Текст книги "Власть. Монополия на насилие"

V

Наступило завтра, и Удальцова вопреки всему снова потащили в суд, и 27-летняя судья Боровкова, прогнав журналистов из зала суда, присудила второй месяц находящемуся в тюрьме Удальцову еще десять суток ареста за двухмесячной давности бессмысленный пикет. Заявку на митинг «За честные выборы», который в итоге прошел на Болотной, подавал Удальцов. Судья Боровкова предоставила ему выбор: Новый год за решеткой или Новый год в реанимации. Опции «Новый год дома с женой и детьми» у судьи Боровковой нет.

Бывает так: встречаешься с девушкой, встречаешься, встречаешься, скапливаются какие-то вещи – «то самое» кафе, общий любимый фильм, какая-то одинаковая, у тебя и у нее, фигня из детства, и так далее. Если с этой девушкой все быстро закончится, все эти вещи отвалятся сами собой. Если все будет серьезно, из этих вещей сложится ваша общая мифология, которую вы потом расскажете внукам. Если бы не было этого месяца издевательств над Удальцовым, он так бы и остался мальчиком из хорошей семьи (я бы сказал – из очень хорошей; улица Удальцова – это не совпадение, это его прадед), неумело подражающим Лимонову. Но этот месяц превратил его в героя, в святого, в кого угодно, но это вторично. Что важнее, Удальцов превратился в то, на что вдруг замкнулась вся русская история по состоянию на декабрь 2011 года. Теперь уже неважно, крут он или нет, он стал кащеевой иглой и для Путина, и для каждого, кто выходил митинговать в этом декабре.

Сергей Удальцов инициировал митинги «За честные выборы» – на которых, подозреваю, были все московские пользователи из того сообщества, в котором я сейчас пишу этот пост. На этих митингах первой резолюцией было выпустить политзаключенных, то есть и Удальцова тоже, потому что он, конечно, политзаключенный. Спустя сутки после митинга на проспекте Сахарова власть отреагировала на это требование новым, показательно наглым арестом Удальцова. Теперь вопрос к вам, скандировавшим «Один за всех и все за одного»: что ответите власти?

30 декабря 2011. Подводить итоги года в этот раз трудно – у всех почему-то получаются не итоги года, а итоги декабря. Очевидно, это перекос – на самом деле политический год начался в сентябре, вот и итоги года нужно подводить, начиная с сентября. Я, кстати, как раз в сентябре и начал каждый день комментировать политические события в эфире «Коммерсантъ FM», так что мне будет проще.

Когда в сентябре происходили некрасивые события вокруг партии «Правое дело», один мой товарищ написал статью, которая называлась «Два дня, когда политика вернулась» – тогда действительно казалось, что произошла какая-то политическая аномалия, и что вот сейчас специальные люди, которым по должности положено, все починят, и дальше все будет, как было. Но эти два дня вернувшейся политики оказались какими-то слишком длинными – они продолжаются до сих пор, и, кажется, не собираются заканчиваться.

Путин с Медведевым поменялись местами, потом Медведев выгнал Кудрина, потом были выборы, которые планировались как очередное ни на что не влияющее голосование, но обернулись вот тем декабрем, который, по выражению поэта Ивана Давыдова, подвел итоги не году, а десятилетию.

Система была построена в расчете на неподвижность, у них это называлось стабильностью, и в этом году мы увидели, как минимальное движение потащило за собой всю систему, только успевай зажмуриваться.

Важные новости про политику приходят каждый день, и никто не знает, чем все закончится. Оказалось, это удивительное чувство – когда не знаешь, чем закончится. Мы отвыкли от него, а теперь оно есть.

Самым понятным и общедоступным достижением путинских лет я бы назвал законодательно зафиксированные бесконечные новогодние каникулы. Их вполне можно было считать признаком стабильности, может быть, даже определяющим, а теперь это просто несколько выходных между декабрем и политическим январем, который, что бы в нем ни произошло, в любом случае будет таким же интересным и важным, как этот декабрь.

Мы прощаемся до января, и даже если он будет не таким увлекательным, как декабрь, жизнь все равно не станет такой, чтобы ее можно было описать устаревшим словом «стабильность» в том значении, к которому мы привыкли за прошлые 12 лет. Зубную пасту невозможно засунуть обратно в тюбик, и это простое правило – гораздо более надежная гарантия перемен, чем любые политические лидеры и события.

26 декабря 2011. Я не знаю, что вынес для себя Алексей Кудрин из посещения митинга на проспекте Сахарова. Я надеюсь, идиоты, свистевшие Кудрину во время его первого и, вероятно, последнего выступления на митинге, никак не повлияли на его отношение к происходящему. А каково это отношение – действительно хотелось бы знать. Мне кажется, визит Кудрина – это самое политически интересное из того, что случилось в субботу.

Почему-то многие восприняли появление Кудрина как срочную замену Михаилу Прохорову. Еще в пятницу вечером предполагалось, что Прохоров выступит на митинге, а утром в субботу вдруг оказалось, что Прохоров собрался стоять в толпе и выступать не будет, зато придет выступать Кудрин, и это действительно могло показаться рокировкой – считается, что у Кремля есть два запасных лидера для вот этих «рассерженных горожан»: Прохоров и Кудрин. Прохоров претендует на такое лидерство вполне официально – он выдвинулся в президенты, и это выдвижение, очевидно, лишает его права на что-то претендовать всерьез, потому что тот, кто договорился с Чуровым – тот уже чужой на проспекте Сахарова.

У Кудрина все совсем по-другому. От даже формальных попыток претендовать на политическое лидерство его страхуют многие объективные вещи, в том числе – абсолютно кабинетный характер (на митинге этого человека в дубленке с тихим голосом хотелось обнять и немедленно куда-нибудь увести) и, мне кажется, наглядный опыт его бывшего начальника Михаила Касьянова, который как раз претендовал на оппозиционное лидерство и не очень в этом преуспел.

Кудрин приходил не для того, чтобы «канализировать протест», а, судя и по его выступлению, и по опубликованному накануне на сайте газеты «Коммерсантъ» тексту, чтобы предложить свои посреднические услуги в явно назревшем переговорном процессе.

Потому что, конечно, можно провести еще сколько угодно митингов, принимая каждый за очередную победу гражданского общества, но не добиться от власти ответа на, в общем, простые вопросы, уже трижды заданные – и Чистыми прудами, и Болотной площадью, и проспектом Сахарова. Вопросы вполне понятные и конкретные: что делать с Чуровым и Центризбиркомом, что делать с нарышкинской Государственной думой, что делать с президентскими выборами, по поводу которых пока нет никаких новостей и которые запланированы как повтор выборов декабрьских.

Эти вещи должны быть предметом диалога, и если Кудрин готов содействовать началу такого диалога – пускай помогает. Я не знаю, что он вынес из посещения проспекта Сахарова, но если ему показалось, что свист перед сценой был ему ответом, то хочу передать ему – нет, это не так.

16 декабря 2011. Я не думаю, что меня сейчас слышит начальник сборочного цеха нижнетагильского «Уралвагонзавода» Холманских Игорь, но, надеюсь, ему передадут – я хочу обратиться к нему. Здравствуйте, Игорь. Вчера вы предложили премьер-министру Путину свои услуги по наведению порядка в Москве в связи с, цитата, «этими митингами». Вы сказали, что если «полиция не умеет работать, не может справиться», то вы «с мужиками готовы сами выйти и отстоять свою стабильность».

Я не знаю, Игорь, что вы имели в виду, когда говорили, что полиция «не может справиться». В прошлую субботу, когда был митинг на Болотной, благодаря полиции многотысячное собрание в центре Москвы прошло так спокойно, что комментаторы сравнивают этот митинг с Днем города или большими концертами – и это первый раз на моей памяти, а я пишу о митингах в Москве восемь лет.

Можно предположить, что вам не понравилось именно это, и вы, Игорь, хотели бы, чтобы полиция разогнала эту толпу на Болотной. Но, может быть, вам не понравилось, как московская полиция действовала в предыдущие дни – разгоняла митингующих на Мясницкой и Триумфальной, задерживала сотнями, избивала. Может быть, вы имели в виду эти эпизоды – я не знаю.

Когда «вы с мужиками» обещаете разобраться «с этими митингами» – это не стабильность, это анархия. И обещая заменить собой полицию, вы, Игорь, разрушаете любимую вами стабильность гораздо успешнее, чем любой сенатор Маккейн.

Стабильность, Игорь, – это когда власть может смениться в результате выборов. Стабильность – это когда для правящей партии поражение на выборах – это просто поражение, а не вопрос жизни и смерти.

Стабильность – это когда благополучие вашего завода зависит от спроса на производимые вами танки, а не от того, кто сидит в Кремле.

Стабильность – это честные выборы, это справедливые суды, это действующая Конституция, а вовсе не разгоны митингов и прямые линии.

Я надеюсь, Игорь, что вы меня поняли, и ваши мужики тоже меня поймут. Стабильности мы все хотим, поверьте.

13 декабря 2011. Семь лет назад, когда на Украине после продолжительных уличных выступлений сменилась власть, я много писал в газете «Коммерсантъ» о том, как Кремль готовится отражать «оранжевую угрозу». Тогда, если помните, было создано молодежное движение «Наши» – предполагалось, что в случае чего, оно выведет на улицы тысячи молодых сторонников Владимира Путина, которые не позволят оппозиции, как это тогда называлось, «захватить улицу».

Шли годы, «оранжевая угроза» как была призрачной, так и оставалась, но движение «Наши» и более мелкие, но не менее прокремлевские молодежные движения росли и развивались, продолжая готовиться в случае чего выходить на улицу, чтобы защитить власть. Иногда они даже выходили на улицы – то в честь Дня Победы, то в честь Нового года, то еще в честь чего-нибудь настолько же безобидного, но всем было понятно – они выходят на улицу, чтобы показать, что они умеют собирать многотысячную толпу, и в случае чего обязательно ее соберут.

Годы по-прежнему шли, молодежные движения по-прежнему росли, было даже создано специальное правительственное ведомство – Росмолодежь, сменилось уже два или три поколения нашистов, и только «оранжевая угроза» все не наступала и не наступала. Четыре года назад в газете «Коммерсантъ» написали со слов источника в Кремле, что молодежные движения уже не нужны, и их скоро распустят. Это было четыре года назад, и сегодня, наверное, стоит признать, что тот прогноз не сбылся. Никто их не распустил, они остались.

Годы шли, нашисты время от времени оказывались в центре каких-то скандалов, и после каждого скандала эксперты и знающие люди, говорили, что вот теперь-то их точно распустят. Но никто их не распускал, и они снова устраивали свой лагерь на Селигере, и к ним приезжал президент, и становилось понятно, что они по-прежнему зачем-то очень нужны.

И вот час настал, после парламентских выборов в Москве начались самые масштабные за последние годы уличные выступления – то самое, для противодействия чему «Наши» и создавались много лет назад. Было понятно, что они тоже выйдут на улицы. Было понятно, что их тоже будет много. Но все равно было интересно – как пройдет их звездный час.

На фотографиях с митинга на Манежной в поддержку «Единой России» много смешного – и немолодые гастарбайтеры, слушающие речь Дмитрия Рогозина, и пенсионерки в жилетах «Молодой гвардии», и много чего еще. Никаких толп молодежи, ради которых все когда-то и затевалось, просто нет – потерялись по дороге, не смогли, не успели. Кажется, это идеальная иллюстрация понятному слову «провал». Вчера на Манежной площади провалилась вся государственная молодежная политика последних лет. И было бы логично сейчас предположить, что теперь-то «Наших» точно распустят. Я, кстати, допускаю, что их действительно распустят. Но об этом почему-то уже неинтересно рассуждать. Даже не знаю, почему.

12 декабря 2011. Почему-то в эти дни хочется вспомнить известную историю про путешественника Нобиле, который долго собирался долететь до Северного полюса на дирижабле, а когда долетел, сказал – «Ну вот мы и прилетели», – и заплакал. Почему-то у всех, с кем я обсуждаю субботний митинг, примерно такое же настроение. Что дальше – непонятно, а впереди новогодние праздники, во время которых всем, конечно, будет уже не до политики, и живи еще хоть четверть века, все будет так, исхода нет.

Я тоже, конечно, не знаю, как все будет, но я знаю, что до сих пор власть очень дорожила мифом, что если люди выйдут на улицу, то они немедленно начнут бить ОМОНовцев, колоть их шилом и рвать им пасть, и что уличный протест – это кровь, кишки и прочее. Зайдите на сайт Общественной палаты – это, может быть, самое смешное сейчас онлайн-издание. Накануне митинга все материалы этого сайта были посвящены тому, что на митинг ходить не надо ни в коем случае. Певец Сергей Мазаев говорил, что на митингах «какие-то ублюдки начинают крушить машины, витрины. Это безобразие. Меня просто трясет от всех этих событий», солист группы «Уматурман» обещал – «Лично я трясти флагами не пойду, потому что считаю, что это просто глупость», певец Сергей Лазарев говорил, что «наш народ сам не знает, что хочет, и сейчас люди пойдут на митинг, а по сути, многие подвергнутся стадному чувству», а телевизионная начальница Маргарита Симоньян задавала риторический вопрос – «Неужели кому-то непонятно, что цели этих людей – спровоцировать насилие и устроить хаос» – и грозила фашистами. Кстати, месяц назад я брал у нее интервью и спрашивал – ну что, неужели вам нравится существующая в России система «ограниченной демократии», и она, думаю, честно отвечала, что ей, конечно, все это не нравится, «но вы же понимаете, что на любых свободных выборах у нас победят фашисты, которые нас с вами с удовольствием повесят».

Маргариту Симоньян я в итоге видел в субботу на Болотной площади – надеюсь, теперь ей хотя бы немного стыдно за предмитинговые слова. А может, и не стыдно – строго говоря, это уже не имеет значения. Как известно, митингующие в субботу вели себя мирно, ничего не громили и не поджигали. Но они на протяжении нескольких часов топтали ногами те самые мифы, которыми очень дорожила власть.

Я не знаю, что будет дальше. Но я знаю, что после митинга на Болотной площади людям, сделавшим карьеру на «борьбе с оранжевой угрозой» будет гораздо труднее говорить и про стоящую за всеми Хиллари Клинтон, и про фашистов, которые обязательно вылезут из-за спин Акунина и Парфенова.

Даже если после митинга на Болотной не случится больше вообще ничего, он уже свел к нулю ценность охранительных мантр даже для тех, кто сам их произносит.

7 февраля 2012. «У нас, по-моему, политических заключенных нет, и слава Богу», – эти слова Владимира Путина подходят для программы «Время», а больше ни для чего не подходят, потому что политические заключенные в России, конечно, есть, и отсутствие в Уголовном кодексе «классических» советских политических статей никого смущать не должно: отмена уголовного преследования за «антисоветскую агитацию» никак не повлияла на возможность политически мотивированных уголовных преследований.

Когда дважды оправданного присяжными лейтенанта Аракчеева сажают на 15 лет за военные преступления после того, как Рамзан Кадыров возмутился из-за, цитирую, «недопонимания присяжными воли моего народа» – это политическое дело или нет? Дело Ходорковского и Лебедева – кто рискнет сказать, что в этом деле нет никакой политики? Есть еще знаменитая 282-я статья УК РФ, по которой, как показала практика применения, уголовное дело можно возбудить на основании любого высказывания о ком угодно – мы наблюдали уже суды по этой статье, когда обсуждалась, допустим, социальная группа «неверные менты» или социальная группа «фашисты» – когда судили антифа-активистов.

Нацболка Таисия Осипова осуждена за наркотики, но понятыми при ее задержании были активисты «Наших» и «Молодой гвардии», и одно это позволяет, мне кажется, считать Осипову полноценной политзаключенной, что бы ни было написано в приговоре суда.

Но, если совсем честно, я могу понять, почему Путин так уверенно говорит, что в России нет политзаключенных, не опасаясь, что кто-нибудь встанет и скажет – «Ложь, вот список политзаключенных, свободу им». Дело в том, что такого списка нет в принципе, и когда в субботу на митинге Ольга Романова обещала отнести в Кремль бумагу с перечислением всех, кто сидит «за политику», сам список со сцены прочитан не был. И, видимо, не будет, потому что есть такая особенность российского общественного мнения – у него нет общепризнанных политзаключенных.

У Ходорковского и Лебедева есть множество критиков – преимущественно из левых организаций, – которые не хотят признавать, что бывшие акционеры ЮКОСа сидят по политическим мотивам. Антифашисты и анархисты не считают политзаключенными националистов, в том числе сидящих «за экстремизм». Нацболам, которых сажали за откровенно политические акции по «хулиганским» статьям УК, потребовались годы, чтобы их стали считать политзаключенными не только сами нацболы. Доходило иногда до смешного – на прошлый новый год свои 15 суток за одно и то же, за Триумфальную площадь, получили и Борис Немцов, и националист Владимир Тор. Немцова «Международная амнистия» сразу же признала «узником совести», Тора – почему-то нет. И если даже в таких очевидных случаях нет общепризнанной точки зрения на то, кто политзаключенный, а кто нет, то почему же Владимир Путин должен признавать само существование политзаключенных в России? Вот он и не признает.

3 февраля 2012. Когда несколько лет назад Владимир Путин назвал себя единственным демократом и пожаловался, что после смерти Махатмы Ганди ему не с кем поговорить, над этим было можно посмеяться, но теперь смотришь новости и видишь в них – ну да, единственного демократа. По крайней мере, единственного во власти. В среду Владимир Путин предложил наблюдателям от «Яблока» стать его наблюдателями на президентских выборах, а теперь принял аналогичное предложение «Лиги избирателей» Бориса Акунина и Леонида Парфенова. Формально решение исходит от путинского штаба, но ясно же, что это не инициатива штабных клерков. Это тот самый Путин 2.0, которого нам обещали. Готовый к диалогу, открытый, прозрачный и вообще – достойный собеседник Махатмы Ганди. Лозунг «За честные выборы!» – это его лозунг, а те, кто не верит, могут проверить, вот, пожалуйста – приходите наблюдателями, Путин разрешил.

Ситуация выглядит так, что хочется спросить, в чем же здесь подвох. Тут ведь должен быть какой-то подвох, правда же? Мне кажется, должен. И я попробую предположить, в чем он заключается.

Мне кажется, они действительно поняли, что вбросы, «карусели» и прочее именно в Москве – это себе дороже. И что если мартовские выборы именно в Москве пройдут так же, как декабрьские, это может закончиться чем-то еще более неприятным, чем было в декабре. «Лига избирателей» – это все-таки прежде всего москвичи. «Яблоко» – в общем, тоже наибольшими ресурсами располагает именно в Москве. Если Путин зовет их своими наблюдателями на президентские выборы, значит, Путин уверен, что выборы в Москве пройдут без нарушений.

И это вполне может быть попыткой устроить в Москве образцово-показательную территорию демократии. Кавказ, Татарстан с Башкирией, солдаты, больницы, тюрьмы – они проголосуют как в декабре, а Москва проголосует честно. И поводов для митингов в марте не будет. Такая кутузовская тактика – сдать Москву, чтобы победить.

Не знаю, поможет ли эта тактика смягчить протестные настроения, но поспособствовать антимосковским настроениям в регионах она, мне кажется, очень даже может. Митинги «тагильских рабочих» в поддержку Путина, сюжеты НТВ об оппозиционных лидерах, отдыхающих за границей и прочие элементы информационных войн – это ведь тоже все работает прежде всего на то, чтобы и у Москвы, и у всей России сложилось четкое ощущение – Москва отдельно, Россия отдельно. Такая тактика, наверное, может помочь на выборах, но жизнь после выборов она точно может испортить, причем в равной мере всем.

1 февраля 2012. Я уже достаточно давно переписываюсь с одним московским чиновником – мы познакомились, когда ему поручили силами районной управы организовать праймериз «Народного фронта». Он показывал мне документы за подписью префекта и еще каких-то районных, окружных и городских начальников, но просил, если я буду об этом писать, не указывать их фамилий, и название района тоже не указывать. Писать в формате «кто-то кое-где у нас порой» было неинтересно, и я об этих праймериз ничего не написал, но с чиновником мы так и общаемся, и вчера он мне жалуется – ему поручили организовать участие бюджетников и пенсионеров от того же района в митинге в поддержку Владимира Путина на Поклонной горе. Снова есть соответствующие документы и снова просьба – только не говори, какой район, только не говори, как фамилии ответственных сотрудников.

Ничего, в общем, нельзя говорить – в самом деле, нельзя же подставлять людей, их ведь могут уволить из управ, префектур и где там они еще работают. Сам чиновник, кстати, обещает в субботу принять участие в шествии по Якиманке – разумеется, инкогнито.

Коллеги, которые пишут о митинге на Поклонной горе, тоже жалуются – к ним каждый день обращаются учителя, почтальоны и сотрудники коммерческих структур, которых заставляют в субботу прийти на Поклонную гору. Они звонят и пишут в редакции, и каждый просит – только пожалуйста, не называйте мое имя, иначе меня уволят, иначе меня накажут. На условиях анонимности я все расскажу, а от своего имени – нет, нет, и не просите.

Сидя в теплой и надежно защищенной от административного произвола студии, я не имею права ни в чем упрекать этих чиновников, бюджетников и прочих милых людей. Я и не упрекаю. Я просто хочу попросить их задуматься – друзья, вы уверены, что того, чего вы боитесь, действительно стоит бояться? Вы ведь все понимаете, вы ведь хотите перемен – подумайте, может быть, стоит рискнуть? Даже не позвонить в редакцию, даже просто написать в блоге, или Навальному, в конце концов, написать – меня зовут так-то и так-то, я работаю там-то и там-то, и мой начальник приказал мне прийти 4 февраля на Поклонную гору.

Одного, может быть, и уволят, но если таких будут сотни – никто никому ничего не сделает. Я сейчас говорю эти вещи, и мне самому неприятно – я говорю их с такой интонацией, с какой обычно призывают к восстанию или еще чему-то в этом роде. Но я не виноват, что призыв не бояться, не прятать лица и сказать правду, сегодня у нас почему-то звучит именно так.

Не бойтесь, правда. Если вас заставляют идти на митинг – жалуйтесь. А если боитесь, то не жалуйтесь вообще. Ни сейчас, ни потом.

26 января 2012. Организаторы шествия 4 февраля, наверное, слишком увлеклись поисками особого символизма в своих планах и действиях. 4 февраля они выбрали, среди прочих причин, еще и потому, что в этот день в 1990 году в Москве прошла массовая демонстрация за отмену шестой статьи конституции СССР. В статье, которую новые поколения уже не застали, речь шла о руководящей и направляющей роли КПСС (это что-то вроде нынешней «Единой России»), и спустя месяц после той демонстрации статью действительно отменили, то есть демонстранты победили. Такой символизм может показаться избыточным, я на нем не настаиваю, но, если продолжать играть в символы – идея шествия от Октябрьской до Болотной кажется мне не менее символичной, чем история про шестую статью.

Митинг на Болотной 10 декабря – это пока лучшее, что случилось в российской политике этой зимой. После него было много всего, в том числе много разочарований, и вот теперь, после всего, что случилось за эти два месяца, митинг возвращается на Болотную. Что-то вроде мела судьбы, если кто-то помнит это кино.

За несколько часов до этих переговоров, которые закончились согласием мэрии на шествие в центре, я брал интервью у вице-мэра Александра Горбенко, который накануне отказал заявителям и предложил им шествие по Фрунзенской набережной, на которое они не были готовы. Вице-мэр объяснял, что городские власти заботятся о безопасности и комфорте москвичей, и безопасность и комфорт москвичей требуют, чтобы в центре никаких шествий не было. Что случилось с безопасностью и комфортом москвичей за несколько часов – я не знаю, но я этому рад, хоть и сам дорожу своей безопасностью и комфортом.

Эта история с отказом и последующим согласием властей на шествие в центре, учит нас одной простой вещи. Диалог с властью – это совершенно не обязательно очередная встреча Владимира Путина с деятелями искусства или журналистами. Диалог с властью – это и митинги, и вот такие истории, как эта, когда власть говорит «Не пущу», а ей еще раз говорят – «Нет, пусти», и она пускает. Простое правило, согласитесь.

26 января 2012. Я брал интервью у вице-мэра Александра Горбенко, который отказал заявителям в проведении шествия в центре Москвы и предложил взамен Фрунзенскую набережную, куда заявители идти не хотят. Горбенко объяснял, что городские власти заботятся о безопасности москвичей и об их спокойствии, и был, я готов это признать, вполне убедителен. С точки зрения безопасности лучше вообще без шествия, это правда.

Но более важным мне кажется другое. Александр Горбенко говорит, что это было решение городских властей. Понятно, что принимал такое решение он не один, и даже страшно представить, сколько чиновников мэрии совещалось по поводу февральского шествия, но у каждого решения есть конечный конкретный автор, и в этом случае это Александр Горбенко и есть, он сам так сказал. Я не склонен ему верить, но он так говорит.

И если завтра на какой-нибудь очередной встрече с журфаком президента спросят, что он думает об отказе заявителям шествия, он ведь наверняка скажет, что это решение городских властей, в которое он, как юрист, не вмешивается.

И смотрите, что получается. Есть митинги «За честные выборы!» – в декабре было два таких митинга, и именно они определили то, что в некоторых кругах принято называть политической повесткой. Президентское послание Федеральному собранию, причем и само послание, его содержание, и та спешка, с которой досрочно была собрана на первое заседание новая Госдума – это был явный ответ на протесты. Любой шаг властей, любое кадровое решение, даже любое слово, воспринимается именно в контексте декабрьских митингов и, мне кажется, правильно воспринимается. И Путин, и Медведев уже не по разу и не по два раза высказывались по поводу тех митингов, и оба, в общем, сходятся в том, что эти митинги показали возросшую роль гражданского общества и вообще стали положительным политическим фактором. Если бы, например, мэрия не разрешила митинг на проспекте Сахарова, то мы бы получили оцепленные ОМОНом улицы, колонны автозаков, задержания и прочее. И политическая обстановка в стране была бы совсем другой.

И если бы мэрия разрешила шествие 4 февраля в центре Москвы, это шествие стало бы вторым после проспекта Сахарова сиквелом митинга на Болотной. Я не знаю, всех ли такое развитие событий устроило бы, но это было бы, по крайней мере, понятно. Есть какой-то политический процесс, и его участники ведут вот такой диалог – одни спокойно митингуют, другие в ответ смягчают выборное законодательство и говорят о гражданском обществе.

Но тут вдруг выясняется, что этот политический процесс полностью зависит от вице-мэра Горбенко. От вице-мэра Горбенко зависит политическая обстановка в стране. Горбенко – симпатичный человек, бывший журналист и все такое, но я не понимаю, почему политическая обстановка в стране должна зависеть от вице-мэра Горбенко. И я не понимаю, почему Кремль прячется за спину вице-мэра Горбенко.

9 декабря 2011. Сейчас я попробую объяснить, что происходит с завтрашним митингом против фальсификаций на выборах, на который через социальные сети уже пообещали выйти то ли 50, то ли 60 тысяч участников.

Заявку на этот митинг подавали три человека – лидер «Левого фронта» Сергей Удальцов, его жена Настя и активистка движения «Солидарность» Надежда Митюшкина. И «Левый фронт», и «Солидарность», регулярно подают такие заявки, иногда им отказывают, иногда нет, если не отказывают, то митинг получается малочисленный и скучный.

И вот после того, как в понедельник на митинг «Солидарности» на Чистых прудах неожиданно вышло несколько тысяч человек, оказалось, что этот субботний митинг на площади Революции очень нужен буквально всем. Я общаюсь с администраторами посвященных этому митингу групп в социальных сетях – они не ожидали такого количества желающих выйти на этот митинг. Да вы, я думаю, и сами все видите и слышите – все об этом митинге говорят, все его ждут.

Власти – и Кремль, и московская мэрия, – явно растеряны, и история с площадью Революции, на которой анонсируются то ремонтные работы, то, прости Господи, первый в мире ледяной театр со сказкой «Теремок» про злого медведя, – все это говорит именно о растерянности власти, которая то придумывает одну хитрость – с «Водоканалом», то отменяет ее и делает шаг назад, чтобы на следующее утро придумать историю с ледяным театром. Такая частота перемены решения – явный признак отсутствия четкой позиции по поводу того, что делать с митингом. Отсутствие позиции властей.

Таких массовых и не привязанных к какой-либо политической силе уличных акций при нынешних российских и московских правителях не было никогда, и я не имею права осуждать их за их растерянность, с которой они реагируют на субботний митинг. Но эта растерянность есть, и она влияет на то, что происходит сейчас и что может произойти в субботу.

Всю неделю агитаторы и добровольцы на улицах и в соцсетях анонсировали – площадь Революции, площадь Революции. Митинг назначен на субботу на два часа дня. В митинге пообещало принять участие несколько десятков тысяч людей. Если сейчас, за сутки до митинга, объявить, что он переносится хоть в пространстве, хоть во времени, все равно найдутся тысячи мирных и законопослушных людей, которые не услышат о переносе и придут в два часа на площадь Революции. Где, если митинг будет перенесен, этих людей будет ждать ОМОН, готовый относиться ко всем, как к экстремистам, участвующим в запрещенном митинге.

И когда от треска проломленных полицейскими дубинками голов заложит уши даже у глухих, нам скажут, что виноваты в случившемся – те, кто позвал людей на митинг. На, напомню, давно и тихо санкционированный по заявке Удальцовых и Митюшкиной митинг. Который мог бы состояться без происшествий, если бы не эта суета с ремонтными работами, ледяными теремками и псевдокомпромиссными предложениями о переносе.