Текст книги "Шкаф с кошмарами"

– Под шальную пулю угодили. Лес рубят – щепки летят. Знать, праведниками будут, коли Господь так решит. Но только если по незнанию к нам тварей этих везли. А если по доброй воле или за мзду какую, то тут уж геенна огненная им уготована, да туда им и дорога! А пока всех павших, и правых, и неправых, одно погребение ждет. Очистимся!

– Очистимся! – вторила толпа.

И вот уже трупы, до той поры разделенные, стаскивают в общую кучу. Обкладывают загодя приготовленным хворостом и поленьями. Щедро поливают бензином. Как сквозь воду слышит Виктор вопли Малого, его горький, отчаянный плач, перемешанный с обрывчатыми просьбами оставить папу, не трогать папу, «пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста!». Но трупы падают друг на друга, безвольно разбросав конечности. Сектанты заводят какой-то гимн, что-то про Небо, Иисуса и Господа. Радостно поют, раскачиваясь из стороны в сторону, вводя себя в транс. Но при этом смотрят, пристально наблюдают за периметром недремлющие стражи с огнедышащими жезлами. И плещет бензин. И хрустит хворост. И солнце, проползая над поляной, смотрит снисходительно – давайте, людишки, удивите меня жаром!

– Ша! – кричит Козырь, и тишина опускается на поляну.

Последние отзвуки песнопений заблудившимся эхом умирают в лесу.

– Возлюбленные братия и сестры мои! – Козырь развел руки, заключая общину в объятия, и никто, никто в этот раз не засмеялся, не начал зубоскалить. Распаленный, Козырь, забыв о своем косноязычии, мнимом должно быть, вещал с импровизированного амвона как заправский проповедник. – Сперва надо нам с вами разобраться, что с остальными делать.

От его кивка Виктору захотелось втянуть голову в плечи. Община вдруг вспомнила про него и мальчишку, поймала в перекрестие зловещих взглядов.

– А чего?! Вздернуть, и дело с концом! – Усатый Лабух рубанул рукой воздух.

– Постой-постой, погоди, Лабух, не горячись, – сбивая пожар взметнувшегося многоголосия, тихо сказал Козырь. – Вздернуть – дело нехитрое. А ну как человека порешишь? Готов на свою душу грех такой принять? И без того пару невинных положили.

– Мало я, что ли, людев порешил? На войне как на войне, – пожав плечами, буркнул Лабух. Но буркнул тихонько и даже сделал шаг назад, замешиваясь в толпу.

– То-то и оно. Вот то-то и оно. Девять их было. Девять. С трех сторон зашли, по трое, значит. С первой тройкой, что с севера, через лес перла, удачно вышло. Сработала наша растяжка…

– Э, але?! Какая «наша»? – удивленно выпучил глаза рыжий Фома. – Моя растяжка! Ты за нее мне всю плешь проел – невинных подорвешь, невинных подорвешь! Да разве ж это невинные?!

– Твоя растяжка, твоя, Фома! – миролюбиво поднял раскрытые ладони Козырь. – Тебе с нее что, грамоту выписать? О премии похлопотать? Нет? Ну и хорош старших перебивать! Значит, растяжка на… растяжка Фомы всю троицу в машине и накрыла, там без шансов. Потушили да с глаз долой убрали – вот и вся работа. Со второй тройкой сложнее вышло, они от реки ехали. В жизни не подумал бы, что можно этакую махину по реке на катере доставить…

– Убийцы!

Ломкий, истончившийся от ужаса голос расколол мерную речь Козыря. Мальчишка Малой, чьего имени Виктор так и не узнал, стоял, прижимая к животу тяжеленную гирю. Лицо его пылало от слез и ненависти.

– Убийцы, – повторил он тише, словно стесняясь своего порыва. – Твари.

– О, как заговорил! – с деланым восхищением усмехнулся Козырь. – Твари, говоришь? А может, ты сам тварь? С выводком тварей к нам приехал. Какое зло нам принес, а? Говори, что молчишь?! Что в наших краях забыли?

– Навигатор заглючил. Показал короткую дорогу до ближайшей трассы. Мы даже не знали, что тут деревня! Мы просто мимо ехали! Суки, чтоб вы сдохли все!

Выронив гирю, Малой присел на корточки. Пряча разгоряченное лицо в ладонях, он рыдал так, что сотрясались худые плечи. Козырь кивал, обдумывая его слова, а Виктор, глядя на него, вдруг подумал, что тридцать лет отшельничества не могли не дать о себе знать. И Козырь не замедлил это подтвердить.

– Ну и кто из них навигатор? Или что же, четверо вас было? – Он обеспокоенно потеребил бороду.

Мальчишка не ответил, громко рыдая в рукава куртки.

– Это прибор такой в машине, – попытался объяснить Виктор, но по знаку Козыря три мужика повалили его, уткнув лицом в землю.

– Ты не трепыхайся, и до тебя очередь дойдет, – шепнул ему один из сектантов.

– Путаетесь в показаниях, гражданин хороший, – решил наконец Козырь. – То, гришь, знать не знали, то, гришь, навигатор дорогу показал. Не думаю, что четвертый с вами был, неспроста ж у остальных по трое. Значит, кто-то из этих двоих жмуров навигатор и есть. А поскольку знал, куда ехать, значит, не просто так все. Значит, на Врага рода человеческого работал. Признаешь ли?

Малой поднял зареванное лицо.

– Ну? Признаешь?

– Да пошел ты на хер, гондон старый! – с ненавистью выплюнул Малой. – Все идите, суки!

– Не признает… – с прискорбием вздохнул Козырь. – Айда, братва, взяли!

После этих слов Виктору показалось, что весь мир полетел вперед на ускоренной перемотке. Словно футбольный мяч, катилось по небу равнодушное солнце. Кальянным дымом клубились облака. Малой рвался из рук, верткий как налим. Он орал, плевался и матерился так, что уши вяли, но все же неумолимо приближался к сколоченной из брусьев виселице.

Виктор тоже напрягал мышцы, рвал жилы, пытаясь сбросить этих сумасшедших, потерявших рассудок и Бога людей. Ему почти удалось, но кто-то тяжелый, воняющий потом и куревом, упал на него сверху, оседлал, словно норовистого коня, вмял в колючие, высохшие на солнце травы. На каждом плече Виктора повисло по человеку, кто-то, для верности, обхватил за ноги. Свободной оставалась лишь шея, и Виктор вытягивал ее и, как Малой, орал и плевался, сквозь выбившиеся из хвоста волосы беспомощно наблюдая, как с Божьим именем на устах убивают подростка.

Одинокий голос затянул молитву, но, не поддержанный никем, быстро сдался. Немолодые, но крепкие сектанты без труда доволокли щуплого Малого до виселицы, и та, согнувшись в извечном поклоне, протянула ему умело свитую петлю. Веревку набросили Малому на шею, затянули потуже. Пара мужиков принялась тащить веревку через блок, взметая брыкающееся тело ввысь, в небеса, словно на лифте к самому Создателю.

Зарычав, Виктор, даже с огромным весом на закорках, сумел приподняться, но сразу схлопотал в затылок чем-то твердым. Как в тумане видел он ноги в дорогих ботинках, бестолково пинающие воздух. Видел руки, цепляющиеся за грубую веревку, стискивающую шею, и словно сам задыхался в той петле. Видел суровые, не знающие пощады лица стариков и старух. И отчего-то видел стеклянные глаза Морозова, глядящие на него из груды трупов, приготовленных к сожжению.

– Руки! Руки, етить вашу мать! – заорал Козырь. – Леший, вы на хрена с него цепи сняли, недоумки?! Он же до ночи теперь так барахтаться будет!

– Господи, прости! – пробасил тот, кого назвали Лешим.

Он тяжело подпрыгнул, обхватывая Малого за колени, и повис на них, поджав ноги в кирзовых сапогах. Раздался резкий хруст, такой чудовищно громкий, что от него должно было прокатиться эхо. Но не прокатилось. Напротив, притихло все вокруг. Руки Малого бессильно опали по швам. Склонилась набок голова. Выпученные глаза и вывалившийся язык делали ее похожей на маски японских демонов, которые Виктор как-то снимал на передвижной выставке в Красноярском краеведческом музее.

– Ох, Господь милостивый… – Прижимая кулак к губам, Козырь шумно выдохнул. – Всё, что ли? Отмучился, бедолага?

Выглядел старик так, словно вот-вот грохнется в обморок, но держаться старался с достоинством. Виктор помыслить не мог, что умеет ненавидеть столь люто, бескомпромиссно. Именно так он ненавидел этого человека, погрязшего в безумных дремучих убеждениях, да и всю их общину. Поубивал бы всех и каждого, будь его воля, и рука бы не дрогнула!

– Ладно, кончать пора. – Козырь озабоченно посмотрел на небо, поскреб щеку пятерней. – Стемнеет скоро, а на ночь бы в Крепости засесть, переждать. Эй, лохматый, твой черед! Отвечай честно, да учти, у нас разговор короткий, сам видел.

– Вешайте, мрази! – прохрипел Виктор. Как ураган сметает хлипкие постройки, так его разумное желание уцелеть и выбраться из этой передряги живым начисто снесло гневом. – В живых оставите – я вас голыми руками передавлю!

– Ишь ты, яростный какой! Прям комсомолец в руках белогвардейцев! – усмехнулся Козырь, но тут же посерьезнел. – Ты, паря, думаешь, нам тут за счастье людей губить? Не в бирюльки играем, война у нас. Авдей Светозарный создал «Оплот дней последних», чтобы самому Сатане на земле противостоять. И когда грянет великая битва между раем и адом, как знать, может, наша посильная помощь чашу весов сколыхнет на нужную сторону. А значит, всё не зря, понял ли? Так что сердца скрепим! Отвечай, по доброй ли воле привез к нам тварь бездушную? Знал ли о кознях дьявольских или по недомыслию в дурное дело ввязался?

– Какие козни?! Какой дьявол?! Вас же лечить всех надо, скоты! – заорал Виктор, трепыхаясь под грузным невидимкой. – Мы съемочная группа с телевидения! Не сатанисты, не демоны! Сука, да я крещеный с пяти лет!

– Без веры крест – всего лишь две прямые палки, – кутаясь в шаль, хрипло пробормотала бабка Катерина. – Даже если на них сам Спаситель висит.

– Дело говоришь, Катерина! Дело! Ну, лохматый, чем ответишь? Дьявол хитер! Ему, если припрет, крест надеть – что высморкаться. Сказывай, за каким хреном к нам в глушь забрался, да еще в такой компании?!

Их слепая уверенность словно выдернула у Виктора кости. Он обмяк, пряча лицо в пахучей траве, больше похожей на сено.

– Я оператор, – глухо пробормотал он. – Съемочная группа… Телевидение…

– Че болбочешь там, не слышу?

– Упорствует он, Козырь.

– А… раз дело такое, то и мы уговаривать не станем. Освобождайте веревку, братва. Отправим дьявольского прихвостня…

– Козырь! – перебил его голос от виселицы. – Тут это… застрял малец, петлю растянуть не можем.

– Леший, етить твою матерь! Как затянул, так и снимай, значит! Как дите малое, чесслово… И это, подпалите уже хворост, кто-нибудь, чтобы не впотьмах в Крепость возвращаться. Прогорит за часок, а косточки, если чего, завтра приберем.

Виктора вздернули на колени. Пытались поставить на ноги, да не позволял рост, а облегчать своим палачам работу Виктор не хотел. Он водил по сторонам мутным взглядом и чувствовал себя опоенным колдовским зельем. Не могло такое происходить в реальности, в XXI веке. Над ними, должно быть, прямо сейчас, сотня спутников пролетает, а тут виселица, костер и мракобесие.

Так он блуждал взглядом, пытаясь зацепиться хоть за что-то разумное, человечное, но натыкался то на свалку тел, заботливо укутанных хворостом, то на хмурые, выдубленные суровой жизнью лица, то на болтающегося в петле паренька, имени которого так и не успел узнать. Балансируя на поставленных друг на дружку чурках, Леший старался ослабить веревку, просовывая в узел складной нож. Его деловитость вызывала у Виктора тошноту. Взгляд вновь поплыл и зацепился на сей раз за старуху, что от спички поджигала кусок бересты, чтобы бросить ее в костер. Под грудой тел, среди веток и поленьев, все еще можно было разглядеть бледное лицо Морозова с открытыми глазами. Словно прощаясь с пусть нелюбимым, склочным и мелочным коллегой, но все же человеком, Виктор смотрел на него и смотрел. Смотрел и смотрел. Смотрел… пока глаза Морозова не скрылись под веками и не вынырнули обратно.

Покойник моргнул.

Виктор едва успел подумать, что веки Морозова сомкнулись как-то неправильно, словно под ними существовала скрытая, дополнительная пара, когда неторопливое время вдруг понеслось, как объятая пламенем лошадь.

Чадящий черным дымом кусок бересты, крутясь, полетел на щедро залитый бензином погребальный костер. В тот же миг рука незадачливого Лешего соскользнула с петли, пропоров Малому шею. Глаза висельника распахнулись, вспыхнув нечеловеческим оранжевым светом. Малой извернулся в петле, оплетая затылок Лешего пальцами. Черные когти, короткие, но острые, пробивая кожу, взламывая ногти, словно весенний лед, рвались наружу. Рот Малого треснул, разошелся от уха до уха, явив красное влажное мясо и две дуги зубов, похожих на акульи. Пытаясь отпрянуть, Леший заверещал, замолотил Малого руками. Чурки вылетели из-под его ног, покатились по земле, но сам он остался висеть, захлебываясь криком и кровью. Обхватив жертву ногами, то, что раньше выглядело как подросток, вгрызалось в лицо Лешего с хрустом, от которого кожа покрывалась мурашками.

Взметнулось жадное, разогнанное бензином пламя. Затрещали дрова и человеческая плоть. И в тот же миг, расшвыривая покойников и горящие ветки, из костра вылетело огненное существо. Оно подмяло старуху со спичками, по-обезьяньи ударило сразу двумя руками, ломая кости черепа, как тонкий пластик, и тут же скакнуло дальше. А Виктор запоздало вспомнил, что в камере Морозов сидел, и пуля, пробившая стену, никак не могла попасть ему в живот. И это почему-то казалось важнее даже того, что мертвый, объятый пламенем Морозов прямо сейчас носился по поляне, сея смерть и панику.

Тварь взвилась в затяжном прыжке, настигая разбегающихся старух. Самая медленная свалилась под ее весом и умерла, должно быть, прежде, чем коснулась земли. Сорвав с убитой платок, тварь набросила его на голову, сбивая пламя, покатилась по земле, спасая тело. Эти доли секунды дали общине возможность собраться, прийти в себя. Готовые дать отпор, люди растянулись полукольцом. Раздались выстрелы, пока еще редкие, стрелки опасались задеть своих. Виктор никак не мог взять в толк, почему они не бегут в ужасе? Откуда черпают мужество, чтобы сражаться? Сам он не бежал лишь потому, что страх придавил его к месту куда сильнее двухпудовой гири.

Странный свистящий сип разнесся над поляной. С таким звуком воздух покидает пробитое колесо. Только звучал он угрожающе, словно колесо это было наполнено разъяренными змеями. Обожженная тварь вскочила на четвереньки и, далеко, непозволительно далеко, вытянув шею, шипела на людей. От этого звука накатывала совершенно иррациональная, неконтролируемая жуть. Ближайший к твари сектант с боцманской бородой и до зеркального блеска загорелой лысиной рухнул на колени, держась за сердце, а после и вовсе воткнулся лицом в землю.

Бугрящееся волдырями, алеющее лопнувшей кожей тело почти ничем не напоминало старшего оператора Морозова. Чудовищные метаморфозы произошли с головой и лицом. Под сгоревшими волосами проступили выпирающие наросты, похожие на рога. Между острых зубов проворно сновал длинный красный язык. Выпученные глаза светились как противотуманные фары. В том, как тварь расставила все четыре конечности, было что-то жабье. И, глядя на нее, Виктор никак не мог смириться с мыслью, что «Оплот дней последних», дубоголовые сектанты, оказались правы во всем – перед ними, шипя и дергаясь от боли, действительно стояло порождение ада.

Редкие выстрелы аккуратно находили цель, и существо в шкуре Морозова, израненное, обгорелое, с дырами от пуль по всему телу, двигалось все медленнее, бросалось на людей все реже и наконец припало на передние лапы. Это послужило своего рода сигналом. У кого не было огнестрельного оружия, вырывались из строя, атакуя тварь топорами и вилами. Хруст костей, чавканье живого мяса, шипение издыхающего чудовища подхватывало эхо, такое же мрачное, как и лес, его породивший.

В пылу противостояния Виктор как-то забыл про вторую тварь. Все забыли. А между тем слипшиеся в смертельной борьбе человек и чудовище все еще вертелись на веревке, словно дьявольская новогодняя игрушка. Леший по-прежнему был жив и орал не переставая, пока тварь обгладывала его лицо.

Старик в энцефалитке с искаженным от злости ртом торопливо пилил веревку косой с лезвием, приделанным на манер копейного наконечника. Но, как оказалось, сделал он только хуже. Стоило волокнам лопнуть, как тварь ловко оттолкнулась от замолчавшего наконец-то Лешего и упала рядом с освободившим ее стариком. Упала неуклюже, на брюхо, вытянув перед собой четырехпалую когтистую лапу. И с виду даже ничего не успела сделать. Вот только старик выронил косу и рухнул на колени. Располосованное натрое лицо истекало кровью, раскрытый рот выталкивал темные сгустки и желтые, как слоновая кость, обломки зубов. А еще мгновением позже на траву выпали его внутренности.

С другой стороны поляны зарокотал автомат. Рыжий Фома, не тратя время на нравственные терзания, дал короткую очередь прямо сквозь своего умирающего товарища. Энцефалитка на спине старика покрылась красными расползающимися пятнами, но несколько пуль, пробив тело навылет, заставили тварь сердито зашипеть. Над головой Виктора грохнул выстрел, от которого в ушах поселился противный писк, сродни стократ усиленному комариному. Это Козырь, заложив левую руку за спину, словно в тире, стрелял по твари из потертого стечкина.

– Навались, братва! – взлетел над лесом его зычный голос. – Покажем диаволу, где его место!

Взгляд мертвого Малого, до того блуждающий, сосредоточился на Козыре. Встряхнув изрядно продырявленную шкуру, тварь упала на четвереньки и проворно, словно змея или ящерица, потекла к нему. Козырь, надо отдать ему должное, не дрогнул, все в той же пижонской позе расстреливал боезапас до самого последнего патрона. Даже с такого небольшого расстояния попал он всего пару раз. Тварь то замирала, то меняла траекторию и передвигалась так стремительно, что глаза поспевали с трудом.

Когда вхолостую щелкнул боёк, Козырь отбросил бесполезный пистолет. Сорвал с пояса нож, принял разлапистую стойку и взревел, брызжа слюной. Он не боялся смерти, встречал ее по-мужски, твердо стоя на ногах. И это бесстрашие перед лицом неминуемой гибели наконец-то стронуло что-то в оцепеневшем мозгу Виктора.

Словно мифический великан, поднялся он на ноги. В один громадный шаг заслонил собой Козыря. Виктор едва ли понимал, что делает, действовал на голых инстинктах. Видел лишь ничего не выражающие оранжевые глаза твари. Слышал озверелый рык Козыря: «Уйди, дурр-р-р-рак!», да шипение, прорывающееся сквозь частокол зубов в полуметровой пасти. Чуял вонь горелого мяса и щедро пролитой крови. Ощущал, как руки рывком вздымают тяжелую ношу, вознося в небеса.

Тяжеленный чугунный снаряд, описав дугу, вмял голову твари в землю. Сила удара отдалась в ноги, во все стороны брызнуло липкое, красное, вперемешку с костями черепа. Тело, еще недавно так резво бежавшее на всех четырех, по инерции продолжало царапать землю когтями, оставляя глубокие борозды, выворачивая целые пласты сухой земли. Виктор смотрел на него и никак не мог совместить эти жуткие черные когти и простреленную в нескольких местах куртку «Коламбия».

Обогнув Виктора, Козырь упал на колени, словно в молитве. На мгновение Виктору показалось, что тот и в самом деле станет возносить хвалы Создателю прямо на теле никак не желающей умирать твари. Однако в поднятом кулаке блеснуло лезвие ножа, и Козырь двумя мощными ударами перерубил твари позвоночник. Движения ее стали медленнее, но так и не прекратились совсем. Виктор пошатнулся, борясь с головокружением. Чье-то плечо, твердое, как камень поддержало его, не дало упасть. Виктор почти не удивился, когда в поле зрения вплыло сияющее морщинистое лицо рыжего Фомы. Он улыбался во весь рот, демонстрируя недостающие зубы, с силой хлопая Виктора по спине.

– Ух, силен, бродяга! Как ты ее, ну? Одна юшка во все стороны!

Отирая нож о штаны, поднялся Козырь. Беззлобно пнул мертвую – или почти мертвую – тварь сапогом. Собирая людей, громыхнула команда:

– В огонь эту пакость, да дровишек подкиньте. И вот еще что… – Козырь яростно подергал себя за бороду, но решился-таки: – У кого там ключ? Снимите гирю с мужика.

Очень скоро тела Малого и Морозова, обезглавленные, четвертованные, поглотило ревущее пламя. Сектанты не жалели дров и хвороста. Колючие искры, поднятые горячим воздухом, сверкали в чадящем дыму. Следя за их полетом, Виктор невпопад думал о том, что по всему краю угроза лесных пожаров, а тут вот размахивает оранжевыми рукавами шумный пионерский костер.

Своих погибших сектанты сволокли к виселице, заботливо накрыли мешковиной. Некоторые старухи украдкой вытирали скупые слезы, но никто не выл, не убивался. Община вела себя как маленькая армия, где каждый солдат знает, что может погибнуть в любой момент. Выжившие перевязывали раны, перезаряжали оружие. Серьезные потери – а Виктор уже сбился со счету, сколько смертей принес этот бесконечный день, – не подкосили их моральный дух. Они готовились к новой схватке.

Взгляды, которые сектанты бросали на Виктора, оставались настороженными. Но уже проступало в них и одобрение, и заинтересованность, и даже участие. Кандалы по-прежнему перехватывали его запястья, но уже не впивались в кожу, не оттягивали, выворачивая суставы. Виктор был благодарен и за малое. После всего увиденного самое меньшее, что он мог, – это относиться к своим тюремщикам с пониманием.

Дремучая тайга, по-вечернему темная, ликующе шелестела, наколов солнце на пики елок. Где-то там, теперь уже вне всяких сомнений, затаилось существо с пленительным телом Наташи Хаджаевой и пастью, усеянной акульими зубами. Верилось в это с трудом, разум, заботливо оберегающий от безумия, торопливо редактировал память. Пережитое – страх, отвращение, бессилие, ярость – больше не казалось острым, а скорее напоминало послевкусие от дорогого киноаттракциона. Но стоило чуть принюхаться, отведать ноздрями жирный дух прогорающей плоти, человеческая она там или нет, как все возвращалось на исходную. И тогда тряслись колени, и стенки желудка покрывала изморозь.

– Баста! – Испачканная сажей и кровью рука Козыря рубанула воздух. – Так думаю, что эти уж точно не встанут. Все в Крепость, братва! А наших, даст Бог, завтра поутру погребем.

Никем не понукаемый, без толчков и пинков, Виктор встроился в вереницу измученных людей. Не удержался, быстрым взглядом пробежался по опушке леса и вздрогнул. Показалось, среди густой листвы вспыхнули и погасли оранжевые глаза. Впрочем, то могли быть и просто летящие от костра искры. Зато он точно отчетливо слышал, как бредущий в двух шагах впереди Козырь пробормотал вполголоса:

– Если живы будем. Если живы…

* * *

– …сам по себе Роанок, безусловно, интересен, но, поймите правильно, командная игра подразумевает некий приз, за который оные команды борются.

– Помилуйте, эта прописная истина известна даже самому занюханному… как это называют здесь? Тамаде? Или это в Грузии?

– И здесь тоже. Неважно. Так я понимаю, приз будет?

– Вне всяких сомнений.

– И что же это? Каков наш Грааль? Ради чего мы идем на такой риск?

– В первую очередь, чтобы развеять…

– Ох, перестаньте увиливать! Да, развеять скуку, вновь почувствовать вкус к жизни. Я не о том. Его нет, так? Приза нет. Вы просто не предусмотрели этот момент, и теперь торопливо придумываете, как выкрутиться? Признайте, ну же?! Как я говорил, Роанок интересен уже сам по себе. Мы в деле, в любом случае.

– Приз есть.

– И это…

– И это секрет. Но прошу поверить мне на слово, вы будете поражены. Я скрытничаю исключительно по той причине, что любой из нас пойдет на многое, чтобы заполучить такое сокровище. Мне не хотелось бы портить игру.

– Даже так? В этом мире мало такого, ради чего я вообще готов шевелиться, а вы утверждаете, что я пойду на многое?

– Еще раз прошу поверить моему слову: приз более чем достойный.

– Интригует! Что ж, вашего слова мне достаточно. Остальные же…

– Более чем.

– Устраивает.

– И меня.

– Вполне.

* * *

Крепость воистину оказалась крепостью. Громадный двухэтажный барак, сложенный из толстых бревен, которые и трактором, доберись он до здешних мест, не разметать. Вместо окон – бойницы, высокие, но такие узкие, что не протиснуться и ребенку. Внутри резервуар с водой, запасы еды на деревянных стеллажах, закатки, консервы, трехлитровые банки с чем-то мутным, сундуки со спальниками и двухъярусные кровати. Деревенский аналог бомбоубежища. От бревен шел странный запах, и Виктор решил, что они наверняка обработаны противопожарной пропиткой. С местной паранойей – тем более обоснованной – можно было ожидать чего угодно. Даже зенитного орудия в подполе.

Где-то на втором этаже в глубине Крепости застрекотал генератор. Желтая дорожка электрических ламп пробежалась под потолком, разгоняя темноту. В скобы на входных воротах упал громадный брус, заменяющий засов. Община сразу словно выдохнула, расползлась по углам, занимаясь привычными делами. На электрических плитах зашумели кастрюли с водой. Четыре уцелевшие старухи, переговариваясь вполголоса, сооружали ужин. Старики группами расходились на посты, занимая заранее оговоренные позиции. Там они раскатывали спальники, готовясь ко сну, чистили оружие.

Отдельно расположили раненых, двоих стариков, располосованных когтями Морозова. С ними постоянно находился седовласый очкарик с бородкой клинышком, которого общинники без выкрутасов называли Чеховым. Он обрабатывал и перевязывал раны, и по зову его даже сам Козырь бросал дела и бежал, как подросток на подхвате, таща воду или аптечку.

Неприкаянный Виктор дошел до конца здания, уперся в глухую стену, по виду способную пережить ядерный взрыв, и побрел обратно. Бросалось в глаза, что и здесь не было крестов, не пахло ладаном или горящими свечами, а вместо икон по стенам висели огнетушители. Звеня цепями, словно привидение, Виктор выбрал для себя пустующую кровать и завалился на нижнюю койку.

Натруженные мышцы благодарно расслабились, затрепетали. Не хотелось ни есть, ни пить, ни думать. Даже желание осмыслить произошедшее отошло на второй план, растворилось в чистой усталости. Завтра. Всем этим смертям, превращениям, страшным открытиям он станет ужасаться завтра. Пока же нужно сделать самую малость: смежить веки и проспать часов двенадцать. Но даже первую часть этого простейшего плана реализовать не удалось. Взгляд упорно продолжал залипать на коричневатом сучке, концентрическими кругами расходящемся на доске второго яруса.

– Чего хандришь, дорогой? – прозвучало над ухом.

На койку без приглашения опустился рыжий Фома. От него густо пахло костром, бензином и лесом. Неразлучный калашников он пристроил между коленей с бытовым безразличием. Виктор подтянул мосластые ноги, освобождая место. Обнял их сцепленными руками, по итогу заняв на удивление мало места. Фома поглядывал на него цепкими молодыми глазами, контрастирующими с морщинистым лбом и набрякшими веками. Грубые, с глубоко въевшейся грязью руки Фомы вынули из нагрудного кармана энцефалитки мятую пачку папирос. Покрутили ее задумчиво и спрятали обратно.

– Вот засада, вечно из головы вылетает, что в Крепости ни-ни.

Фома выразительно почесал редеющую макушку, долго, щурясь на просвет, разглядывал что-то под толстыми слоящимися ногтями. Наконец вздохнул, понимая, что дальше тянуть смысла нет. Да и раньше не было.

– Ты, поди, на железяки обижаешься? – Он поддел пальцами обвисшую цепь.

– Да нет, отчего же? – Виктор сам не ожидал от своего голоса такой едкости. – На железяки чего обижаться? На людей обижаться надо.

– Ай, красава, уел старика, – беззлобно пробормотал Фома, глядя под ноги. – Ты, братан, зла на нас не держи. Сам все видел, понимать должен…

– Что понимать-то?! Что мертвый человек из костра выпрыгивает? – окрысился Виктор. И весь сумбур из головы вдруг полился через рот: – Что какое-то… да что это?.. существо какое-то… голову оторвать!.. зубы как у льва!.. а в него стреляют, а ему насрать!

Фома кивал не перебивая. Изредка вставлял, словно соглашаясь:

– Да, да. Всё так. Отож.

А когда Виктор выдохся, утешающе похлопал его по колену и спросил:

– Как звать-то?

– М-меня? – опешил тот. – Коваль. Виктор Коваль.

В голове никак не укладывалось, что кто-то из этих людей, с которыми он провел целый день длиною в жизнь, мог не знать его имени.

– Вот что, Витя, все это пугает до усрачки, конечно. Плавали – знаем. Я когда впервые увидал – еще жив был светлой памяти Авдей Светозарный, – тогда сам чуть в штаны не наложил. А у меня, Витя, Афган за плечами. Я всякого насмотрелся, меня удивить ни хрена не просто. Ан нет же! Как перед Господом тебе говорю, чуть портки не испачкал!

Виктор не ответил. Теснее обняв колени, вдруг поймал себя на том, что раскачивается вперед-назад. С трудом заставил непослушное тело замереть в неудобной, но хотя бы статичной позе.

– Молчишь? Все ж таки обиделся… – Фома досадливо куснул ноготь большого пальца. – Ты, Витя, правильно пойми. Слышал небось, чего Козырь говорил? Война у нас. Священная. Может, даже поважнее, чем Великая Отечественная, прости мне, Господи, гордыню мою. Так что при всех заслугах твоих – а ушатал ты эту погань знатно, спору нет! – береженого Бог бережет. Сам же видел, вроде и человек перед тобой, а нутро червями изглоданное, адским огнем выжженное. А проверить как? Не вскрывать же тебя, живого?

Он повесил голову, вздохнул тяжело. Не зная, чем себя занять, Виктор хрустел пальцами. Внутри него бушевала до странности подростковая обида: с одной стороны – он понимал все резоны общинников, а с другой – мучился и орать хотел оттого, что никто не желает его понять. Эта несправедливость давила на глаза и колола в носу так сильно, что Виктор прикусил щеку, лишь бы не расплакаться. Подумалось, что суровые воины Христовы вряд ли отнесутся к его истерике с пониманием.

– …такого, как в нынешний раз, никогда еще не было. Но мы ждали, готовились…

– В смысле, «в нынешний раз»? – Виктор встрепенулся, поняв, что прослушал часть монолога Фомы. – И раньше такое было?!

– Бывало, а как же? Уже здесь, на месте, два раза, как есть. По одному забрасывались, и легенды хорошие были. Только чтобы вот так, толпою, с трех сторон разом, не-е-е… такого видеть не доводилось еще. Видно, прав Козырь, наступили последние дни, раз даже дьяволы объединились. Я, дурак, все не верил, что на мой век выпадут. А ведь мне сам Авдей Светозарный говорил: «Серега, застанешь последние дни, чую!» И ведь как в воду глядел…

– Серега?

– А? Ну да. У меня ж фамилия – Неверующий. Вот Фома и прицепилось. Кого спроси, так, наверное, и не вспомнят, что Серегой звали когда-то. Фома, он Фома и есть.

Думая каждый о своем, помолчали. С импровизированной кухни доносился перестук ножа по разделочной доске. Потянуло ароматом овощной зажарки. Зашуршало, крякнуло и запищало классической музыкой радио. Словно одуревшие от жары слепни, сотни вопросов мельтешили в голове Виктора. Он наконец выхватил ближайший, насущный, и спросил осторожно, боясь спугнуть нахлынувшую на Фому откровенность.