Текст книги "Глушь заповедная. Не то чтобы правда, но и ложью назвать нельзя, просто ненаучная фантастика"

Глушь заповедная
Не то чтобы правда, но и ложью назвать нельзя, просто ненаучная фантастика
Олег Голобоков

© Олег Голобоков, 2023

ISBN 978-5-0059-9897-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Начало. Глеб

Это была настоящая глушь. Во-первых, деревня так и называлась – Глушь Заповедная. Во-вторых, она, эта деревня, была именно глушь. Располагалась не так, чтобы далеко от города, но так, что про неё практически никто ничего не знал. Нет, не то, чтобы никто, да и не так, чтобы ничего. А, скажем так, очень мало кто и мало что, и знали они-то, что надо. Или точнее, только те, кому это было надо. А бывало и надо, но об этом чуть позже. Хотя добраться до деревни было можно. Ведёт в Глушь дорога. Странная дорога. Не асфальт. Не гравийка. Не грунтовая. А Заброшенная Лесная дорога. Бывают такие. Идёшь по лесу и бац, понимаешь – дорога. Следов нет, колеи нет. Но понимаешь, что по ней ходят, изредка ездят, иногда даже на машине. Просто такой коридорчик, поросший коротенькой травкой и покрытый тонюсеньким слоем мха, и всё это вьётся через пущу. Именно не через лес, а через пущу. Какая же глушь без пущи? Так вот, вдоль этой самой дороги столбы. С проводами, как положено. И идут эти провода со столбами от шоссе, с которого надо свернуть, что б нырнуть на дорогу через пущу, в сторону деревни.

Правда и столбы, и провода тоже странные. От дороги начинаются нормально. Стройные, бетонные, с чашечками изоляторов. От столба к столбу как нотный стан, тянутся блестящие, где на солнце, где от влаги, провода. А вот затем…

А затем они ныряют в странненький такой туман. В туман, который всегда – и зимой, и летом. Который висит и струится какими-то непонятными клочьями. И такой плотный, что его можно пощупать. А вот влаги на одежде не оставляет. В общем – странный туман.

А вот из тумана выходят уже другие столбы. Деревянные. То тут, то там, покосившиеся. Провода, если, конечно, это провода, висят между столбами как верёвки. А если где-то провод-верёвка оборвётся, то из него начинает капать светящаяся жидкость. И что бы жидкость не капала жители деревни связывают верёвку-провод узелком. Жидкость перестаёт капать, узелок куда-то пропадает и всё как прежде. Покосившийся столб, провисшая верёвка-провод и свисающий с неё мох. Но свет и телефон в деревню возвращаются.

Но пока не об этом. Поговорим о деревне.

Глушь Заповедная – деревня как деревня, растянулась вдоль одной улицы, которая вьётся меж холмами. Начало улицы уже известная нам дорога. Конец улицы – продолжение дороги, которое теряется где-то в пуще. Кстати, раньше полное наименование деревни было Ближняя Глушь Заповедная. Следовательно, была и Дальняя. Так что, вполне вероятно, дорога туда и ведёт. Но дорогой этой давно уже никто не пользуется и куда она ведёт – подзабылось. Да и из названия деревни ушло «Ближняя».

Вдоль дороги – терема. Именно терема. Не по виду – по назначению. Стройные, светлые, вековые. Кроме жилых теремов есть, если так можно выразиться, и социальные.

Во-первых – лавка. В лавке всё, что необходимо. Именно необходимо, а не хочется. Но зато всё. Поясню, что это значит. Предположим, что вы – житель Глуши, что, конечно, маловероятно, даже невероятно. И вы собрались в лавку. За чем-то. Ну, например, захотели попить чаю. И чай этот должен быть непременно японский зеленый чай «Gyokuro». Приходите – и он есть. Вы берёте чай, человек вас записывает в толстенную книгу, и вы уходите пить чай. Всё. Правда с системой расчёта нам, сторонним, разобраться не дано. Но никто не обижается. Ни жители деревни, ни торговый человек. А вот если вы вдруг просто решили сходить посмотреть «что там есть, вдруг надо», то вас ждёт два варианта. Первый – ничего. Лавка есть. Человека нет. Полки есть, но пустые. Вариант второй. Лавка есть, человек есть, полки заставлены товаром и уходят в бесконечность. На вопрос вроде: «а что у Вас есть?» вы получите искренний и исчерпывающий ответ

– Всё.

Хотя, опять же нам, не жителям деревни, это не грозит. У нас – третий вариант. Мы почему-то лавку не видим. Не видим – и всё. Местный идёт по улицу, а там – дом, за ним ещё дом, а вот и лавка, а за ней – дом. Для нас по-другому. Всё время дома. Дома и всё. А почему – не понятно. Да, наверное, в данный момент, и не важно.

Ещё есть почта. Не почтовое отделение, а почта. Письмо или посылку отправить – сюда. Лошадей или машину в пути поменять – опять же сюда. Да, ещё можно позвонить. Почему-то радиоволны здесь не работают. А что это значит? Это значит, что в деревне нет ни радио, ни телевидения, ни GSM. Нет – и всё. Вот люди сюда и приходят, кто сам позвонить, кто звонка ждёт. Как звонить понятно. Подходишь и говоришь: «Никитична, мне б Анке позвонить». И Никитична уже знает и какой Анке, и какой номер у неё, у Анки, телефона. Да и, по большому счёту знает, зачем вы звоните. А вот как люди узнают, что им будут звонить, не понятно. Просто люди знают, когда им будут звонить. Вот они приходят, садятся тихонечко и ждут, когда Никитична скажет:

– Матрёнушка, внучек звонит, иди в кабинку.

И Матрёна идёт в кабинку. Там телефон без номеронабирателя, просто трубка. Берёт и разговаривает. Кабинка одна, но как-то всем хватает. И никто не помнит, чтобы кому-то одновременно было нужно поговорить или что бы не хватило времени.

А ещё была библиотека. Настоящая. Невероятная. Необычайная. И о ней чуть позже. Хотя, наверное, сейчас надо отметить, что эту библиотеку надо писать с большой буквы, как корабль, как личность – Библиотека.

Ну вот мы и добрались до жителей. Некоторых я уже представил, других представлю позже. Пока о тех, кто задействован в ближайшем повествовании.

Повествование ближайшее.

Разговор не о нём, но он нужен. Его звали Хронос. А что тут удивительного? Нормальное имя. Чем хуже Семёна или Петра? Когда он появился в деревне никто не помнит. Говорят, что он пришёл замотанный в какую-то белую тряпку и сильно мерз, всё же дело было зимой. И бормотал на непонятном языке. И уже тогда он был старым. Хотя с тех пор времени прошло неимоверно много. Хронос выучил нормальный, человеческий язык, оделся в рубаху и штаны и несильно постарел по сравнению с тем, как пришёл.

Героя нашего первого повествования звали Глеб. Хорошее имя, доброе. Как и он сам. Вообще-то историю Глеба можно описать коротко. Родился. Учился. Служил в армии. Вернулся в деревню. Женился. Народил детишек. Всё. Хорошая история, честная. Так бы все. Но это не значит, что жизнь у него была не интересная. Просто он не делал глупостей, поэтому, наверное, и не приходилось выкручиваться из всяких невероятных обстоятельств. Но сейчас опять не об этом.

Глеб, как и все жители Глуши, частенько наведывался к Хроносу. Хотя, но это между нами, его давно никто так не называл. Величали его по-нашему – Старый Хрон. Или просто – Хрон.

Так вот, у Хрона была одна особенность, когда к нему кто-то заходил, после завершения формальностей: привет, как дела, как здоровье и прочее, он говорил:

– ну так вот…

И получалось, что он как бы продолжал историю, которую он до этого рассказывал толи вам, толи тому, кто был до вас.

Итак, однажды, начав с этого «так вот», Хрон рассказал Глебу интересную историю из жизни Глуши.

Жили в Глуши два семейства. Очень хорошие и уважаемые люди. Добрые и отзывчивые, благочинные. В общем – всё как надо. Но вот где-то, когда-то меж ними пробежала чёрная кошка. Разругались вдрызг. Из-за чего уж никто и не помнит, толи из-за покоса, толи из-за того, что дым в праздник не в ту сторону направили. В общем версий – тьма. Но было это так давно, что никто уж и не помнил из-за чего, а главное – кто начал. Так они и жили Бог знает сколько времени. И тут дети из этих разных семейств влюбились друг в друга, ну просто жуть. И звали их красиво: Роман и Евгения. Сначала прятались по стогам, полям и дубравам, а потом пришили к отцу-матери и говорят: «Жениться хотим!».

Те ни в какую. Тогда дети сели в автобус, да и уехали в город. Поженились. Детишек нарожали. Двух. И только спустя много времени приехали в Глушь, внуков показать. И вот поселились на постоялом дворе. (Есть и такой в деревне, то ли три, толи четыре звезды, не понятно. Это, как водится, от желаний постояльца зависит). И сказали:

– хотите внуков смотреть приходите, только вместе. А так – не увидите. А мы поживём-поживём, да и уедем.

Вот и встретились старшие семейств, деды и бабки. О чём говорили ник то не знает. Но только на следующий день всеми семьями пришли на внуков порадоваться. Да, кстати, и запоздалую свадьбу, и крестины запоздалые отпраздновали все вместе.

К чему это Хрон рассказал Глеб так и н понял. Да ещё и на крыльце, когда провожал, говорит: «Ты б почаще заглядывал…»

Глеб, конечно, пообещал, хотя он же вчера у Старого и был, и что значит «почаще» в данном контексте – не понятно.

А ещё была в Глуши Заповедной Библиотека. Хотя об этом уже говорилось. Библиотека размещалась в уютном небольшом тереме. Хотя небольшой она казалась только снаружи. А вот внутри, не поверите, бесконечные полки, заставленные обычными книгами и фолиантами, рукописями и свитками. Тут тебе и обычная бумага, и пергамент, и папирус, и шёлк, и непонятный пластик. Всего не перечислить. Всё, конечно оригиналы.

И очень любил Глеб в этой библиотеке засиживаться. Читал он, как и все великоглухоманцы, любые книги. Нет, всех языков они не знали, просто открывали книгу, смотрели на страницу и понимали не только о чём написано, но и как. А для стихов, например, или романов – это очень важно.

И ещё в Библиотеке была одна особенность, время текло как-то ни так. Заходишь, сидишь долго-долго, два тома прочитал. Выходишь на улицу, а на часах, что на почте которая напротив Библиотеки, стрелка сдвинулась минут на пять – семь. Старый Хрон объяснял это так:

– Время – величина векторная, но не однонаправленная. Это просто мы все скользим вдоль одного вектора, поэтому и живём приблизительно в одном временном направлении. А вот если личный вектор времени повернуть перпендикулярно общему, то получится, что ты прожил день для себя, а для окружающих – мгновение. Некоторые люди это умеют сами делать. Например – вратари в хоккее. Шайба летит быстро, он время растягивает и ловит её. А в библиотеке время течёт перпендикулярно, правда только когда тебе интересно. Ведь по пустякам личное время транжирить нельзя.

Но это, наверное, сказки, или, как модно теперь говорить, гипотеза. А что с гипотезы взять? Говори, что хочешь, а остальные пусть разбираются. Highly likely, так сказать.

Но вернёмся к Глебу. Была у него любимая книга, со стихами. Там были стихи в четырнадцать строк, о любви. Очень красивые. И, что удивительно, зачастую под номерами. Так вот, в этой самой книге, после стихов, страницы жутко слиплись. Глеб никак не мог их разодрать, что б хотя бы одним глазком посмотреть на то, что там написано.

А ещё там были карты! Настоящие, старинные. Были карты Пери Рейса, Меркатора, карты всех великих, даже самого Ремезова. Красивые, правильные. С подписями и пояснениями. Смотришь на неё – и как бы путешествуешь. По морям с чудищами, по горам высоченным, по лесам… Что-то понесло…

В общем – Глеб умел путешествовать по картам. Нет, не взяв каргу в руки и идти куда надо. Он смотрел на карту и оказывался там, куда он смотрел. И не только в географическом, но и во временном понятии.

Так он оказался, а старом Лондоне. Довольно неприятное местечко. Сыро, грязно, люди в лохмотьях. Вонь. Не впечатлило. Но в Лондон о пришёл не просто так. Захотел посмотреть на человека, который писал те стихи, которые он любил.

Встретились они в пабе. Тоже так себе местечко. Но это лучше, чем в тесной комнатушке дома, где вонь, сырость, дети орут, женщины бранятся. А тут чинно, сидят мужики и дуют эль, изредка перебрасываясь словами, которых в их головах, кстати, не так уж много. За одним столом оказались не случайно. Не случайно – потому что столов было всего два. Два длиннющих стола из грубо струганного дерева. Так что вероятность пятьдесят на пятьдесят. В Глуши, за такой стол мастера прибили бы. Шутка. Но не об этом. Разговорились. Мужика звали Василий. Он для какого-то балагана постановки писал. Глеб не одной не видел, но все входящие в паб с Василием почтительно здоровались, и он понял, что пьесы неплохие.

А ещё он, этот худющий и длинноволосый, писал стихи. Те самые. Очень красивые. Некоторые Глеб уже читал, другие слышал первый раз. И иногда, за кружку эля, мог что ни будь и продекламировать по просьбе зашедших в паб или стих какой написать. И очень он был любознателен, этот лондонский поэт. За всю жизнь, наверное, только пару раз из Лондона выезжал, да и то, кажись, не больше чем на вёрст сорок-пятьдесят. А всё расскажи да расскажи.

А что ж не рассказать. Вот Глеб и рассказывал ему всякое, в рамках средневековья конечно, во избежание «эффекта бабочки». Так Хрон называл всякие промахи, которые умудрялись совершать те, кто имел дар по времени путешествовать. То на фотографии засветятся, что сразу понятно – не отсюда. То вещь какую потеряют, то на рулетке попытаются надуть. Всякие бывают. Так вот Глеб ему и рассказывал.

Однажды, Глеб так и не понял, к чему, он рассказал Поэту две несвязанных истории. Первая, это та, что Старый Хрон рассказывал, про Евгению и Романа. Ну, вы помните. А вторая – это, говоря казённым языком, впечатления от последнего путешествия.

А путешествовал Глеб, буквально вчера, по Венеции. Точнее он так хотел, но, наверное, взгляд неправильно настроил и оказался в небольшом городке недалеко от той самой Венеции. Городишко в горах. Улочки узенькие, пыльные. Но народ, в большинстве своём, весёлый и приветливый. Все куда-то спешат и через одного с Глебом здороваются, прямо как в Глуши. А на улице весна, Солнышко полыхает. Зелень по стенам вьётся. Речушка, Адиджа, что Адиджа – Глеб как-то сразу понял, под каменным мостом шумит. Красота.

Глеб идёт себе, жизни и Солнцу радуется. И как-то ноги сами занесли его во дворик. Симпатичный такой дворик, уютный, хотя и каменный, и тесноватый. Окна и двери арчатые. Всё плющом увито. И маленький аккуратный балкончик. А на балкончике девушка, скорее даже девочка, на солнышко щуриться. И так это Глеба впечатлило, что ему так и захотелось этой красотой со всеми поделиться.

Вот, наверное, и поэтому он это поэту и рассказал. А то у того, в смысле поэта, всё как-то набекрень было. Что не пьеса – то фильм ужасов. Вроде начинает хорошо, и и весело зачастую, и интересно, а к финалу все мертвы. Жуть. Отсюда и желание Глеба внести в его убогую лондонскую жизнь хоть чуть-чуть позитива.

Рассказал, поболтали ещё о том, о сём и Глеб вернулся к себе, в Глушь Заповедную. Точнее – в Библиотеку.

Немного, как всегда, посидел за столом. Это что бы окончательно вернуться в исходные время и пространство. Аккуратненько свернул карту и положил её на полку. А на соседней полке, естественно, случайно, томик, любимый лежит. Глеб его в руки берёт, а там, где раньше страницы слиплись, вдруг они разлохматились. Вы, когда ни будь ожидали чуда? Хотя бы на Новый Год? Тогда поймёте чувства, которые испытал Глеб, открывая книгу…

Красивая страница, белая, свежая, а на ней …. Глеб почему-то сразу заглянул в конец, а там…

 
A glooming peace this morning with it brings;
The sun, for sorrow, will not show his head:
Go hence, to have more talk of these sad things;
Some shall be pardon’d, and some punished:
For never was a story of more woe
Than this of Juliet and her Romeo.
 

«Красивые у них имена», – подумал Глеб. Он вздохнул и присел на краешек лавки, чтобы вернуться к началу повествования.

Палыч. Ведьм

Вообще то Глушь Заповедная была замечательной деревушкой. Или деревней. Или селом. Или… Да мало ли их, этих самых или.

Народ в ней жил, по большей части, добрый и работящий. Были, наверное, и нетопыри какие, но они особого беспокойства не доставляли. И были они, скорее всего, для контраста. А то откуда мы узнаем, что добро есть добро если нет зла? Да и по большому счёту, нечисть себя вела абсолютно адекватно, можно сказать с приличным чувством юмора. То картинку с ночным небом перед окном поставят, что б человек день проспал, то перо в трубу установят, для воя. То щуку в ведро с водой возле колодца подбросят. Дети, да и только.

А ещё в Глуши был Палыч, ведьм. Ведьм, он же ведун – работа такая. Не путать с ведьмаком, который славу мечом добывает. Палыч был просто умным. Ну жуть каким умным. Да, и ещё он мог показать будущее. Нет, не всем, а только конкретному человеку. Точнее даже не будущее, а вероятностное будущее.

Вот задумал человек что-то, а чем закончится, не знает. Идёт он к Палычу и говорит:

– Палыч, я тут приспособу придумал, как проще с дерева мёд снять. Бортничать значит.

А Палыч ему и скажет, что б не лез на дерево. Что навернётся он с этой самой приспособой, мало не покажется. А главное – человек всё это как бы почувствует, как бы проживёт. Увидит, что да как. Так ещё и спина, и плечо будут ныть после экскурса в вероятностное будущее, как будто с дерева грабанулся.

Дар, конечно, был замечательный, но не особо востребованный. Местные обращались редко. По мелким проблемам было в Глуши беспокоить друг друга непринято, а глобальных проблем видимо просто не было.

Заезжие были в редкость. Нет, не то, что бы про Палыча никто не знал. Каким-то образом прознавали. Точнее немного не так. Вдруг получалось так, что при задумывании какого-либо дела, которое могло иметь глубокие последствия, что-то внутри человека шевелилось, и он узнавал, как найти Ведуна.

Так однажды в деревню нагрянул Авторитет. Прикатил на что ни на есть самой важной машине с личным шофёром. А перед тем, как нагрянуть в Глухомань приезжали нукеры авторитета, поузнавать, что да как, постращать того-другого, узнать – где Палыч живёт. Палыч их на порог не пустил, но пообещал, что с их хозяином поговорит.

Так вот, приехал, этот самый хозяин. Чёрный лимузин на фоне Палычева терема красуется чёрным бельмом. Боты стоят полукругом, сложив руки на животе, из подмышки кобуры торчат. Красота;). Подходит этот самый хозяин к двери терема и громко так, почтя крича, говорит:

– открывай старый дверь, это я, авторитет, приехал. Поговорить хочу с тобой кое о чём.

Палыч его в дом конечно пустил, коль пообещал. Да и пообщаться согласился. А проблема у авторитета была большая. Дело он затевал новое, на много денег и ещё больше человеческих судеб. Судеб было конечно не жалко, а вот с деньгами пролететь не хотелось. Вот он Палычу кратенько, не вдаваясь в тонкости бизнеса, и обрисовал ситуацию. Палыч внимательно его выслушал и говорит:

– подскажу чем закончится, не вопрос. Просто дело хлопотное, и возможны всякие варианты по ходу дела. Так что б тебя не утруждать, я тебе покажу все возможные варианты вероятностного будущего, что б ты правильное решение принял. Только ты, немил человек, не убегай, дочувствуй до конца.

И показал. Да как показал! Уже после первого варианта вероятностного будущего у авторитета ноги отказались шагать. Так что предупреждать необходимости не было. А сколько вероятностных будущих увидел авторитет, никто не знает. Только пробыл он у Палыча не один час и выдул у него не один стакан воды, замечательной воды, ключевой. А после этого вышел он на крыльцо, с каким-то странным выражение посмотрел на ботов и черное пятно, изображавшее лимузин, вздохнул, потихонечку проковылял к машине, и все исчезли в невесть откуда взявшейся пыли.

Говорят, что после этого авторитет сильно изменился. Разогнал ботов, бросил секретаршу, подарил детям офис, а сам свалил в монастырь. Врут, наверное. А был ещё шпион. Нет, это не шутка. Настоящий шпион. Приехал он перед важным Саммитом. Перед саммитом, на котором собирались решать судьбу человечества, толи про пластиковые стаканчики и палочки для ушей, толи про печи: топить или не топить, толи, простите за прямоту, что при пукании должна выделять корова и куда это девать. В общем разговор планировался не просто о больших деньгах, которые собирались честно отжать, используя мировое право и авианосцы, а об очень больших деньгах.

Шпион прибыл в Глухомань незаметно. Точнее так, чтобы его никто не видел. А что? Глухоманцы люди приличные и вежливые. Если человек стесняется, что ж ему на глаза лезть? Вот и проследовал шпион по улице с заботливо расставленными для него деревьями, столбами, тумбами для афиш и зеркалами, что б сподручней было прятаться и следить за слежкой, до самого Палычева Терема.

О чём они говорили и что ему показал Палыч никто, как всегда, не узнал. Шпион как незаметно прибыл, так незаметно и убыл. Только вот после этого у Них Там разразился какой то скандал. Люди вдруг неожиданно узнали, что деревянные палочки для еды делают из травы. А ещё узнали, что Гренландия именуется Зелёныйостров не из-за того, что викинги напились до злёного змия, когда его открыли, а из-за того, что он был до ужаса зелёный пару сотен лет назад. И что человечество страдает манией величия, думая, что влияет на окружающую среду настолько, что может регулировать температуру Глобуса.

Да, подзагадили Землю матушку основательно, встать некуда. Но ведь хорошая хозяйка тем и хороша, что вовремя убирает. А домочадцы у такой хозяйки не гадят. Она им умеет доходчиво объяснить словом и делом, делом ниже спины.

И не то, что бы люди узнали. Странно, но это они знали всегда. Просто они никогда это не думали. Не думали настолько, что в их головах спокойно уживались крокодилы в Антарктиде, которых откопали палеонтологи, и ледяная шапка в несколько километров толщиной там же.

Но, давайте, будем это считать совпадением и ещё одним вероятностным будущим.

Так что чиновники, бизнесмены и приступный мир Большую Глухомань по большому счёту не беспокоили. Наверное, сами знали, что куда ведёт. А появлялись, как правило, люди умные и совестливые. Те, которые, когда пекутся о всеобщем благе, думают о каждом в этом благе по отдельности.

Учёного звали Миша. Точнее – его звали Учёный Миша. И он действительно был Миша и действительно был учёный. Работал он, в институте, который занимался тепло– массо-обменом и был хорошим специалистом. (пока пишу продолжение имеет смысл познакомится с Мишей. Рассказ «Великое закрытие. ЖЫНЛ.)

После «великого закрытия» в жизни Миши мало что поменялось. Он поучаствовал в массе проектов. Одни проекты стали важным вкладом и так далее, другие канули – сами знаете куда. Но это была настоящая работа Учёного. Было интересно, дружно и не очень денежно. А главное – Миша с каждым проектом поглощал массу знаний, скажем так, не по специальности. Это я вот к чему.

Есть такой замечательный закон философии «Переход количества в качество». Для наглядности: одна капля – капля, две капли – две капли, в какой момент эти капли превращаются в лужу? Или песчинки: одна, две, сто… и когда они выросли до Сахары?

Это я к тому, что накопленные Мишей знания сложились в Открытие. Точнее – в Мысль об Открытии. Ещё точнее – в предчувствие открытия.

Наверное, каждый человек хоть раз в жизни испытывал это чувство – предчувствие чего-то. Просто вы знаете, с чего начать и знаете наверняка чем это закончится. Середина – это рутина. Поиски, ошибки – всё, как всегда. Но вы ТОЧНО знаете – это получится.

Вот и у Миши огромная масса знаний, можно сказать Big Data персонального уровня, сложилась в это чувство. При этом к чувству его подтолкнул пустяк, цепь событий, на самом деле абсолютно случайных. Но эта цепочка как-то сама сложилась в Предчувствие. Он знал с чего стартует и знал, что будет на выходе. Да, всему этому сопутствуют большие и малые проблемы, надо сделать попутно ещё пару тройку открытий, задействовать колоссальные вычислительные мощности, привлечь коллег из различных отраслей и направлений…

Но Миша знал главное – это не только возможно в принципе, он знал, что это можно реализовать на современной элементной базе.

Рабочий день закончился. Точнее закончилось время физического приложения знаний и умений. Шеф был большой умница и ещё больший либерал, поэтому думать он разрешал, даже в рабочее время, где угодно, в том числе и за пределами института.

Миша брёл, что называется, «на автомате». Кафешка, скверик, симпатичный городской то ли прудик, толи озерцо. Взгляд фиксировал окружающую действительность исключительно на уровне самосохранения, а голова перебрасывала миллиарды и триллионы ватт, скручивала и распрямляла пространство, из двухмерного через трёхмерный рвалась в N-мерный мир. В общем Миша думал.

Неожиданно Миша упёрся в резную калитку и мысли притормозили, дав осознать происходящее и вернуться в реальный мир. Невысокая калитка предваряла вход в мощёный деревом двор. Мощёный деревом – это когда спил лиственницы или того же дуба ставят «на попа», предварительно придав ему форму куба, и такими «кубиками», которые плотненько прижимаются один к другому, закрывают весь двор. В глубине двора стоял терем, на высоком крыльце которого его поджидал старец. Миша почему-то не удивился ни тому, как он оказался в этом сказочном уголке города, о существовании которого даже не подозревал, ни тому, что знал имя старца – Палыч.

– Ну, мил человек, походи в дом.

Палыч жестом пригласил Мишу следовать за собой, и они прошли в горницу. Горница была залита солнцем и какой-то радостью. Посреди горницы стоял стол из толстенных кедровых плах. На столе блестел только что вскипевший самовар в окружении ажурных ивовых ваз, заполненных печёной снедью и керамических плошек с вареньями и медами.

Как-то само-собой Миша понял, что он хочет рассказать этому старцу всё о своём открытии, но не для того, чтобы похвастаться, а для того, чтобы просто услышать его мысли.

И Миша рассказал, рассказал даже не заметив, что его речь изобилует физическими и математическими терминами и понятиями, он пальцем в воздухе, не задумываясь, писал формулы, формулы длинные и заковыристые. Он скручивал пространство, он дробил не только атомы, но и кварки, из простенького трёхмерного мира он вламывался в N-мерный мир и возвращался обратно. И за всей этой физико-математической мешаниной вырисовывалось невероятное: возможность черпать практически неограниченные объёмы энергии и перебрасывать их в невероятно маленькие устройства, которые эту энергию преподнесут человечеству «на блюдечке с голубой каёмочкой», по образному заверению Миши.

И вдруг… Прошу прощения за это самое «и вдруг». По-другому не получается. Так вот, и вдруг…

Миша увидел себя посреди выжженной пустыни. Солнце слепило глаза, воздух был сух, колюч, мёртв. Ветер перебрасывал с места на место какие-то обломки, обрывки, кусочки. И, самое страшное, тишина. Нет, звуки были, но это были мёртвые звуки. И Миша неожиданно понял, это след его детища. Детища, которое в других, жадных руках… И он был единственным мыслящим существом на всю планету…

Картинка подёрнулась рябью. Теперь Миша был в скафандре. Не в том, который одевают космонавты перед выходом в космос, а в котором он должен! просто быть всегда. Это было не хорошо или плохо, это было просто необходимо. И вокруг него были люди в истерично разукрашенных биоскафандрах, герметичные жилища и витающая в этом мире непомерная тоска…

Опять рябь. Опять вдруг, но, зелёный мир. Яркий, благоухающий!! Однако чувство длилось мгновение, откуда-то из подсознания всплыли знания этого местовремени: – Купол. Изолированное от внешнего мира пространство. Защита по внешней среде – стеклокристалл диаметром от двадцати до сорока километров, высота пять десять километров. Защита от внешней среды поверхность-грунт – не менее пяти километров. Куполов на планете от десяти до пятнадцати. Население …, площадь… А за куполом – смерть.

И опять рябь. И опять смерть…

Сколько времени и сколько раз это продолжалось Миша не понял, да и не хотел понять. Он просто понял, что всё виденное – вероятностное будущее. И не одно будущее никак не вязалось со светлым будущим человечества. Он, как собака после реки, тряханул головой, и оказался в светлой и уютной горнице. Напротив, сидел старец и грустно улыбался. Его речь лилась уютно и незамысловато.

– Ты не обижайся, мил человек. Не готовы люди к твоему. Всему свой черёд. Злы и жадны они пока. Баальбек знаешь? А Уральские стены? А Мачу-Пикчу? И как это возможно? А ведь людям было даровано многое. А вот пришлось спрятать гравитацию так, что никто не может найти её, точнее не её, а как она работает. А сколько жизней унесло это знание!!

Неожиданно перед Мишей возникла чашка с ароматным чаем, баранки и плошка с мёдом. Баюкательные движения успокоили, и не только успокоили, но и принесли умиротворение. Беседа потекла легко и свободно. Мысли приутихли, перестали рвать душу и стало так тепло и уютно, и Миша понял – вот оно, главное, тепло, уют и доброта. Хотя бы сейчас.

Уже на выходе Мишу настигла мысль, а помнит ли человечество того, кто изобрёл колесо? Не по изобретению, а по имени и фамилии. И почему-то от этой мысли ему стало вдруг тепло и уютно.

В Глуши заповедной наступил вечер. Уютный, красивый, с самоваром, вареньем, баранками и соловьями. Ведь соловьи – это не только птицы, а то, что в душе.