться умеешь? – спросил он.

Щелкаю предохранителем. Пистолет крутанулся ковбойски, ствол за пояс.

– Разберусь.

Бориса кивает на убитого главаря.

– Сними доспехи. Твои.

– Но…

– Без «но».

Колеблюсь. Подошвы начинают шаркать. Присаживаюсь над трупом, возня с ремешками. Катя умывается у статуи жрицы, ладошки под кувшинным водопадом. Борис свернул в рулон черную меховую подстилку главаря, торба заглатывает, будто пасть гигантского червя.

Доспехи с вожака снял, надеваю нагрудник, затем черед наплечников, застегивать ремешки помогает Катя, мокрый платок в ее кулачке оттирает пятна крови с моего лица, с жилета, с костей доспехов.

– Спасибо, – шепнул я.

Отстегиваю от ремня арбалет.

– У меня теперь пушка, так что… Прикрывай с тыла этим.

Глаза Кати бегают, пальцы ощупывают детали оружия, прислушиваются.

– Не умею стрелять…

– Научу. Вчера тоже не умел.

Борис у реки умылся, прополоскал рот.

– Ну, – говорит, подходя к нам, – думаю, этим акт мародерства ограничим. В путь.

– Ты же говорил, в Руинах любая ржавая скрепка имеет цену, – напомнил я.

– Имеет, – согласился Борис. – Но мерзы… Самое ценное мы взяли, остальное пусть тлеет вместе с их гнилым мясом. Я, знаешь ли, тоже бываю брезглив.

Катя присела рядом с ним, платочек вытирает пятна крови с плаща.

Ощущения как после трени в качалке. Пыхтим как кони, пот ручьями, но ничего особенного. Хотя если подумать… я только что зверски прирезал чело… Нет уж. Мерза есть мерза.

Покидаем красивый, не заслуживший столь грязной битвы зал через трещину в стене, оборачиваюсь увидеть напоследок каменных дев, и меня глотает узкий сырой коридор.

В доспехах непривычно, но для своего массивного вида они легкие, все же кость – не железо. Интересно, смогут защитить от стрелы или пули? Вряд ли… Но от удара дубиной спасут, а это немало. И от челюстей какой-нибудь гадины уберегут, хотя после можно будет выбросить. Зато будет кому выбрасывать.

По дороге вручил Кате связку с арбалетными болтами, учу стрелять. Арбалет плюет стрелы в грибы, чаши для огня, обломки плит, барельефы, один раз даже в рычуна, но тот удрал прежде, чем туда прилетел болт. И к лучшему. А то убежал бы с болтом в заднице, а болтов дефицит.

Тиски коридоров раздвинулись, даже дышать легче, словно вместе с туннелями стали шире легкие.

Фигурка Бориса в плаще с видом от третьего лица такая привычная, часто увлекаюсь, воображая его своим аватаром, будто каждое его движение направлено мною.

– Интересно, что он чувствует? – шепнула Катя. – О чем думает?

– Сам бы хотел знать. Или не хотел…

– С ним спокойно. Как за стеной.

– Нравится?

Катя тихонько захихикала, локоток пихает в ребра панциря.

– Отелло!

– Не… С ним почти как с отцом. Болтаем, будто не в Руинах, бдительности ноль, а он всегда начеку. За всем следит, просчитывает, из какой щели какая тварь может выскочить, против каждой у него средство. Крыша лопнет держать все это под контролем. Я бы сдох от нервов раньше, чем от монстров.

– А что будет без него?

– Давай не думать об этом.

– Давай.

Устроились на привал, я ушел отлить в соседний коридор, так бы просто отвернулся и зажурчал, но теперь с нами Катя, иду подальше, чтоб не услышала.

Стена осквернена, поздравляю себя с облегчением, затягиваю ремень, посвистываю, но тут… жалобный писк. Умолкаю. Пищит вновь и вновь – из пробоины в стене чуть дальше.

Осторожно заглядываю за кирпичи.

Завал. Рухнули плиты размером с микроволновки, одна придавила хвост мыши размером с упитанную крысу. И все же мышь.

Точнее, смышь.

Смышей в Руинах тьма. Путешествуя с Борисом, а затем и с Катей, то и дело видел мелких серых грызунов, исчезали белыми вспышками, но такую огромную вижу впервые.

Борис рассказывал, хвосты смышей – источники силы. Если пережать чересчур, смышь не сможет телепортироваться.

Похоже, здоровячку не повезло.

Судя по грязной растрепанной шерстке, прижат давно, визг усталый, но повторяется упрямо, хвост вдавило почти весь, смышь не может даже развернуться, чтобы прогрызть и процарапать ловушку.

– Бедняга…

Мордочка повернулась ко мне, писк оборвался. Подхожу ближе, частые бумы в груди. Круглые черные бусинки с белыми звездочками смотрят на меня, в них не тупой животный страх, а какие-то мысли насчет меня. Почему-то думаю об этом смыше в мужском роде.

– Сейчас, милый.

Пальцы с трудом залезают под плиту, в трещины, мускулы разом в напряг, из горла натужный звук. Корячусь долго, доспехи мешают, смыш по-прежнему смотрит в глаза, извернувшись и задрав мордочку, слабо пискнул, словно в поддержку. Но я сдаюсь, задница ударилась о пол, черепа наплечников клацнули, изо рта пар, гляжу на смыша виновато.

– Погоди, родной… Щас сообразим…

Стягиваю со спины рюкзак, роюсь, оттуда вылезает короткая монтировка из числа пожитков убитого мною Курта. Парочка стальных зубов, почти мышиные резцы, вонзились в щель меж плитой и полом, хватаю фомку обеими руками, мышцы вздуваются, треск, плита оторвалась чуть-чуть, но в тот же миг завал осветило, будто пыхнул фотоаппарат, и я оказался один.

Руки расслабились.

Оглядываюсь. Никого. Мрачно, с потолков капает, но губы трогает улыбка, сейчас этот упитанный малыш родился заново, бежит где-то, задыхаясь от счастья, не веря, что жизнь еще не заканчивается, от этого счастья достается кусочек и мне.

– Беги, малыш. Удачи.

Монтировка в рюкзак. Встаю, рюкзак возвращается на лопатки костяного панциря. Где-то часто хлюпают шаги, выхожу из заваленной комнаты, по коридору ко мне бегут Борис и Катя.

– Живой, – выдохнул Борис, замедляясь.

– Уже паниковать начали! – сказала Катя с ноткой обвинения, остановилась, ладонь забросила волосы за голову, протяжный выдох, щечки вздулись.

– Простите, ребята, я свинья, – сказал я, но улыбка не сходит, будто вижу вторым зрением коридоры глазами мчащегося спасенного зверька. – Тут завал, решил проверить, нет ли чего полезного. Увы… Еще и вас растревожил.

Борис заглянул в брешь мельком.

– Молодец, искать тайники надо. Но в следующий раз предупреждай, чтоб не сидели на иголках.

– О'кей.

Возвращаемся к костру, там ждет горячий суп в металлических кружках, Борис просто кудесник. А заодно Дед Мороз: подарил детишкам сончас. Катю от дежурства освободили, а сами дремали по очереди, каждый по тридцать минут, сначала Борис, потом я.

Засыпаю лицом к стене, доспехи в сторонке, костер, потрескивая, греет спину, на залитых огненным светом плитах колышется моя бревноподобная тень.

Из трещины в полу перед носом вылезает острый носик, блеснули кончики резцов. За край щели цепляются коготки. На меня уставились черные жемчужинки, в них отражения меня.

Не сомневаюсь: он самый.

Сон как сдуло, приподнимаю туловище, озираюсь на Бориса, тот сидит спиной к нам, опираясь на дробовик, как мудрец на посох, из-за силуэта плывут колечки табачного дыма. Ложусь на место, наши со зверьком взгляды вновь встречаются. Смыш выбирается из трещины – да, точно он, огромный, словно крыса, – семенит ко мне, носик обнюхивает мое лицо, усики щекочут, улыбаюсь.

Пальцы вынимают из кармана штанов хлебную корочку, угощение подплывает к мордочке, зверек увлекается. С умилением наблюдаю, как смыш вертит в передних лапках, зубки обтесывают со всех сторон, усики шевелятся смешно.

«Друг».

Эта мысль прозвучала в голове. Уверен, не моя.

«Друг».

Да, не моя. Похоже, малыш еще и телепат. Но я не против. Послание прозвучало вкрадчиво, не нарушая мой ход мыслей.

«Друг».

Как мурлыканье кота, повторяется, убаюкивает… Наблюдая, как смыш уменьшает корочку, слушаю «дружную» мантру, засыпаю, ресницы расцепить в итоге не получается, как стальные крючья, беспамятство глотает.

– Пора.

Расталкивает Борис, просыпаюсь мгновенно, бодрый как огурец, словно дрых сутки. Катя зевает, изящно потягиваясь. Пушистого друга, разумеется, нет.

Но надеюсь, еще встретимся.

Глава 8

Наткнулись на низкорослого руинца в толстом плаще, такой не пробьешь и копьем, лица под тенью капюшона я не разглядел, лишь золотые зубы блестят ярко. Назвался торговцем. Распахнул плащ, изнанка усеяна карманами, набиты всяким. Глаза разбегаются, не знаю больше половины товаров, но от них исходит энергия, уверен, каждая вещь приносит огромную пользу.

Торговец крылья сложил, в коридоре аж потускнело, они с Борисом отходят, начинается торг. Тип приоткрывает Борису то одно, то другое крыло, вкрадчиво и завлекающе рассказывает, фонтан жестов. Борис курит, поддакивает, что-то отвечает, иногда голоса повышаются, иногда обоюдный смех.

Мы в сторонке, на всякий случай грею ладонью рукоять пистолета, пальцы Кати поигрывают на дереве и металле арбалета, от нее, как радиация, явное недоверие, личико суровое, торговец посматривает на нас.

Наконец, его плащ исчез за углом, Борис шагает к нам, затягивая на торбе шнур.

– Я видел, – говорю, – ты передал ему ожерелья из здоровенных хищных зубов, целые гроздья ожерелий.

– Зубы рычунов, – ответил Борис. – Обычная валюта в Руинах.

– А что купил? – спросила Катя.

– Еду, патроны, мелкие артефакты… Ассортимент не такой уж богатый.

– Да? – усомнился я. – А мне показалось…

– Знаю, – рассмеялся Борис. – Это же торгаш. Умеет подать товар, чтоб смотрелся. Тем более, новички, не разбираетесь еще, что нужно, а что нет. Пригодиться, конечно, может все, но не каждый может всем воспользоваться – раз, и унести на себе – два.

Борис добавил тише, как заговорщик:

– Хотя ценное у него таки нашлось.

Вытащил из кармана что-то округлое, кидает вверх, ловит, а затем показывает, зажав, как бриллиант, между большим и указательным.

– Каменная слива.

По форме и впрямь слива, только серая, пятнистая, словно высекли из плиты.

– Съедобна? – спросил я.

– Съедобна и жуть как полезна для задницы, если та находит проблемы в комарое.

– То есть?

– Если камнесливу слопать, она тут же отравит кровь. Для человека не опасно, а комары и комарок не переносят, потому съевшего сливу не трогают какое-то время, есть шанс сбежать. Плод редчайший. Странно, что этот хмырь продал так дешево…

Мы снова в путь, Борис с виду весел, сделкой доволен, постреливает шутками, но порой озирается, во взгляде настороженность. В дороге дал нам то, что выкупил, – мне полную обойму от пистолета, а Кате серебристые сапожки. Та от радости взвизгнула, арбалет упал. Кроссовки опять переселились ко мне в рюкзак.

Но радость была недолгой.

На хвост сел волкоршун, тварь, похожая на грифона. Уже встречали, но мертвую, была добычей нервода. Но теперь добычей, кажись, станем мы.

Пока живы – хвала дробовику Бориса, не зря был настороже, но тварь основательно измотала погоней, мы забежали почти в тупик.

Цепочкой карабкаемся по карнизу, прильнув к стене, над пропастью. Доспехи мне пришлось сбросить. Пропасть – стопка коридоров на разных этажах, но у этих коридоров нет полов и потолков, вместо них лишь карнизы. Надо перебраться на другой берег, но арок в стенах мало, а каменных ключиц между берегами еще меньше.

От наших подошв сыплются камушки, исчезают во тьме провала, камень под моей ступней рассыпался, сердце долбит, опускаю ботинок на следующий.

Кате, что ползет между нами, можно завидовать: легкая как пушинка, а ловкость обезьянья.

Рев волкоршуна совсем рядом, что-то средне между рычанием и клекотом, кажется, монстр прямо по ту сторону куска стены, к которому прилип я. Плиты вздрагивают от ударов лап.

– Торговец, – прокряхтел Борис.

– Что? – не поняла Катя.

– Зверюгу натравил торговец! Он зверовождь…

– Зверовождь?

– В Руинах иногда можно подчинить тварей. Есть редкие мастера, научились, но большинство зверовождей просто-напросто везучие ничтожества, используют артефакты.

– А этот?

– Такой же. Удачливое говно. Думаю, нашел подчиняющий артефакт, заарканил волкоршуна и теперь наживается, убивая встречных. Прикидывается торговцем, оценивает, какой шмот и смогут ли дать серьезный отпор, а затем напускает песика.

– Посчитал нас удобными целями?

– Вас – да, меня – нет. Но жадность взяла верх.

– Жадность?

– Ставлю дробовик, засранец понял, что у меня за торба. Теперь ясно, чего со сливой продешевил. Рассчитывает забрать, когда прикончит.

Бахнуло, Катя вскрикнула, плита между ней и мной на уровне пояса выдалась из стены на длину ладони, глухо взревело, рев давит на барабанные перепонки.

– Волкоптенчик бодает стену, – сказал я.

– Мамочка! – вырвалось из Катя.

– Береги слезки, детка, – сказал Борис с небрежной лаской, шурша сапогами о древние зубы карниза, взор оценивает камни, по которым предстоит идти нам, за которые придется цепляться. – Обезвоживание вредно для мышц, а быстро бегать сейчас нужно позарез.

Из проема, куда мы продвигались, высунулась башка с клювом, шлем бурых перьев рывком повернулся к нам. Глаз нет, но как-то распознает, когти вгрызлись в край проема, хруст. Из клюва страшный рев. По коже мурашки, плащ Бориса аж заколыхался.

Я инстинктивно, словно ища путь отхода, обернулся в другую сторону, там из проема вылез тип, что прикидывался торговцем, кисть держится за торчащий из стены рог для факела, тело над пропастью, другая рука тянет в нашу сторону револьвер.

Грохнуло!

Катин крик, попало ли в меня или кого-то из спутников, проверять времени нет, я даже не понял, когда мое тело успело в столь скованной позе извернуться так, что пистолет из-за пояса прыгнул в ладонь.

Выстрел в плиту, откуда торчит рог для факела, тот прогнулся вниз, чуть не вырвался из стены, торгаш чуть не сорвался, назад в проем.

Из наших, кажись, целы все.

– Шустрый гад! – сказал Борис, взгляд на меня. – А ты шустрый малый. Лезьте наверх!

– Что? – не понял я.

– Как?! – вырвалось у Кати.

Борис кивнул на плиту, та торчит из стены между мной и Катей, ее выбил из кладки волкоршун, зверюга караулит в арке рядом с Борисом, в Руинах бушует эхо рычащего клекота.

– А ты? – спросил я.

– Здесь этот говнюк в меня стрелять не будет. Иначе свалюсь в пропасть вместе с торбой.

Кате забраться на карниз этажом выше труда не составило, я подтолкнул в подошву сапожка, лезу следом. Думал, свалюсь, но адреналин творит чудеса. Плита, выбитая волкоршуном, под ботинком рассыпалась, но локти уцепиться за карниз выше успели, кожу и свитер ободрало, но залез.

Мы по карнизу до ближайшего проема, огромный соблазн в него нырнуть, Катя так и сделала, но я хватаю за плечо.

– Нет! На другой берег! Здесь тварь быстро найдет.

– А через мостики она что, бегать не умеет?!

– Мостик разрушим!

Добираемся по карнизу до ближайшего мостика, метрах в пятидесяти, вопли Бориса и его врага все дальше.

– Тебе не удрать! – орет преследователь.

– И не собираюсь, дубина. Лучше покурю. А что, видок живописный, гляди! И падать глубоко…

– Пристрелю, гнида!

– Валяй.

Опять вой хищника, кажется, что рядом.

Хочется оглянуться, но поза неудобная. Мостик поймал наши подошвы, перебегаем быстро, балансируя, в противоположную глотку из камня, высовываем головы посмотреть, как там Борис.

Ни его, ни врага, ни волкоршуна… Стучат сердца, пыхтят легкие.

Снова вой, не понять, далеко или, может, уже на нашей половине, сейчас кинется из-за угла на спину.

– Что делать? – прошипела Катя.

– Подождем, – сказал я твердо, хотя внутри как заяц. – Достань арбалет, следи за тылом.

Катя исполняет с жадностью, словно глотает воду в знойной пустыне, лишь бы не бездействовать наедине со страхами.

Если придет волкоршун – хана…

Я скинул рюкзак, молния вжикнула, кожу ладони охладила фомка, маловата, но другой нет. Зубья вонзаются в трещину у основания мостика. Удары один за другим, залпы осколков, щель все шире, ветвятся новые, я на пределе, готов расстрелять этот черный ломаный рот, но решил патроны все же поберечь.

Хрустнуло, край моста просел, в пропасть льются каменные слезы.

Из-за поворота на том конце моста выметается фигура в плаще, я обрадовался, думал, Борис, но мрак выплевывает фигуру на мост, блеснули золотые зубы.

– А-а, это вы, детки!

Торговец поднимает револьвер, из ствола вьется дымок.

Половина лица под капюшоном, другая изрублена черными морщинами, в глазу сверкает безумная звездочка, ухмылка кривая, как коготь волкоршуна. Черный зрачок револьвера смотрит на меня из места, где был бы второй глаз негодяя. Не человек, а картинка из кровавой манги.

– Брось арбалет, крошка. Поранишься. А ты, парень, брось железку и подыми лапы.

Враг вышагивает на мост как барс к добыче, меня переклинило, с надеждой смотрю на трещину моего авторства, кулак разжимается, монтировка падает на мост.

Каменный перешеек с хрустом проседает еще чуть-чуть, златозубый насторожился, замер, взгляд бегает, пару шагов назад.

Хватаюсь за рукоять пистолета, паника на вражьей морде сменилась гневом, он выстрелил, но инстинкт уже согнул меня в три погибели, а Катю впечатал в стенку.

Откуда-то сверху на мост спрыгивает волкоршун, мордой к нам, клюв испускает жуткий рев, его сменяет оглушительный треск моста, каменное бревно падает. Успеваю заметить, как кувыркнулась фигурка с револьвером, а затем пришлось отпрыгнуть, волкоршун оттолкнулся от падающего моста, кинжалы передних лап вонзились в порог арки. Удаляется, глушится истошный крик торговца, упругая машина мускулов взбирается на наш берег, хватаю Катю, та перепугана до смерти, но арбалет держит, мы убегаем.

Сворачиваем в поперечный коридор, слышу, волкоршун уже преследует, за спинами пронзительный рев, сейчас тварь прыгнет, порвет на куски.

Ноги резко провалились до колен.

Волкоршун, прыгнув за мной, ударил в плечи и голову, но уцепить не смог, когти лишь расцарапали одежду, зверь пролетел дальше. Целился ниже, и если бы я не провалился…

Однако то, что под ногами, похоже, не лучше волкоршуна. Голени увязли в плите, та стала блестящей кашей из черных и серых зерен. Строгие черты соседних плит тоже меняются, блоки разжижаются в зернистое болото.

Волкоршун, упав впереди, тоже увяз, задняя часть тела погружена в трясину, грязь пузырится, урчит как голодный желудок, волкоршун месит кашу передними лапами, башка мотается, волны рева стряхивают со стен крошки. Кое-как разворачиваюсь на сто восемьдесят, ноги вытащить не удается, падаю вперед на еще твердые плиты.

Катя полусидит-полулежит на заднице, глаза вздуты, арбалет у стены, запястья и пятки уперты в пол, готовы отталкивать туловище назад.

Но все же бросается ко мне, судорожно подползает, наши кисти сцепляются в клубок, Катя изо всех сил тянет, болото уступает предельно неохотно…

Взгляд Кати приподнимается мне за спину, хватка слабеет, стеклянные сферы ее глаз отражают что-то живое со щупальцами.

Заглядываю через плечо.

Грязь вокруг волкоршуна вытянулась вверх короной тяжелых стеблей, выросты молотят зверя по хребту, по голове, погружая глубже и глубже в серую массу, грифон кричит, перья пропитаны грязью, отчаянные рывки, но удар по черепу – и рев стал глухим, жалким. Щупальца наваливаются разом, сливаются в купол, пузырь скрыл животное от света, погружает добычу на дно.

Вокруг меня тоже растут гибкие дубины. Арканы грязи оплетают бедра, пара щупалец тянется к Кате.

Та мои кисти выпускает, но я ее – нет. Щупальца дотягиваются до нее почти вплотную, Катя с силой выдергивает пальцы из моей хватки, визг, отползает в панике, змеи, потеряв цель, развернулись ко мне.

– Катя! – вырвалось у меня.

Не могу решить, что добавить – то ли «Беги!», то ли «Помоги!».

На щупальце, что тянется ко мне, с потолка на серебристой ниточке спускается красный паук, лапки втыкаются в грязевую кожу до корней, жвалы впились, паук сжался как кулачок.

Взрыв.

С другого бока от меня тоже бабахнуло, взрыв сзади, меня забросало котлетами грязи, однако ноги стали чуть свободнее.

Впереди глухо лопнул потолок, из тучи дыма и пыли камнепад, Катя с визгом откатилась, об ее бывшую лежанку разбилась глыба, черные пирамидки осколков сплющились в оладья под сапогами Бориса, тот упал из дыры в своде, в руках дробовик, волосы и щетина в пыли, глаза блестят, улыбка-оскал.

– Скорая помощь! – каркнул со злой веселостью.

Борис идет ко мне, щелчок дробовика, надо мной взвилась тень нового щупальца, выросло за спиной быстро.

Бах! – и верхняя половина хлыста в лоскуты, стебель кошмарной ромашки извивается, оседает в болото.

Борис подкинул дробовик, смертоносные блестящие трубки кувыркнулись, Борис поймал дуло, пред моим носом возникла рукоять. Хватаю обеими, Борис могучим рывком вытаскивает из серого клея.

Я в грязи весь, словно вылеплен из свежей глины, грузный элементал земли, но бегу за Борисом как страус. Борис проносится мимо Кати, та ухватилась за край плаща, девушку подбросило как пушинку, Борис даже скорость не сбавил, втроем убегаем по лестнице на этаж выше. Лишь там позволяем себе остановку, легкие пыхтят как единый паровой двигатель, из горла лестницы отрыгивается далекий вой трясины.

– Что за хрень? – спросил я сипло.

– Серна, – ответил Борис.

Молчим.

– По-моему, – говорит Катя сквозь отдышку, – в нашем мире так называется антилопа…