Текст книги "Просветленные видят в темноте. Как превратить поражение в победу"

Глава 3
Большое Отшельничество

Естественно, никакого осознавания во сне у меня не получилось.

А проснулся я от холода, закоченевший так, словно ночевал в снегу где-нибудь на Таймыре.

Во сне скатился с покрывала и физиономией въехал в колючий песок.

– С добрым утром, – радостно заявил брат Пон, то ли вставший раньше меня, то ли вообще не ложившийся.

– С добрым, – ответил я, садясь.

Солнце взошло, но подняться над домами не успело, так что мы находились в тени. Кострище слабо дымилось, бомжи, закутанные в тряпье и распростертые на песке в живописных позах, храпели, свистели носами и причмокивали, точно изображая ансамбль телесных «инструментов».

Скрыть свой дискомфорт я даже не пытался, прекрасно знал, что монах все заметит.

– У меня ощущение, что долгое обучение у вас ни к чему не привело. Все зря, – заявил я, хлопая себя по плечам, чтобы согреться. – Ради чего я медитировал и работал? Учился воспринимать мир с точки зрения истинного сознания и созерцать потоки дхарм… Если я так же злюсь и раздражаюсь, боюсь и испытываю неприязнь к людям! Зачем все?!

– Тихо, людей разбудишь, – брат Пон прижал палец к губам. – Так же, но и не так. Теперь ты осознаешь каждое свое состояние, пусть не самое благое, и тем самым лишаешь его корней… Эмоции твои стали неглубокими, отношение к жизни – иным. Ничто не в состоянии теперь по-настоящему вывести тебя из равновесия, даже самые неожиданные и неприятные ситуации… Изнутри это видно хуже, чем со стороны, поверь.

Я задумался – ну да, в чем-то он прав…

За несколько дней я лишился удобного и привычного жилья, столкнулся с рэкетом в стиле российских девяностых и при этом не впал в тотальное бешенство или уныние, а продолжил действовать спокойно и целенаправленно.

Когда нечто подобное случалось со мной ранее, я злился, начинал кидаться на окружающих, винить их во всех смертных грехах, а сейчас я не ощутил даже желания так поступить…

Ну да, один раз напустился на брата Пона, но быстро пришел в себя.

За несколько дней я лишился жилья, столкнулся с рэкетом, но не впал в уныние.

– А то, что тебя мотает туда-сюда от отчаяния к блаженству, – так это нормально, – продолжил монах. – Вспомни шесть миров, в каждом из которых может воплотиться осознание… На самом деле они существуют и внутри человека, вот в один миг ты чувствуешь себя всемогущим богом, окруженным наслаждением, а в следующий момент ты животное, способное лишь скулить от боли и рычать от злости, через час ты голодный дух, и алчность твоя неутолима – к деньгам, к сексу, к прекрасным вещам… Но колесо вращается, и ты падаешь в бездны мучений, где нет ничего, кроме терзаемой плоти и боли, а выныривая оттуда, начинаешь думать так, как это свойственно лишь человеку, или сражаться, как полубоги-асуры…

– Миры внутри нас? – спросил я с улыбкой. – Но в то же время и снаружи?

Я согрелся, утренняя мрачность ушла, да и пока мы болтали, над крышами выстроившихся вдоль берега хибар поднялось солнце.

– Совершенно верно, – подтвердил брат Пон. – Хотя что внутри, а что снаружи? Существует только лишь сознание, а оно включает все…

– Но что мне делать с вымогателями? – решился спросить я, видя, что монах сегодня на диво разговорчив.

Вдруг ответит?

– Есть один способ, – заявил он, торжественно хмурясь. – Сто процентов успеха. Изменить это самое сознание так, чтобы проблема перестала существовать!

Брат Пон заулыбался, глядя на мою не самую довольную физиономию, и добавил:

– Неужели ты ждал, что я предложу тебе принести в жертву пару черных свиней? Или вытащу из кармана секретную медитацию против врагов, деньги вымогающих? Порекомендую тебе читать молитвы зеленому Амогасиддхи каждый день по восемь раз?

Ну да, чего еще от него ждать?!

– А теперь поехали, – монах проворно вскочил, подцепил с песка свой рюкзак. – Дела не ждут!

Для начала мы отправились в ближайшую автомастерскую, где брат Пон долго и оживленно о чем-то разговаривал по-тайски с хозяином, а потом с деловым видом поинтересовался у меня:

– Ты что предпочитаешь? Бежевый или зеленый?

– Зеленый, – отозвался я. – Но что вы хотите делать?

– Перекрасить твой «Ниссан», – виду монаха был невинный, как у мальчишки, только что запустившего руку в банку с вареньем. – Меняться, так меняться основательно.

– Но зачем… Могут быть проблемы… – попробовал возразить я, хоть и без души.

Сам понимал, что на серьезную проверку документов на тайских дорогах нарваться почти нереально.

– Зато твои алчные «друзья» больше не смогут за тобой следить, – сказал брат Пон. – А если что, то я тебя прикрою…

Он использовал словосочетание «get your ass covered» и в очередной раз удивил меня своими познаниями в английском.

Услышав подобное, я заткнулся и молча смотрел, как мою машину деловито и быстро перекрашивают. Из благородно-черной она стала противно-салатовой, но стоит признать, что совершенно неузнаваемой.

А затем мы отправились на пляж, тот самый, где брат Пон работал вчера.

Владелец макашницы встретил нас улыбкой, широкой, точно Волга у Астрахани. Продемонстрировал, что крошечная закусочная на колесах «заправлена» всем, чем нужно, от пластиковой посуды до бензина и свежих продуктов, после чего удалился, беззаботно насвистывая.

– Ну вот, принимайся за дело, – сказал брат Пон, когда мы остались вдвоем. – Сначала медитируй на объект, затем переноси сознание в него, ведь ты справедливо заметил, что столь великий и важный фаранг, как ты сам, не может снизойти до такой низменной работы.

Монах заслуживал как минимум звания мастера спорта по ехидству.

Я не вздрогнул, лишь бросил на Аню мимолетный взгляд и продолжил кромсать манго.

Я уселся на стульчик и принялся за медитацию, одновременно занимаясь фруктами.

К тому моменту, как подошел первый клиент, я видел свое альтер-эго так же четко, как и проходивших мимо людей: мрачный рыжебородый чувак, одетый совсем не для пляжа, наверняка из великовозрастных хиппи, что встречаются порой в забытых богом уголках Таиланда, разве что без хайра до лопаток.

Смена перспективы далась мне намного легче, чем в предыдущий раз, и уже я обычный стоял в стороне от макашницы и растерянно озирался, будто не понимая, как попал на пляж к «Паттайя Парку».

Только мысль «а как я в этот момент выгляжу для наблюдателя со стороны?» выбила меня из этого состояния.

– Ничего, пробуй еще, – сказал брат Пон. – И заодно двигай сознание по телу.

В сдвоенную задачу я погрузился с головой и на некоторое время забыл обо всем. Ухитрился сделать из себя существо с центром восприятия в правой ноге, в слепом отростке, засунутом в неудобную оболочку из кожи.

А потом обнаружил, что рядом с макашницей стоит Аня.

Выглядела она, как всегда, сногсшибательно – грива рыжих волос, парео обернуто вокруг изящной фигуры, на правой лодыжке крохотная татуировка в виде розочки. Только вот виду нее был удивительно неуверенный, она смотрела на меня, кусая губы и поглаживая себя по подбородку.

– Шейк, мисс? – спросил брат Пон.

Я же, что удивительно, даже не вздрогнул, лишь бросил на Аню мимолетный взгляд и продолжил деловито кромсать манго. Да еще и чертыхнулся напоказ по-английски и принялся сосать якобы порезанный палец.

– Нет, спасибо, – сказала она и зашагала прочь.

– Видишь, ты в самом деле стал другим человеком! – монах хлопнул меня по плечу. – Это же так просто.

Я в ответ лишь мрачно вздохнул, а спросил неожиданно для себя о другом:

– Почему вы никогда раньше мне не говорили, что нирвана и сансара – это одно?

– А ты бы понял? Если ты и сейчас не понимаешь? – брат Пон глянул на меня с сочувственной улыбкой. – Если плоды на ветвях не созрели, то дерево трясти бесполезно, ничего с него не свалится, разве только птичье гнездо.

Он отвлекся, чтобы сделать банановый шейк для клиента, а затем продолжил:

– Вспомни, что я говорил тебе о сансаре, привычном мире, который тебя окружает. Он порожден тобой, твоим сознанием, омраченным невежеством, алчностью и ненавистью. Причиной его появления служит сам себя поддерживающий процесс возникновения и прорастания «семян» кармы, и управляет им алая-виджняна, сознание-сокровищница.

Я заскрипел мозгами, вспоминая – да, это брат Пон излагал, и не раз.

– Нирвана начинается с того, что мы этот процесс останавливаем, – сказал монах, дав мне время, чтобы переварить информацию и очистить новый арбуз. – Вспоминай. «Поворот в основании», тот момент, когда сознание-сокровищница оказывается направлена сама на себя… Он запускает другой процесс, тоже сам себя поддерживающий, но уже «чистый», не связанный с «семенами».

– И тут процесс, и там процесс, – от обилия сведений, да еще и от жары голова у меня загудела.

– Совершенно верно. Нирвана непознаваема и неописуема, но и сансара тоже! Любые попытки описать ее приведут к тому, что мы создадим поверхностную и неполную, искаженную картинку! Кому по силам охватить разумом всю совокупность феноменов, вещей и существ, что являются нам в ярких образах? Разве что Будде!

Брат Пон замолк и глянул на меня скептически.

– Ладно, хватит на сегодня, – сказал он. – Работай, но помни, кто ты и где ты…

Я кивнул и взялся за большую папайю.

Осуществить «переключение личностей» мне удалось, а вот передвинуть восприятие на этот раз я не сумел. От бесплодных попыток голова заболела сильнее, в затылке возникла пульсация, а руки начали неметь.

Брат Пон дал мне отдохнуть полчаса, и я позвонил Виктору, чтобы узнать, как дела в магазине.

Выяснил, что все в порядке, завтра можно открываться, но когда вернулся к макашнице, понял, что перерыв не помог – башка так же трещала, перед глазами плыли огненные кольца, и еще я потел так, будто сидел в парной.

Успел еще выдавить «что-то мне нехорошо», после чего отключился.

Мне было одновременно и жарко, и холодно, тело сотрясали волны озноба.

При этом я воспринимал себя не человеком, а являлся чем-то вроде громадных песочных часов, и сознание мое сосредотачивалось в самой узкой их части, в перемычке. Именно через нее, обдирая стенки шершавыми боками, протискивались по нескольку штук песчинки-дхармы разного цвета и формы.

Стеклянная чаша, лежавшая сверху, содержала барханы будущего, снизу громоздились дюны прошлого.

Сколько продлилось это мерзкое состояние, я не знал, но вынырнул из него с облегчением. Понял, что лежу на кровати, на настоящей, с простыней и подушками, в большой светлой комнате.

– Очнулся? – в дверь заглянул брат Пон. – Отлично! Сколько можно валяться?

– Что?.. Где?.. – выдавил я, но монах отвечать не стал.

– Наверняка в туалет хочешь. Давай я провожу, – заявил он.

И точно, мочевой пузырь сигнализировал, что вот-вот лопнет.

Пока я, шатаясь, ковылял до санузла и обратно, сумел разглядеть обстановку – похоже, судьба занесла меня на огромную, совершенно роскошную виллу, с бассейном и садом за окнами, с высоким забором вокруг.

Людей я не видел, в здании и окрестностях царила полная тишина, лишь шелестели на ветру листья пальм.

– Где… мы? – повторил я, снова укладываясь на кровать. – Что… случилось?

Прогулка до туалета выпила из меня все силы, я вспотел и начал задыхаться.

Я понял, что лежу на кровати, на самой настоящей, в большой светлой комнате.

Не иначе я перегрелся, проведя целый день на пляже, хоть и в тени деревьев, и поймал солнечный удар. А вообще стал чем-то вроде девочки-институтки дворянских кровей – что ни день, то обморок.

Пора обзаводиться веером и библиотекой из сентиментальных романов.

– Мы слишком резво взялись за дело, вот ты и не выдержал, – брат Пон уселся на пол, скрестив ноги. – Попытались за несколько дней освоить то, на что в обычных условиях уходят месяцы. Дом же этот принадлежит моим друзьям, и они пустили нас сюда пожить на несколько дней.

– Машина! – вспомнил я.

– С ней все в порядке, стоит во дворе, – успокоил меня монах. – Есть хочешь? Воды?

Голода я не ощущал, а вот жажда меня мучила.

Я думал, что вскоре снова потеряю сознание или просто усну, но нет, остался в сознании и к вечеру достаточно окреп, чтобы брат Пон затеял со мной новую беседу.

– О том, что существует только лишь сознание, ты прекрасно знаешь, – сказал он. – Нужно лишь уточнить, что проявляет оно себя в первую очередь в такой штуке, как восприятие. Оно же регулируется вниманием, и именно этим предметом мы с тобой все это время и занимались.

После краткого размышления я кивнул.

Действительно, почти все упражнения, какие я выполнял, имели отношение к вниманию и восприятию – начиная с банального счета вдохов, продолжая через полное осознавание и «установление в памяти» и заканчивая такой причудливой практикой, как «собирание объекта».

– В каких условиях воспринимать, мы выбирать не можем, – продолжил брат Пон, внимательно глядя на меня: вряд ли он хотел еще раз передавить и вызвать новый обморок. – Карма предлагает нам определенный набор обстоятельств, внутри которого мы существуем. Выставляет перед нами колоссальную витрину, набитую разными вещами. Тут и одежда, и еда, и игрушки, и оружие, чего только нет… Многие тысячи предметов.

Монах ненадолго замолчал, и я услышал мягкое шуршание кондиционера в соседней комнате.

– А вот на что обратить внимание – мы выбираем сами, и в этом наша свобода. Хотя чаще всего мы ее упускаем из рук, отдаемся во владение страстей – голодный в первую очередь вытаращится на еду, не видя ничего больше, скупец будет глядеть на золото и драгоценности, трус схватится за оружие, женщина ринется перебирать тряпки…

– Но витрины у всех разные? – уточнил я.

– И по ассортименту, и по размеру, – подтвердил брат Пон. – Но выбор есть всегда. Надо только помнить о нем, знать, что в каждый момент ты свободен в том, какие аспекты, грани реальности «подсвечивать» с помощью своего внимания, собирая из них свой мир.

Я нахмурился и почесал в затылке:

– Вот я могу считать, что мучаюсь тут, прикован к кровати, все плохо… или могу решить, что это такой отдых на прекрасной вилле, где ничто меня не тревожит и не беспокоит… Но ведь сама вилла, и кровать, и состояние моего тела никак не изменятся!

– Уверен? – брат Пон прищурился. – Попробовать не хочешь? Хотя не стоит… Сейчас ты слишком слаб… Отдыхай.

И он ушел, погасив свет в комнате.

Осталась только луна, светившая в окно, точно громадный фонарь.

Спал я великолепно, без видений, и проснулся бодрым, как огурец.

Я беспомощно посмотрел на брата Понаиздевается, что ли?

После завтрака узнал у брата Пона, что в доме есть вай-фай, и полез в Интернет работать. К полудню сделал несколько звонков, покончил с делами и собрался искупаться в бассейне, но тут монах, пропадавший на втором этаже, появился снова.

– Совсем другое дело, – сказал он, оглядывая меня пронзительными черными глазами. – Полагаю, что тебе станет еще лучше, если ты научишься уничтожать карму. Просто и элегантно.

– И как? – о бассейне я в этот момент напрочь забыл.

– Один из древних сказал, что следы прежних деяний неотделимы от нас, как тень или эхо, – брат Пон уселся на пол, скрестив ноги, и с азартной улыбкой потер ладони. – Поэтому ты должен уметь избавляться от того и другого.

– Что? – я заморгал. – Но как? Это же невозможно!

– Я тебе уже говорил, что в этом мире возможно все. Начнем с эха, это проще. Крикни чего-нибудь.

– Чего-нибудь! – рявкнул я сердито и услышал, как мой голос отдался в углах.

– Отлично! – монах радостно осклабился. – Теперь крикни так, чтобы эха не было.

Я беспомощно посмотрел на него – издевается, что ли?

Но даже если и издевается, то не просто так, а с определенной целью, как-то связанной с моим обучением, которое вовсе и не обучение, поскольку учить меня на самом деле нечему и незачем.

Тут я понял, что несколько запутался.

– Смотри, карма-действие бывает видимая и невидимая, – сказал брат Пон мягко. – Первая определяет то, каким образом, в каком порядке располагаются элементы чувственного мира, какие объекты из них формируются, что за обстоятельства возникают… Это тебе понятно?

– Ну да, – признал я.

– Но есть еще и невидимая, это тот нравственный оттенок, то содержание, настроение, духовная сердцевина, что кроется внутри элементов видимой кармы. Например, для туриста посещение храма Изумрудного Будды в Бангкоке имеет один смысл, а для верующего буддиста – другой, хотя внешне и то и другое может выглядеть одинаково…

Концепцию я уловил, хотя не факт, что смог бы сам толком ее объяснить.

– Так вот, упражнения, которые я тебе предлагаю, как раз и предназначены для того, чтобы слегка ослабить фиксацию невидимой кармы, тех представлений и шаблонов сознания, что давят на нас хуже железных цепей, – закончив объяснение, монах просиял, точно выглянувшее из-за черных туч солнышко. – Так что давай, кричи, не стесняйся.

– Что-нибудь! – завопил я еще раз, но эхо и не подумало исчезать.

– Еще раз, – велел монах.

Мы тренировались целый час, пока я не охрип, но толку, на мой взгляд, никакого не было – мои вопли звучали уныло, будто карканье одинокой замерзшей вороны, но порождали отголоски так же, как и всегда.

Но брата Пона это ничуть не расстроило.

– Замечательно, – сказал он. – Теперь садись спиной к окну, чтобы видеть тень.

Я выполнил это указание и получил от монаха метелку вроде той, какой тайки смахивают пыль с мебели.

Услышав «стирай ее», я не стал ничего спрашивать, а послушно заелозил метелкой по полу. Тень заколыхалась, поскольку я сам двигался, но исчезать или хотя бы истончаться не подумала.

– Это бессмысленно! – сердито воскликнул я. – Как воду решетом носить!

Английского аналога для решета я не знал, поэтому пришлось использовать русское слово, а потом еще и объяснить брату Пону, что оно означает.

– Полезная штука, – сказал он с хищным блеском в глазах. – Надо будет завести. Для учеников, ха-ха. А ты мети, не отвлекайся, карма ждать не будет, пусть ее и не видно!

Этим бессмысленным делом я занимался до самого вечера, пока не стемнело и тень не исчезла по естественным причинам.

– Не зря старался, – сообщил монах. – Теперь можно и поесть с чистой совестью. Завтра же с утра мы покинем это благословенное убежище, поскольку ты здоров и делать нам тут нечего.

Эта новость меня, мягко говоря, не обрадовала.

– А почему мы не можем остаться? – спросил я, морщась от прозвучавшего в голосе недовольства. – Тихо, спокойно, просторно, никто не мешает, хозяева вроде бы не выгоняют, можно заниматься чем угодно.

«В том числе и работать», – подумал я, но озвучивать эту мысль не стал.

– Мудрецы прежних времен практиковали Малое Отшельничество и Большое Отшельничество, – сказал брат Пон задумчиво. – Малое – вдали от людей, в лесу, в горах. Чтобы никто не мешал медитировать, никаких соблазнов рядом не было… Прекрасно ведь, правда?

И он замолчал, изучающе глядя на меня.

– А что такое Большое? – осведомился я, чтобы прервать затянувшееся, неуютное молчание.

– В людской толчее, на рынках и в харчевнях, где кишмя кишат низменные страсти. Малое ты уже прошел, взял от него все, что тебе сейчас нужно, и настало время Большого, – говорил монах без упрека, с мягкой улыбкой, но я все равно чувствовал себя как в школе, на уроке математики, когда тебя вызвали к доске, а домашнее задание не сделано. – Понимаешь, можно просидеть десять лет в пещере, обзавестись прекрасными добродетелями, но они разлетятся вдребезги при первой же встрече с простым, грубым человеком… То, насколько ты хорош, проверяется не в уединении, а меж себе подобных. Если же кто-то всю жизнь проводит в уединении, занимаясь только собой, то это не всегда признак больших духовных достижений…

Но все эти объяснения не смогли развеять моего мрачного настроения.

Ночевать в кровати на вилле мне понравилось больше, чем в подвале или на пляже, и уезжать отсюда я не хотел.

Следующим утром, едва я успел продрать глаза, мне позвонил юрист-таец, консультировавший меня много лет, и ласково сообщил, что прямо сегодня мы с ним должны посетить Налоговый департамент, чтобы прояснить кое-какие моменты работы моей фирмы, и что мое присутствие обязательно.

Ночевать на вилле мне понравилось больше, чей в подвале, и уезжать я не хотел.

Да уж, от фискальных служб ни в пещере, ни в джунглях не спрячешься.

Машина ждала во дворе, у ворот, и ключи лежали на переднем сиденье.

Все вроде с ней было в порядке, но в новом «окрасе» она выглядела дико, меня одолевало желание сморгнуть или встряхнуть головой, чтобы галлюцинация рассеялась и все стало как раньше.

– Вы сами сели за руль? – спросил я, недоверчиво покосившись на брата Пона. – Когда мы сюда ехали?

– А чего, дело нехитрое, – отозвался тот. – Крути эту штуку, дави педали.

Я только головой покачал.

Я сел в машину, а монах зашагал к воротам, потащил створку в сторону, заскрипели петли. Открылся узкий переулок между двумя высокими заборами, и под тем, что принадлежал вилле на другой стороне, обнаружились трое необычайно мускулистых и лохматых оборванцев, что сидели на корточках.

Когда я двинул машину с места, нечто произошло у меня со зрением, и я обнаружил, что вижу не людей, а громадных, напоминающих горилл существ, покрытых рыжим мехом, с пылающими глазами и когтями на лапах.

Я ударил по тормозам так, что те взвизгнули.

– Что такое? – спросил брат Пон, заглядывая в боковое окно.

– Там… там… – промямлил я, поднимая трясущуюся руку. – Они… э-э… э…

Рыжие великаны глядели на меня с любопытством, скалили зубы, каких устрашился бы и тигр. Один, самый большой, поглаживал бороду, второй дергал похожим на ослиное ухом, отгоняя мух.

– А, всего лишь якши, – сказал монах равнодушно. – Не обращай внимания. Помнишь, я же говорил, что рядом с нами живут самые разные существа, только мы их не замечаем…

– Ну… да… – я моргнул, и косматые чудища вновь превратились в людей.

Когда «Ниссан» выкатился в переулок, якши без слов посторонились и даже заулыбались. Брат Пон захлопнул ворота, уселся рядом со мной, и я газанул так, что пыль полетела из-под колес.

Монах засмеялся.

– Бояться их нет смысла, ведь это только лишь образы твоего сознания, – сказал он. – Единственное правильное отношение к существам подобного вида, как и любого другого, кстати, заключается в сострадании.

– Это что, я должен их пожалеть?

– Нет, – брат Пон покачал головой. – Жалость своекорыстна, жалеем мы лишь себя. Только ставим в этот момент на место страдальца горячо любимое эго, которое и оплакиваем. Сострадание же выглядит совсем иначе, его способен по-настоящему испытывать лишь тот, кто в значительной степени избавился от невежества и тирании «я», именно поэтому я тебе о нем не говорил. Ага, тут вот направо, потом налево…

Когда впереди показалась большая дорога, я понял, где мы находимся – один из поселков к югу от Паттайи, за «Амбассадором», «Дор Шадой» и прочими отелями-муравейниками для туристов-матрасников.

До центра города минут сорок, не меньше.

– И для тебя, я думаю, настало время учиться осознанно практиковать сострадание, – заявил брат Пон.

– Но как это сделать?

Жалость – это лишь эмоция, сострадание – это активное, деятельное отношение.

– Разберем пример, – он усмехнулся, и я поежился: знаем мы эти «примеры» от неправильного монаха. – Вот на тебя орет некий гнусный человек. Знакомая ситуация… Вместо того чтобы злиться, ты начинаешь думать о том, что это часть твоего сознания, выражающая ненависть, а значит, не затронутая просветлением… Воспринимаешь его как элемент собственной сущности, нуждающийся в исцелении и очищении!

– Ничего себе, – пробормотал я. – Это же сложно!

– По сравнению с тем, что ты уже делал, – как слона по боку похлопать, – проговорил брат Пон с уверенным видом заслуженного и мастеровитого слонохлопа. – Понимаешь теперь, в чем разница между жалостью и состраданием?

И, не дожидаясь ответа, он пояснил:

– Жалость – это лишь эмоция, сострадание – это активное, деятельное отношение. Первая ничего не меняет в тебе, второе делает тебя другим, смещает точку восприятия.

И, не давая мне опомниться, он начал рассказывать байку про некоего царя, что прямо-таки был сам не свой до духовных подвигов и поэтому любому, кто заходил к нему в гости, отдавал все, что бы у него ни попросили.

И вот однажды к этому монарху явились трое злобных и кровожадных якши.

Поначалу, чтобы проникнуть во дворец, они замаскировались с помощью чар, ну а уже там явили себя во всей красе и потребовали что-то вроде «А ну давай нам свежего, теплого человечьего мяса и кровушки побольше, а все прочее, и золото, и драгоценности, можешь засунуть себе в афедрон».

Ну и царь вместо того, чтобы кликнуть стражу и выгнать людоедов взашей, преисполнился сострадания и решил никого больше не беспокоить, накормить гостей кусками своего мяса, а для начала позвал врачей отворить себе жилы и пустить кровь.

Якши от нее не отказались, но когда царь принялся резать собственное тело, он и сам обрел просветление, а вместе с ним получили его и людоеды.

– Так что, я должен был тех парней собой накормить? – спросил я шутливо.

– Ну уж нет, таких подвигов я от тебя не жду, – в том же тоне ответил брат Пон. – Только сострадание ты теперь начнешь практиковать при каждом удобном случае, вот хотя бы к тому придурку на синей «Тойоте» в правом ряду…

Монаха, собравшегося на работу, я высадил на пересечении Тепразита с Таппрайей, а сам поехал в Налоговый департамент.

Думал, что наставления брата Пона пригодятся уже там, но, к моему удивлению, нас с консультантом встретили очень любезно. Изумился я еще сильнее, когда выяснилось, что у них всего-навсего потерялось несколько бумажек за позапрошлый год и что в преддверии какой-то неплановой проверки надо заново их предоставить.

Ничего, распечатать и привезти документ – небольшая проблема.

Непонятно только, зачем в департамент вызвали меня самого и почему все нельзя было решить по телефону? Или проверяли не фаранга, который является по документам хозяином фирмы, а консультанта-юриста, ведущего всю отчетность, и хотели убедиться, что я существую на самом деле?

Поэтому вышел я от налоговиков в хорошем расположении духа и решил заехать к Андрюхе, тому самому другу, день рождения которого мы несколько дней назад отмечали в «Облико морале».

Крохотный закуток, где он торговал экскурсиями, располагался неподалеку, на одной из сои Джомтьена.

– Привет-привет, – сказал его хозяин, увидев меня. – Ты как вообще сам?

– В порядке, – ответил я и уселся на стул для клиентов. – Как дело идет?

– Да нормально, – Андрюха, в отличие от многих русских паттайцев, не любил прибедняться: я прекрасно знал, что ему принадлежат еще две такие точки, одна на Секонд-роад, другая на «русском пятачке» в районе Кози-бич, и что зарабатывает он достаточно.

Так что не обеднеет, если даст мне взаймы несколько тысяч долларов.

– Сам как? – повторил он, глядя на меня без привычного дружелюбия, как-то неуверенно. – Чего обрился и одет странно? Слухи пошли, что ты из кондо своего съехал. Правда?

– Правда, – вынужден был признать я. – Смена имиджа и образа жизни, все такое.

– А где обитаешь?

Врать я не хотел по разным причинам и ответил поэтому уклончиво и близко к истине:

– Да пока не определился. Мотаюсь туда-сюда по Паттайе.

– Понятно, бывает, – взгляд Андрюхи скользнул к моей положенной на стол руке, туда, где закатанный рукав позволял видеть сосуды на внутренней стороне локтя – то место, где остаются следы от уколов.

Мгновением ранее он как бы невзначай качнулся вперед и принюхался.

Я испытал короткий прилив раздражения – неужели он думает, что я забухал или сел на наркоту? Но тут же вспомнил сегодняшний урок брата Пона и попытался сдвинуть перспективу так, чтобы воспринять Андрюху как фрагмент собственного сознания, воплощение той части его содержания, что лишь иллюзорным образом существует вне меня.

– Слушай, тут такое дело… – протянул я, ощущая, как от напряжения сжимаются кулаки. – Мне нужны деньги… Я хотел попросить у тебя некоторую сумму на полгода… Скажем…

И я назвал ее.

Андрюха засопел, почесал нос, а потом мрачно заявил:

– Нет, ну как бы… Как-то оно нет, времена ныне тяжелые… все такое…

Он пытался врать, а поскольку не привык этого делать, то выходило неуклюже – словно бегемот, вообразивший себя обезьяной, лез на дерево, усеянное спелыми фруктами.

Все мое едва народившееся сострадание развеялось мгновенно.

– Тебе жалко, что ли? – спросил я напрямую, не скрывая недовольства.

– Нет! – Андрюха отвел глаза. – Не то чтобы жалко… Тебе прежнему я бы дал… Каждая собака знает, что ты не обманешь… Но сейчас ты какой-то странный, и это вот… Совсем меня не радует, и я не знаю, чего от тебя ждать!

Теперь он смотрел на меня прямо, и в серых глазах его мешались смущение и недоверие.

Он пытался врать, а поскольку не привык этого делать, то выходило неуклюже.

– Ладно, – сказал я. – Извини, что потревожил.

– Ты это, не обижайся! – начал Андрюха, но я уже шел прочь, в сторону Джомтьен Секонд-роад, на которой оставил машину.

Аня могла быть где угодно, и поэтому я ей сначала позвонил.

Выяснилось, что она только что вышла с массажа и не прочь выпить со мной кофе где-нибудь в центре.

Чем точно Аня зарабатывала деньги, я не представлял, знал только, что бизнес у нее в России и что живет она небедно – в любой момент может позволить себе мотануться в Австралию или Японию и думает над покупкой виллы в Хуа Хине, на другой стороне Сиамского залива.

Там и фарангов поменьше, и сам король, не хворать ему сто лет, живет большую часть года.

От разговора с Андрюхой я вроде бы отошел, хотя послевкусие от собственных эмоций осталось неприятное, да еще и недовольство собой по поводу того, что не справился, не смог вызвать сострадание.

Встретились мы у «Ройал Гардена», под врезавшимся в стену самолетом, и пошли в одну из арабских кофеен неподалеку.

– Ну, и чего ты возжелал моего общества? – спросила Аня после того, как мы сделали заказ и она закурила.

На этот раз я попытался сместить точку восприятия с самого начала разговора.

Поэтому испытал лишь слабенькое недовольство, когда выяснилось, что собеседница вовсе не намерена давать мне взаймы, да еще и ощущает примерно то же, что и Андрюха, – удивление и раздражение по поводу того, что я так внезапно изменился, веду себя чудно и неадекватно.

А в один момент меня вообще посетило ощущение, что я разговариваю сам с собой, что ушей моих сначала достигает мой собственный голос, а потом, через какое-то время, – эхо, причудливо искажающее слова.

Настаивать я не стал, мы выпили кофе, потрепались и на том расстались.

Аня оседлала украшенный блестками мотобайк, а я уселся в «Ниссан» и поехал к брату Пону.

– Ну, как твои успехи? – спросил он, когда я подошел к макашнице.

Клиентов у него не было, и вообще пляж выглядел, по паттайским меркам, на удивление пустынным, даже тайки-массажистки, обычно занимавшие пятачок тени под деревьями, куда-то подевались.