Текст книги "Дар красноречия – настоящее богатство!"

Муса слушал попугая, раскрыв рот. Когда рассказ о ворах был окончен, заметил: «Смотри, как воры разгулялись, стоило шаху покинуть столицу!»

«Да нет, причина тут иная…» – заметил Аку, и, как бы продолжая рассуждать, начал новый рассказ.

Дурак и поступает по-дурацки

В период Харматана66
  Харматан – сильный зимний ветер, пыльная буря


[Закрыть], в отсутствие дождей, погибли все посевы. Дичь ушла далеко, следуя за водой и пищей по мере наступления засухи. Еды было вдоволь лишь у богачей, поскольку они имели большие припасы. Простые люди питались, чем придется. Наступал голод. Удачным считался день, когда хотя бы видели еду! Чаще о ней лишь говорили. Для большинства людей единственным средством выжить стал подножный корм. Но и его не всем хватало. Дошло до воровства!.. Ведь положение, когда нет продуктов, которые можно купить за деньги, толкает людей на самые отчаянные шаги! По ночам, порой, бедняки отправлялись на поля богачей красть маниоку77
  Маниока – тропическое растение со съедобным корнем в виде картофелины


[Закрыть].

Как-то собрались трое бедняков: Кодаго, Кадан, Казунзуми, ночью на ближайшее поле соседа-богача красть маниоку. Взяли корзины повместительнее и пошли.

Добравшись, стали шепотом решать: «неплохо бы вначале подкрепиться, а затем, без суеты и спешки, доверху наполнить корзины». Все были так голодны, что уговаривать никого не пришлось. Набрали маниоки, и присели подкрепиться.

Друзья мечтали, как назавтра, поутру, продав часть маниоки, на вырученные деньги они купят «настоящей» пищи и наедятся досыта.

Набивши рот, Кодаго сказал: «Ох, и вкусная же у этого хозяина маниока!» Кадан недовольно пробурчал ему в ответ: «Лев молчит, охотясь! Заткнулся бы и ты, да прислушивался бы, как охотник!» Казунзуми, напротив, поддержал Кодаго, сказав: «Да не будь ты букой! Гляди, Аллах открыл нам путь к достатку! Если мы и дальше так будем красть да продавать, то вскоре нам некуда будет деньги девать!»

Так, в беседе, они развивали мечту о своем нехитром счастье. По мере насыщения и от распалившихся фантазий их голоса крепчали. Они говорили все громче и громче. В конце концов, заговорили в полный голос. Словно они не крали маниоку на чужом поле, а сидели дома.

Насытившись, стали наполнять корзины. К полуночи, болтая почем зря, они в темноте приблизились к сторожке. Их голоса привлекли внимание сторожей. Те решили схватить воров с поличным. Подкрались незаметно и кинулись на них. Орали в азарте: «Хватай! Лови! Стреляй! Держи воров! Бей их! Окружай! За мной!» И все такое…

Что тут началось… Не приведи господь! Сторожа пускали стрелы, метали копья, камни – всё, что под руку попало. Хотя, они и били наугад, изранили порядочно воришек.

А сторожа-то кто? Вчерашняя деревенская беднота. Но видели бы вы, с каким усердием они набросились на своих собратьев. А могло ли быть иначе? Ведь теперь они не бедняки, а сторожа, хотя, всего лишь поля маниоки. Откуда люди черпают то зло, что заставляет их унижать себе подобных, став по положению чуть выше? Презрение и гнев, желание обидеть: ругнуть, толкнуть и пнуть под зад! Это был тот самый случай…

Воришки же, и в этом переплете, не бросили корзин. Бежали с ними. И, как ни тяжела была их ноша, да только стражники их не могли догнать. Пуская стрелы, выкрикивая вслед угрозы, они шаг за шагом стали отставать. Возможно, страх придавал ворам силы. Те бежали, как безумные, не думая о том, что можно облегчить свой бег, выбросив корзины с грузом.

Вдруг Кодаго взмолился: «Не могу! Устал! Будто сам шайтан на мне скакал! Давайте бросим хотя бы часть маниоки! Нет мочи тащить такую тяжесть!»

Кадан взвыл в тон другу: «Я согла-а-а-сен! Уже-е-е да-а-а-вно искал предлог, чтобы избавиться от этой ноши».

Их стенания прервал настырный Казунзуми: «Раньше времени не трусь!» Попытался он подбодрить своих товарищей, но вдруг упал и лишь тогда продолжил: «Ой, кажется, мои слова идут наперекор воле Аллаха! Неужто я от того упал, что захотел вас поддержать в неверном деле! Напомнил о необходимости украсть! Это видно перст судьбы! О, Всевышний! Помоги!»

Друзья в ответ: «Вставай скорей! Не стоит расслабляться! Ради всего святого! Возможно, известие о том, что мы уже недалеко от дома, окажется лекарством для тебя, которое поможет на ноги подняться!»

А Казунзуми опять свое: «Мне больше не подняться! Я умираю! Наверное, истекаю кровью от ран, нанесенных сторожами».

Кодаго в ответ на это заорал: «Не волнуйся! Ты не умрешь не отомщённым! Если ты умрёшь, мы пойдем к эмиру с жалобой на сторожей, которые убили тебя за то, что мы съели несколько клубней маниоки, чтобы не умереть с голоду!»

Услышав это, сторожа опешили. Остановились. В это время воры, воспользовавшись замешательством преследователей, уговорили-таки Казунзуми подняться, и дали деру. Стражники стояли, обсуждая угрозу, высказанную в их адрес. Один спросил: «Ты слышал, что сказали?» «Да», – ответил тот. И задал третьему тот же вопрос. Оказалось, что и он слышал. Значит, ни какой ошибки быть не может. Воры и впрямь грозили пожаловаться эмиру на сторожей, ранивших их друга. Еще они сообразили, что почти догнали воров и, вот-вот, схватят их. Тогда они решили из принципа догнать и посмотреть, что те украли.

Когда погоня возобновилась, Казунзуми пал духом и свалился с криком: «Ой, голова! Зачем я путь продолжил! Неужто для того, чтоб убедиться, что умираю? Все! Если даже выживу, до самого утра с земли не встану! С места не сойду! Чувствую, как силы покидают меня. Спасайтесь сами, братцы! Бросьте меня! Здесь я обрету свою могилу! Если вам повезет больше меня, и вы спасётесь, передайте моим, чтобы не горевали. Пусть просто вспоминают иногда».

Его стенания заставили стражников вновь остановиться и прислушаться.

Казунзуми продолжал: «Проследите за исполнением моей последней воли: чтобы, после смерти, как полагается, раздали милостыню нищим. Я поручаю вам опекать моих детей. Приглядывайте за ними хорошенько, чтобы не сбились с пути истинного. Всё! Умираю!» И с этими словами он затих, притворившись мертвым.

Стражники стояли в нерешительности. А Кодаго с Каданом вскинув к небу руки, причитали: «О! Очнись! Не покидай нас! Смотри, не слышит! Глаза остекленели!.. Раз он погиб от ран, мы поутру пойдем к эмиру. Не верится, чтоб сторожам давали право убивать! Все! Остаемся здесь! Пусть всех убьют! Пусть разлучат нас с нашими детьми! Но, пусть воздастся им, за то, что убивают правоверных мусульман!»

Пока стражники, озадаченные услышанным, раздумывали, что им делать дальше, Казунзуми вскочил, икая, а затем с предсмертным храпом свалился наземь и затих, будто отошёл в лучший мир. Его друзья стенали, в молитве повторяя: «Умер! Наш приятель погиб!»

Окончательно поверив, что совершили убийство, сторожа, в душе оставшиеся крестьянами, решили на всякий случай убежать, пока никто их не застал на месте преступления. Не сговариваясь, они кинулись врассыпную.

Тогда, Казунзуми с товарищами, как ни в чем, ни бывало, продолжил путь в деревню.

Вернувшись, они спрятали в тайник свои корзины с «воровской добычей», и с жадностью накинулись на воду. После длительного бега с тяжелой ношей и от страха их мучила жажда. Вода же вызвала реакцию внутри. Весь остаток ночи у них урчало в животах, булькало и клокотало, крутило. Перед рассветом их животы раздулись, словно переполненные бурдюки. Их рвало и несло. Маниока выходила даже носом! Так продолжалось до тех пор, пока Аллах, наконец, ни успокоил их души.

Когда нашли в их тайнике корзины с маниокой, стало ясно, что Кодаго, Кадан и Казунзуми погибли, объевшись маниоки с голодухи. Делать нечего! Их оплакали и похоронили.

И, хотя, деревня, в которой произошли эти трагические события, была недалеко от поля, где покойные крали маниоку, сторожа не знали ни о чём. Страх же быть наказанными эмиром за убийство заставлял каждого из них придумывать способ свалить вину на остальных. Утром один из сторожей спросил других: «Как вы думаете, кто из вас убил вчера того несчастного? Лично я уверен, что не я!» Второй заявил: «И уж тем более не я, так как я бежал позади вас!» Третий сказал: «А кто кричал: «Бей их! Стреляй!?»

Один спросил: «А тебе что, неизвестно, что так всегда кричат для острастки? И вовсе не обязательно стрелять. А если и стрелять, то надо это делать поверх голов».

Другой сказал: «А я и думал, что стреляю выше их голов! Кто же мог подумать, что попадется среди них один такой рослый! Видимо Аллах наделил его такой судьбой!» Остальным только и осталось, что согласиться с его удачным предположением. Уж очень не хотелось принимать на себя ответственность за смерть, хотя и вора.

Страх довел сторожей до безумия. Не сегодня-завтра ожидали они разоблачения, и каждый день по двое сговаривались свалить вину на третьего…

Муса не выдержал: «Ну, слабоумные! Ни дать, ни взять!..»

«И да, и нет, – ответил Аку, – хотя каждый из них обладал не меньшим умом, чем хаусанец, отправившийся путешествовать.

Муса воскликнул: «Он, что, был таким же дураком, как и они? Глупее тех троих могли быть только птицы – твоя родня!»

Аку пропустил это оскорбление мимо ушей и продолжал: «А ты послушай эту историю и, поймешь, что среди любого народа могут быть простаки».

Кликнул простака, глядь, их откликнулась толпа

Отправился однажды хаусанец по имени Вава88
  Вава – простофиля (в данном случае используется как имя)


[Закрыть] путешествовать в поисках лучшей жизни. От города к городу, от деревни к деревне забрёл он незаметно в чужие края. Жил там народ Йоруба. Вава же не знал их языка. Они его язык не понимали. Именно этого, оказавшись в чужой стране, Вава и не учёл.

Подошел Вава к какому-то городу. На его окраине паслось огромное стадо коров. Удивился Вава тому, как велико было стадо: не меньше сотен двух голов. Как ухожены коровы: все чистые и сытые. Любопытство разобрало Ваву. Решил он узнать, кому принадлежит это стадо. Обратившись, как бы невзначай, к одному из пастухов, он спросил: «Послушай-ка, приятель, а кто хозяин этого стада?» Он задал свой вопрос на хауса. Пастух был йоруба, и языка хауса не понимал, поэтому растеряно ответил на своем языке: «Ни бан джи ба99
  Ни бан джи ба – я не понимаю


[Закрыть]!» Вава же решил, что «Ни Бан Джи Ба» – имя владельца стада.

Идет он дальше и думает: «Богатый, должно быть, человек этот Ни Бан Джи Ба, раз у него такое стадо!»

С этой мыслью вошел Вава в город. Всё здесь было необычно, интересно. Рассматривая город, он набрел на большой красивый дом, похожий на дворец. Налюбовавшись этим домом вдоволь, Вава решил поинтересоваться, кому он принадлежит, и обратился с вопросом к мальчику, проходившему мимо: «Скажи, ради Аллаха, кто хозяин этого огромного красивого дворца?» Мальчик, как и пастух, не понявший вопроса, заданного на чужом языке, сказал в ответ: «Ни бан джи ба!»

Услышав эти слова, Вава решил: «Без всякого сомнения, Ни Бан Джи Ба не кто иной, как сам эмир! Да и кому еще может принадлежать такой дворец!

Мог бы и сам догадаться. Кому, как ни эмиру, мог принадлежать и лучший дом, и стадо!..» Эта мысль поразила и даже напугала его. Вава осторожно, буквально на цыпочках, обошел дворец. Вскоре он дошел до берега реки, разделявшей город пополам. Вава брёл вдоль берега в поисках переправы, когда увидел баржу, гружённую различными товарами. Любопытный Вава и тут не удержался от вопроса. Он обратился к прохожему: «Скажи мне, брат, неужели всеми товарами на этой барже владеет один человек?! Кто он?»

В ответ прохожий, как и предыдущие собеседники Вавы не знавший иного языка, кроме своего, ответил вежливо на йоруба: «Ни бан джи ба».

Вава от удивления разинул рот. Он пробурчал себе под нос: «Опять „Ни Бан Джи Ба!“ Должно быть, он могущественный и, наверняка, мудрейший человек, раз сколотил такое состояние. Хотя б одним глазком взглянуть мне на него! Да будь на то воля Аллаха!»

Так рассуждая, присел он у реки отдохнуть и перевести дух от впечатлений. Посидев немного, зачерпнул пригоршней воды, напился, встал, пошел дальше. У городских ворот Вава повстречал похоронную процессию. Остановился из вежливости у края дороги: подождать пока она пройдёт. Провожавшие покойного в последний путь, плакали навзрыд, стенали, рвали на себе одежду и волосы. Любопытство снова взяло верх. Решил Вава узнать, по ком так плачут люди. Приблизившись к одному старцу, он спросил: «Да покоится с миром ваш усопший! Кого вы провожаете в последний путь?» Старец, не понявший вопроса, естественно, сказал: «Ни бан джи ба!»

Его ответ сразил Ваву словно молнией. В волнении он выронил свой узелок и, простонал со вздохом: «Велик Аллах! Кого угодно в этом мире он может без труда свести с ума! Каких богатств сумел скопить Ни Бан Джи Ба! И жил он, видно, так, как будто мир был сотворён специально для него! А что теперь? Он стал историей! И, из накопленного на этом свете, не может взять с собой и сотой доли! Так стоит мне при этом продолжать свой путь в поисках лучшей жизни? Аллах да убережет меня от происков Шайтана! Покинуть отчий дом – уже поступок недостойный. К тому же, мне в пути Аллах давал лишь хлеб насущный, да смирение. Чем дальше я от дома отходил, тем больше я в него желал вернуться. Что я приобрёл? Чем смогу порадовать родню, когда вернусь?

Хвала Аллаху! На примере достойного Ни Бан Джи Ба он показал мне тщетность стремлений человека изменить свою судьбу. Достичь чего-то большего, чем то, что для него начертано судьбой! Нет ничего важнее в этом мире, чем жить в кругу родных, работать до седьмого пота, уповая на Аллаха, и верить, что он вознаградит твой труд богатым урожаем. Недаром старая истина гласит: «Чтобы попасть в рай, следуй за набожным и богобоязненным человеком!»

Муса встал и, молча, направился к выходу. Но, не успел пройти и одного зала, как понял, что слуги уже на ногах. Раздосадованный новой неудачей, он вернулся в свои покои.

Уже две ночи верные слуги визиря провели в засаде у ворот дворца. Их ожидание принца Мусы было напрасно. Возвращаясь поутру, они докладывали своему господину, что за ночь никто даже не выглянул за ворота. Наконец, это вывело визиря из терпения. Он решил, что далее не будет полагаться только на удачу, а примет меры, чтобы заставить принца выбраться тайком из дворца, да поскорее.

Визирь велел позвать к себе свою старую преданную рабыню. Оставшись с ней наедине, он поведал ей свой план. Чтобы заставить Мусу не откладывать побега, она должна была доставить ему вести, якобы от Махмуду. Визирь пообещал старухе волю и десять золотых в придачу, если та выманит Мусу из дворца. А чтобы та не сомневалась, что заплатят, дал задаток – несколько серебряных монет.

Старуха, ни разу в жизни не видевшая денег, засверкала алчно глазами и заверила хозяина, что отработает сполна обещанную плату.

На рассвете она под видом уличной торговки проникла во дворец. Муса бродил по парку, чтобы развеять тоску по Махмуду и досаду от вновь упущенной возможности бежать из дворца. Улучшив момент, когда никто из охранников её не мог увидеть, старуха приблизилась к Мусе и прошептала: «Меня прислал Махмуду, с важным поручением! Он спрашивает: «Ты здесь, случайно, от безделья не зачах? Ведь не на лодырях же держится земля!»

Муса в растерянности наклонился к старухе и, не в силах сдержать волнения, спросил: «Ты от него? Как он? Ради всего святого скажи мне, как он там».

Старуха, скорчив недовольную гримасу, ответила: «Тебе бы надо знать, что нынче нет в нашем войске военачальника искуснее, Махмуду! Он быстро учится. Хватает налету! Я ему готовлю пищу. Махмуду мне всецело доверяет, вот и направил с весточкой к тебе».

Взволнованный Муса в запале воскликнул: «Скорей ступай к нему и извести о том, что, будь на то воля Аллаха, он завтра же увидится со мной!» Довольная старуха удалилась.

С трудом дождавшись ночи, Муса, как только сон одолел стражу, надел доспехи, взял копье и щит, прокрался к попугаю и говорит, не требуя ответа: «Махмуду уже стяжал себе в войне и честь и славу. Тогда как я, по милости твоей, зачахнуть должен здесь, в пыли дворцовой! Всё! Нынче же иду к нему, и буду с ним плечо к плечу с врагом сражаться, чтоб мужеством своим мог походить на доблестного братца!»

Склонив покорно голову, Аку молвил так: «Какое мне дело до того, что ты уже решил? Приняв решение, не просят дать совета! К тому же, не в моих силах помешать доблестному воину, отправиться на поле боя! Ведь помыслы твои чисты? А жажда славы, как правило, приводит к героизму. Таким покровительствует сам Аллах! Уберегая их от смерти и от ран, как уберег он младшего сына хлебороба от клыков и когтей диких зверей!»

Муса спросил: «А как это случилось? Как он оказался в переделке? Только расскажи скорее. Ждут меня дела!»

Аку начал.

Аута и дикие звери

Однажды хлебороб посетовал друзьям, что его сын, Аута чрезмерно увлечён охотой. «В нашем доме, – говорит, – мясо не переводится, и все же, каждый божий день он проводит на охоте!»

«Что верно – то верно, – ввернул Аута, я точно знаю, как добыть мяска к столу! Сегодня зайца подстрелю, а завтра – антилопу. Так было каждый день. И будет впредь! Аминь»

Отец Ауты, боясь звериного возмездия, уговаривал сына не ходить на охоту без крайней нужды. Он требовал, ругал и даже бил, но это никаких плодов не приносило.

Зверям тоже надоело всё время трепетать перед Аутой. Они даже решили жаловаться на него своему царю. Пришли ко льву однажды и говорят: «Аута, охотник, истребляет звериное племя почём зря».

На что лев ответил: «Аллах определил нам быть добычей человека! К тому же, царь я лишь над вами, и не в моей власти приказать Ауте прекратить вас убивать!»

Гиена крикнула: «А если мы его тебе представим? Ты сможешь этого мальчишку наказать? Да продлятся дни твои вечно! Ты сможешь разобраться с ним по-царски?»

Остальные звери дружно поддержали гиену. Кричали: «Гиена верно говорит! Да, будет так! Уж мы его проучим!

Ещё не получив ответа льва, звери заключили, что вопрос уже решен… И, так поняв, с поклонами царю, все разошлись.

В один прекрасный день Аута, как всегда, был на охоте. Заметил он шакала и стал преследовать его, чтоб подстрелить. Не для добычи, ради развлечения. Приблизившись на расстояние выстрела, Аута был уже готов сразить его из лука, но тут шакал взмолился: «Стой! Тебе нужна, как видно, пища. Я отведу тебя туда, где мяса тьма. И, если пожелаешь – возьмешь хоть всё!»

Аута польстился предложением шакала, и, последовав за ним, вскоре оказался у царственного ложа льва. Шакал шепнул Ауте: «Смотри, не проболтайся, что ты охотник! Даже рта не открывай!» А сам упал к ногам царя в приветственном поклоне. Лев, царь зверей, в то время возлежал на троне. Аута, оглядевшись, увидал, что оказался на поляне, где собрались все звери. Шакал же, поприветствовавши льва, попятился назад, охотника, в кругу зверей оставив.

Гиена, дабы подчеркнуть Аутино презренье к зверям, на всю поляну завопила: «Невежа! Будешь так стоять? Царю не хочешь поклониться?»

С достоинством Аута отвечал: «Приветствовать царя – не унижение! Но голову склонить перед тобой вряд ли мне позволит моя честь!»

Так, сама того не зная, высекла гиена первую искру раздраженья льва. Звери, поняв это, расступились. Лишь Аута стоял, как вкопанный.

Лев обратился к шакалу: «Это тот, кто докучает вам и днем и ночью?»

Ответ выкрикнула несдержанная гиена: «Это он! Да продлится власть твоя вечно! Он! Наглец, с кокосом вместо головы!»

Льва перекосило. Но, сдержавшись, он спокойно спросил Ауту: «Что заставляет тебя убивать моих подданных?»

Аута рта еще не смог открыть, как за него ответила гиена: «Будь славен Ты в веках! Да разве нужен тут ответ? Глянь, на нем одежда из наших шкур!»

«Кто здесь царь? – спросил Аута, – кому мне отвечать? Тебе? Да будешь славен ты в веках! Или гиене?»

Его вопрос задел льва за живое. Метнув в гиену грозный взгляд, он прорычал: «Чтоб больше я тебя не слышал! А ты, любезный, продолжай!»

На этот раз Аута преклонил колено. Смиренно, с поклоном он начал: «Причиной всех убийств как раз является гиена! Односельчане поручили мне бить зверя, чтобы проверить, правду ли она сказала о тебе».

«И что ж она сказала? – спросил нетерпеливо лев. Юноша продолжил: «Наш царь нас угнетает беспощадно и облагает непомерной данью. Тогда как ты, слыхали мы, заботишься о своих подданных намного лучше! Вот мы и решили выйти из подданства нашего царя и принять твое, почтенный царь! Оно должно принадлежать тебе по праву, как повелителю всего живого на земле. Чтобы наравне с твоим народом, мы исполняли бы твои запреты и приказы! Задержка, в общем-то, была лишь в том, чтоб правильно определить порядок, как это сделать…

Судили мы, рядили, как однажды, приходит к нам гиена и, сославшись на то, что, дескать, ты её послал, говорит, что ты отказываешься от власти над людьми… Что между нами и тобой не может быть никакой связи. Расстроившись, мы начали просить разубедить тебя в таком суждении. Тогда она спросила, почему мы, собственно, стремимся поставить над собой тебя царем. Мы рассказали. А она в ответ смеётся, что, мол, ты – такой же угнетатель, как и все цари мира! Добавив, в подтвержденье своих слов, что отдал ты приказ зверью, имеется в виду, кто посильнее, нас убивать. Не с голоду, а просто, для острастки. Поэтому из страха мне поручили бить в ответ зверей, чтоб даже близко к нам не приближались. И если ты прикажешь меня убить, то значит, гиена говорила правду! Когда же нет – тогда она врала».

Лев, сурово глянув на гиену, спросил: «Так кто, ты говоришь, тебя послал?»

Гиена, вне себя от злости, вскочила, начала метаться перед львом, и завизжала: «Всё Аута лжет! Я не была твоим посланником в деревне!»

Аута вновь вмешался: «Кто лжет? Ты? Или тот, кто тебя послал? Видно ты забыла, как тебе, посланнице царя, было предложено самое почетное место, для выражения почтения к царю, пославшему тебя! Ведь ты сама сказала, что это царь зверей тебя назначил посланницей своей в переговорах!»

Не ставши дольше слушать, лев в ярости вскочил и приказал заткнуть гиене пасть. Желающих услужить царю оказалось море. Гиену разорвали в один миг.

«Восстановивший» справедливость царь, поблагодарил «благочестивого» Ауту. В знак благодарности, позволив ему пользоваться всем, что растет или живет в саванне, и, распрощавшись, отправил восвояси.

Юноша поблагодарил льва и обещал рассказать о его великодушии своим односельчанам. «Впредь, – скажу я им, – встретив льва, вы будете должны пред ним склонить колени и обращаться со смирением, как к своему царю, тогда, возможно, и заслужите прощенья».

С глубочайшим вниманием от начала до конца выслушал Муса рассказ попугая, а когда тот окончился, словно очнулся ото сна. Солнце уже давно поднялось, поэтому Мусе ничего не оставалось делать, как идти в свои покои. Там просидел он целый день, предав презрению все дневные развлечения. Он даже к Аку не ходил до темноты.

Под вечер стража, после сытного обеда, вновь собралась для дружеской беседы. Их разговор продлился очень долго, но, все же, сон одолел всех их, включая самых стойких.

Убедившись, что стражники уснули, Муса, как каждый вечер, прежде всего, отправился к Аку. Когда вошел Муса, тот заливался смехом, как бы, не замечая принца. В конце концов, Муса не выдержал: его разбирало любопытство. Он задал попугаю вопрос: «Чего ты ржешь как сивый мерин?» Но не обидно. Просто, как запанибрата.

Попугай ему в ответ: «А, знаешь, что произошло сегодня ночью? Еще не спали слуги, ты не мог ко мне прийти. Увидел я, как в карауле стражники расселись вокруг дворецкого, и он начал рассказывать им сказки. Ну, а поскольку я не собирался спать, решил послушать. Когда же дворецкий рассказал все свои сказки, я рассказал одну свою историю: про деревенщину и горожан».

Муса сказал с пренебрежением: «Неужто наш старый дворецкий что-то еще может, кроме как, обходя дворец, звенеть ключами! Не знал, что он слывет рассказчиком! О чем он рассказал?»

«Ни одна известная тебе история не удивит тебя! Хотя, когда рассказчик искусный, ты будешь с интересом слушать даже то, что тебе уже известно», – начал попугай…

«И все же?..» – перебил его Муса.

Аку начал свой рассказ.