Текст книги "Шкаф с кошмарами"

– Ну?! Что не так?! – не оборачиваясь бросил он в темноту салона. – Ты разве не этого хотела?!

Разговаривать с призраком было странно. Разговаривать, стоя к нему спиной, вдобавок еще и глупо. Денис развернулся и чуть не заорал, с испугу выронив сигарету. Девочка прилипла к стеклу, прижалась бледными ладонями. Спутанные грязные волосы, кривая расщелина рта, тлеющие угли глаз. Она молча кричала, орала так беззвучно, так тихо вопила, что Денис не понял, как он мог быть таким глухим, таким недалеким. Ведь все, все очевидно, и действительно все не так.

Призрак отступил. Слился с темнотой, среди бочек полных и бочек пока еще пустых. Денис заложил крутой разворот и помчался в обратную сторону. Ночь только началась, была еще уйма времени, и оставался еще один.

Последний.

* * *

Папаша открыл дверь только после звонка на сотовый. Был он в одних широких семейных трусах и тапочках, но не сонный. От него несло дорогим алкоголем и шоколадными сигаретами, а бороду инеем покрывал белый порошок. В движениях, в том, как он кивнул Денису, как махнул рукой, приглашая войти, во взвинченной походке сквозила нервозность. Папаша скрылся на кухне, предоставив Денису самому закрыть дверь. Опасный, недальновидный поступок, так не свойственный осторожному Папаше. Денис придержал дверь, пропуская свою спутницу.

В Папашиных апартаментах царил бардак. Директор «Чистых рук» отрывался за повсеместный порядок у себя дома. В конце каждого месяца он заказывал клининг – нормальный клининг – и приводил свою берлогу в божеский вид. Этот долгий летний месяц только-только подбирался к своему концу, так что Денис прошел за хозяином не разуваясь. В кухне обнаружилась початая бутылка «Патрона». Папаша пододвинул гостю две относительно чистые рюмки и принялся пластать лаймы кухонным тесаком.

– Это ты хорошо зашел, – бормотал он, шмыгая носом. – Это ты правильно зашел. Очень удачно, очень, понял, да?!

– Случилось чего? – прислонившись к косяку, спросил Денис.

– Случилось? – переспросил Папаша, выпучив глаза и едва не оттяпав себе палец. – Случилось. Ну да, случилось! Случи-лось. Случи. Лось. Лось. Бха-гха-ха-ха!

Хохот его заметался в просторной кухне, забился под потолком и быстро умер. Вид Папаша имел настолько затравленный, что не перебить никаким неискренним смехом. Не выпуская ножа, он схватил бутылку и, едва не выколов себе глаз, надолго приложился к горлышку. Скривился, вцепившись в лайм крепкими зубами. Сок брызнул во все стороны, побежал по жилистой руке с синей татуировкой грудастой русалки.

– Случилось, брат мой Деня, такое, что я… – откашливаясь, поведал он. – Я не знаю, Деня, у меня кукушечку рвет. Я вот тебе сейчас скажу, а ты решишь, что Папашу шиза накрыла, скажешь, был Папаша, да весь вышел! А я не псих, понял, да?! Но тут такие дела, такие дела, Деня… Я такое вижу, что седеть скоро начну, понял, да?!

Дрожащая ладонь нервно прошлась по лысой макушке. Подойдя вплотную, Папаша доверительно ухватил гостя под локоть. Он хотел сказать что-то еще, но тут взгляд его упал на нечто за спиной Дениса. Папаша отшатнулся, взмахом тесака прочертив перед собой границу.

– Деня! Деня! – сдавленно прохрипел он.

Расширенные зрачки стали еще шире от страха. За спиной раздались нарочито громкие шлепки маленьких босых ног. Денис не обернулся. Неподвижный как мраморная статуя, он дождался, пока шлепки остановятся рядом с ним. Стоя на четвереньках, девочка прижалась к его ноге, холодная и костлявая.

– Ах ты крыса! – с укоризной бросил Папаша, отступая на шаг.

Денис не следил специально, старался не глядеть, не видеть, но периферийное зрение отмечало, как скользнула по полу синеватая фигурка. Ровно на шаг. Замелькал тесак, со свистом рассекая воздух.

– Ну подходи, сука! – лихорадочно зашептал Папаша. – Хер вам, твари! Давай, подходи! Я тебя сам грохну, понял, да?!

Девочка послушно придвинулась еще на шаг, заставив Папашу вжаться в подоконник.

– Не! Не-не-не! Ты куда ползешь, тварь?! Ты не ползи ко мне! Изыди, сука! Изыди, говорю! Деня! Деня!

Папаша с мольбой перевел на Дениса влажные глаза. Слезы катились по глубоким морщинам и разбивались о голую грудь, покрытую курчавым седым волосом. Денис сжал кулаки. Папашу ему было по-настоящему жалко.

– Прости, – только и сказал он.

– Крыса! – с отчаянием повторил Папаша.

Девочка подошла еще на пару шагов ближе к жертве. Папаша затравленно огляделся по сторонам – на стену, на кухонный гарнитур, на Дениса, на армированный стеклопакет позади – и вдруг громко выдохнул и полоснул себя по горлу. В стену выстрелил красный фонтан. В спертом воздухе кухни запахло свежим мясом. Все еще сжимая нож в кулаке, Папаша тяжело сполз на пол. Жизнь стремительно покидала его старое тело. Папаша умел резать правильно.

Прежде чем глаза его закатились, девочка принялась лакать растекающуюся лужу.

* * *

Бочки с глухим стуком бились друг о друга. К ставшим последним вместилищем Перепелкина и Лолы прибавилась еще одна, с Папашей. Старикан вошел как влитой. Пришлось только сломать ему позвоночник. Закрепить бочки по-человечески не хватало времени. В салоне уже ощутимо пованивало разлагающейся плотью. Да и нечем было крепить. Возить такие объемы «Чистым рукам» приходилось нечасто.

Денис специально дождался вечера, чтобы Михалыч заступил на смену. Только когда на солнце наползли ватные сумерки, сгреб в спортивную сумку деньги, побрякушки и оба Папашиных телефона. Исчезновением такого колоритного бизнесмена заинтересуется не только полиция, но и очень нехорошие люди. Пусть думают, что Папаша сбежал в спешке.

В машине он сунул сумку в бочку к трупу. Пару раз звонили телефоны; Денис не отвечал, но и не отключал тоже. Главное – не пороть горячку. Все делать обстоятельно и спокойно, хотя нервы на пределе, на самом краю, и уже соскальзывают… три на ниточке, три на сопельке… и эти чертовы телефоны трезвонят без умолку… стоп! Что-то шевелится в нагрудном кармане, как мерзкая серая крыса, подбирается к самому сердцу… Денис расстегнул комбинезон, с удивлением вынул сотовый.

– Да, Танюшка, – устало пробормотал он.

– Папочка, ты где? Твои девочки волнуются! Неделю дома не был, второй день на звонки не отвечаешь!

Он представил, как Таня наигранно-обиженно дует пухлые губки. Только голос у нее был совсем не игривый. Обеспокоенный голос.

– Я уже домой еду, – соврал он. – По пути в фирму заскочу, отчитаюсь, и сразу домой. Папочка соскучился по своим девочкам. Приеду, зацелую вас. Только в душ сперва. И поесть нормально. Все, я за рулем. Скоро буду.

Он нажал отбой. В зеркале заднего вида нашел два багровых уголька, светящихся во тьме салона. Денис кивнул им: скоро все закончится. Угольки кивнули в ответ.

Михалыч выбрался из сторожки, по-стариковски кутаясь в теплую куртку. На правах хозяина заглянул в «газель», присвистнул от удивления, восхищенно зацокал языком.

– Перекормите, Деня, ой перекормите! – тут же без перехода добавил: – Папаша не предупреждал, что ты приедешь.

– Он в астрале уже дня два. – Денис пожал плечами. – Забыл, наверное.

– Ну, забыл – не забыл, а порядок быть должон, – прокряхтел Михалыч.

Скрученная рука нырнула за пазуху, и Денис напрягся. Однако вместо пистолета Михалыч вытащил допотопный телефон и, подслеповато щурясь, принялся набирать номер. Этот древний упырь, он тоже ничего не боялся. Какая такая расплата? Его заботила только упущенная выгода. Настолько сильно это поразило Дениса или сказался недосып и напряжение последних дней, но он далеко не сразу сообразил, что из салона приглушенный стенками бочки раздается рингтон Папашиного телефона. Михалыч недоуменно пялился внутрь. Затем так же недоуменно перевел взгляд на Дениса. Несколько секунд они смотрели друг другу в глаза, а затем синхронно рванулись за оружием.

Денис успел раньше. Михалыч рухнул на землю, конвульсивно подергивая ногами. Со стороны могло показаться, что у пенсионера прихватило сердце. Если бы не раздробленный висок и не выпавший из орбиты глаз. Денис взмахнул кастетом, стряхивая кровавые брызги. Хотелось выматериться, но не было сил. Он затолкал все еще живого Михалыча в салон, поднял шлагбаум и поехал на свалку.

Чтобы найти то самое место, пришлось отключить мозг и довериться интуиции. Довериться ей. Впереди, в дальнем свете фар, изредка маячила голая изломанная фигурка, и, заметив ее, Денис ехал следом. Минут через пятнадцать он остановил «газель» посреди просторной площадки, вроде той же самой, но при этом неуловимо иной. Он столкнул Михалыча на вонючую землю и за ноги оттащил от машины.

– Давай, он твой. Он – последний, – сказал Денис темноте, и пошел вытаскивать бочки.

Подле умирающего старика в рядок ложились мешки для трупов, в свете фар блестящие, как тюленьи туши. Папаша. Лола в двух мешках. Перепелкин, тоже в двух. А Михалыч все дергался и дергался, скребя липкие нечистоты узловатыми пальцами. Темнота вокруг зашевелилась, запищала тонкими голосками, затопотала тысячей маленьких лапок, а девочки нигде не было видно.

– Эй?! Ты где?! – негромко позвал Денис. – Забирай его и успокойся уже!

Он вдруг обнаружил себя стоящим у мешков, с ножом Перепелкина в кулаке. Творилось что-то странное, что-то непредвиденное, и он не был уверен, что желает в этом разбираться. Денис хотел уехать отсюда, прямо сейчас. Но сперва нужно закончить дело. Да, закончить. Следуя наитию, он наугад потянул молнию одного из мешков.

Лишенный кожи череп Перепелкина оскалился безгубой улыбкой. Срез был идеально ровный, никаких следов от зубов или когтей. Холодея от понимания, Денис расстегнул второй мешок. Огромная дряблая грудь Лолы лежала на самом верху. Тот же ровный ножевой срез. Сердце, почерневшее от засохшей крови, лежало рядом. Мешок с расчлененным Папашей раскрывать не стал. И без того знал, что там будет гораздо больше одной ножевой раны. Словно лишившись костей, Денис обессиленно упал на колени.

– Вот, значит, как? – пробормотал он, новыми глазами оглядывая окрестности. – Значит, вот так, да?

Он все еще надеялся, что сейчас с мусорной горки скатится синее тельце, состоящее из локтей, драных коленок, смертельных ран и смертоносных зубов. Но свалка шевелилась, ходила ходуном и угрожающе переговаривалась крысиным визгом, и нигде ни следа маленькой жертвы, ставшей палачом.

В кабине обеспокоенно ожил телефон. Денис по мелодии узнал, что звонит Таня. И он должен, обязан был встать, взять трубку и успокоить ее, сказать, что приедет через два, в крайнем случае через три часа. Но он не мог, никак не мог вернуться в маленькую женскую вселенную, пахнущий кровью и смертью. Этот запах въелся в кожу, пропитал его насквозь, и был только один способ избавиться от него, раз и навсегда.

Потому что оставался еще один, последний.

Самый последний.

Денис не заметил, когда остался без комбинезона, но так было лучше, так было правильнее. Прохладный ночной воздух приятно остужал раскаленное тело. Денис опустился в грязь, рядом с затихшим сторожем и закрыл глаза. Нож запульсировал на яремной вене. Как и его учитель, Денис тоже умел резать правильно.

Естество

Закатное солнце высекало багровые блики из заиндевевшего тела. Женщина сидела на заваленном снегом подоконнике, прислонившись к откосу. Она не была красивой и не была молодой, но смерть сделала из нее безупречную фотомодель: мороз и снег хорошо потрудились, сглаживая морщины и выбеливая кожу. Под стрекот фотовспышки Чернову подумалось, что, не будь женщина мертвой, вышла бы идеальная картинка для ванильного паблика.

Снега в квартире было чуть не до колена, и скрипел он почти так же, как на улице. Стараясь не касаться окоченевшей стопы, Чернов перегнулся через подоконник. Внимательно оглядел панельные стены бледно-лилового цвета, словно хотел отыскать следы ниндзя-скалолаза. За обширным снежным пустырем, поросшим редкими деревьями, вытянулось Ключевское шоссе. Грязно-желтый погрузчик вяло расталкивал выросшие за ночь сугробы. Мимо него осторожно протискивались немногочисленные автомобили, все больше внедорожники. Невиданная метель, бушевавшая двое суток, утопила Петрозаводск в снегу.

– Что скажете, Егор Николаевич? Прав участковый, что нас вызвал?

Борисыч, бессменный криминалист отдела, вырос за плечом, прижимая к чахлой груди старый фотоальбом. Чернов покраснел до кончиков оттопыренных ушей. Седьмой месяц официальной службы, а до сих пор не привык, что мастодонт калибра Борисыча величает его по батюшке. Не понять никак, то ли серьезен криминалист, то ли тонко подтрунивает. В присутствии старших коллег вчерашний практикант Чернов робел.

– Ну так, кхммм… – Он звучно откашлялся. – Следов взлома нет же?

– Нет как нет. – Тряхнул седою шевелюрой Борисыч. – Дверь вскрывал плотник из управляющей компании в присутствии понятых и участкового. Налички и рыжья – полный комод. Старушки-процентщицы банкам не доверяют.

– И следов насильственной смерти тоже нет…

– Я вам, Егор Николаевич, больше скажу, первичный диагноз – смерть от переохлаждения. Зуб даю, что он же единственно верный.

– А символы эти, на стенках? Участковый же из-за них переполошился?

Чернов обвел рукой стены. На обоях, частично скрытые бахромой снежной кухты, алели огромные знаки, вроде тех, что рисуют сатанисты в голливудских ужастиках.

– Ну да, ну да. Участковый тут молодой, впечатлительный. – Борисыч сделал ударение на слове «молодой». – Сразу подумал, что кровь, жертвоприношения, экстремизм всякий. Я, кстати, проверял, не кровь, обычная краска, старая. Но тут как раз все понятно. Вот…

Борисыч раскрыл фотоальбом, полный аккуратных газетных вырезок, приклеенных к толстым картонным страницам. Рекламные заголовки, набранные аршинными буквами, предлагали услуги «последней карельской шаманки»: приворот, снятие венца безбрачия и прочую дичь. На черно-белых снимках – остроскулый фас, тяжелый подбородок, нахмуренные брови и переброшенная через плечо пепельно-серая коса. Не хватало только инея на коже.

– Барышня наша с восемьдесят девятого года практикующий екстрасенс, с бааальшим послужным списком. Даже на каком-то центральном канале засветилась. Соседи подтвердили: наскальной живописи уже много лет.

– Так это… – замялся Чернов. – А нас тогда зачем?

– О, рад, что вы спросили! – Сомнений не осталось – Борисыч издевался. – Рубашечка ее эта, сеточкой, видите? Вот, по всем признакам, надевали рубашечку уже на мертвое тело. Смотрите, иней с носа содрали. И еще вот, спереди до лобка натянули, а сзади едва лопатки прикрыты.

– То есть я правильно понимаю? Гражданка… – Егор стрельнул глазами в ежедневник. – …Сазонова раскрыла окно, села на подоконник и замерзла насмерть, а потом кто-то пришел и напялил на нее эту сетку?

– Так точно! – одобрительно кивнул Борисыч.

– Зачем? – Егор глупо заморгал.

– А это ты мне ответь, гражданин следователь.

Хлопнув Чернова по плечу, Борисыч вышел в коридор. Через минуту оттуда, усиленный эхом, долетел его тихий голос:

– Мы закончили. Барышню снять бы не мешало да окно закрыть. Надо стояк отогревать, пока трубы не полопались. Ну зима, елки зеленые! Давно такой не было…

– Так а чего с теть Надей-то? – спросил невидимый понятой.

– В морге выясним.

Вот такой он – Борисыч, вроде трепло треплом, но важную информацию и под пытками не сдаст. Ни слова о странной сетке, которую, если верить его словам, покойница на себя не надевала. Ерунда какая-то. Чернов вздохнул и поплелся в коридор, раздавать указания. Оставалась робкая надежда, что Борисыч ошибся, и Сазонова сама обрядилась в эту рубаху, сама открыла окно и сама замерзла. Но Борисыч ошибался крайне редко. А уже вечером в отделение заявилась зеленоглазая Агата, которая подтвердила, что такие женщины, как Сазонова, просто так не замерзают.

* * *

Чернов как раз корпел над отчетом, когда она впорхнула в кабинет, вся такая испуганная, трепетная и всклокоченная. Дорогое зимнее пальто удачно подчеркивало аккуратную грудь, осиную талию и волшебным образом делало длинные ноги еще длиннее. Зеленые глазища в пол-лица, ярко-рыжая копна волос, бледная кожа и тонкие нервные руки – она напоминала горящую спичку.

– Здравствуйте… – Колдовские глаза затравленно метались от одного опера к другому. – Егор Николаевич…

Чернов узнал ее не сразу. Шутка ли – со школьного выпускного не виделись! Люди, бывает, за год меняются до неузнаваемости, а тут столько лет прошло. Секунду перед ним стояла незнакомая испуганная женщина – а потом щелчок! – и где-то в пыльных коридорах памяти рухнула полка с воспоминаниями о первой любви, и картинки, заботливо упрятанные в прозрачные файлы, разлетелись по всей голове, всё такие же яркие, цветные. Предательски заалели кончики ушей, и ворот рубашки стал тесен. Перед ним стояла та самая девчонка из одиннадцатого «а», которой он присылал анонимные любовные письма, подсовывал шоколадные сердечки в сумку с учебниками, которую тайком провожал до дома, но так и не признался в своих чувствах.

– Я! – Чернов засуетился, громыхая креслом. – Это я! Присаживайтесь!

Коллеги многозначительно захмыкали, возвращаясь к прерванным делам. Кто-то завистливо цокнул языком. Егор поспешно переместил гору пухлых папок на подоконник, освобождая стул. Девушка элегантно присела на самый краешек, закинула ногу на ногу. Чернову показалось, что она сейчас закурит – так делали роковые красотки в его любимых детективах: врывались к старому угрюмому полицейскому, требовали спасения и курили, закинув ногу на ногу, – но нет, конечно же, она не закурила. Ее руки мяли вместительную кожаную сумку, испуганный взгляд прятался среди разложенных на столе бумаг, а Егор не сводил с нее глаз и думал – узнала, не узнала?

– Меня зовут Агата…

– Здравствуй, Агата, – перебил Егор, еле сдерживая глупую улыбку.

В зеленых глазах мелькнуло узнавание, на щеках проступили ямочки.

– Егорка… – недоверчиво улыбнулась она. – Вот я дура! Могла по фамилии догадаться, что это ты. С ума сойти. Где бы еще встретились, да?

Кто-то из коллег издевательски хохотнул. Чувствуя, как кровь приливает к лицу, Чернов неловко сложил руки перед собой. Агата тоже смутилась, заерзала на стуле, недвусмысленно указывая глазами на дверь. Чернов понимающе кивнул. Отчеты подождут до завтра.

Через дорогу от здания МВД в полупустом торговом центре приютилась чахнущая без клиентов кальянная. В тишине пустого зала, на мягких подушках, Агата немного расслабилась. С оценивающим интересом оглядела бывшего одноклассника. Улыбка у нее осталась все та же – теплая, как будто немного печальная. Когда уголки губ ползут вверх, а нижняя губа, напротив, легонько изгибается вниз. Странная улыбка, трогательная, доверчивая и до боли родная.

– Извини, банальность скажу, но ты очень сильно изменился. Такой… серьезный дяденька стал. Мужчина.

– Да прям-таки серьезный…

Чернов старался вести себя раскованно, но уши, проклятые уши, пылали как два маяка. Сам он особых изменений в себе не видел – все тот же лопоухий, тонкошеий подросток, с мышиного цвета глазами и такой же шевелюрой. Разве что от прыщей избавился да сутулиться перестал.

– Слушай, я очень рада, что это оказался ты. – Агата перегнулась через столик. – Я когда сюда шла, очень сильно боялась. Руны сказали – не бойся, там хороший человек, друг, он поможет, а я все равно боялась…

– Это ты зря, у нас все профессионалы.

– Хороший полицейский и хороший человек – это зачастую разные вещи, Егорка. Я не знаю, какой ты полицейский, но человек ты правда хороший. – Она недоверчиво покачала головой. – Егор Николаевич, подумать только…

Певучий голос протекал сквозь Чернова, вибрировал в коридорах памяти, поднимая ветер. Рассыпанные картинки прошлого закручивались спиралью, мельтешили все быстрее, все путанее. Отвлеченно Егор поймал себя на мысли, что сидел бы вот так и слушал, слушал, слушал… пока нечто темное не царапнуло слух замерзшим расслоившимся ногтем.

– …дело Сазоновой ведешь.

– Ну да, я веду, – встрепенулся Чернов. – А откуда ты…

– В «Новостях» на «Первом» передавали, – отшутилась Агата, вынимая из сумки объемистую красную папку с документами. – На самом деле это не важно. По-настоящему важно только одно: я пришла искать помощи и встретила тебя. Это знак, Егорка. Значит, шанс все-таки есть.

– Шанс на что?

– На то, что я не кончу, как Надька Сазониха.

* * *

Кафешка дышала ароматом кофе и кальянных паров. Мягкие подушки навязчиво предлагали откинуться, расслабиться и даже вздремнуть, но Чернов сидел как на иголках. Новая информация оказалась нереальной и поразительной. Она с ног на голову переворачивала мироощущение Чернова, безжалостно разрушая стройную, до сегодняшнего дня насквозь понятную картину мира. В такое невозможно поверить, и уж точно невозможно принять за считаные секунды, но именно это и произошло – Егор поверил и принял сразу, как только Агата сказала, что Надежда Семеновна Сазонова – ведунья и что она такая не одна.

– Мы целительницы, гадалки, прорицательницы, – говорила Агата. – Сазониха на любовной магии специализировалась. Ну, знаешь, приворожить, на суженого погадать, полный набор для молоденьких дурочек и стареющих теток, желающих поиграть в любовь.

Чернов перевернул страницу, открыв матовую фотографию. Со снимка на него смотрела утопленница в рубахе-сеточке. Распухшее от воды тело студнем расползлось по ванне. Торчащее над водой одутловатое лицо напоминало человеческое лишь отдаленно. Четкость снимка позволяла разглядеть бледную ноздреватую кожу, трупные пятна и слизь, скопившуюся в уголках глаз.

– Откуда это у тебя?

– Эта? – Обхватив кружку двумя руками, Агата отпила горячий кофе. – Калуга. У этого дела широкая география, Егорка, от Дагестана до Владивостока. Для Старой расстояние не преграда. Для нее вообще преград нет.

За фотографией лист печатного текста, общие сведения. Шенкова Олеся Николаевна, семидесяти пяти лет от роду. Официальная версия смерти – несчастный случай, заснула в ванной и утонула. Женщина пожилая – версия логичная. Кабы не эта чертова рубаха. Все обитатели Агатиной папки носили такую. Вернее, все обитательницы. Екатерина Хотко, инфаркт миокарда. Анна Бортникова, кровоизлияние в мозг. Антонина Иванова, еще один инфаркт. Светлана Тараканова, несчастный случай, выпала из окна. И еще восемнадцать женщин, умерших в разных городах за последние два десятка лет.

– Старая – это кто?

Агата дернула щекой и поставила чашку на блюдце. Стекло задребезжало о стекло.

– Это наша смерть, Егорка. – Агата сцепила руки в замок, унимая дрожь. – У нее есть имя, но мы его не называем. Она может услышать, а я не хочу! Я жить хочу, понимаешь?!

Бармен у стойки прекратил протирать стакан, настороженно глядя на шумную парочку. Агата взяла себя в руки, постучала ногтем по раскрытой папке.

– Я оплачивала частное расследование. Шесть детективных агентств сменила. Они все тоже поначалу такие скептики были, как ты. Все хмыкали так, улыбались, общались как с дурочкой. Все слились, Егорка. Как только до сути докопались, так проглотили свои улыбочки, засунули в задницу скептицизм и слились.

Все, что говорила Агата, казалось Чернову несусветной чушью. Какие-то руны, гадания, ворожба. Но он с готовностью впитывал любой бред, любую ересь, если она срывалась с этих тонких, красиво очерченных губ.

– И в чем же… суть? – осторожно спросил он.

– Суть в том, что с чертовщиной профессионалы не связываются. А тут, Егорка, на каждом шагу чертовщина, где ни ковырни. Даже сетки эти проклятые. Они же из человеческих волос сделаны… Из ее волос, анализ ДНК не соврет! Это у нее… – Агата замялась, подыскивая сравнение. – …как знак такой, что ли? Как у серийных убийц.

– Судя по твоему делу, она и есть серийный убийца.

Чернов хотел накрыть рукой папку, но там неожиданно оказалась узкая ладошка Агаты. Это было так правильно – взять ее ледяные пальцы в свои, сжать утешающим жестом. Дружеским, исключительно дружеским, конечно же! Лишь чуть дольше задержаться на мягкой холодной коже…

– Так. – Чернов тряхнул головой, отгоняя наваждение. – Пусть все так, как ты говоришь. Почему сразу в полицию не пошла? У тебя целое дело собрано, с уликами, экспертизами…

– Да какое там? – Агата шумно отхлебнула из чашки, горько усмехнулась. – Это с виду все прочно и стройно, а начни доказывать – все развалится к чертовой матери.

– Но сетки…

– А что сетки? Мало ли какая мода? Тем более среди экстрасенсов. Может, это навроде пояса из собачьей шерсти? Да и докажу если, где вы Старую ловить будете?

В ее голосе не было ненависти, только детская обида на несправедливость этого мира.

– Я когда к тебе шла, у меня только одно желание было – отдать все это хоть кому-нибудь, вдруг да поверят? Даже просто в Интернет хотела выложить, только бы не пропало. Очень важно, чтобы люди мне поверили и начали искать, чтобы охотились за Старой. Чтобы этой твари нигде житья не было.

Не зная, что делать, Егор крепче сжал ее руку. Агата громко шмыгнула носом, потянулась за салфеткой.

– Ты мне не веришь. Даже сейчас не веришь, когда мне жить до полуночи осталось.

– Слушай, ну если ты опасаешься этой Старухи своей, давай в участке переночуй, я все устрою… – засуетился Чернов.

– Это не поможет, Егорка, от Старой нигде не спрячешься. Особенно если помечен. – Зеленые глаза блестели от сдерживаемых слез, голос дрожал. – На мне ее сеть, прямо сейчас. Показать? Это тебя убедит?!

Дрожащие пальцы принялись расстегивать тугие пуговицы блузки.

– Показать?! – с нажимом повторила Агата.

Чернов поспешно схватил ее за руки.

– Да ты чего?! Ну не здесь же, ну?!

Агата резко успокоилась, окинула Чернова новым, оценивающим взглядом.

– Ты прав, Егорка. Не здесь.

Она решительно встала, собрала фотографии в папку, не глядя бросила на стол тысячную купюру. Не дожидаясь сдачи, потянула Чернова за собой. Тот не сопротивлялся. Лишь на улице, вдохнув морозного воздуха, спросил:

– Куда мы?

– Ко мне, Егорка, – задумчивая Агата отвечала на автомате. – Я тут двушку снимаю, на Красной.

– Так я на колесах. – Чернов суетливо полез в карман за ключами.

– Не хочу. Не надо. – Агата неуверенно взяла его под руку. – Давай пройдемся, погода такая славная! Вдруг это моя последняя прогулка?

Чернов хотел возразить, успокоить, но вместо этого пошел молча, послушный как пес на поводке. Столько лет мечтал пройтись с ней вот так, за руку, по улице, на виду у всех, а теперь, когда мечты сбылись, плелся рядом и не понимал ни черта… Агата с видимым удовольствием выдыхала клубы белесого пара в звенящий вечер. Людей на улице почти не было. Под ногами скрипел свежевыпавший снег. Совсем как в квартире мертвой Сазоновой.

* * *

Свет включать не стали. Не было никаких прелюдий, предварительных ласк. Агата стянула берет, рыжие волосы взметнулись, высекая искры, испепеляя разум Егора электрической дугой. В себя Чернов пришел уже в спальне. Они целовались как обезумевшие, и Агата стаскивала с него куртку, пиджак, расшнуровывала ботинки. Он же, одуревший от внезапно нахлынувшего счастья, мял ее стройное тело, неумело, как подросток, хватал за грудь, за бедра. Непослушные пальцы не справлялись с тугими пуговицами блузы. Чернов рванул в разные стороны, и легкий шелк затрещал, как рвущаяся бумага. Пуговицы, весело стуча, запрыгали по полу.

В падающем из окна свете убывающей луны Агата сияла глянцем. Сеть оплетала ее тело от острых ключиц до впалого живота. Легкий сквозняк шевелил разорванные волокна, отчего сеть казалась живой. Это должно было оттолкнуть Чернова, но, неожиданно, возбудило еще сильнее. Он повалил Агату на кровать, рывком развел стройные ноги, но она вывернулась, ловкая как угорь.

– Нет-нет, милый, – лихорадочно зашептала она, еле сдерживая его жадные руки. – Тебе нельзя, Егорка! Не сейчас! Позже, чуть позже! Я дам тебе все, я дам тебе больше, чем все, но позже…

– Я хочу тебя. – Егора трясло от желания. – Хочу сейчас! Не хочу ждать!

– Тише, милый, тише, тише… Я все сделаю сама… я все сделаю…

Она наклонилась, кусая его сосок. Оставляя языком влажную дорожку, двинулась ниже, делая краткие остановки на поцелуи. Ниже. Еще ниже. Коротко вжикнула молния. Егор охнул, зарылся пальцами в густые рыжие волосы. Ему казалось, что Агата хочет проглотить его, выпить досуха, до последней капли. Острые ногти до крови впивались ему в бедра, подталкивая, призывая двигаться быстрее, и он отдался ее воле. Разум заволокло влажным туманом, и Чернов с готовностью рухнул в него, не зная, что ждет там, внизу, – твердая земля или бесконечная пропасть. Но внизу оказалось ласковое теплое море. Оно объяло его естество, вобрало в себя, и Егор впервые в жизни кончил так оглушительно, что подкосились ноги.

* * *

– Почему не сейчас? – спросил он позже, когда сумел собрать воедино лениво расползающиеся мысли. – Чего мы ждем? Ты ведь тоже этого хочешь, я чувствую…

Агата перекатилась на живот, кивнула понимающе.

– Старая не чует девственников, а ты формально все еще девственник, Егорка. Я даже не думала, что в твоем возрасте можно ни разу… – она осеклась, почувствовав, как напрягся Чернов, и поспешно затараторила: – Нет! Нет, я не смеюсь, ты не подумай! Это очень трогательно, очень. Я тобой восхищаюсь. Когда руны сказали, что ты сможешь избавить всех нас от Старой, я не верила, а тебя увидела и все поняла сразу. Никто не станет сражаться с таким страхом ради денег. То есть сражаться-то можно, а вот победить… Победить Старую может только человек искренний, самозабвенный. Ты, Егорка. Ты действительно можешь защитить меня. Потому что любишь.

Люблю? – отрешенно подумал Чернов. Да, черт возьми, люблю! Люблю ее, и всегда любил! Все эти годы ни с кем не спал, не встречался даже… Ему вдруг захотелось сделать что-то безумное, раскрыть окно и закричать на всю улицу, спеть серенаду, метнуться в цветочный магазин за миллионом алых роз… но весь порыв ушел, как вода в песок, в тихий Агатин голос.

– Полночь скоро.

– Почему в полночь? – Чернов попытался обратить все в шутку. – Что за театральщина дешевая?

– Это не театральщина, это наша жизнь. У волшбы полно всяких законов, правил и условностей. – Агата прижалась головой к его груди. – Тук. Тук. Тук. Как у тебя сердце стучит… Ночью Старая может остановить его усилием воли, а днем понадобится сложный ритуал, и никаких гарантий, что…

Тук. Тук. Тук. Это в дверь. Деликатно, но настойчиво. Электронный будильник на тумбочке показывал одну минуту первого. На спине Агаты – Чернов почувствовал это подушечками пальцев – проступили мурашки.

– Пора.

Она прошептала это так обреченно, что Егора наконец проняло.

– Мы ведь можем просто не открывать, – неуверенно предложил он.

– Старая входит куда хочет и когда хочет. У нее разрыв-трава в палец зашита.